Текст книги "Как понять ребенка. В сердце эмоций: слезы, смех, испуг, удивление"

6. Что для меня самое дорогое?

Двухлетняя Беа горько плачет. Она уронила стакан, и он разбился. Мама ругается. Но ведь она сделала это не нарочно!

Семилетний Юбер спрятался у себя в комнате и сидит тише воды ниже травы. Он с ужасом ждет, что сейчас папа подойдет к своему письменному столу и обнаружит, что все его бумаги склеились между собой. Но Юбер ни в чем не виноват! Он случайно наступил на свою игрушку, она сломалась, и он хотел ее склеить. Конечно, можно было попросить папу, но… Юбер по опыту знает, что скажет папа: «Нечего разбрасывать свои вещи! Только ломать все и умеешь…» Потому-то он и решил попробовать справиться самостоятельно. И вот что из этого вышло! Он прижимал одну к другой половинки игрушечного грузовика, а в это время кошка прыгнула на стол, опрокинула банку с клеем, и клей пролился на папины бумаги…

Родители слишком часто обрушивают на ребенка гнев, забывая о приоритетах. Они бушуют из-за разбитой вазы, пролитого молока, брошенной на пол куртки или потерянной игрушки и чуть не с кулаками готовы наброситься на ребенка. Получается, что букет цветов, диван в гостиной или бабушкина ваза для них дороже сына или дочери.

Прежде чем что-либо предпринимать в подобной ситуации, спросите себя: «Что для меня самое дорогое?» Родители – взрослые люди, наделенные мозгом, способным блокировать автоматические реакции и диктовать им поведение на основе моральных ценностей и убеждений. Мозг ребенка этого пока не умеет.

Если на заданный себе вопрос я отвечаю: «Для меня самое дорогое – любовь моих детей и их доверие ко мне, и я не хочу, чтобы мне пришлось перед ними краснеть», то я буду защищать эту любовь и это доверие.

Если на тот же вопрос я отвечаю: «Для меня дороже всего, что скажет обо мне свекровь, чистота на кухне и личное спокойствие», то очевидно, что я буду действовать иначе, защищая свою репутацию строгой матери и образцовой хозяйки, а также свой покой.

Разумеется, подобный выбор редко бывает сознательным, но от этого его значение не становится меньше. Ребенок считывает ваше подсознание! Ваши поступки для него важнее ваших слов. Если вы не просто ругаете его за разбитый стакан или пятно на рубашке, но делаете это в унизительной и оскорбительной форме, он думает, что стакан и рубашка для вас дороже, чем он сам. Вы можете сколько угодно сюсюкать с ним в другие моменты и повторять, как вы его любите, он уже считал посланный ему месседж и говорит себе: «Я для мамы никто» или «Мама будет меня любить, только если я всегда буду хорошо себя вести, а значит, никогда».

Осознание того, чем продиктована наша реакция на тот или иной поступок ребенка, может в корне изменить наше поведение.

У Теодоры сложились ужасные отношения с матерью, которая все детство ее унижала и твердила ей, какое она ничтожество. Теперь у Теодоры свои дети и ей не нравится, как бабушка ведет себя с ними. Она намеренно не замечает старшего внука и всячески балует младшего – заваливает его подарками, водит в кино и зоопарк… Теодора долгое время не смела и слова сказать матери, настолько ее боялась. Но однажды она задала себе вопрос: что для меня самое ценное? И поняла, что своим поведением защищает мать, вернее, дремлющую в душе надежду, что мать ее наконец-то полюбит. Беда в том, что страдают при этом ее собственные дети. Одного осознания этого простого факта оказалось достаточно, чтобы Теодора сделала правильный вывод: счастье детей для нее дороже, чем сохранение внешне ровных отношений с матерью. Она поговорила с ней начистоту, и та, обнаружив, что дочь не намерена и дальше терпеть ее выходки, быстро прекратила свою манипулятивную игру.

Ребенок разрушает порядок, установленный взрослыми, и это совершенно нормально. Если родители изо всех сил цепляются за свои прежние привычки и действуют так, словно никакого ребенка у них нет, – ничего не меняют в своем образе жизни, продолжают отдавать все силы работе или развлечениям, – он может заключить, что его существование не имеет для них никакого значения. Как следствие, его будет постоянно мучить чувство стыда («я им мешаю!») или собственной неполноценности («они никогда меня не полюбят, потому что я плохой»).

Ребенку настоятельно необходимо чувствовать, что он ценен сам по себе, что в этом мире у него свое место и что окружающие, прежде всего родители, принимают в расчет его потребности.

«Что для меня самое ценное?»

Ответ на этот вопрос помогал мне много раз: когда приходилось вставать по ночам к плачущему младенцу; когда красивый пион, который я посадила в саду, погиб под неосторожной поступью двух маленьких ножек; когда с экрана компьютера пропал только что написанный текст, случайно стертый двухлетними ручками, да и просто когда к концу дня, вымотанная до предела, я нагибалась и вытирала с пола очередную лужу…

Я давно нашла ответ на заданный выше вопрос. Для меня самое ценное – любовь моих детей и их вера в себя. Кроме того, я хочу, чтобы они верили и мне. Поэтому я знаю, что никогда не стану их оскорблять, обманывать, унижать, предавать и запугивать; в любых обстоятельствах я буду вести себя с ними честно, не скрывать своих чувств и пытаться понять, что чувствуют они, помогать им любить себя и друг друга, развивать их способности и учить их ответственности, не отягощенной комплексом вины.

Если дети нарушают ваше спокойствие, если вы не знаете, что делать, или чувствуете, что поступаете не в их интересах, а в интересах своих родителей, а то и вовсе чужих людей, задайте себе вопрос:

Что для меня самое ценное?

7. Какая у меня цель?

В жизни не существует абсолютно верного или абсолютно неверного пути. Есть путь, который ведет к намеченной цели, и путь, который уводит от нее в сторону. Я попаду в одну и ту же точку разными путями в зависимости от того, откуда буду двигаться – из Испании или, скажем, из Германии. Кроме того, есть пути прямые, а есть и более извилистые.

Позволять ребенку надевать ту одежду, которую он хочет, – это «правильно» или «неправильно»?

Давать ему то, о чем он просит, – «правильно» или «неправильно»?

Оставлять его плакать – «правильно» или «неправильно»?

Укладывать его спать в восемь вечера – «правильно» или «неправильно»?

На самом деле точного ответа на эти вопросы нет; все зависит от того, приближают вас предпринятые действия к цели или, наоборот, удаляют от нее. В некоторых случаях вы решите, что это «правильно», в других – что «неправильно», смотря по тому, какого развития достиг ваш ребенок, каковы ваши потребности и какова ваша конечная цель. Чтобы разобраться, что «правильно», а что «неправильно» по отношению к ребенку, родителю нужны не советы посторонних, а четкое осознание того, чего он хочет добиться: «Какую цель я ставлю перед собой сегодня?»

Карине подарили на день рождения ролики. Ее старшей сестре, восьмилетней Жеральдине, тоже хочется иметь ролики – и прямо сейчас. «Нет, – сказала ей мама, Сюзанна. – Получишь на свой день рождения, через два месяца». Между тем на носу лето. Будь ролики у обеих девочек, они могли бы кататься вместе… Но если подарить ролики и Жеральдине тоже, Карина воспримет это как несправедливость – ведь день рождения у нее! Сюзанна долго размышляла, как ей быть, взвешивала все «за» и «против» и в конце концов обратилась ко мне за советом. Я предложила ей задуматься: как в настоящий момент складываются ее отношения с Жеральдиной, а потом ответить себе на вопрос: «Какой цели я хочу добиться?»

Сюзанна призналась, что отношения со старшей дочерью у них довольно напряженные. Жеральдина ужасно ревнует ее к младшей сестре. Вообще с Кариной с самого начала было гораздо легче, но это как раз понятно – со вторым ребенком всегда проще. Сюзанна рассказала, что первые роды были очень трудными и болезненными, а потом она не смогла проявить к малышке столько же любви, сколько впоследствии досталось ее младшей сестре. Так какова же цель? Исправить допущенную несправедливость! Да, но как? Я ничего не стала предлагать Сюзанне, но она в тот же вечер пошла и купила Жеральдине ролики. И объяснила дочке, что очень ее любит, а если в прошлом чем-то ее обидела, то очень об этом сожалеет и в знак примирения дарит ей ролики. Сюзанна прислушалась к своему сердцу, и Жеральдина прекрасно поняла ее месседж. И мама, и дочка пережили волнующие минуты близости и взаимопонимания.

В другой ситуации у родителей может быть совсем другая цель и поступать они будут по-другому. Не существует универсального рецепта на все случаи жизни; ищите ответ в конкретной ситуации, исходя из отношения к своему конкретному ребенку.

На самом деле за каждым нашим действием стоит какая-то цель, осознаваемая лучше или хуже. Случается, что мы действуем вопреки своим осознаваемым целям. Как, например, Памела, которая на словах хочет, чтобы ее дети росли самостоятельными, а на деле каждый вечер готовит им одежду на завтра.

Цель определяет нашу реакцию, а следовательно, отношение к ребенку, и чем глубже в подсознании скрыта эта цель, тем острее реакция. «Вытаскивая» ее на сознательный уровень, мы открываем для себя возможность свободного выбора и строим с ребенком именно те отношения, какие считаем наилучшими.

Если моя цель – сохранять на кухне идеальный порядок, то я буду действовать иначе, чем если бы ставила себе целью внушить детям, что они в любых обстоятельствах могут мне доверять.

Если моя цель – позволить детям расти самостоятельными и думать своей головой, то я буду действовать иначе, чем если бы ставила себе целью воспитать послушных и во всем мне покорных людей.

Если моя цель – убедить ребенка в том, что я его люблю, я буду действовать иначе, чем если бы ставила себе целью заставить его постоянно испытывать фрустрацию.

Если моя цель – доказать мужу, что я представляю собой полное совершенство во всех отношениях, то я буду вести себя иначе, чем если ставила бы себе целью обеспечивать детям удовлетворение их потребностей.

Пока меня больше всего занимает чужое мнение, реальное или выдуманное мной же, я не смогу сосредоточиться на подлинных нуждах своих детей.

Признавать первостепенную важность детских потребностей и уважать своего ребенка вовсе не значит позволять ему «вытворять что угодно» или закрывать глаза на его недопустимое поведение. Это значит не скрывать от него своих чувств, продолжая любить его всем сердцем.

У меня был очень красивый стакан ручной работы, украшенный змейкой, – подарок моего мужа. Я запретила детям к нему прикасаться. Но однажды Адриен, которому было тогда два года, до него все-таки добрался и, разумеется, уронил. Когда мой любимый стакан разлетелся на сотню осколков на плиточном полу кухни, я расплакалась. Я правда очень дорожила этим стаканом. Но это не помешало мне осознать, что своих детей я люблю больше. Свою цель я понимала так: дать им понять, что моя любовь к ним безгранична и что они могут доверять мне в любых обстоятельствах. Я не стала скрывать, что огорчена, но не набросилась на сына с упреками: сквозь слезы я видела, что он и сам потрясен случившимся. Заметив, что мама плачет, Адриен тоже заревел. Я как могла утешила его, сказала, что люблю его по-прежнему, а плачу потому, что мне жалко разбитый стакан. Я говорила не о сыне, а о себе. Вместо того чтобы его осуждать, я поделилась с ним своими чувствами.

После этого он несколько раз вспоминал: «Один раз я разбил твой стакан, и ты плакала, и я тоже плакал». Он испытывал потребность говорить о том случае, как будто хотел его «переварить».

Каждый раз я отвечала: «Да, я плакала, потому что мне очень нравился этот стакан, а он разбился. Больше я не смогу из него пить, а это очень грустно, когда теряешь что-нибудь, что тебе нравится. Вот потому я и плакала».

Прошло несколько месяцев, и однажды Адриен, с великой осторожностью ставя на стол стакан, сказал: «Смотри, мама, я его не разбил! Помнишь, как я разбил твой стакан? И ты плакала? Я не люблю, когда ты плачешь! А я тогда тоже плакал, потому что я разбил твой стакан. Ты плакала, и я плакал…»

Сейчас Адриен намного бережнее обращается с вещами. Как выражается он сам, теперь он понимает, что есть вещи, которые дороги другим людям, в том числе мне. Он чувствовал свою вину, но это было здоровое чувство, основанное на внимательном отношении к окружающим, осознании того, что его поступки могут иметь нежелательные для них последствия, и своей ответственности за происходящее.

Если бы я стала на него кричать, ругаться, обзывать его косоруким, вполне возможно, он почувствовал бы, что он – плохой мальчик. Он испытал бы чувство стыда и вины, но это было бы нездоровое чувство, потому что следом за ним явилась бы злость как реакция на унижение. Выразить эту злость вслух он не смог бы – ведь на самом деле он и правда «провинился». Впоследствии, уверившись, что он «косорукий» и «всегда все ломает», он стал бы заботиться не о том, чтобы не разбивать стаканы, а о том, чтобы не быть «косоруким». Он пребывал бы в постоянном напряжении и думал не о достижении своей цели – донести стакан, не разбив его, – а о том, чтобы никто не догадался, какой он неловкий, и в результате стаканы бились бы в его руках все чаще. Человек, которого убедили, что он «вечно все ломает и портит», и правда рискует превратиться в «косорукого». Так какова ваша цель: вырастить ребенка умелым и ловким или сделать из него неприспособленного к жизни недотепу?

На самом деле, если вы будете защищать ребенка как нечто самое для вас ценное, ваши хрупкие вещи будут страдать намного меньше. Ребенок, чувствующий, что он представляет для родителей безусловную ценность, внимательнее относится к окружающим и лучше осознает последствия своих поступков. Он свободен от страха показаться «плохим» и действует с большим уважением к чувствам других и с большей ответственностью. Поэтому прежде чем осудить ребенка за то, что он «натворил», задайте себе вопрос:

Какая у меня цель?

8. Памятка «Семь вопросов, которые следует себе задать»

1. Что он пережил?

2. Что он говорит?

3. Какое послание я хочу ему передать?

4. Почему я это говорю?

5. В чем мои потребности противоречат потребностям детей?

6. Что для меня самое дорогое?

7. Какая у меня цель?

Часть третья
Жизнь не стоит на месте

Понять, какие эмоции испытывает ребенок, не всегда легко. При их бурном проявлении мы часто теряемся, начинаем сомневаться в себе. Мы бы предпочли, чтобы дети вели себя менее эмоционально.

Но дело в том, что эмоции – это самое ценное, чем они обладают. Эмоции позволяют ребенку осознать себя как личность, увериться в том, что он существует.

Чрезмерно послушный ребенок всегда спокоен, но ему не хватает живости. Жизнь – это движение. Эмоция – это движение жизни в душе человека.

Страх помогает подготовиться к опасности и защититься от нее. Грусть сопровождает траур. Радость придает жизни динамику. Гнев показывает нам границы наших прав, нашего пространства, нашей целостности и служит реакцией на фрустрацию. Любовь связывает нас с другими людьми.

Плач, крик, дрожь – это способы преодоления жизненных испытаний. Существование маленького ребенка наполнено фрустрациями, сомнениями, страхами и гневом. Каждый ребенок, как бы хорошо с ним ни обращались, испытывает потребность в плаче. Эмоции позволяют ребенку восстанавливаться после любых неприятностей. Эмоциональная гибкость – залог психического здоровья.

Люди склонны недооценивать пользу эмоций, но именно эмоции – основа осознания нами своего бытия.

1. Кто я такой? Эмоциональное создание

Эмоции – ключ к самосознанию.

– Привет, парнище!

– Я не парнище, я Адриен!

В два года и два месяца Адриен (справедливости ради отмечу, что в развитии он заметно опережал сверстников) терпеть не мог, когда его пытались причислить к какой-либо категории, и требовал, что его звали только по имени. Однажды, ставя перед ним тарелку с едой, я в шутку сказала: «Сударь, кушать подано». На что он немедленно ответил: «Я не сударь, я Адриен».

Адриен существует. Он утверждает свою личность, свою индивидуальность, свою жизнь, выражая свои желания или нежелания, свои чувства и переживания.

«Я очень сердит, потому что меня разозлили».

«Я не хочу идти спать».

«Я обижусь, если ты уйдешь, потому что не хочу, чтобы ты уходила».

«Мамочка, как я рад, что ты пришла!»

«Когда я высыпал солонку себе в рот, мне было так противно, что я заплакал».

Слыша подобные высказывания, мы испытываем сильное искушение отмахнуться от того, что волнует ребенка, и сказать:

«Ну что ж поделаешь, бывает и такое»,

или прочитать ему нотацию:

«Надо ложиться спать, а то утром я тебя не добужусь»,

или попытаться ему объяснить:

«Ты пойми, мне надо идти на работу».

Мы что-то ему отвечаем, стремясь, что называется, решить проблему и закрыть вопрос, но вся беда в том, что мы не слышим ребенка. На самом деле во всех описанных ситуациях он ни о чем нас не просит. Он просто хочет заявить о своем «Я»!

Он выражает свои чувства и формулирует это как умеет, он приоткрывает перед нами свой внутренний мир, говорит себе и нам, кто он есть и чем живет. Он ощущает свое бытие, а мы переводим разговор совсем на другие вещи. Мы улавливаем содержательную часть его сообщения, но игнорируем эмоциональную, тем самым давая ему понять, что его чувства для нас ничего не значат и что его «Я» для нас – пустой звук. Слыша наши рациональные объяснения, он понимает только одно: мы не считаем его вправе испытывать те чувства, которые он испытывает!

Почему мы такие бесчувственные? Потому что привыкли подавлять собственные эмоции, загонять их так глубоко внутрь себя, что нам уже трудно их отыскать. Нам не хочется позволять себе проявлять эмоциональность. Возможно, мы боимся, что, вырвавшись на волю, подавленные эмоции завладеют нами и мы не сможем с ними справиться? Тогда надо вспомнить, что мы пережили в том же возрасте, в каком сейчас наш ребенок. Именно страх пробудить слишком болезненные воспоминания детства мешает нам услышать, о чем кричит ребенок. Отказываясь его выслушать, мы загоняем его в ту же клетку, в какой оказались сами.

А если попытаться воспользоваться его призывом, пойти в том направлении, которое он нам предлагает, вырваться из своей внутренней тюрьмы и предоставить ребенку право на свободу бытия?

Слышать и принимать чувства детей, понимать их ценность – значит помогать детям созидать свою личность и существовать в качестве индивидуума.

Кто я? Я – это Я.

Самосознание опирается на осознание своих эмоций. Я есть тот, кто чувствует себя собой.

Если ребенок лишен права выражать то, что он чувствует, если никто не хочет понять, почему он плачет, или злится, или пугается, если никто не придает значения его чувствам, не подтверждает, что его чувства справедливы и он имеет полное право чувствовать именно то, что чувствует, в сознании ребенка может постепенно стереться понимание того, что он на самом деле испытывает. Он или вообще перестанет что-либо чувствовать, или станет испытывать какое-то другое, «разрешенное» чувство, которое вытеснит подлинное.

Ребенок, не имеющий права на собственные чувства, вынужден чувствовать то, что ему велят родители, учителя или любые другие люди. Они говорят ему, кто он такой, и он покорно принимает навязанную ему роль. Он перестает ощущать собственное бытие.

Взрослые не всегда точно знают, что именно необходимо ребенку. Нам все равно, что за картинка нарисована на тарелке, из которой он ест, – слоненок или медвежонок, но для трехлетнего малыша это вопрос первостепенной важности. Он устраивает истерику, потому что он хотел тарелку со слоненком, синий стакан, розовую вилку, неподтаявшее масло и пиццу без подгорелого краешка… Мы сердимся и недоумеваем: нас в его возрасте никто не спрашивал, чего мы хотим и чего не хотим. Нам кажется, что своими капризами он осложняет нам жизнь. Но для него все эти «мелочи» имеют огромное значение. Прислушиваясь к нему, мы помогаем ему развивать его вкусы и предпочтения – даже в тот неизбежно наступающий период, когда он сегодня заявляет нам, что обожает грибы, а завтра утверждает, что ни за что не возьмет их в рот.

Склоняясь к тому или иному выбору, он ищет себя. У него есть свои предпочтения, и он их выражает. Тем самым он учится осознавать, чем именно он отличается от других. Он выстраивает свою идентичность, учится ее чувствовать. В современном мире многие взрослые не умеют принимать решения, бесконечно сомневаются, не зная, что выбрать, колеблются, куда лучше пойти ужинать – в пиццерию или в китайский ресторан, и добровольно отдают свое право выбора другим людям. Это означает, что они плохо осознают собственную идентичность.