Текст книги "Ген Огинского"

Глава 7
Воды Ивонича

Кароль Теофил и Амелия обосновались в Гульбине. Прежде всего их объединяла любовь к музыке: Кароль Теофил играл на фортепиано и скрипке, Амелия играла на фортепиано и сочиняла. Музыкальное творчество занимало важное место в их жизни. В 1829 году Амелия написала марш под названием «Les Adieux a Joseph» [30]30
  Прощание с Жозефом (франц.).


[Закрыть] (объект этого прощания неизвестен), а Кароль Теофил написал в следующем году марш в честь жены. Кроме того, он сочинил ряд танцев для скрипки и фортепиано для совместного с Амелией исполнения. Эти незамысловатые произведения остаются, пожалуй, единственными уцелевшими свидетельствами его композиторских способностей – до нас дошли лишь рукописи.

В течение первого года правления царя Николая I Залуские вели активную светскую жизнь, навещая друзей и соседей, знакомых и родственников в имениях оных в Литве, и часто бывали в Вильно и Санкт-Петербурге. Амелия была не только умной и очень приятной в общении молодой дамой, у нее было доброе сердце, она любила свой дом и хотела иметь большую семью. Кроме того, обладала отличными организаторскими способностями и неиссякаемым красноречием – «талантом языка», как называют это ирландцы. Ее замечательное умение убеждать словом стало просто легендой.

Амелия Залуская

Залуские не стали медлить с прибавлением в своей семье. В 1827 году в Вильно у них родился первый сын – Михал, в следующем году – Теофил, который умер в раннем детстве. В 1829 году родилась дочь Мария, или Марыня, как ее обычно называли. В том же году Кароля Теофила избрали, вторично и против его воли, в краевой совет шляхты, заседавший в Паневежисе. Он не хотел этого избрания и давно уже выразил желание уйти в отставку с государственных должностей в местных органах управления и дипломатической службы, чтобы уделять больше времени своему имению и семье. Но поскольку Залуский пользовался большим уважением среди местного населения и голосование было единогласным, ему ничего не оставалось, как принять оказанное доверие. Новая работа отнимала у него массу времени, пришлось даже взять в аренду дом в Паневежисе, чтобы устроить там свой кабинет. Так Кароль Теофил прожил в качестве богатого семейного литовского землевладельца и подданного российского императора неполных четыре года.

Вечером 29 ноября 1830 года небольшой диверсионный отряд под командованием Людвига Набеляка осадил Бельведерский дворец – резиденцию великого князя Константина на южной окраине Варшавы. Рейд был задуман офицером польской армии Петром Высоцким. Предполагалось, что великий князь будет убит отрядом Набеляка, а сам Высоцкий выступит против русских гарнизонов в парке Лазенки. Тем самым начнется новое польское восстание против владычества русских. Однако начало оказалось плохим: все произошло столь быстро, что не только русских, но и самих повстанцев застала врасплох легкость операции, и последние опоздали закрепить свои завоевания. Великий князь в ночной рубашке спасся бегством и укрылся в спальне своей польской жены Иоанны Грудзинской, княгини Ловича. Это бегство чем-то напоминало аналогичное событие почти тридцатилетней давности в жизни русского деспота Осипа Игельстрома. В сумятице оказались случайно убитыми губернатор Любовицкий и генерал Жандр. Штурмом был быстро взят городской арсенал; русские и польские объединенные силы порядка ничего не предпринимали в отсутствие внятных приказов. Следующие несколько дней были отмечены яростными уличными демонстрациями, в ходе которых русские подвергались избиениям группами агрессивных студентов и молодых радикалов. Министр финансов князь Францишек Любецкий завладел инициативой и подключил ведущих политиков, в том числе князя Адама Чарторыйского, к созданию Национального совета, призванного восстановить порядок. Идея заключалось в том, чтобы представить восстание как местные, не направленные против власти царя беспорядки, с которыми могут справиться сами поляки, не прибегая к широкомасштабному вторжению русских войск. 3 декабря генерал Хлопицкий был объявлен диктатором и назначен командующим польской армией.

Хлопицкий, стремясь избежать крупных неприятностей с русскими, обеспечил великому князю Константину свободный выезд из Варшавы вместе с его двором, отрядами охранников, пленными и шпионами. Затем он направил Любецкого в Санкт-Петербург для переговоров с царем. Царь Николай был лишен идеалов своего брата и прожектов лучшего будущего, не имелось у него и никаких мистических наклонностей. Его отношение к полякам было сродни отношению Екатерины при крайнем ее недовольстве. Николай воспылал страшным гневом и не только отказался принять Любецкого, но и дал абсолютно ясно понять, что ничто иное, кроме полной капитуляции поляков, для него неприемлемо. Такая ситуация подлила масла в огонь, и поляки разделились на два больших лагеря: радикалы и студенты жаждали русской крови и полной независимости, а верхушка управленцев, обладавшая хорошими должностями и многим другим, с чем жалко было расставаться, отчаянно стремилась к компромиссу. Варшава перестала быть управляемой, Хлопицкий вышел в отставку, а роль сейма стал исполнять Национальный совет. 25 января 1831 года сейм после официального признания восстания проголосовал за низложение Николая I в качестве короля Польши и за создание нового правительства под руководством князя Чарторыйского. Князь Михал Радзивилл, младший брат князя Антония, был назначен главнокомандующим польскими войсками.

Польша отделилась от России и провозгласила независимость. Находясь во Флоренции, Михал Клеофас Огинский с величайшим интересом читал о происходивших событиях и волновался за безопасность своей дочери и ее семьи.

В течение необычайно холодной зимы польской армии удавалось поддерживать сопротивление и даже отразить ряд контрнаступлений русских с востока, вынудив тех отойти к Люблину для перегруппировки. В Варшаве доминировали горячий оптимизм и надежда на новое будущее. Всего лишь за несколько дней до осады Бельведерского дворца двадцатилетний Фредерик Шопен отправился в Вену в поисках славы и удачи; в Польше у него остались семья и друзья, многие из которых присоединились к восставшим.

К марту восстание перекинулось через российскую границу в Литву, которая жаждала объединить силы со свободной Польшей. Край поднялся на борьбу – Каролю Теофилу было предложено принять в ней участие. Переживая за судьбу своей семьи и поместий, он тем не менее решил присоединиться к восставшим, хотя хорошо понимал, что восстание, как и все предыдущие, обречено на неудачу. «Хотя перспектив успеха не было, – писал он в своих мемуарах, обращаясь к детям, – я в тот период оказался в исключительно трудном положении. С одной стороны, я был мужем и отцом, которому предстояла неравная битва с превосходящими силами противника; с другой стороны, я был захвачен красотой общего дела, стремлением к независимости Отечества. Таковы были мои чувства, которые попеременно то волновали меня, то сдерживали мой патриотический порыв. Те, кто уже взял в руки оружие, просили меня присоединиться к ним; даже самые консервативно настроенные граждане края умоляли меня не игнорировать желание большинства. Слезы, пролитые вместе с вашей матерью, когда мы молились нашему милосердному Господу, явились немыми свидетелями моих рассеявшихся сомнений в том, какую судьбу я должен был предпочесть».

Судьба уготовила Каролю Теофилу борьбу, так же как в свое время его тестю. 18 марта Залуского единодушно избрали руководителем местного повстанческого комитета. Несколько дней спустя его назначили главнокомандующим местными вооруженными силами, а на последнем этапе восстания – революционным губернатором Литвы. От денег и золота, которые он откладывал, чтобы съездить во Флоренцию и навестить своего болеющего тестя, ничего не осталось: все ушло на помощь в финансировании восстания.

Постепенно в восстании обозначились первые трещины – после того как русские под командованием генерала Паскевича стали реализовывать план окружения Варшавы. Несмотря на это, в Северной Литве у Кароля Теофила пока не существовало проблем с поддержкой местного населения и было очень мало неприятностей от русских войск, казалось, не настроенных сражаться. Поэтому повстанцы в Литве рассчитывали на успех. Войска Кароля Теофила использовали такую же тактику опустошения, как и отряды его тестя тридцать лет тому назад в этом же районе, совершая набеги на конвои с продовольствием и устраивая засады на вооруженные формирования противника в лесах. Неожиданно из Санкт-Петербурга в Паневежис прибыл посланник с важным сообщением от Николая. В нем говорилось, что всем повстанцам, которые сложат оружие и перейдут на сторону царя, будет дарована амнистия и прощение. Кароль Теофил велел сжечь это послание на Рыночной площади Паневежиса. Собравшаяся толпа народа не скрывала своего одобрения. Такой жест не остался без внимания царских властей. Кароль Теофил, когда-то считавшийся лояльным российским дворянином, был взят на особый учет.

Летом русские войска нанесли поражение полякам у Остроленки, расположенной примерно на полпути между Варшавой и Белостоком. В июле остатки разбитой польской армии двинулись на север, в направлении границы с Пруссией или Литвой.

В Пруссии они сложили оружие, сдались властям и были интернированы. Части, которые перешли в Литву, продолжали воевать в лесах. В конечном итоге русские сломили продолжавшееся сопротивление в Литве, а Кароль Теофил узнал, что его заочно приговорили к смерти за участие в восстании. Остатки разбитых частей бежали в направлении прусского города Мемель (ныне литовский приморский город Клайпеда) и далее в Северную Пруссию, где они сложили оружие.

В рядах беженцев находились Кароль Теофил, беременная Амелия и их двое детей – Михал и Марыня. Взяв с собой все ценное, что можно было унести, они перешли прусскую границу в районе Мемеля, опередив русские отряды, посланные арестовать Кароля Теофила. В сохранявшей нейтралитет Пруссии перешедших границу заверили, что в Россию их возвращать не станут, но они будут интернированы вплоть до завершения военных операций. Залуские, собственность которых уже конфисковали, устроились на постой в дружески расположенной к ним семье Гриффенов. Таким образом, они оставались в положении беженцев; кроме денег и семейного серебра, спасенного в последнюю минуту, у них больше ничего не было. Правда, конфискация коснулась только собственности Кароля Теофила, который считался активным участником восстания, мятежником и предателем. Амелия, с юридической точки зрения невиновная, смогла безбоязненно съездить в Вильно и Залесье и даже вывезти оттуда кое-какие принадлежавшие ей ценности. Благодаря своим связям, юридической подкованности и замечательному «таланту языка», ей даже удалось выхлопотать для себя у судебных чиновников пожизненную российскую пенсию – такое достижение при сложившихся обстоятельствах не может не вызывать восторга. В обозримом будущем Залуские могли жить в относительном комфорте среди дружески расположенных к ним людей, хотя переносить неизвестность своей дальнейшей судьбы им было психологически тяжело.

Среди покинувших в то время Варшаву были братья Тадеуш и Ксавье Огинские: они выехали в Россию – скорее всего, в Вильно или Санкт-Петербург.

В том же году пришло известие о смерти 9 августа юридического отца Кароля Теофила. Он умер от свирепствовавшей в тех краях холеры и был похоронен в Ясенице. Через два года умерла и его вторая жена, Марианна Турская, оставившая 12-летнего сына Яна Конрада.

После смерти Теофила имение в Ивониче, когда-то выкупленное Каролем Теофилом для своего отца, оставалось пустым и готовым к приезду нового владельца. Более того, по соседству в Ясенице проживал сводный брат Кароля Теофила – Юзеф, который к тому времени имел генеральский чин. Оставалось преодолеть только два препятствия: получить разрешение на передвижение по территории Пруссии и разрешение австрийцев на въезд в Галицию и проживание в ней.

Пока решалась эта проблема, в семье Залуских родилась Эмма. Сразу после родов Амелия переболела холерой, также свирепствовавшей в этих краях. Несмотря на болезнь, в 1832 году она родила Юзефа.

Амелия Залуская с дочерью Эммой

Между тем отец Амелии продолжал жить в своей квартире по улице Торнабуони, 10, в любимой им Флоренции. Хотя подагра причиняла немало беспокойства, ему удавалось вести пусть и ограниченную, но весьма разнообразную светскую и культурную жизнь. Много времени Михал Клеофас сейчас посвящал сочинению и написанию своих мемуаров, и в этих трудах ему помогал его секретарь Леонард Ходько. Приступы подагры бывали столь острыми, что писать самостоятельно Огинский не мог. В 1824 году в издательстве Джузеппе Лоренци во Флоренции вышли два его вальса для фортепиано – ре и до мажор, а также некоторые ранние романсы, до этого опубликованные Дж. Рикорди в Милане. Оставшиеся сочинения Михала Клеофаса также были опубликованы Рикорди. В 1825 году вышли два его полонеза для фортепиано: № 21 соль мажор на популярную тему Микеле Карафы и № 23 си-бемоль мажор, после них в мае 1826 года – два вокальных полонеза: № 14 «Voi che sempre in senо avete» [31]31
  В груди всегда у вас (итал.).


[Закрыть] и № 15 «Piu non desiro richezze, onori» [32]32
  Не желаю я более ни богатства, ни славы (итал.).


[Закрыть].

Портрет М. К. Огинского. Художник Ф.-К. Фабр

Книга Михала Клеофаса была закончена в 1826 году, и Ходько отправился в Париж, чтобы организовать ее публикацию. «Мемуары о Польше и поляках» Михала Клеофаса Огинского – это скорее исторический труд, нежели мемуары. Книга заслужила шумное одобрение критики. «Беспристрастного и прежде всего точного описания истории Польши очень не хватало, – писала «Фигаро» 12 марта 1827 года. – Графу Огинскому, следовательно, принадлежит особая заслуга: он первый среди своих соотечественников осмелился рассказать о действиях и событиях, театром которых была Польша… Поблагодарим графа Огинского за то, что он выбрал французский язык, чтобы воздвигнуть прекрасный монумент неудачливой славе польского народа».

Примечательно, что самыми частыми словами в рецензиях были «беспристрастное» и «факты».

Примечательно и то, что о музыке в книге почти не упоминалось. Это подтверждает мысль о том, что Михал Клеофас Огинский являлся прежде всего государственным деятелем и лишь во вторую очередь музыкантом.

Спустя некоторое время Михал Клеофас вновь вернулся к сочинению романсов. Последние из них появились в течение следующих трех лет: № 10 «Odi di un uom che muore» [33]33
  Оды умирающего (итал.).


[Закрыть], написанный в январе 1827 года, № 11 «Le Réveil» [34]34
  Пробуждение (франц.).


[Закрыть] – в июле 1828 года, № 12 «Le dernier beau jour de l’automne» [35]35
  Последний чудный день осени (франц.).


[Закрыть] – в августе 1828 года, № 13 «Dafni» – наверное, самый популярный из романсов Огинского и последнее дошедшее до нас его произведение, написанное в ноябре 1829 года.

В 1828 году Михал Клеофас присутствовал на концерте Паганини во Флоренции. Он считал, что его умение привлечь к себе внимание, а также виртуозность часто отодвигали на задний план музыкальность, и даже заметил однажды, что некоторые присущие Паганини приемы игры применялись необразованными еврейскими скрипачами.

Во Флоренции Михала Клеофаса посетил поэт Адам Мицкевич. Он родился накануне Рождества в 1798 году в Новогрудке в Беларуси, называвшейся в то время Литвой. Отсюда в 1812 году наблюдал, как Великая армия Наполеона двигалась в направлении Москвы. В Виленском университете Мицкевич изучал философию, там же написал свои первые стихи. Он являлся одним из основателей общества филоматов – просветительской, главным образом, организации, но члены которой имели ярко выраженное патриотическое мировоззрение. В 1823 году деятельность общества привлекла внимание российских структур безопасности, которые решили, что она носит подрывной характер. Общество было закрыто, а его члены арестованы. Стихотворение Мицкевича «Ода к молодости» вызвала недовольство цензоров, и поэта сначала отправили в ссылку в Центральную Россию, а затем в Одессу, где он служил учителем. Со временем Мицкевич получил признание в Москве как великий поэт – его глубоко ценил и уважал Пушкин. В 1828 году он опубликовал свою эпическую поэму «Конрад Валленрод», в которой на фоне событий в Пруссии отражается слабо завуалированное вечное польско-русское противостояние. В отличие от поляков от русского цензора идея произведения ускользнула, поэтому для всех поляков и литвинов чтение поэмы стало важнейшим крамольным занятием. 1 мая 1829 года Мицкевичу разрешили выехать из России, и он отправился в свое большое турне по Европе. В конце лета Мицкевич со своим соратником, поэтом Антоном Одынцом, оказавшись во Флоренции, решили навестить легендарного Михала Клеофаса Огинского на улице Торнабуони.

Адам Мицкевич

«Широкая известность Адама [Мицкевича] и то, что я был с ним знаком, – писал Одынец в своем письме из Флоренции, – обеспечили нам теплый прием: после первой же встречи нас стали считать не гостями, а друзьями – ежедневно приглашать либо на обед, либо просто провести вечер, причем не всегда у нас было время сполна воспользоваться всеми преимуществами таких приглашений. Есть старая поговорка, касающаяся нашей аристократии, о том, что хорошо

 
С Чарторыйским жить,
С Радзивиллом – пить,
С Огинским – есть,
С Жевуским – беседовать.
 

Отдавая должное изысканным обедам, я тысячу раз предпочел бы слушать, как Огинский рассказывает – необычайно увлекательно и интересно. Но что же получалось? Получалось то, что, как только мы задерживались подольше, на столе немедленно появлялась пресловутая шахматная доска, за которую усаживались он и Адам, и единственными произносимыми словами были только «шах» и «мат», которые резали мне слух со всех сторон, как хлопки по назойливым мухам».

Пройдет еще пять лет, прежде чем будет опубликован шедевр Мицкевича «Пан Тадеуш» – обширное эпическое произведение, посвященное Литве со всем ее мистическим романтизмом, ее величием, историей и природными красотами, – но вступительные слова поэмы, быть может, родились тогда, когда поэт играл в шахматы с Михалом Клеофасом Огинским, который, кстати, будет упомянут в этом творении:

 
«Отечество мое, Литва! Ты, как здоровье:
Тот дорожит тобой, как плотью или кровью,
Кто потерял тебя» [36]36
  Перевод с польского М. Павловой.


[Закрыть].
 

Михал Клеофас очень сильно скучал по Литве-Беларуси и регулярно переписывался со своими детьми: с Амелией, которая жила в Гульбине с мужем Каролем Теофилом Залуским, с Эммой, вышедшей замуж за Ипполита Бжостовского и проживавшей в Чарножилах, недалеко от Ченстоховы в Южной Польше, с Иренеушем, женившимся на Юзефине Калиновской и проживавшем в Санкт-Петербурге, и с Идой, которая в то время, скорее всего, еще жила в Залесье. В начале 1833 года, когда здоровье Михала Клеофаса заметно и все сильнее ухудшалось, к нему во Флоренцию приехала Эмма (в то время беременная) со своим мужем. Даже если Эмма, как утверждает Моравский, не была настоящей дочерью Михала Клеофаса, это обстоятельство никак не проявлялось, – все поведение Эммы свидетельствовало, что перед ней очень близкий человек. После своего визита чета Бжостовских осталась в Италии еще на год, в основном в Виареджо. В конце лета они вновь возвратились во Флоренцию, где 13 сентября у них родилась дочь Елена, или Лена, как ее чаще всего называли. Эмма поехала к отцу, чтобы показать ему девочку. Михал Клеофас был настолько слаб и измучен болями, что почти не двигался. Ему с трудом удалось приподнять руку и как бы крестом осенить лобик ребенка – такое благословение явно свидетельствовало, что он признал девочку собственной внучкой.

15 октября 1833 года Михал Клеофас Огинский умер в своей квартире на улице Торнабуони, 10. Отпевание почившего состоялось в церкви Санта Мария Новелла. Позже он был погребен в церкви Санта Кроче (Святого Креста). Там в часовне Кастеллани дель Сантиссимо установлены его бюст и барельеф. На доме, где Михал Клеофас жил последние годы, установлена мемориальная доска, на которой выбиты первые восемь тактов его полонеза «Прощание с Родиной».

Мемориальная доска на доме во Флоренции, где жил М. К. Огинский. Скульптор В. Янушкевич

В тысяче пятистах километрах к северу, в Мемеле, в 1834 году Кароль Теофил и Амелия Залуские праздновали рождение сына Кароля Бернарда. В следующем году родился Иренеуш, и, таким образом, количество живых детей достигло пяти: все они переболели дизентерией, а двухлетнего Юзефа спасти не удалось. У Иренеуша в 12-месячном возрасте развился рахит, и мальчика каждый день купали в соляной ванне. Как писала Пузынина, «в жизни Амелии и ее мужа было немало невзгод».

Амелия была заботливой и нежно любящей матерью, готовой на все ради детей. Она обладала неиссякаемой душевной стойкостью, несмотря на то, что состояние ее собственного здоровья вызывало тревогу. Положение еще более ухудшилось, когда у Амелии возникли проблемы с печенью, омрачившие ее дальнейшую жизнь. К счастью, доктор Кароль Марцинковский из Познани находился поблизости и всегда был готов прийти на помощь. Он присоединился к повстанцам в качестве врача, и его также интернировали пруссаки в Мемеле. На помощь Кароля Теофила особо рассчитывать не приходилось, причем дело было не в его лености или нерадивости, а скорее в беспомощности. «Он был слабой поддержкой для своей достойной жены, – писала Пузынина. – Она старалась все делать сама, выполняя свои обязанности перед большой семьей». Несомненно, Амелия нашла в себе силы, чтобы вести хозяйство и безраздельно посвящать себя детям, которые всегда были окружены ее заботой и вниманием. «Через собственные усилия она поддерживала и детей, и мужа, и по мере того как она слабела физически, духом она становилась сильнее».

Международная ситуация также не улучшалась, и поэтому казалось, что пребывание в Мемеле затянется до бесконечности. Кароль Теофил, практически потеряв всякую надежду на возвращение в Литву и на отмену вынесенного ему там приговора, вновь стал подумывать об Ивониче. В конечном итоге ему удалось заручиться всеми необходимыми разрешениями для проезда в Галицию – он хотел выяснить возможность проживания там под властью Австрии.

Итак, в 1834 году Кароль Теофил оправился в Галицию, в Санокские земли. В Ясенице он остановился у генерала Юзефа Залуского. Сводные братья были едва знакомы, и оба рассчитывали, что этот визит откроет возможность укрепления братских связей. Они, конечно, были прекрасно осведомлены о характере своего родства и все же предпочли общаться друг с другом как истинные братья. Генерал Юзеф принял в судьбе Кароля Теофила большое участие и делал все, что было в его власти, чтобы посодействовать иммиграции последнего в Санокские земли.

Братья внимательно изучили все возможности Ивонича. Особой привлекательности они не увидели, и перспектива переехать туда и жить там представлялась довольно удручающей. И все же это было лучше, чем квартировать в качестве перемещенного лица в далеком балтийском городе. Проблема упиралась в нежелание австрийских властей раздражать русских путем предоставления повстанцам разрешения на жительство. Кароль Теофил и генерал Юзеф обдумали все другие возможности, не исключая даже эмиграцию за пределы Европы, вне досягаемости влияния русских. Даже Алжир серьезно рассматривался как вариант, но в конечном итоге их обсуждения зашли в тупик, и Кароль Теофил с горькими чувствами возвратился в Мемель.

В 1835 году ситуация резко обострилась. Прусские власти не желали более держать у себя в стране беглецов, а царь Николай отозвал свое предложение об амнистии, развеяв таким образом все надежды участников восстания на возвращение домой, в Литву. Кароль Теофил и несколько бывших его соратников по борьбе решили перебраться в Британию и попробовать устроиться там на жительство или, по крайней мере, найти поддержку. Они сели на корабль, направлявшийся в Данди, в Шотландию, а Амелия с детьми осталась в Мемеле у Гриффенов. По прибытии группа разделилась – Кароль Теофил остановился в Эдинбурге, где многие участники восстания 1830–1831 годов не только нашли убежище, но и сделали себе успешную карьеру. Кароль Теофил и Амелия писали друг другу письма каждые несколько дней, не только обмениваясь в них новостями, но и выражая чувства глубокой и истинной любви, следы которой были видны в каплях слез, пролитых на бумагу.

В начале 1836 года Кароль Теофил продолжил свой путь до Лондона. Здесь также проживало значительное количество польских беженцев, пользовавшихся ощутимой поддержкой и помощью британцев, в частности шотландского парламентариста лорда Дадли Стюарта, председателя Ассоциации друзей Польши. Ассоциация преуспевала в своей области и ежегодно в ноябре устраивала в Лондонской ратуше благотворительный бал с целью оказания помощи польским беженцам. Это мероприятие, считавшееся одним из наиболее значимых событий года, щедро спонсировалось богатыми лондонцами. Именно во время его проведения, в 1848 году, Фредерик Шопен дал свой последний концерт.

Из Лондона Кароль Теофил направился в Париж, где Адам Чарторыйский, будучи главой польского правительства в изгнании, собирал сторонников в своей резиденции в отеле «Ламбер». Кароль Теофил остановился у своего двоюродного брата – племянника покойного Михала Клеофаса, князя Габриэля Огинского, некогда державшего в своем поместье в Троках около Вильно большой оркестр. Чарторыйский, который был занят в то время подготовкой для британского правительства меморандума по польскому вопросу, участливо отнесся к проблемам зятя своего бывшего друга и коллеги, однако не смог оказать ему действенной помощи, ибо, как говорится, все находились в одной лодке.

Габриэль Огинский

Между тем в Мемеле Амелия не бездействовала. Она занялась активной перепиской, чтобы уговорить австрийское правительство аннулировать введенный им запрет на въезд для польских беженцев из Российской империи. Ее настойчивость принесла свои плоды, и вскоре из Галиции поступили обнадеживающие новости. Генерал Юзеф Залуский, освобожденный из недолгого заточения в тюрьме, куда его засадили русские за участие в одной маломасштабной военной операции в Польше, наконец добился от австрийского императора разрешения на проживание в Галиции для своего брата. Этот успех стал возможен благодаря совместным усилиям генерала Юзефа и Амелии. Кароль Теофил узнал данную новость в Париже, и в начале 1837 года, заручившись разрешением на проезд по прусской территории, он выехал в Мемель, чтобы реализовать планы, связанные с переездом в Галицию.

Адам Чарторыйский

Встреча с семьей была трогательной, нежной и полной слез. После двухлетнего отсутствия дети вновь увидели своего отца – они так подросли, что Кароль Теофил даже не узнал их. Когда он уезжал, Кароль Бернард и болезненный Иренеуш были совсем крошками.

Чтобы подготовить почву для переезда, Кароль Теофил выехал первым, а Амелия осталась упаковывать вещи и делать все необходимые приготовления для своего отъезда вместе с детьми. Маршрут путешествия Кароля Теофила проходил через Эльблонг и Познань, и, таким образом, риск проезда через территорию российской части Польши исключался. К началу лета он уже находился в Ясенице у генерала Юзефа, и оба брата, отношения между которыми стали еще теснее, начали обсуждать планы на будущее. Юзеф вновь отвез Кароля Теофила в Ивонич, помог ему заселиться в пустую и обветшалую усадьбу и проследить за возможными первоочередными приготовлениями к приезду его семьи.

В июле Амелия и ее дети – десятилетний Михал, восьмилетняя Марыня, шестилетняя Эмма, трехлетний Кароль Бернард и двухлетний Иренеуш – сели в роскошный экипаж и отправились из Мемеля в долгий путь в 200 прусских миль (1500 километров). Следуя примеру мужа, Амелия поехала окольным путем через Познань и Вроцлав, чтобы не пересекать российскую территорию, хотя теоретически ей там ничего не угрожало. Тем не менее, путешествуя с пятью детьми на руках, она хотела исключить все неожиданности. После 30-дневного путешествия экипаж Амелии сделал остановку в Кросно, главном городе края. К северу от него находилась Ясеница, к югу – Ивонич. В городе ее встретил генерал Юзеф, который по счастливой случайности оказался там как раз в это время. Немного спустя приехал Кароль Теофил, и вся вновь воссоединенная семья направилась в маленькую усадьбу, которой суждено было стать для нее новым домом.

В том же 1837 году в Санкт-Петербурге умер Ксавье Огинский. Он оставил после себя жену, сына Феликса и музыкальное наследие, состоящее из десяти полонезов и четырех романсов.

Профессор Юзеф Дитль, один их первых экспертов по польским курортам в XIX веке, писал: «Ивонич, иодосодержащие источники которого почти не имеют себе равных, расположен в одном из самых живописных предгорных районов». Кароль Трохановский, ученый и впоследствии исследователь вод Ивонича, в своей книге «Ивонич», вышедшей через двадцать лет после прибытия туда Залуских, так описывает впечатления, которые могли бы получить путешественники, посетив этот городок: «Городок производит на приезжих прекрасное первое впечатление… Взгляду откроется фарный костел, сооруженный из лиственницы, осевший за более чем четырехсотлетнее свое существование, освященный Миколаем Одровонжем Блажковичем, епископом Пшемысля, в 1464 году… Над крышей костела слышится шелест листьев огромного дуба, который наверняка рос здесь еще в эпоху правления Пястов [37]37
  Династия Пястов правила Польшей в период с 965 по 1370 г.


[Закрыть]… На другой стороне дороги путешественник заметит опрятное и ухоженное приходское кладбище. Со всех сторон его окружает живая изгородь и ряд высоких тополей, которые, словно кипарисы, придают достоинство этому пристанищу мертвых. На кладбище можно увидеть несколько красивых могил и каменный склеп семьи Залуских, в котором покоится прах графа Кароля Залуского, реставратора здравницы. От кладбища удобная дорога вьется вдоль крутых и скалистых берегов речки Любатовки, по низинным лугам у въезда в городок поднимается вверх и наконец переходит в очаровательную обширную долину длиной 950 метров и шириной 380 метров, всю покрытую еловыми лесами и возвышающуюся на 405-метровой высоте над уровнем моря. В эту восхитительную и солнечную долину, разделенную на две половины горной рекой, устремляется вода из легендарных вековых источников у подножья горы Пшедзивной – вокруг них сложилась здравница, окруженная ярко-зелеными холмами. Холмы защищают курорт от ветра, не закрывая доступ солнечным лучам и изолируя его от беспокойных и шумных окрестных сел. Нельзя не упомянуть одну особенную, быть может, самую важную достопримечательность Ивонича, которая в течение веков вызывала необыкновенный интерес. Речь идет об источнике, называемом Белкоткой, настоящем чуде природы. Вытекающая из него вода постоянно пузырится под действием содержащихся в ней газов и воспламеняется, если бросить в нее зажженный листок бумаги. Холм, из которого бьет источник, прозвали Пшедзивной горой [т. е. дивной или удивительной]».