Текст книги "Ген Огинского"

Портрет Иренеуша Огинского. Художник Ф.—К. Фабр

Достоверны или нет эти генетические подробности, ясно одно: Мария не распростилась со своим, уже давно известным, талантом к «искусству любви».

В 1802 году Козловский подготовил к публикации два сборника произведений Михала Клеофаса: в первый вошли 12 полонезов, во второй – романсы. В своих «Письмах о музыке» Огинский замечает о втором сборнике, что «на мой взгляд, он не заслуживал быть изданным». Что касается полонезов, то, к огорчению композитора, они изобиловали ошибками и были выпущены на плохой бумаге – следствие того, что Козловский заболел и не мог контролировать процесс публикации. Сборник полонезов издало берлинское издательство «Конча и компания», и он включал полонезы № 1 фа мажор («Полонез смерти»), № 8 фа минор («Похоронный полонез»), № 17 фа минор («Серьезный полонез»), № 5 ми-бемоль мажор, № 18 соль минор, № 2 соль мажор, № 4 си-бемоль мажор (из 20 тактов), № 19 до мажор, № 20 фа мажор, № 6 до минор («Прощание»), № 12 соль мажор и № 14 до мажор. Эрнст Теодор Амадей Гофман, известный музыкант, поэт, критик, автор фантастических романов и рисовальщик, несколько лет проработавший в Варшаве, написал о них рецензию во «Всеобщей музыкальной газете», где, в частности, отметил: «Если и существуют полонезы с … глубокой выразительностью, то это полонезы графа Огинского – едва ли можно отыскать более пленительное совершенство формы».

Несмотря на все свои недостатки, альбом принес Михалу Клеофасу первый крупный международный успех и дал некоторым недобросовестным издателям весьма сомнительный повод к привлечению случайных «подработчиков» для написания лжеполонезов Огинского, чтобы наводнить ими рынок. Вполне вероятно, что опубликованный в Лондоне сборник мазурок и вальса Целлариуса как раз явился результатом таких махинаций. Чтобы отделить зерно от плевел, потребовалось целое столетие.

В 1811 году издатель Паэр в Санкт-Петербурге отпечатал два романса Михала Клеофаса – № 2 «Sur un Rien» (Ни о чем) и № 3 «Fallait-il те guerir» (Нужно ль было исцелять меня). В 1814 году был также издан романс № 6 «Quand tu m’aimais» (Когда любим был я тобою).

В период с 1807 по 1810 годы Огинские с детьми часто месяцами бывали в Париже, проживая в своей резиденции на улице Миромесниль, 11. Дом Михала Клеофаса был открыт для всех художников и представителей парижской интеллигенции, а Мария проявила себя великолепной хозяйкой на музыкальных вечерах, ставших одними из престижнейших в городе-колыбели нового романтизма, распространившегося по Европе на несколько последующих десятилетий.

Генриетта Бледовская была там одним из частых гостей. «Графиня Огинская и ее муж, – писала она в своих мемуарах, – устраивали у себя дома великолепные музыкальные вечера. Графиня была… поклонницей талантов и покровительницей муз… Граф Огинский сам участвовал в квартете».

Госпожа Бледовская также тепло вспоминала о маленькой Амелии: «Пятилетняя дочурка Огинских развлекала нас до половины десятого радуя своим обаянием и смышленостью; Амелька [уменьшительное имя от Амелии] чудесно говорила на четырех языках, с чувством и без ошибок декламировала и грациозно танцевала гавот – примерный ребенок для нынешних дам и матерей».

В 1810 году Михал Клеофас впервые встретился с пианисткой и композитором Марией Шимановской, урожденной Воловской, во время ее дебюта в Париже. Она родилась в 1789 году в Варшаве, где училась музыке до 1804 года, после чего стала концертирующей пианисткой. Для того периода это был своего рода подвиг, поскольку женщины не посвящали себя музыкальной карьере, если только не были певицами. Полонезы Михала Клеофаса ее особенно зачаровали, и в репертуар всех концертов, вплоть до завершения своей карьеры в Санкт-Петербурге в 1828 году, она включала его произведения. Мария Шимановская умерла в 1831 году.

Мария Шимановская

В 1810 году Михал Клеофас получил пост сенатора Российской империи и именно в этом своем качестве вновь встретился с Наполеоном. Кроме того, состоялась его встреча с генералом Жеро Дюроком, маршалом Франции, руководившим личной службой безопасности Наполеона. Встреча состоялась в начале того года в доме Марии Валевской, польской возлюбленной императора. Едва коснувшись темы восстановления польской государственности, Михал Клеофас понял, что помощи от Дюрока ждать не приходится. Генерал сказал, что, согласившись принять от Александра предложение занять государственный пост, Михал Клеофас тем самым не способствовал укреплению доверия к нему французского императора и сослался на непоколебимую верность граждан Варшавского герцогства. По всей видимости, антироссийская, равно как и антипрусская позиция, имели первостепенную значимость для Наполеона. Михал Клеофас возразил, заявив, что Варшавское герцогство не соответствовало и, в нынешнем его виде, никогда не будет соответствовать независимой Польше, на что Дюрок с изрядной долей цинизма заметил, что концепция создания независимой Польши – это иллюзия («un projet chimerique»).

Портрет императора Наполеона. Художник Ж. Давид

Встреча еще раз укрепила мнение Михала Клеофаса о том, что с помощью Наполеона Польшу не восстановить. Он понял, что французский император – такой же завоеватель, как и его предшественники, возможно, еще более циничный. Огинский подумал об этом с большим сожалением, так как Наполеон в его глазах почти что рожден был для роли лидера и, в отличие от Александра, являлся человеком дела, который мог бы провести в жизнь в Европе совершенно новую концепцию цивилизации, основанную на лучших якобинских и революционных принципах того периода. Его самокоронация как императора также свидетельствовала скорее о мегаломании, нежели о реальном видении ситуации.

Встреча оказалась важной и в том смысле, что она повлекла за собой любопытный ряд событий, косвенно повлиявших на музыкальную и политическую судьбу Михала Клеофаса. Отцом Марии Валевской являлся Мацей Лончинский, местный староста, у которого в местечке Кернозия, в то время прусской части Польши, было родовое поместье. В 1794 году он сражался под знаменем Костюшко под Мацеевицами, бок о бок с молодым французским иммигрантом Николя Шопеном, сыном колесных дел мастера в имении польского магната графа Паца в Лотарингии. Лончинский пал в бою, пытаясь спасти товарища от казацкой пули, и Шопен взял на себя труд доставить тело своего друга в Кернозию и выразить соболезнования его вдове. Ева Лончинская приютила бессребренного француза, предложив ему должность гувернера для своих детей, среди которых была и семилетняя Мария. Прошли годы, и Мария, сделавшись к годам ранней юности писаной красавицей, вышла замуж за пожилого графа Анастазия Колонну-Валевского, бывшего обер-камергера короля Станислава Августа. Впервые она попала на глаза Наполеону на одном из приемов в варшавском королевском замке, через несколько дней после прибытия императора в бывшую польскую столицу. Последовавшая затем их любовная связь – это часть уже другой истории. Николя Шопен тем временем получил должность гувернера в имении Скарбков в Желязовой Воле, в Куявском крае к западу от Варшавы, где он влюбился в Юстину Крыжановскую и женился на ней.

1 марта 1810 года у четы Шопенов в Желязовой Воле родился сын. Его окрестили Фредериком Францишком.

10 мая 1810 года, по возвращении Марии Валевской во дворец своего мужа в Валевицах, близ местечка Кернозия, у нее родился сын. По доброй польской традиции и при неясных обстоятельствах его окрестили Александром Валевским. Его ждала блестящая карьера во французской политике.

Настоящего отца мальчика, как стало понятно Огинским, в расчет уже не принимали. Их пригласили на большой бал по случаю брака французского императора с неохотно и под давлением согласившейся на него австрийской эрцгерцогиней Марией Луизой – одной из «целей», успешно пораженных во время австрийских авантюр Наполеона. За организацию торжеств отвечал пользовавшийся большим уважением Наполеона князь Карл Филипп Шварценберг, специальный посланник императора Франца в Париже. Бал состоялся 1 июля 1810 года и был омрачен трагедией. Бальная комната загорелась, а среди погибших во время рокового пожара оказалась графиня Полина Шварценберг, жена брата князя.

Огинские не пострадали, но династии Шварценбергов суждено было еще сыграть свою роль в жизни Огинского.

В течение последовавшего десятка лет имение в Залесье превратилось в яркий светоч элегантности и культуры. Оно располагалось на пути из Санкт-Петербурга в Варшаву или к Черному морю и служило излюбленным местом остановки – иногда на целые недели – для почитаемых и уважаемых людей из российского общества, а также для местных шляхтичей, причем все находили там теплый прием и гостеприимство, которое с каждым годом становилось все щедрее. К тому времени перестройка усадьбы завершилась, и для Огинских настала золотая эпоха великолепия, культуры и наслаждения, несмотря на отсутствие семейного счастья.

«Залесье сделалось местом проведения дискуссий, очагом распространения новых знаний, – писал граф Константин Тышкевич в своей книге «Вилия и ее берега», – все обладавшие весом в обществе люди, именитые граждане Короны и Литвы, радевшие о благе своей страны, приезжали в Залесье, чтобы обменяться мнениями, и собирались у князя, который был для них радушным хозяином иногда на целые недели. Князь, обосновавшись в своем поместье, равномерно распределил свое время на государственные дела, научные занятия и отдых, означавший для него музыку. Ее он очень любил, сам был прекрасным исполнителем и мастером композиции, о чем свидетельствует его музыкальное наследие. Итак, дни шли своей чередой, и каждый из них как бы делился на части. По утрам устраивались серьезные дискуссии с участием гостивших в доме светил, улаживались дела, шла разборка корреспонденции и диктовались дневники. В час дня все собирались на завтрак, по завершении которого у дома выстраивалось большое количество экипажей и просто оседланных лошадей, и вся компания, дамы и господа, отправлялись, кто в экипаже, кто в седле, в условленное место, откуда начиналась прогулка.

Это развлечение длилось около двух часов, затем, возвратившись во дворец, все, как правило, слушали музыку; квартет исполнял новые сочинения, которые постоянно доставлялись в Залесье из-за границы. Первую скрипку играл сам князь, он был настолько талантливым и умелым музыкантом, что всегда великолепно исполнял новое произведение прямо с листа, без предварительной подготовки».

Михал Клеофас страдал близорукостью. Он давно не играл на скрипке – с тех пор, как был в Париже с Выбицким и революционно настроенными польскими патриотами. Причина в том, что ему приходилось вглядываться в ноты с близкого расстояния, что мешало водить смычком. И вот теперь итальянский скрипач Кампанелли – известно, что он был одним из учителей Михала Клеофаса по игре на скрипке – посоветовал ему носить очки. Михал Клеофас был раздосадован тем, что сам не додумался до этого раньше.

«Партию виолончели исполнял старик Козловский – композитор, много лет проработавший при Санкт-Петербургском дворе, давая уроки музыки сестрам нынешнего монарха; по завершении своей работы, получив почетный титул министра двора, разные награды и хорошую пенсию, он отправился погостить у князя, которого в детстве тоже учил музыке».

В своих «Письмах о музыке» Михал Клеофас утверждает, что как-то сыграл все струнные квартеты Гайдна один за другим – единственным логическим объяснением этому может служить предположение о том, что в Залесье имелась лишь часть из всех 72 квартетов. Музыка Гайдна Огинскому нравилась особенно, ее влияние можно обнаружить в целом ряде его полонезов.

Козловский из-за ухудшившегося здоровья в 1818 году в возрасте 62 лет оставил службу при императорском дворе. В 1821 году знаменитый музыкант приехал в Залесье со своей дочерью, игравшей на альте и ставшей четвертой участницей квартета. Через несколько месяцев он возвратился в Санкт-Петербург, где скончался в 1831 году.

«Иногда, новый учитель молодых княгинь [Амелии, Эммы и Иды], итальянец Палиани, исполнял итальянские арии и оперные речитативы под аккомпанемент фортепиано».

По мнению Моравского, Джузеппе Палиани являлся отцом Иренеуша Огинского, карьера которого двигалась настолько успешно, что он стал известным русским магнатом, хотя Моравский считает, что в его жилах текла только итальянская кровь.

Михал Клеофас в тот период регулярно писал полонезы, некоторые из них уже были опубликованы. В 1814 году, когда Амелии исполнилось девять лет, он специально для нее написал полонез № 11 соль мажор для игры в три руки в искрометном бравурном стиле, получившем в то время популярность. В 1816 году Огинский сочинил № 9 си-бемоль мажор, вероятно, самый веселый и оптимистичный среди всех полонезов, включавший мечтательное трио в миноре. В 1817 году был написан полонез № 7 фа мажор, также оптимистичный с легким, воздушным налетом бравурности. В 1819 году появился полонез Михала Клеофаса № 10 ре минор – по всей видимости, самый замечательный образец драматической грусти, столь присущей жанру полонеза.

У Амелии и Эммы рано проявился талант к музыке, ее для них преподавали известные педагоги, включая Палиани. Несомненно, что Козловский также принял в этом участие. Амелия свободно и грациозно играла на фортепиано и хорошо усвоила теорию композиции. Следуя примеру отца, она сочинила несколько фортепианных дуэтов – для совместного исполнения с Эммой – включая полонез до минор для игры в четыре руки, рукопись которого сохранилась до наших дней. Его вступительные, полные драматизма такты напоминают первый «венецианский» полонез ее отца, написанный в том же ключе; кроме того, оба полонеза включают трио до мажор, которое вносит свежую утешительную струю в сильное драматическое звучание произведения. Хотя иногда в ее сочинениях проявлялась некоторая тяжеловесность, особенно в аккордах в низком регистре, в вышеуказанном полонезе Амелия обнаруживает мастерство во владении фактурными приемами, особенно в нижнем регистре, где базовые аккордовые структуры ее отца заменяются быстрыми арпеджио и фигурациями.

Портрет Юзефа Козловского, учителя музыки М. К. Огинского

Амелия также сочиняла романсы в стиле своего отца, два из них дошли до наших дней: «Моп ате aujourd’hui»[26]26
  Моя душа сегодня (франц.).


[Закрыть] и «J’aime la nuit»[27]27
  Я люблю ночь (франц.).


[Закрыть]. Михал Клеофас поощрял занятия девочек композицией и написал для них «Марш-экспромт» для игры в четыре руки – этот марш считается утерянным. Повзрослев, Амелия внимательно слушала отцовские рассказы о больших оперных постановках; она настолько заинтересовалась музыкальным театром, что у нее возникло желание ставить семейные спектакли, к участию в которых девушка привлекала слуг и для которых писала песни и хоровые партии, а также интерлюдии для скрипки и фортепиано.

В поместье Огинского витал дух творчества, здесь каждый рисовал или делал наброски. У Амелии также стал проявляться талант к живописи, и ее картины составили часть содержимого семейных альбомов. Гости были в восторге от них, особенно им нравилась ее акварель с изображением парка.

Портрет Амелии Огинской. Художник Ф.—К. Фабр

Амелия страстно любила поэзию и написала много стихотворений, посвященных в основном Залесью и природе. Частым гостем в поместье был поэт Антон Одынец, а также братья Ходько – поэт Александр и этнограф Леонард. В 1819 году Леонард переехал в Залесье и стал секретарем Михала Клеофаса. Он помогал рассортировывать массу его письменных документов и сочинений, оформлять дневники. Леонард Ходько счел стихотворение Амелии «К музыке» достойным опубликования в его альбоме «Польша живописная».

Виленская мемуаристка Габриэля Пузынина описала залесский парк в своей книге «В Вильно и в литовских усадьбах: воспоминания 1815–1843 годов»: «Резиденция в Ошмянском уезде, некоторое время тому назад восстановленная князем Михалом, сенатором, включала густой парк, в котором водились лани и росли цветы, и выстроенную из камня усадьбу».

Михал Клеофас разместил на территории залесской усадьбы два природных памятника, представлявшие собой большие валуны, на поверхности которых были выбиты имена Костюшко и Жана Ролея соответственно. В 90-е годы XX века их обнаружили и восстановили.

Пузынина добавляет, что «в усадьбе имелось много комнат; стены которых были увешаны изысканными живописными полотнами, в основном семейными портретами, там также имелась оранжерея, летом служившая как столовая».

В Залесье делалось все, чтобы доставить удовольствие гостям. Как-то раз один из гостей решил усладить слух собравшихся описанием страсбургского паштета, который, по его мнению, был вкусен необычайно. Пару недель спустя, когда гости собрались к обеду, Михал Клеофас с загадочным видом повел всех к подъездной дороге, а не в столовую. Загадка разрешилась неожиданным и быстрым прибытием экипажа, остановившимся прямо у подъезда – из него выгрузили только что доставленный страсбургский паштет, специально к удовольствию гостей, которые, как говорится, и ахнуть не успели.

Шли годы, дети взрослели и играли все более важную роль в Залесье, где всегда гостила элегантная молодежь, у которой бурлила энергия жизни. «У Огинских было три красивых дочери, – продолжает Пузынина, – и в их доме, полном иностранных гувернеров и гувернанток, всегда было радостно и оживленно; Залесье являлось просто райским местом».

«Свободный» брак Огинских ни для кого не был тайной и никого не смущал. Жизнь шла своим чередом, в дружественной, полной взаимопонимания, обстановке. Пузынину несколько шокировало, что княгиня Огинская «занимала отдельную квадратную башню [в Залесье], стены которой бьши увешаны мозаикой портретов генералов, князей и графов, не связанных с этим домом родством. «Это все мои друзья», – говаривала госпожа сенаторша, нисколько не утаивая во время беседы, в чем заключалась эта дружба…»

Идиллия прервалась удушливо жарким июньским днем 1812 года, когда молодой капитан Юзеф Залуский оказался на боевых позициях у реки Неман, готовясь к нападению на страну Михала Клеофаса.

Глава 6
Война Юзефа Залуского

После окончательного раздела Речи Посполитой в 1795 году Теофил Залуский вернулся в австрийскую Галицию. Ему было тридцать лет, он пережил неудачный, со сплошными скандалами, брак, и в Варшаве ему больше делать было нечего. Родная страна прекратила свое существование, а его жена, все еще носившая фамилию Залуского, находилась в России со своим властолюбивым любовником и их двумя детьми – Францишкой и Каролем Теофилом. Несколько утешило то, что гнев императрицы Екатерины за провал операции против войск Костюшко в апреле 1794 года обрушился главным образом на Игельстрома, и тот был вынужден оставить государственную службу. В том же году умерла мать Теофила Марианна, оставив ему Ойцовский замок, и у него появилась реальная возможность заняться своими детьми, Марией Саломеей и Юзефом, а также поразмыслить над сложившейся ситуацией среди красот унаследованного им поместья.

Ойцовский замок был известен еще с XIV века. Воздвигнутый посреди долины и прижатый к скалистому утесу, почти сливаясь с ним, он как бы являлся его естественным продолжением. В разных направлениях из замка открывался великолепный вид на исключительно живописную долину реки Прондник, которая весело бежала по плоскому, каменистому руслу среди узкой долины, окруженной полями и заливными лугами, навстречу Висле. Спустя годы в своих мемуарах Юзеф Залуский вспоминал, что «попасть в замок можно было через подъемный, удерживаемый цепями мост. Подъем моста производился каждый вечер с высокой площадки, к которой вела извилистая тропа. Над воротами возвышалась башенка, откуда звуками рожка извещали о прибытии гостей. Под башенкой находилась каморка для замкового капеллана. Пешие посетители проникали в замок по крутой, выбитой в скале тропе. На так называемом подбашенном пространстве у подножия скалы, на которой стоял замок, располагалось помещение для привратника замка. Там проживал дворецкий Рыльский, с которым моя бабушка переговаривалась из своих апартаментов с помощью длинной бумажной трубки, как это делается на кораблях. Из окон ее апартаментов можно было хорошо видеть лесную хижину отшельника, часовню, шпиль которой, как я помню, выглядывал из-за деревьев, и самого отшельника».

Долину со всех сторон окружали низкие, но скалистые холмы, поросшие зеленью. К северу находилась деревня Песковая Скала, у которой был свой замок XIV века, принадлежавший в то время семье Велёпольских. Теофилу также принадлежали имения в Ясенице, в так называемых Санокских землях, расположенных у подножия Карпатских гор, и дальше к востоку в Хоциме, на Волыни.

В 1796 году в возрасте 10 лет умерла Мария Саломея, вскоре после этого Теофил и Хонората официально оформили развод. Условиями развода предусматривалось, что Францишка, Кароль Теофил и недавно родившаяся Елена останутся с матерью, чтобы воспитываться в среде влияния Санкт-Петербурга, в имениях Игельстрома в Дорпате и Гульбине. Кроме того, имение в Хоциме после развода передавалось Хонорате, поэтому Теофил, забрав с собой Юзефа, переехал в сельское поместье в Ясенице – первое место поселения Залуских в Галиции. Замок в Ойцове остался на попечении управляющих. Он стал слишком тяжелым бременем для Теофила после всех его семейных утрат и развода. Таким образом, графы Залуские, отец и сын, интегрировались в здешнее общество Габсбургской империи и пребывали то в Ясенице, то в Вене, то снова в Ойцове.

В 1793 году, когда Теофил стал официальным старостой Ойцова, он отправил двенадцатилетнего Юзефа на учебу в свою бывшую альма-матер – Терезианум в Вене. Это учебное заведение сохраняло свою престижность и давало всестороннее образование австрийским аристократам.

В 1799 году Теофил купил у Михала Осташевского имение Ивонич, примерно в 25 километрах от Ясеницы. Недалеко находилось другое имение Осташевского – Вздув. Ивонич хорошо знали в здешних местах благодаря его целительным минеральным водам, их источники находились рядом, на лесистых холмах. Михал Осташевский стал владельцем Ивонича в 1790 году, император поддержал его стремление воспользоваться наличием вод и устроить там курорт. Однако вскоре Осташевский совершенно охладел к подобной идее, успев для ее реализации построить одну лишь баню. На рубеже столетий Теофил также стал считать всю затею слишком обременительной. Чтобы создать на базе нескольких источников полноценный курорт, требовались немалые капиталовложения, а взять их было неоткуда. Вокруг Ивонича были очень живописные места, имение располагалось у склонов зеленой долины, которая вилась в лесистых северных предгорьях Карпатских гор. Усадьба представляла собой небольшое одноэтажное строение, фасад которого украшался огромным – и, нужно сказать, не совсем уместным – дорическим портиком. Итак, Теофил оставался в Ясенице, а Ивонич в течение последующей четверти века пока оставался невостребованным, без каких-либо новых финансовых вложений.

В 1804 году Теофил наконец продал Ойцов, и в этом же году Игельстром и Хонората вступили в брак в Санкт-Петербурге. Хонората продолжала воспитывать Кароля Теофила в российской столице и в Гульбине. Игельстром, попавший в немилость к Екатерине, тихо жил в отставке, волнуясь за свою подагру. После смерти Екатерины он больше не принимал активного участия в светской жизни, чего нельзя сказать о Хонорате: эта все еще красивая и элегантная женщина, которая была значительно моложе своего мужа, наслаждалась всеми прелестями жизни при дворах царей Павла и Александра.

В 1806 году Юзеф завершил свою учебу в Терезиануме и, казалось, стал настоящим австрийским аристократом. Пока его отец занимал ряд административных постов в Галиции, он избрал военную карьеру и вскоре сам стал участником боевых действий в одной из самых великих военных кампаний в истории.

Наполеоновские войны продолжались в Европе с неослабевающей силой. В июне 1812 года Наполеон со своей полумиллионной Великой армией уже стоял на берегу реки Неман, в 200 километрах от Залесья, вглядываясь в противоположные берега дорогой Михалу Клеофасу Литвы. Его многонациональные войска растянулись на 150 километров от Гродно до Ковно (ныне Каунас), до места впадения реки Вилии (Нярис) в Неман. 98 тысяч его воинов были поляками, жаждавшими русской крови и готовыми ринуться в бой. В авангарде находился пятый корпус князя Юзефа Понятовского, который дислоцировался у Ковно. В австрийской Галиции вместе с австрийскими частями ждал приказа выступить князь Шварценберг, вновь оказавшийся на полях сражений после своей миссии в Париже, где он руководил приготовлениями к свадьбе Наполеона и эрцгерцогини Марии Луизы.

Противнику противостояли две русские армии, в том числе 100 тысяч солдат под командованием ливонского генерала Барклая де Толли, дислоцированных в Новых Троках – бывшей вотчине Огинских. Князь Багратион, командовавший армией численностью 50 тысяч воинов, занял огневые позиции у Гродно. И наконец, третья часть войск – противопоставленных Шварценбергу – находилась у галицийской границы.

24 июня был отдан приказ о нападении, и первыми на земли Российской империи вторглись уланы Понятовского. Через Неман были переброшены три понтонных моста, и наполеоновское вторжение в Россию, на успешное развитие которого согласно планам отводилось три недели, началось в полном объеме. Первым эскадроном польских гвардейских уланов, переправившихся через Неман у Ковно, командовал 26-летний выпускник Терезианума, капитан Юзеф Залуский, едва не утонувший при переправе.

Юзеф Залуский

Залесье было преисполнено тревогой и страхом. Михал Клеофас отправился в свой дворец в Вильно, чтобы быть ближе к Александру, сделавшему резиденцию архиепископа своей штаб-квартирой. Еще несколько дней тому назад Михал Клеофас был на балу во дворце Александра в Закрете около Вильно.

Начало вторжения оказалось весьма плачевным. Погода переменилась, и четыре дня подряд шли холодные проливные дожди. Еще через четыре дня авангардные части вторгшихся войск могли созерцать город Вильно с высоты окружавших его холмов. Над городом величественно высились многочисленные соборы и колокольни 36 монастырей; их окутывало облако дыма – горожане жгли свои запасы зерна, предпочитая не оставлять их захватчикам. Несмотря на то что Наполеон практически не встретил никакого сопротивления со стороны русских, Великая армия потеряла 55 тысяч своих солдат, погибших от голода, переохлаждения, болезней, несчастных случаев, самоубийств и утонувших. Дороги были непроходимыми и раскисшими от воды, крестьяне покинули свои хозяйства, забрав с собой все продовольствие, более 8 тысяч лошадей отравились неспелой рожью и ячменем или поломали себе ноги на ухабистых и раскисших от воды дорогах. Вся дорога от Гродно до Вильно была усеяна зловонными трупами людей и животных.

Увидев, какие потери понесли вражеские войска, еще почти не вступая в бой, генерал Барклай де Толли стал надеяться, что дела и дальше пойдут таким же образом. Поэтому он отступил и оставил Вильно. Русские войска покинули город, но Михал Клеофас, свидетель всего произошедшего, решил остаться и ждать дальнейшего развития событий.

Первым в Вильно вошел (фактически вопреки конкретным приказам) 6-й польский уланский полк под командованием майора Сухожевского. В нем служил и граф Роман Солтык. «Наши войска вошли в город с триумфом, – писал он в своих «Исторических и военных мемуарах о русской кампании». – Улицы и людные места были заполнены народом. Из окон высовывались дамы, бурно выражавшие свой восторг. Фасады некоторых домов были убраны богатыми коврами. Казалось, что каждая рука приветственно махала нам платочком, крики радости не смолкали».

28 июня Наполеон тайно прибыл в литовскую столицу. Генерал Арман де Коленкур в своих мемуарах описал вступление в Вильно совсем не так, как Солтык: «Император проехал по городу, сохраняя инкогнито. Город казался совсем опустевшим. Ни одно лицо не выглядывало из окон, не было никаких признаков воодушевления или просто любопытства. В воздухе царила какая-то мрачность. Проехав через весь город, он обратил внимание на сгоревший мост через Вилию, осмотрел местность за городом и еще горевшие склады, подожженные неприятелем. Он поспешно отдал распоряжения заняться ремонтом мостов и возведением оборонительных укреплений, затем вернулся и направился к себе во дворец».

Речь идет о резиденции архиепископа, которую только что освободил отступивший русский царь. Затем Наполеон отправился в университет, которому в 1810 году сделал щедрое пожертвование, и вызвал к себе Яна Снядецкого. Этот пожилой выдающийся математик, философ и астроном выступил когда-то против Екатерины, оказался в тюрьме, затем был из нее освобожден благодаря заступничеству возвратившегося из-за границы Михала Клеофаса. С 1807 года Снядецкий являлся ректором Виленского университета. Его брат Енджей преподавал там химию и медицину. Наполеон ввел Яна Снядецкого и еще шесть человек в состав Временного правительства Великого Княжества Литовского. Все русские оставили Вильно, но Наполеона интересовало, остались ли в нем другие предатели. Он явно намекал на Михала Клеофаса Огинского. Депутация во главе с генералом Иосифом Выбицким, ветераном войн эпохи разделов Речи Посполитой, с которым Михал Клеофас когда-то поссорился в Париже, уже походатайствовала за него, поэтому ожидаемый арест Огинского не состоялся. Михал Клеофас снова занял выжидательную позицию и стал командовать почетным караулом города. Сезар Ложье в своих воспоминаниях «Великая армия: рассказы Сезара Ложье» писал, что «много молодых людей из хороших семей и 300 студентов университета записались добровольцами и за свой счет купили себе мундиры. Но каков контраст между покинутыми домами и бегством населения!»

Михал Клеофас не стал долго выжидать и вскоре присоединился к отступавшим русским армиям, незадолго до нового наступления Наполеона по землям Огинских в Ошмянах и Молодечно, где 70-летний дядюшка Михала Клеофаса – Францишек Ксаверий – надеялся пересидеть войну. Первой целью наступавших был Смоленск – примерно на полпути от Москвы, – куда Наполеон вступил 18 августа. Капитан Юзеф Залуский тоже был там в рядах французов. «Мы навели подзорные трубы вдаль, – писал он в своих мемуарах, – и с большим возбуждением изучали старинные стены города, свидетелей осады, которую они выдержали в дни наступления Сигизмунда III». Михал Клеофас на другом участке фронта наблюдал, также с большим возбуждением, за передвижением больших конвоев с продовольствием, отнятым у крестьян, чтобы кормить захватчиков, и чувствовал, как к нему возвращается весь его революционный пыл.