Текст книги "Ген Огинского"

Глава 10
От Рима до Мюнхена

В 1874 году Иво Залуский переехал во Вроцанку, бывшую резиденцию Годашевских. Те унаследовали от отца Владислава Голашевского значительно превосходящее ее размерами поместье Тарговиска, более удобное для их большой семьи.

Иво был младшим сыном Залуских и меньше, чем кто-либо другой, был способен сплотить членов клана во времена кризиса. Наоборот, он сам доставлял родным сплошные неприятности. Этот болезненный юноша не сумел ни окончить курс наук в Терезиануме, ни выучиться на инженера. Его непригодность к какому-либо делу обычно оправдывали близорукостью. Всего за несколько месяцев маленький симпатичный особняк приобрел запущенный вид, а парк и подавно. Иво не питал ни малейшего интереса к поддержанию порядка в имении. Его амбиции ограничивались тем, чтобы получить побольше денег за счет сомнительных финансовых сделок, поэтому он вкладывал каждый талер в облигации и ценные бумаги и ни разу не ударил палец о палец ради того, чтобы имение начало приносить доход. Он даже уговаривал тетю Эмму Высоцкую продать Цешины, вложить деньги в ценные бумаги и жить на проценты. В то время среди польской аристократии это считалось зазорным, и торгашеские замашки Иво не получили поддержки в семье. Михал приложил немало усилий, чтобы убедить его в необходимости приведения Вроцанки, которой все они владели сообща, в мало-мальски приемлемый вид – особенно теперь, когда в Ивонич хлынули больные и отдыхающие. Иво пытался обратить в свою веру брата Станислава и норовил завладеть «излишками» семейных средств, которые, если и имели место, то эпизодически и в небольших количествах. Не было ни одного имения из принадлежащих Залуским, Высоцким, Бжостовским или Голашевским, которое Иво не попытался бы втянуть, законным или незаконным путем, в какую-нибудь аферу. За исключением его собственного имения.

Хуже того, во время частых отлучек Михала и Лены (они любили путешествовать) Иво отправлялся в Ивонич и, прихватив с собой девиц легкого поведения, вваливался в какой-нибудь бар или подпольное казино – в то время в Галиции азартные игры были строго запрещены. Михалу потребовался весь его дар убеждения, чтобы удержать от увольнения персонал, который Иво подвергал риску, веля накрыть столик для игры, и водворить брата обратно в ветшающее имение.

В конце концов отчаявшийся Михал написал Каролю Бернарду, который только что получил новую должность австрийского посла в Швеции. В свою очередь Кароль Бернард написал Иво, призывая его избрать линию поведения, которая была бы достойна не только члена рода Залуских, но и младшего брата посла империи при королевском дворе в Стокгольме. Тот остался слеп и глух к увещеваниям и, к вящему раздражению всего клана, даже не подумал изменить образ жизни.

Отношения Хуго Зайлерна с Идой шли по нисходящей, вплоть до того, что в его письмах – написанных, как и прежде, по-французски, – появилось обращение «дражайшая мадам», а дружеское «ты» сменилось официальным «вы». Карл (все звали его Шарло, или Лоло) с Иделей росли, встал вопрос об их учебе. Хеннесси писал, что Хуго, искренне стремясь принимать в этом участие, «винил себя в создавшейся ситуации. Ему было горько сознавать, что он и его дети могут стать чужими людьми, потому что он утратил право занимать место отца в их сердцах».

У Хуго имелись весьма определенные взгляды на образование, и в июне 1872 года он сочинил для Иды целый трактат, озаглавив его «Памятная записка для моей жены по поводу образования для наших дорогих детей». Это был объемистый обзор принципов всестороннего образования, выработки характера и приспособления к жизни, легших в основу системы воспитания и обучения в Терезиануме и английских закрытых частных учебных заведениях. В то же время он хотел, чтобы у его детей было нормальное детство. «Ужасен вид до срока повзрослевшего ребенка, – писал он, – Закрытые пансионы и колледжи для девочек не внушают мне доверия. Девочка должна расти возле матери. Что же касается мальчиков, то тут я обеими руками за закрытую форму обучения, но не в колледже. Система частных школ отражает общий характер нации, в разных странах она разная. Я лично считаю, что каждая нация имеет свои сильные стороны. К примеру, я бы воспитывал будущего моряка, предпринимателя или агронома в Англии, художника – в Италии или Испании, ученого или гражданского чиновника – в Пруссии, музыканта – в Лейпциге, врача – в Вене, инженера – в Швейцарии».

В конце концов Хуго пришел к выводу, что «есть две страны, которым можно доверить обучение своего сына: Германия и Англия».

Кончилось тем, что Карл попал в школу Девы Марии в швейцарском городе Веве. По мнению Хуго, Ида разбаловала сына, а с Иделей, наоборот, была чрезмерно строга. Хуго считал, что робкому, застенчивому Карлу, боявшемуся собак, не помешала бы закалка. «Исключительно важно для здоровья, – писал Хуго, – чтобы весь организм и конечности развивались равномерно. С этой целью очень хороши гигиенические водные процедуры и гимнастика. Хорошо бы, чтобы они вошли у него в привычку». С точки зрения Хуго, Веве был слишком «домашним». Зато в немецкой престижной школе для мальчиков Шепфенталь учителя отличались строгостью. Пища там была самая простая, ношение пальто и шапок запрещалось круглый год, а «гигиенические водные процедуры», которым Хуго придавал большое значение, сводились к обливанию возле колонки во дворе в любую погоду.

В начале августа 1875 года Хуго «похитил» – по определению Иды – девятилетнего Карла. Мадам Гирс, директриса школы Девы Марии, тотчас написала матери ребенка: «Дорогая графиня, не могу передать Вам, как я переживаю и сочувствую Вам по поводу невыразимой жестокости; проявленной графом по отношению к Вам и Вашему… нашему дорогому Чарли. Граф налетел как вихрь, как ураган, в шесть часов вечера, и в тот же день умчался в Вену. И все это без предупреждения, как полагается делать во время семестра. Граф, и только он, несет полную ответственность за содеянное».

Ида еще долго – многие месяцы – извлекала из предпринятого мужем похищения все, какие только возможно, выгоды. По словам Хеннесси, «ей представился случай оглушить всю Европу своими воплями, обращенными ко всем Зайлернам, всем Залуским, друзьям и знакомым, не исключая даже изумленного и крайне смущенного посла Австрии во Флоренции [первой столицы объединенной Италии]».

В 1875 году Кароль Бернард приехал в Вену в отпуск из Стокгольма и опять очутился в гуще событий, ознаменовавших последний эпизод семейной саги под названием «Хуго и Ида». К этому времени Хуго помирился с матерью, и теперь в глазах Зайлернов нарушителем спокойствия оказалась Ида. Ярость ее не знала границ. «Позволь заверить тебя в том, что я никогда не переставал разделять твои душевные страдания и страдать от всего, что их вызвало, – писал сестре Кароль Бернард в связи с «похищением». – Моя привязанность к Хуго и уважение к его матери, по моему разумению, должны были пробудить в них определенный отклик и в какой-то мере защитить тебя. К сожалению, оскорбив тебя, они растоптали эти чувства… Все, что сейчас требуется, это чрезвычайно осторожно обдумать и взвесить следующий шаг…»

Можно было действовать в соответствии с законом, и Кароль Бернард предложил сестре представлять ее в суде. В то же время он предостерегал ее против уголовного преследования, потому что всегда, во всех случаях, предпочитал кончить дело миром. Это только сильнее разъярило Иду, которая обвинила брата в том, что он принял сторону Хуго. Она вжилась и с энтузиазмом играла на публике роль королевы-жертвы, от чего Кароль Бернард пытался ее отговорить. «И вот еще, дорогая Ида: берегись слишком откровенных проявлений твоей чувствительности. Я говорю это единственно из любви к тебе. Твое несправедливое обвинение меня в предательстве свидетельствует о том, что ты склонна обманывать себя. Ты импульсивна, а это не всегда мудро и практично. Ты должна во всех случаях оставаться безупречной и снисходительной».

Осень 1876 года застала Кароля Бернарда в Риме, который вот уже пять лет был столицей вновь образованного государства Италия. Усилия Сгамбати, направленные на то, чтобы привить согражданам более широкий взгляд на музыку, имели весьма ограниченный успех. Кароль Бернард пришел ему на помощь – согласился участвовать в серии концертов в Зале Данте, недалеко от Фонтана Треви. Так что с 8 октября 1876-го по 1 апреля 1877 года Кароль Бернард почти каждое воскресенье давал дневной концерт в Риме.

Он много упражнялся и составил свой постоянный репертуар. Туда вошли переложения для фортепиано произведений Вагнера и Бетховена, сделанные учеником Листа Карлом Таузигом.

Этот блестящий пианист родился в Варшаве в 1841 году, а скончался в возрасте тридцати лет в Лейпциге за пять лет до описываемых событий. Кароль Бернард был с ним знаком – скорее всего, они познакомились в Вене, когда Таузиг жил в этом городе. Программа Кароля Бернарда включала такие сочинения Шопена, как: концертное аллегро, Полонез-фантазия, «Баркарола», полонез ля– бемоль мажор, скерцо ми мажор, баллада фа минор, вторая и третья сонаты, а также этюды, ноктюрны и мазурки. Он исполнял несколько прелюдий и фуг Баха, несколько бетховеновских сонат и транскрипции произведений Вагнера, сделанные Таузигом – от которого ниточка вела к Листу, чьи фортепьянные транскрипции «Риголетто» Верди, а также песни Шопена и «Ave Maria» Шуберта прочно вошли в репертуар Кароля Бернарда. Исполнялись еще «Легенда о святом Франциске, ходившем по воде» – он мог слышать ее в исполнении Листа в Монте-Карло в 1863 году и несколько фортепьянных пьес Скарлатти и Гретри, а иногда – собственные маленькие пьесы Кароля Бернарда: мазурки и «Музыкальная мысль». Всего Залуский дал тринадцать сольных концертов.

В конце лета 1877 года Кароль Бернард вернулся в Рим. Туда же 19 августа из Байройта приехал Лист.

Ференц Лист остановился на вилле д’Эсте как гость кардинала Гогенлоэ и разыскал Кароля Бернарда, чтобы выложить ему, среди прочих новостей, то, как подвигаются его дела с княжной Каролиной Зайлерн-Виттгенштейн. Кроме того, Лист хотел «обкатать» на нем свое новое сочинение «Кипарисы виллы д’Эстэ». «Эти три дня я провел исключительно под кипарисами, – писал он княжне 23 сентября, имея в виду скорее свое произведение, нежели деревья. – Наконец-то они нашли пристанище на бумаге, и после внесения множества исправлений, подчисток и неоднократного переписывания, я решил больше их не трогать… Приложив минимальные усилия, Гогенлоэ может смело играть их, потому что в техническом отношении там нет ничего сложного. Залуский бегло сыграет их с листа».

Что, скорее всего, и было сделано.

17 ноября Лист выехал из Рима в Будапешт и поэтому не присутствовал на сольных концертах Кароля Бернарда в рамках зимней серии Сгамбати. В этом году, в отличие от прошлого, камерная музыка была уже в порядке вещей, и к Каролю Бернарду присоединились скрипач профессор Тито Тоначези и виолончелист Фердинандо Фурино – два самобытных музыканта, сотрудничавших со Сгамбати еще на заре его деятельности по пропаганде камерной музыки. В концертах также принимали участие виолончелист синьор Пека и пианистка госпожа Консандлер. Исполнялись произведения Бетховена и Шуберта, инструментальные пьесы Листа для фортепиано в четыре руки, в первую очередь транскрипция «Святой Елизаветы», и «Венгерские танцы» Брамса. Однако на этот раз Кароль Бернард принял участие лишь в трех первых концертах: его вызвали в Вену в связи с назначением на новый пост – при дворе Каджарской династии правителей Персии.

В этот период между двумя назначениями на дипломатические должности, длившийся более года, Кароль Бернард был как никогда близок к карьере концертного исполнителя.

15 июня 1877 года умерла «бабуля» Антония Зайлерн. Условия завещания Антонии были таковы, что Ида и Хуго выиграли бы в финансовом отношении, живя вместе. В минуту трезвого практического расчета они снова сошлись в Ам-Хоймаркте. Им удалось договориться, что Карл будет продолжать учиться в Шепфентале, и дело как будто пошло на лад. Хуго вспомнил о своей профессии инженера и начал разрабатывать проект в Париже. Вместе с двумя австрийцами, Пютцем и Виникером, он сконструировал аппарат, поглощающий дым – бездымную печку. Жил Хуго на Бульваре Капуцинов, 37, заключая контракты и собирая средства. Его письма к Иде в этот период полны оптимизма.

Тем временем в Шепфентале, вопреки всем опасениям и несмотря на строгости режима, Карл получал большое удовольствие от учебы. «Наш славный малыш Лоло, – писал Хуго 16 октября, – прекрасно адаптировался и полон уверенности в себе… Тут и решимость, и воля, и все такое прочее. Пять дней назад я получил от него первый отчет и не поверил своим глазам. Он, который всего лишь год назад был последним в классе по истории и географии, сейчас один из лучших». Шепфенталь сотворил с Карло чудо – возможно, потому, что он больше не видел перед собой постоянно конфликтующих родителей.

Детство Казимира Осташевского во Вздуве протекало без подобных треволнений. 4 марта 1877 года в день именин его ждал большой приятный сюрприз. «Они пригласили деревенских музыкантов, – рассказывала Иоланта Осташевская автору этой хроники, навестившему ее в крохотной однокомнатной квартирке в августе 1998 года. – И когда папа, тогда еще ребенок, вошел в комнату, то услышал, как оркестранты исполняют его детское музыкальное сочинение. Папа застыл от изумления. Ему было то ли 12, то ли 13 лет, а сочинять музыку он начал гораздо раньше – лет в 8–9, причем не зная нотной грамоты. Учителя? Нет, его никогда никто специально не учил. Смешно и досадно. И очень жаль. До меня просто не доходит, почему его мать [Эмма Осташевская] не пригласила к нему учителя».

В отличие от своих братьев, Адама и Стася, – Казик не получил музыкального образования. А он сам, отметила Иоланта, был слишком ленив, чтобы самостоятельно учить ноты или изучать теорию – все это Казимир чувствовал инстинктивно, благодаря врожденной одаренности. Он был, главным образом, импровизатором, и когда братья музицировали втроем, мог подобрать на слух любую музыку, в том числе классическую. Весьма скоро братья Осташевские стали пользоваться репутацией слаженного трио.

«В юности, – продолжила Иоланта, – папу отправили учиться в Лейпциг, в Сельскохозяйственный институт. Насколько я могу судить, все их молодые годы прошли в забавах. Отец был первоклассным конькобежцем, и ему доставляло удовольствие обгонять немцев. Но его всегда интересовало фермерство. Еще он весьма прилично фехтовал. Было время, когда он не на шутку увлекся тетей Иделей – той, что вышла замуж за Хеннесси. Мы были с ней довольно хорошо знакомы – здесь, в Париже. Чудесное создание! У нее был сын, который позднее подался в Индию и стал служить при вице-короле. А еще он писал книги. Был очень умным человеком».

Иделя Зайлерн и Казимир Осташевский были примерно одного возраста. Они познакомились во время одного из приездов Казимира в Ивонич. Впоследствии Иделя вышла замуж за англичанина Филипа Хеннесси. Их сын Джосслин много лет спустя на основе семейной переписки написал книгу «Из воспоминаний Зайлернов».

Тем временем в Париже Хуго Зайлерн убедился, что «дымоглот Пютца» готов для испытаний. Работы финансировал банкир барон Ротшильд, дотошно проверявший целесообразность расходов до последнего су. «Дымоглот» широко рекламировался как средство покончить с издержками Промышленной революции.

Наступил 1878 год, подошло время традиционной Парижской выставки. «Дымоглот Пютца» с треском провалился. Он попросту не сработал.

«Мой возлюбленный ангел, – писал Хуго жене, поверженный, но не побежденный, – вдали от тебя и нашей дорогой Идели, после катастрофы с «дымоглотом Пютца», я обескуражен и совершенно выбит из колеи». На самом деле у Хуго имелся еще один проект, довольно успешный, – изобретение цветных красителей для шерсти. Образцы были представлены на выставке и возбудили интерес. Так что «дымоглот» списали на отрицательный, но все-таки опыт, хотя им и выставили счет за финансовый ущерб. В ту пору у Хуго было фортепиано, и он продолжал играть, несмотря на то, что практически поставил крест на музыкальной карьере. Зато он изобрел валик, который, если заполнить его тушью, воспроизводил готовый нотный стан вместе со скрипичным и басовым ключами.

На выставку съехалось много народу, и Хуго значительно воспрянул духом, когда приехали Ида с Иделей и Макс Зайлерн, его старший сводный брат. Да и весь клан Залуских в течение года успел побывать в столице Франции. Единственным исключением стал Кароль Бернард Залуский, исполнявший свои обязанности в Тегеране – не забывая при этом учиться персидскому языку и знакомиться с поэзией этой страны. Его сестра Фанни Зеленская тоже побывала там, вместе с дочерью Рылей, ровесницей Идели. Все время пребывания в Париже девочки были неразлучны. Хуго, со всем обаянием его оптимистичной натуры, вел себя как настоящий хозяин. Он сопровождал жену и дочь в театр, в цирк, на ипподром и, естественно, на саму выставку.

Если же они оставались дома, Хуго развлекал Иделю игрой на фортепиано, исполняя собственные сочинения или импровизируя. Иделя тоже играла, и они нередко музицировали вместе, это ей очень нравилось. «Папа делал все, чтобы сделать нашу поездку интересной и приятной», – рассказывала она впоследствии своему сыну Джосслину Хеннесси.

Это был удачный год для Хуго – даже несмотря на провал «дымоглота Пютца». Иногда на каникулы приезжал Карл. Потом его забрали из Шепфенталя, и он стал приходящим учеником гимназии в Висбадене.

Передышка в бурной жизни Хуго оказалась недолгой. В январе 1879 года Ида подала на развод. Дело принял к производству французский суд по делам брака и семьи. Судья спросил Хуго, какие у него претензии, и услышал: «Никаких». Дело было закрыто, возобновилась холодная война.

Они поселились в очень живописной деревушке Хетцинг в окрестностях Вены. В Хетцинге построил прекрасную виллу граф Чарльз О’Салливан, сын бывшего бельгийского посла в Вене. О’Салливан был сказочно богат и имел большой вес в венском обществе, как покровитель искусств и художник-любитель. Его жена Шарлотта Волтер была одной из величайших трагических актрис своего времени. На вилле О’Салливанов всегда было полно умных и порядочных людей, жаждущих интересных разговоров и жарких дебатов, а также любителей музыки и произведений искусства. Среди наиболее частых гостей оказались их ближайшие соседи Хуго и Ида Зайлерны и их дети-подростки. Будучи закадычным другом Хуго, свидетелем на их свадьбе, О’Салливан делал все от него зависящее, чтобы они помирились.

Зимой 1880–1881 годов Хуго побывал в Риме и там на одной вечеринке встретил Листа. Примерно в то же время Хуго познакомился и начал содействовать продвижению блестящей пианистки, протеже Листа Софи Ментер, которая тоже изредка бывала на вилле О’Салливанов. Она родилась в Мюнхене в 1846 году, а в тринадцать лет начала брать уроки у Листа. Тот очень высоко отзывался о ее «поющих руках» и говорил, что ни одна женщина в мире не может с ней сравниться. Джордж Бернард Шоу, автор подробных критических статей о пианистах своего времени, писал, что Ментер «производит потрясающее впечатление, оставляя Падеревского далеко позади… Точность атаки и верность концепции в каждой ноте наделяют ее игру непобедимой силой».

В 1881 году, в Кросно в возрасте 41 года, скончался Иво Залуский. Он умер от продолжительной, не поддающейся точному определению болезни легких и упокоился в семейном склепе Залуских в Ивониче.

В следующем году Михал Залуский тяжело заболел сибирской язвой. Его поместили в больницу в Кракове. Где-то вдалеке, за бескрайними украинскими степями, за Кавказскими горами, в Тегеране, эта новость настигла его брата Кароля Бернарда. Пребывание последнего в должности австрийского посла начало приносить плоды: он стал прилично говорить, читать и писать по-персидски и занялся переводами стихов персидских поэтов на языки других стран. Он заслужил уважение монарха и был награжден двумя орденами: Солнца и Льва первой степени, а также орденом Красного Орла. Болезнь брата потребовала от него скорейшего возвращения в Европу.

Тем временем Казимир Осташевский во Вздуве переживал душевные страдания. Он снова полюбил без взаимности – на этот раз другую кузину, прелестную Эмму Залускую из Ивонича, на год старше его. «Он рассказал о своей любви отцу девушки и попросил ее руки, – говорит Иоланта. – Михал Залуский направил его к матери Эммы. Лена отрезала: только через мой труп!.. Я ее очень хорошо знала. Она была настоящей леди. Высокого роста, и прекрасная пианистка. Мы заслушивались, когда она играла. Она так и не вышла замуж. Вероятно, они были бы счастливы – мой отец и тетя Эмма. Он так сильно ее любил, что едва не наложил на себя руки – сам мне рассказывал. Наконец он сказал себе: хватит. Отныне я сам буду устанавливать правила игры, и пусть женщины сами в меня влюбляются. И стал пользоваться феноменальным успехом у женщин».

В 1880 году Теофил Осташевский переделал Вздув наподобие дворца. Мальчики росли в обстановке роскоши и получили разностороннее воспитание. «В знатных домах Польши», – поведала мне Иоланта, – «было принято иметь в доме француженку, чтобы она говорила с детьми по-французски, и когда папа был молод, у них тоже была француженка».

Историю о Казимире Осташевском и француженке я знал по рассказам его дочери Иоланты и мемуарам Элен де Сен-Жиль, датчанки французского происхождения, которая потом стала его второй женой.

Вернувшись в Санокские земли, Казимир поселился в Грабовнице, поместье неподалеку от Вздува, которое он должен был со временем унаследовать. Его старшая сестра Марыня, вышедшая замуж за графа Августа Дзедушинского, жила в имении мужа Ясеневе, тоже недалеко от Вздува. «Сестра Казимира, графиня Дзедушинская, – пишет Элен, – вывезла из Франции молодую девушку, Полину Милло, дочь фармацевта из Визуля, которая давно мечтала покинуть родительский дом и побывать за границей. Она поместила объявление в газете, и графиня взяла ее в компаньонки. Казимир, живя поблизости, часто заходил проведать племянниц и стал ухаживать за ней, по дворянскому обычаю. И Полина не замедлила в него влюбиться». В Казимира за приятную внешность, обаяние и способность увлекать бесконечными музыкальными фантазиями и интересными историями влюблялись все девушки в округе. Они начали ревновать. Полина «решила, что хорошо бы вызвать в Польшу отца для переговоров о свадьбе. Она так расхвалила своего родителя, что его пригласили в Грабовницу, поместье Казимира Осташевского. Вскоре фармацевт уже был здесь и наслаждался прекрасными отношениями с хозяином».

Вздув, 1983 г.

Однако Казимир испытывал финансовые затруднения – и уже не в первый раз. Одна сделка с недвижимостью – речь шла об одном из лучших участков во Львове – пошла наперекосяк, и возникли серьезные денежные проблемы. Месье Милло, для которого слова «графиня Полина Осташевская» звучали чрезвычайно заманчиво, вызвался ему помочь. Он, мол, знает, к кому следует обратиться. «Он предложил Казимиру отправиться с ним в Париж, там есть одна маркиза, дочь богатого банкира, которой предстоит унаследовать миллионы. И вот уже Казимир мчится на «Восточном экспрессе», вместе с фармацевтом из Визуля, местности, откуда родом маркиза и месье Курсель».

Полина же осталась в Ясеневе – разговаривать с девочками по-французски и с нетерпением ждать возвращения Казимира и своего отца с добрыми новостями.

У банкира Курселя была дочь, хорошенькая портниха. В Экс-ле-Бене она познакомилась с будущим русским царем Александром III и родила от него дочь Александрину. Девочку отдали кормилице. Но после смерти дочери Курселя Александрина заняла ее место.

Александрина, названная так в честь своего отца, родилась где-то в 1850 году, все стали звать ее Сашей. Когда ей исполнилось 12 лет, мать Саши умерла от холеры, но перед смертью успела открыть дочери тайну ее рождения и передать медальон – подарок молодого царевича. «Тогда Курсель официально усыновил Александрину, нанял ей гувернантку-англичанку и привез с собой в Париж как свою родную дочь».

Из Саши получилась очень способная светская дама, тайно наслаждавшаяся слухами о ее происхождении. Она перепробовала все занятия, какие только мог предложить Париж времен Наполеона III, прежде всего музыку и оккультизм – это были ее самые большие увлечения. Она вышла замуж за маркиза де Буазебер, родила сына. Но в целом брак не удался – и закончился разводом. Александрина утешалась тем, что ее все равно продолжали называть маркизой.

Встреча в Париже между месье Милло, Казимиром и маркизой, роскошный ужин – шампанское под индейку, запеченную в трюфелях, – застигли Казимира врасплох. «Но месье Милло убедил его, что это в порядке вещей; – пишет в своих «Воспоминаниях» Элен. – Результат оказался весьма неожиданным. Казимир сел за фортепиано, а маркиза запела. Кончилось тем, что в конце вечера они объявили о своей помолвке. Это привело месье Милло в ужас: его план устроить судьбу дочери потерпел сокрушительное фиаско. Он только все испортил. Бедняга возвратился в Везуль, куда со временем приехала и Полина, успевшая выскочить за кого-то другого».

На самом деле у маркизы не было никакого состояния, так как отец лишил ее наследства. Вдобавок ко всему, никто не ожидал, что Казимир в свои двадцать два года, когда девушки штабелями падали к его ногам, обручится с особой за сорок, матерью взрослого сына, служившего в Иностранном легионе. К тому же за ней вился длинный шлейф из легенд, почище чем у Жорж Санд в ее романах.

В 1883 году Михал Залуский оправился после тяжелой болезни и вернулся к управлению Ивоничем. Кароль Бернард получил назначение на Дальний Восток, а именно в Японию, Китай и Сиам, где и провел следующие пять лет. Там он обнаружил настоящую сокровищницу древней культуры, обычаев и музыки – мелодий оказалось достаточно, чтобы составить третий сборник под названием «Песни народов разных стран». В предисловии к сборнику он писал: «Музыка Китая имеет много общего с европейской – гораздо больше, чем принято считать. Когда лорд Амхерст, первый посол Великобритании в Китае, велел оркестру своего фрегата исполнить несколько пьес в честь мандаринов, посетивших корабль, гости нашли эту музыку непонятной и неприятной для ушей. Зато когда волынщики начали наигрывать шотландские мелодии, они восприняли эту музыку как свою родную, она много говорила их сердцу. Этот эпизод, поведанный Берни [английский музыковед, путешественник и писатель Чарльз Берни, 1726–1814], навел меня, тогда еще студента, на мысль, что, возможно, пикты и скотты имеют не кельтское, а монгольское происхождение».

Во время службы при японском дворе, с 1883 по 1887 год, Кароль Бернард пришел к заключению, что, в отличие от китайской, японская музыка не имеет ничего общего с европейской – этот вывод с ним полностью разделял граф Бюла Сечени, который с 1877 по 1880 год совершил экспедицию морем на Дальний Восток с капитаном Густавом Крейтнером. Они собрали некоторое количество японских песен, и по возвращении Крейтнер издал их книгой «На Дальнем Востоке». Кароль Бернард внимательно прочитал эту книгу и сравнил со своими находками – более подробными, так как он пробыл там дольше и вращался среди японских музыкантов. Будучи в Японии, Кароль Бернард часто посещал студенческие спектакли в консерватории Киото, где преподавалась как японская, так и европейская музыка. «Во время одного из этих посещений, – писал Кароль Бернард, – принц Фусими, рядом с которым я сидел, спросил мое мнение о музыке этой страны. Я ответил, что нахожу ритмы и звучание довольно интересными, с трогательными оттенками грусти, но из-за монотонности то, что мы только что прослушали, кажется затянутым. «Точно такое же впечатление, – с улыбкой проговорил принц, – на меня производят сочинения ваших композиторов». Этот анекдот отлично иллюстрирует различия в двух системах музыки и подтверждает мое возражение, высказанное в разговоре с господином Изауа, директором консерватории, против его попыток исполнять японские песни с сопровождением фортепиано. Каждый из этих видов музыки, сказал я ему, должен развиваться отдельно, в противном случае ваша музыка, отражающая историю и культурные традиции, будет навсегда утрачена».

Позднее Кароль Бернард включил в третий том «Песен народов разных стран» вполне европейскую четырехголосную хоральную обработку японского государственного гимна.

Тем временем Хуго стал платным партнером в Лондонской фирме «Оук Экстракт компани». Он постоянно разъезжал по всей Европе и не всегда с толком для фирмы. Зато он провел немало приятных часов – не только выполняя задания партнеров, но и общаясь с Идой и детьми.

В 1883 году 16-летний Карл Зайлерн и 15-летний Юзеф Залуский поступили в Терезианум. Одной из задач колледжа было готовить пажей для императорского дворца. Обоим мальчикам выпала честь попасть в их число.

В 1884 году Хуго основал наконец собственное дело. Он вложил все свои деньги, до последнего талера, в создание маленькой фабрики в Мюнхене, столице Баварии. В 1870 году эта страна присоединилась к Германии Бисмарка. Правда, королевский двор по-прежнему обладал большой степенью свободы – гораздо большей, чем другие земли. Мюнхен был перспективным, быстро развивающимся городом, где Хуго воплощал на практике результаты своих и чужих изобретений. Они выпускали и валики для печатания нотного стана, и убирающиеся антиникотиновые фильтры для трубок, и кофеварки типа той, что он сконструировал для Брамса.

С момента своего знакомства в Баден-Бадене эти два музыканта подружились и постоянно поддерживали связь. Хуго знал привычку Брамса вставать в пять часов утра и, сочиняя музыку, курить крепкие сигары и опрокидывать в себя чашку за чашкой черного, непременно свежезаваренного, кофе. Кофеварка Хуго являла собой гибрид русского самовара, с использованием твердого топлива, и современного фильтрующего прибора, висящего на крючке на подставке, с краником внизу. Благодаря этому изобретению Брамсу на все утро хватало свежего, крепкого черного кофе. Эта штуковина была увековечена на фотографии гостиной Брамса в его квартире на Карлгассе в Вене, а также на эстампе Батта, изобразившего композитора наливающим себе кофе. Под изображением подпись: «Брамс начинает свой рабочий день».

Хуго и его жена сочли наиболее подходящим для себя вариант раздельного проживания, но довольно часто виделись. Ида с Иделей поселились в другой части города, у них был рояль. Хуго часто навещал их и музицировал вместе с дочерью, которой уже исполнилось двадцать лет. Спустя годы она вспоминала, как играла с отцом симфонию Гайдна в четыре руки.