Текст книги "Совместить несовместимое. Роман"

***

И вот я начал хождение по издательствам. В конце 1993-го от советской цензуры, как таковой, уже ничего не осталось. Мне рассказывали, что отголоски прежнего партийного контроля над содержанием и распространением информации продолжались строго до августовского «путча» 1991-го года, когда представители «старой школы» обществоведов и писателей были вынуждены ослабить позиции, уступив натиску «новых веяний». Это было прекрасное время для тех, кто мог чувствовать и предвидеть колебания спроса, что и в какой момент больше заинтересует потенциальных читателей. Многие «талантливые» издатели почти не ошибались и смогли значительно преуспеть на волне демократии и гласности, потому что наиболее успешным, практически беспроигрышным вариантом всегда оказывалось довольно примитивное «чтиво», апеллирующее к простейшим инстинктам, не требующее особенно думать и сострадать – детективы и любовно-эротические романы.

Существовала, конечно, и более качественная массовая литература. В детективном жанре выходили романы Александры Марининой об Анастасии Каменской, Бориса Акунина об Эрасте Фандорине и Дарьи Донцовой о Евлампии Романовой. В жанре любовных романов стали известны произведения Татьяны Устиновой «Развод и девичья фамилия» и «Персональный ангел». А в жанре фэнтези – романы Марии Семёновой о Волкодаве. Наконец-то начали издавать запрещённых в СССР, лучших поэтов и писателей XX века. Появились новые религиозно-философские темы и даже «православная беллетристика», возник образ священника – во многом схематизированный и упрощённый, с обязательными светлыми глазами и чистым взором. Стала пользоваться спросом военная проза (например, «Генерал и его армия» Георгия Владимова о генерале Власове).

Уже в восьмидесятые начали меняться не только идеологические, но эстетические и нравственные подходы, а в продолжение девяностых продолжилась и завершилась не только всесторонняя и всеобъемлющая трансформация российской литературы, но и сами представления о ролях писателя и читателя. Впервые за много десятилетий произошла полная смена социокультурных основ, и этот глобальный переход не мог не отразиться на том, что люди читали. Серьёзные произведения, требующие вдумчивости и гражданской позиции, к счастью, находили своего читателя. В количественном выражении эти авторы были малочисленнее аудитории простеньких детективов и слезоточивых романов. Но всё же имели значение в стране, в которой, несмотря на «отмену эмпатии», люди продолжали искать высшие смыслы и не хотели ограничиваться «низкопробным чтивом».

***

Стихи и романы отца в новой России, к счастью, оказались востребованы, и мне удалось реализовать практически все свои планы по размещению его произведений в разных издательствах. Приходилось усердно работать, редактируя незаконченные рукописи. Находить названия для стихотворений и глав романа, которые ещё не были сформулированы. Выискивать завершения для неоконченных строф и предложений, объединяя тексты в общих компьютерных файлах. Я радовался, что стихи отца неплохо воспринимались, нравились «постсоветской» аудитории – несмотря на значительную разницу в представлениях об окружающей действительности и несогласие с «пафосом» российских дискуссий. Видимо, когда в произведениях не было политической ангажированности и идеологической зашоренности, как у некоторых рьяных представителей советского «соцреализма», то и проза, и поэзия могли становиться выше всех этих, в сущности, приземлённых земных вещей, и формулировать человеческий опыт и мудрость практически «в чистом виде». А если говорить о стихах – то и в краткой, сконцентрированной форме.

Интерес к диссидентской литературе, «самиздату» и «тамиздату», Солженицыну, Зиновьеву, Бродскому, Довлатову, Войновичу, Владимову и Аксёнову заставлял держащих руку на пульсе времени и спроса издателей находить и своевременно издавать подходящие произведения. Несмотря на повсеместное размывание прежних смыслов и отделение литературы от формирования единого мировоззрения подрастающих поколений, на протяжении девяностых интерес к личности советских авторов, не нашедших понимания в СССР, всё ещё был достаточно высоким. Так продолжалось до тех пор, пока «шараханье» от коммунизма в антикоммунизм имело значение и ещё не стало привычным, а Запад оставался значимым общественным образцом, к которому следует стремиться.

***

Я долго пытался приноровиться к жизни в России. Ходил по улицам. Смотрел на людей и по сторонам. Однажды шёл по московской Неглинке. «Подайте копеечку на хлебушек», – жалобно завыла толстая баба, то и дело воровато оглядываясь по сторонам. «Возьми, бабушка», – вдруг неожиданно положил насколько монет в её ладонь пробегавший мимо высокий худощавый парень.

«Да что же это, в самом деле?!» – возмутилась нищенка, подозвав в сочувствующие стоявшую рядом коллегу. «Совсем человеки свиньями стали. Ты что, милок, совсем совесть потерял, какие-то мелкие деньги мне суёшь? Нам с Людкой даже пообедать не хватит! Катись отсюда, раз жадный такой!»

Глава третья. Страна сильных женщин

В начале 1994-го в моей жизни появилась Таня – русская девушка, студентка филологического факультета МГУ имени Ломоносова. Которая учила и любила немецкий, а может, отдалённо даже напоминала известную пушкинскую героиню:

 
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
 

Она не была обычной девушкой, которых я видел прежде. И писала стихи и рассказы, причём, как я считал, весьма неплохие. А по памяти цитировала замечательного Гёте, которого я так любил. Она казалась искренней и была таковой, и главное, я в этом совершенно не сомневался.

Уже тогда я начал преподавать в МГУ – несколько предметов на филологическом и социологическом, плюс факультативы по немецкому – языковая практика для всех желающих с нескольких факультетов. И конечно, участие во всяких дискуссиях, не столько специальных, сколько общечеловеческих и политических. Я был редкостью, экзотикой, иностранцем. Меня ждали и любили за чистый немецкий и прекрасный русский (а какими ещё они должны были быть?). И за странное ощущение свободы и надежды, которое, насколько мне удалось разгадать «загадочных русских», по словам многих, «приходило вместе со мной». Для многих из них, в те годы ещё никогда не бывавших на Западе и вообще за границей, я был проводником заморской жизни и всего запредельно светлого, что только было возможно на свете.

***

Через месяц мы стали жить вместе. Сначала были походы в Большой театр и консерваторию. Прекрасные оперы и инструментальные классические произведения, в том числе органные концерты. Конечно, «Борис Годунов» с русским духом и пронзительно-прозорливым «Митюх, а Митюх! Чего орём?» «Царя хотим поставить». Прямо как собрание трудового коллектива и выборы директора ткацкой фабрики в Ярославле в 1993-м. И великие органные токкаты и фуги. Бах, Бетховен, Шуберт, Шуман, Вагнер, Орф, Регер, Хиндемит, Штокхаузен и Шёнберг – мы знали и любили всех моих наиболее известных великих соотечественников. По поводу немецкой философии мы тоже дискутировали – и цитировали Канта и Гегеля, Ницше и Шопенгауэра, Маркса и Хайдеггера. А ещё особенно любили книги Никласа Лумана – в те годы уже известного на Западе Билефельдского профессора, у которого была относительно сложная терминология и который ещё в символичном 1968-м выпустил один из фундаментальных трудов – «Доверие». О котором в России тогда ещё почти никто не знал.

А после очередного концерта или спектакля мы каждый раз гуляли по вечерней Москве и целовались, то на Красной площади, то у Чистых прудов. Русские свидания – вещь довольно своеобразная. Это целый ритуал, главная цель которого – ответить на вопрос, подходит ли человек для дальнейшего личного, любовного, близкого общения. Вроде бы это должен быть двусторонний процесс, потому что в личных отношениях, как правило, бывают две стороны, каждая из которых одинаково важна. Но в России, на русских свиданиях, – и это подтверждается как моим собственным опытом, так и впечатлениями многочисленных русских знакомых, – соответствие мужчины ожиданиям и пожеланиям в несопоставимо большей степени осознанно и целенаправленно тестируется именно женщиной. Иногда она даже сообщает о «проверке», что «наблюдает», сможет ли мужчина «оплачивать расходы» и продолжать быть «таким же щедрым и заботливым», если отношения будут продолжаться. Изначально не думая о перспективах возможных отношений (потому что предсказать ни завтрашний день, ни, особенно, реакцию женщины невозможно), мужчина довольно быстро оказывается по поводу себя перед лицом далеко идущих планов. С самого начала общения, с точки зрения русской женщины, отношения – это совсем другое, чем с точки зрения мужчины. Привязать и подчинить на долгие годы, чтобы потом всегда делать то, что женщина посчитает нужным – вот с какими планами и установками на свой счёт чаще всего приходится сталкиваться русским мужчинам. И если, вступая в далеко идущие отношения, мужчина потом что-то сделает не так или хоть в чём-то женщину не поддержит – на него обрушится мощнейший арсенал возможных и невозможных воспитательных средств для продавливания желательного поведения, включая злой язык, провокации и шантаж. Слишком часто в России складывается именно такая ситуация. Если бы большинство русских мужчин знали, какие планы на их жизнь и свободу уже на третьем свидании имеются у прелестных светловолосых подруг с обаятельной улыбкой – сбежали бы, как от чумы.

***

Русские способы предварительной проверки женщинами мужчин стандартны и однобоки, но при этом, могут оказываться непредсказуемыми, хорошо продуманными и изощрёнными. Наверно, они зависят от фантазии и ума женщины, а может, от прошлого опыта и степени доверия к миру, прежде всего, к мужчинам? Восприятие моих ответов меня разочаровало. Она действительно думает, что если задала вопрос о ситуациях в прошлом, любит ли человек играть с детьми и какую сторону он занял в каком-то конфликте, и он убедительно и красиво ответил, то это его как-то характеризует, в том числе относительно будущих отношений и ситуаций с ней?

На самом деле, не характеризует почти никак. Это прежние отношения, события и конфликты, правоту незнакомых ей людей в которых оценить вообще невозможно. Тем более, составить мнение об интересующем её человеке. То, что ей показалось решительностью, на самом деле могло быть мягкотелостью и глупостью. Там, где она думает, что он повёл себя неправильно – на самом деле, вполне возможно, это мог быть единственный выход, потому что альтернатив физически не существовало и вопрос выбора в принципе не рассматривался. Также «платёжеспособность» и «щедрость» мужчины в начале общения никак не связаны с проявлением этих качеств в возможных дальнейших отношениях и браке. В России считается нормой, что расходы на рестораны, боулинги и поездки всегда берёт на себя мужчина, а обсуждение вопросов совместной оплаты не только не принято, но и позорно, так как однозначно свидетельствует о скупости и жадности. Потому что российской женщине так выгодно и удобно.

***

Попадались такие, с кем было оскорбительно даже просто находиться рядом, потому что они сразу начинали, пожалуй, как-то автоматически, привычно не замечая этого, унижать мужчину, придираясь к его поведению и неугодным ответам. «Что стоим, чего ждём? Может, поедем уже?» «Да ты, похоже, совсем не знаешь этот район. А мне говорил, что разбираешься в географии. Как можно приглашать на свидание женщину, если не знаешь местность?! Надо было предварительно хотя бы на карте посмотреть, подготовиться». «И что это за букет такой? Три дохлые розочки. Нельзя было фантазию проявить?!» «Ты вообще нормальный? Почему мне вчера не позвонил? Ах, работал целый день, собирался позвонить сегодня? Почему именно вчера должен был позвонить? А ты сам не догадываешься? Поблагодарить за ужин в ресторане, что был позавчера». «Так вообще-то, мы вместе получали удовольствие и от еды, и от общения, и кроме того, это был ужин за мой счёт, чего ж тут кому-то кого-то благодарить?» «Я женщина, и ты должен меня и судьбу благодарить, что я вообще туда с тобой пошла. Цветы, что ли, принёс? Это за какой такой надобностью? Ах, сделать приятное? Мне должно быть приятно? Ну, приятно. Ты доволен? Так и быть, давай сюда свой веник!»

Чтобы терпеть это, наверно, нужно было вырасти в России, с молоком матери впитывая тотальную божественность женщины и холопскую неспособность мужчины к возражению в подобных случаях. Воспитанный в духе равенства, я каждый раз возражал, вежливо и мягко поправляя: «Так нельзя. Я не являюсь твоим слугой и не должен тебе прислуживать. Также я не являюсь твоим шофёром и спонсором деловых проектов». В ответ я видел, с какой ненавистью и разочарованием, час назад бывшая «прелестной милашкой», фурия, испепеляла меня взглядом, уже не стесняясь демонстрировать истинное глубокое содержание. Презирая меня за потраченные на вкусный и оплаченный, но нерезультативный и бесперспективный ужин, полтора часа её времени. Я не только «не увидел в ней женщину», но и оскорбил «возлагаемые на меня надежды», отказавшись всегда и во всём «до гробовой доски» прислуживать. По поводу такого поведения, конечно, оставалось недоумённо пожимать плечами. И растянуто, ещё дольше, чем и так долго произносим мы, немцы, в конце концов, с удовлетворением воскликнуть: «Tschüüüüssssss, und alles Bestens!» («Покааааа, и всего наилучшего!»)

***

Это был для меня довольно необычный опыт. Я усиленно стремился понять Россию, впервые в жизни столкнувшись со странными, и как я позже понял, повсеместно распространёнными традициями. Я понимал недостаточность только своего собственного опыта, чтобы понять русских. Потому что всё-таки был иностранцем и мог вызывать у русских женщин неадекватные, ну, или, во всяком случае, нетипичные реакции. Русские приятели охотно делились со мной сюжетами и впечатлениями. В обычном человеческом общении, а ещё потому, что я писал книгу о России, и они об этом знали. Как добросовестный «включённый исследователь», я подробно расспрашивал, стараясь запомнить детали и понять философию советских и российских межгендерных отношений.

Все они, оказываясь перед Истиной и Наукой в моём лице, рассказывали свои жизненные истории «как на духу», я думаю, в значительной степени искренне и без прикрас. Меня в большей степени интересовали факты, а не оценки. Что за чем следовало. Кто, почему и как поступил. Потому что обид и взаимных претензий в российском обществе было очень много. И почти каждый был обязательно кем-то и чем-то недоволен. Я называл это «всеобщей нелюбовью» и «градусом взаимного неприятия». И должен был не только выслушивать истории, эмоции и обиды. Но постараться понять правила и традиции. Что принято, а что нет. Что считается достойным, а что позорным. Кто что ждёт от будущих отношений и через что готов переступить для достижения своих в высшей степени замечательных целей.

***

Несколько человек в один голос утверждали, что я «везунчик», раз до сих пор не сталкивался с произволом, оголтелым сексизмом и брутальной местью. Я услышал удивительные вещи. Любое слово и действие, которому мужчина не придал значения, потому что «вовсе не имел в виду совершенно ничего дурного», всегда с пристрастием под микроскопом рассматриваются женщиной и могут послужить основой смертельной обиды. Требующей неминуемого отмщения и немедленного уничтожения негодяя с помощью законных и незаконных, земных и даже потусторонних «пакостей».

Обмануть очередного поклонника, доверительно поведав, «как страшно» обидел её «этот козёл», натравить на «обидчика», заставить с ним «разобраться». Неожиданным образом «подставить» на работе или в бизнесе. Или привлечь внешнюю «тяжёлую артиллерию». Полицию и суд, бандитов и другие ориентированные на справедливость и гуманизм структуры. Или обвинить в «рукоприкладстве» и «домашнем насилии». И общество, на основе многодесятилетних традиций и гендерных дисбалансов, привычно подхватывает надуманные обвинения и жестоко карает тысячи невиновных.

Ещё можно навести «порчу» или «проклятие» с помощью обладающей сомнительными экстрасенсорными способностями подруги, с которой для подобных целей («если вдруг что») долгие годы поддерживаются отношения. Или с помощью специально найденной для очередной «справедливой акции», «самой лучшей» ведьмы или колдуньи из тысяч глубоко христианских русских газетных объявлений. Бывшие любовники и супруги со временем становятся не просто чужими людьми, а лютыми врагами. И никто никогда, – на азиатском Востоке это могли бы быть семейные кланы, – уже не может их примирить. На свете не бывает врагов свирепее и ожесточённее, чем бывшие возлюблённые, когда-то стремившиеся «жить долго и счастливо, и умереть в один день». Во многих российских детективных романах и сериалах именно женская месть за приписываемые мужчине обиды и нежелание делиться наследством «с этой профурсеткой», – его бывшей или будущей «пассией», – являются главными причинами тяжких преступлений. Прежде всего, убийств.

***

Я тогда думал, что некоторые необычные для моего восприятия особенности есть только у Тани. Потому что она умна, образованна и красива, а значит, может рассчитывать на определённое соответствие всем этим замечательным качествам «уровня ухаживаний» со стороны мужчины. Даже тогда я смутно понимал, хотя и надеялся на исключение, что любая другая русская женщина будет вести себя похожим образом. Потому что повсеместно господствующим, впитанным с молоком матери представлением, от священной незыблемости которого зависела выгода и материальное благополучие, была, в сущности, сексистская идея, что мужчины женщинам всегда и во всём должны и обязаны, женщины мужчинам не должны ничего, а право мужчины находиться рядом с женщиной ещё нужно заслужить.

Таня действительно была великолепна. Ну, или казалась тогда такой. Когда тебе двадцать четыре года, а в раннепостсоветскую Москву, о которой ты не просто слышал, но и мечтал в ней побывать с киндергартена, а может, ещё и до рождения, приходит весна – воздух и ветер становятся особенно вкусными. Они пронзают душу и сердце, заставляя всё прощать и не обращать внимания на «зашкаливающие» и «распоясавшиеся», не всегда понятные женские «капризы». Может, женщины на это и рассчитывают? На весну и инстинкты? Что любой, даже самый стойкий Ritter-рыцарь когда-нибудь обязательно сломается и выполнит все её пожелания? Без компромиссов, именно 100%, а никакие не 99? И тогда она сможет поставить финальную Häkchen-галочку в своём поиске «единственного, самого лучшего». И наконец сказать самой себе: «Да, это тот, кто мне нужен, он готов выполнять все мои причуды, даже самые идиотские, потому что действительно меня любит!» И тогда, жаждущие космического единения, мы отправляемся в невиданное путешествие с непредсказуемым результатом. Или, как это по-английски, fall in love, «падаем в любовь», забыв про вопросы, мелкие недопонимания и всё остальное. С каждым произнесённым и непроизнесённым словом, с каждым вдохом и выдохом весеннего московского воздуха для себя и других, живущих и мёртвых, в очередной раз подтверждая, что жизнь продолжается.

***

Только, как говорят русские, «когда было уже поздно», я стал понимать, что в нашем случае сработала «временная гипертрофированная толерантность». Вызванное симпатией, гормональными всплесками и влюблённостью, временное стремление воспринимать недостатки как незначительные и преодолимые, видеть человека «сквозь розовые очки». Потом, когда проходит определённое время, в геометрической прогрессии развивается «атрофия толерантности». Рост «придирок», «претензий», «недоверия» и «нереализованных ожиданий».

Различия во взглядах и интерпретациях поведения проявляются постепенно, сначала вызывая удивление и недоумение: «Он же говорил, что любит готовить, и даже кормил меня каким-то вкусным блюдом, но уже несколько месяцев не подходил к плите!» «Он был таким внимательным и заботливым, когда мы встречались, а теперь думает только о себе!» «Он всё это время мне врал?!» «Она же говорила, что для неё противоестественно „пилить“ мужчин, что это „не её стиль“. Похоже, это главное и единственное, что она умеет делать? Она всё это время мне врала?!» Непонимание и претензии то сдерживаются, то выплёскиваются наружу, приводя к эпизодическим, потом периодическим, потом перманентным конфликтам.

Проблемы начались уже через год. Может, любовь, действительно, живёт три года, причём к концу первого мужчине чрезмерный контроль надоедает, и он начинает смотреть по сторонам?2121
  Эту точку зрения я многократно слышал и разделял ещё до Бегбедера с его симптоматичным романом. Бегбедер Ф. Любовь живёт три года. М.: Иностранка, 2008.


[Закрыть] А женщина чувствует охлаждение, воспринимая это как предательство, и жёстко на это реагирует, включает злой язык, издевается и третирует, проявляет постоянное недоверие, устраивает ещё больший контроль и проверки, не оставляя камня на камне от прежней симпатии? А уж если уличит в измене – то на многие годы и десятилетия на мужа будет навешан ярлык «предателя», «изменника» и «кобеля», постоянно подпитывая в нём комплекс вины, пользуясь которым, можно сделать мужчину более покладистым и сговорчивым. Кстати, «изменой» вполне может обозначаться и то, что таковой не является, например: «О, кáк ты смотрел на ту женщину, с которой танцевал на вечеринке!» (на которой она сама тоже присутствовала и даже милостиво «разрешила» потанцевать с этой, как было сформулировано потом, «молодой вертихвосткой»). Как и при настоящей измене, подобные придуманные «инциденты» из истории семейных отношений могут десятилетиями вспоминаться в качестве действенного рычага для манипулирования и извлечения выгод.