Текст книги "Культурология (конспект лекций)"

11. Йохан Хейзинга. Xomo ludens

Опыт определения игрового элемента культуры.

Из раздела «Игра и состязание как функция формирования культуры» (пер. В.В. Ошиса).

Под игровым элементом культуры здесь не подразумевается, что игры занимают важное место среди различных форм жизнедеятельности культуры. Не имеется в виду то, что из игры в процессе эволюции происходит культура.

Культура возникает в форме игры, культура первоначально разыгрывается. Те виды деятельности, которые прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей, как, например, охота, в архаическом обществе предпочитают находить себе игровую форму.

Культуре в ее начальных фазах свойственно нечто игровое, что представляется в формах и атмосфере игры.

В этом двуединстве культуры и игры игра является первичным фактом, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данному случаю.

В поступательном движении культуры исходное соотношение игры и неигры не остается неизменным. Игровой элемент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. По большей части и в значительной мере он растворился, ассимилировался в сакральной сфере, кристаллизовался в различных формах. При этом игровое качество в явлениях культуры уходило обычно из виду. Однако во все времена и всюду игровой элемент может проявиться в полную силу.

С точки зрения культуры сольная игра для самого себя плодотворна лишь в малой степени. Все основополагающие факторы игры уже существовали в жизни животных. Это поединок, демонстрация, вызов, похвальба, кичливость, притворство, ограничительные правила.

Коллективная игра носит по преимуществу антитетический характер. Она чаще всего разыгрывается между двумя сторонами.

Однако это не обязательно. Танец, шествие, представление могут быть начисто лишены антитетического характера. Антитетическое само по себе вовсе еще не должно означать состязательное, агональное или агонистическое.

Среди общих признаков игры можно отметить напряжение и непредсказуемость. Всегда встает вопрос: повезет или нет, выиграю или нет? Даже в одиночной игре на ловкость, отгадывание или удачу соблюдается это условие. В антитетической игре агонального типа этот элемент напряжения, удачи, неуверенности достигает крайней степени. Стремление выиграть приобретает такую страстность, которая грозит полностью свести на нет легкий и беспечный характер игры. В чистой игре на удачу напряжение играющих передается зрителям лишь в малой степени.

Иначе обстоит дело, когда игра требует сноровки, знания, ловкости или силы. По мере того как игра становится труднее, напряжение зрителей возрастает. С равным успехом в ранг культуры игру могут возвести физические, интеллектуальные, моральные или духовные ценности. Чем более игра способна повышать интенсивность жизни индивидуума или группы, тем полнее растворяется она в культуре. Священный ритуал и праздничное состязание – вот две постоянно и повсюду возобновляющиеся формы, внутри которых культура вырастает как игра в игре.

Состязание, как и любую другую игру, следует считать до некоторой степени бесцельной. Оно протекает внутри себя самого. Его исход не составляет части необходимого жизненного процесса группы.

Финальный элемент игрового действия, его целеполагание в первую очередь заключается в самом процессе игры. Результат игры как объективный факт сам по себе несущественен и безразличен.

Очень часто игра идет «на интерес». «Интерес» не есть материальный результат игры, но есть факт идеального порядка, что игра удалась или сыграна удачно. Удача приносит игроку удовлетворение. Приятное чувство удовлетворения повышается от присутствия зрителей, однако их присутствие нельзя считать непременным условием игры.

Теснейшим образом с понятием игры связано понятие выигрыша. В одиночной игре достижение цели еще не означает выигрыша. Понятие выигрыша вступает в силу только тогда, когда игра ведется одним против другого либо двумя противными партиями. Выиграть означает взять верх над другими. Выигран почет, заслужена честь. Они идут на пользу всей группе, из которой вышел победитель.

Здесь следует обратить внимание на такое свойство игры, как переход успеха с одного человека на целую группу. Первичным является стремление превзойти других, быть первым и на правах первого удостоиться почести. И только во вторую очередь встает вопрос, расширит ли вследствие этого личность или группа свою материальную помощь.

Люди играют и выигрывают ради чего-то. В первую или в последнюю очередь они играют ради победы. Прежде всего победой наслаждаются как торжеством, триумфом. В качестве длительного следствия из этого вытекают честь, почет, престиж.

При определении условий игры с выигрышем связывается нечто большее, чем одна только честь. Во всякой игре есть ставка. Ставка может быть чисто символической, может иметь чисто идеальную ценность или иметь материальную ценность. Ставкой может быть золотой кубок, драгоценность, королевская дочь или медная монета, жизнь игрока или многое другое.

Это может быть заклад или многое другое. Заклад – это чисто символический предмет, который ставят или вбрасывают в игровое пространство. Призом может быть лавровый венок или денежная сумма.

Слово «награда» этимологически восходит к сфере обмена ценностями. В смысле этого слова кроются понятия «в обмен на что-то», но впоследствии оно сдвигается в сторону понятия игры.

Вряд ли можно провести этимологически четкую линию между сферами значений цена, выигрыш, вознаграждение. Вознаграждение полностью лежит вне игровой сферы: оно означает справедливое материальное возмещение, оплату за оказанную услугу или выполнение работы.

Ради вознаграждения не играют. Ради него трудятся. Английский язык заимствует слово «вознаграждение» из игровой сферы. Понятие выигрыша лежит одновременно как в экономической, так и в игровой сферах.

Понятие цены относится к состязательной игре, к лотерее, а в прямом смысле – к прейскуранту магазина.

Риск, счастливый случай, неуверенность в исходе, напряжение составляют суть игрового поведения. Напряжение определяет сознание важности и ценности игры и вынуждает игрока забыть о том, что он играет.

12. Умберто Эко. От интернета к гуттенбергу
(пер. М.С. Атчиковой)

Умберто Эко (род. в 1932 г.) – знаменитый ученый медиевист, семиотик, специалист по массовой культуре, профессор Болонского университета и почетный доктор многих университетов Европы и Америки. Умберто Эко – автор многих трудов по истории культуры и семиотики.

Основная тема данной работы – соотношение нового средства коммуникации с предшествующим. Свой анализ Эко начинает с перечисления тех опасений, которые появляются с изобретением новых способов коммуникации на протяжении всей человеческой истории.

По мнению итальянского философа, новые технологии могут уничтожить старый способ общения. По словам Платона, письменность может уничтожить память. Печатная книга разрушит ту образность и наглядность визуальной культуры, которую представляли средневековые соборы.

Во второй половине XX в. похожие опасения выражает канадский культуролог Гумберт Маршал Маклюэн: радио и телевидение могут уничтожить печатную книгу. Сможет ли гипертекст заменить книгу – вот главный вопрос, который волнует Эко в данной работе.

Вернемся к высказыванию Платона и немного поразмышляем по этому поводу. Платон немного иронизирует. Написав свои рассуждения против письменности, он вложил их в уста Сократа, который сам никогда не писал. В наши дни никто не разделяет этих опасений по двум причинам.

Во-первых, книги – это не способ заставить думать других так же, как мы. Это механизм, который заставляет думать по-другому, иначе, побуждает к дальнейшим размышлениям.

Во-вторых, когда-то люди нуждались в тренировке памяти, для того чтобы запомнить факты. С появлением письменности они могут тренировать свою память, для того чтобы запомнить книги.

Средствам массовой информации необходимо было время, чтобы принять идею о том, что наша цивилизация становится ориентированной на зрительный образ, который приведет к снижению грамотности. В настоящее время это обычный принцип для любого еженедельного журнала. Что интересно, отмечает Эко, так это то, что масс-медиа начали отмечать снижение грамотности и огромное влияние образов как раз в тот момент, когда на мировой сцене появился компьютер.

Компьютер представляет собой прибор, посредством которого можно производить и редактировать изображение. Но в равной степени верно и то, что первые компьютеры служили орудиями письменности. Подростки, если они хотят программировать, должны знать логические процедуры и алгоритмы, должны печатать слова и числа на клавиатуре с очень большой скоростью. В этом смысле можно говорить о том, что компьютер возвращает нас во времена Гуттенберга. Люди, которые тратят ночи на диалог в Интернете, главным образом имеют дело со словами.

Компьютерный экран можно рассматривать как книгу, в которой можно прочитать о мире посредством слов и страниц. Классический компьютер обеспечил линейный вид письменной коммуникации. Экран отображал письменные линии. Это была быстро читаемая книга.

Но сейчас появились гипертексты. Гипертекст – это многомерная сеть, в которой каждая точка или узел потенциально могут быть соединены с любым другим узлом.

В настоящее время люди все больше удостоверяются в том, что в ближайшем будущем гипертекст заменит книгу. Даже после того когда изобрели печать, книга не была единственным способом приобретения информации. Имелись картины, гравюры, устное обучение.

Книги были наилучшим научным способом передачи научной информации, включая сведения об исторических событиях. Книги были оптимальным материалом.

С развитием кино и СМИ ситуация изменилась. Благодаря кино и телевидению наши дети знают намного больше, чем их родители, т. к. имеют намного больше информации, нежели книги. Хороший научно-популярный фильм может объяснить генетику намного лучше, чем любой учебник. Музыку Шопена лучше слушать, нежели читать многотомные учебники или энциклопедии. В Средневековье собор служил своего рода телевидением для своего времени. Необходимо было лишь понимать его и трактовать по-иному, не как сейчас. Зрительные коммуникации сочетались с вербальными, в первую очередь с письменными.

Эко высказывает предположение, что в ближайшем будущем человечество разделится на два лагеря: на тех, кто смотрит исключительно телевизор, т. е. получает готовые образы и готовое суждение о мире без права критического отбора получаемой информации, и тех, кто смотрит на экран компьютера, т. е. тех, кто способен фильтровать и отбрасывать ненужную информацию. Тем самым начинается разделение культур, свойственное Средневековью, когда мир делился на тех, кто умел читать рукописи и выносить собственное суждение, и на тех, кто воспитывался посредством образов в соборах, отобранных и обработанных творцами. Подобная ситуация происходит и с Интернетом, когда некая идея преподносится как совершенная. Многие факты воспринимаются людьми как неоспоримые, в то время когда с ними необходимо спорить и высказывать исключительно свою точку зрения.

13. Жан-Франсуа Лиотар. Постсовременное состояние
(пер. Н.Н. Ефремова)

Жан-Франсуа Лиотар – автор многих работ по философии. Ко времени написания этой работы он был очень известен среди авторов-философов. В работе «Постсовременное состояние» он впервые поднимает вопрос о том, что постмодернизм является состоянием философии в целом. Прежде всего постмодернизм отражает состояние духовности европейского типа в наши дни, связанное с уходом в прошлое термина «современное», в смысле современное эпохе.

Постмодернизм – это комплекс философских учений, так или иначе провозглашающих конец истории. Также постмодернизм это состояние современной художественной практики. Лиотар определяет постмодернизм состоянием культуры после изменений, которые повлияли на правила игры в науке, литературе, искусстве начиная с конца XIX в.

Лиотар говорит о том, что основные метанарравивы утратили свою легитимирующую силу, т. е. основные рассказы, повествования утратили свою современность. Большое значение Лио-тар придает нарративам Просвещения и христианства. Нарра-тивы современности отличаются от мифов, хотя и очень на них похожи.

Мифы свою основу находят в прошлом, а нарративы – в будущем. Обессилевшие нарративы в современном мире рассыпаются на облака языковых элементов, при этом каждый из них несет в себе спонтанно порождаемые прагматические смыслы.

Каждый из нас существует на стыке этих смыслов. Постсовременная наука создает теорию своей собственной эволюции как динамики парадоксальной, катастрофической и неисправимой. Она меняет сам смысл слова «знать» и указывает, как это изменение возможно. Главная проблема культуры – найти переходы между гетерогенными «языковыми играми». Это познание, этика, экономика, политика и т. д.

Проект современности был направлен на построение социокультурного единства, где все элементы должны найти свое место. Постсовременность, по Лиотару, начинается с гибели главных мета-нарративов, связующих гетерогенное многообразие культуры. Но это не означает, что все метанарративы исчезают.

Они переходят в иное состояние, продолжая связывать реальность посредством переходов между языковыми играми. Они избегают участи макронарративов, т. к. являются языческими.

Наука является моделью открытой системы, в которой правильность выражаемого есть то, что оно дает рождение идеям, другим выражаемым и другим правилам игры. В науке не существует общего языка, посредством которого можно объяснить все факты. Языковые игры разделяют на денотативные (или познание) и дескриптивные (или действия).

Научная прагматика сконцентрирована на денотативных выражениях, именно им она обеспечивает место в институтах познания. Постмодернистская социальная прагматика особо противостоит «простоте» научной прагматики.

Этот факт сформирован наслоениями классов гетероморф-ных высказываний. Нет никакого смысла полагать, что мы можем сегодня определить общие метапредписания во всех языковых играх.

Обратимся к теории Хабермаса, который предлагает достичь универсального консенсуса посредством того, что называется дискурсом. Это означает две вещи. Первая состоит в том, что все люди, формирующие выражения, могут согласиться по поводу правил или метапредписаний, признав их годными для всех языковых игр.

Второе предположение состоит в том, что окончание диалога есть консенсус. Консенсус есть состояние диалога, но не его окончание. Консенсус, по мнению Лиотара, стал устаревшей и подозрительной ценностью.

Что не является им, так это справедливость. Необходимо обратиться к идее и практике справедливости, которые не должны быть связаны с идеей и практикой консенсуса. Понятие гетероморфно-сти языковых игр – первый шаг в этом направлении. Второй шаг – это утверждение, что если консенсус есть для правил, которые определяют каждую игру и «удары», которые в ней наносятся, то этот консенсус должен стать локальным. Эта ориентация соответствует эволюции в наши дни социальных взаимодействий, когда временный доктор фактически вытесняет беспрерывное образование, обучение в сфере профессиональных, эмоциональных, сексуальных, культурных, семейных.

Эволюция есть двусмысленность: система покровительствует временному договору по причине его наибольшей гибкости, наименьших издержек мотиваций, которые ему сопутствуют.

В других публикациях этого периода Лиотар развивает идеи, высказанные в «Постсовременном состоянии».

Он обращается к живой ткани языковой практики и уделяет особое внимание судьбе выделенных им языческих микронар-ративов – таковы его работы «Языческие наставления», «Языческие элементы», «Трепещущие рассказы».

Позже в своей работе «Распря» Лиотар подробно разрабатывает высказанную им мысль об агонистическом характере мира языковых практик. Книга Лиотара «Постсовременное состояние» удачно представляет постмодернистский тип сознания.

Она показывает, что он включает в себя традиционное понимание культуры, используя его в качестве одной из версий богатого вариантами постмодернистского универсума.

14. Мишель Фуко. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы
(пер. В.А. Шкуратова)

Научное наследие М. Фуко, французского историка и философа культуры, состоит из обоснований исследовательского метода и его использования в анализе разных сфер европейской цивилизации. Обычно Фуко причисляют к ведущим представителям структурализма. Произведения Фуко сугубо индивидуальны по предмету, терминологии, стилю изложения. Фактически речь идет о допонятийных связях внутри письменной культуры, вычлененных на основе весьма тонкого прочтения разнородного материала.

Книга М. Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» (1975) знаменовала переход Фуко от «археологии знания» к «генеалогии власти». Книга состоит из четырех разделов: «Пытка», «Наказание», «Дисциплина», «Тюрьма».

В этой книге Фуко выдвигает следующие задачи и гипотезы:

1) выявить социальную функцию наказания;

2) выявить его специфику в ряду других воздействий власти;

3) найти общую матрицу процесса складывания «эпистемолого-юридической формации», т. е. того, как технология власти участвует в гуманизации наказания и в познании человека;

4) установить, не является ли приобретение уголовным правом такого объекта, как душа человека, и тем самым его «онаучивание» – следствием новых отношений власти к телу.

Компоненты человеческого существа остаются прежними: это тело и душа. Но изменились курирующие их социальные инстанции. Тело перемещается в центр забот власти, душа же оказывается эпифеноменом политической технологии тела.

Фуко резюмирует свою мысль в хлестком афоризме: «Душа – тюрьма тела».

Изучение власти в указанном ракурсе имеет непосредственно эпистемологический и даже науковедческий интерес. Трактуя о душе, мы спускаемся к телу, к вопросу его использования и подчинения.

Вторая глава первой части «Взрыв мучений» посвящена самой мрачной, пыточной стороне средневекового правосудия.

Доказать вину можно многими способами, но главное – получить признание от самого обвиняемого. Принцип презумпции невиновности феодальному праву чужд. Подозреваемый вообще не может быть невиновным.

В средневековом судопроизводстве смешаны несколько моментов:

1) в нем присутствует поединок между обвиняемым и судьей. Истину, которой располагает дознание, преступник должен добровольно подтвердить;

2) в расследовании уже содержится наказание. Сознаваясь под пыткой, злодей получает кару за свои преступления;

3) признание и кара должны быть наглядными и символическими. Наказание соответствует своей формой преступлению. Богохульникам отрезают язык, ворам – руку, поджигателей сжигают. Распространение пыточного правосудия в доиндустриальную эпоху объясняют нерыночным отношением к физическому труду в аграрном обществе, низкой ценностью индивидуальной человеческой жизни, широким распространением преступности, репрессивным характером правящих режимов.

Истина и власть сходятся над телом истязуемого непосредственным, видимым и символическим способом.

Лишение свободы в числе универсальных методов наказания у реформаторов не использовалось.

Длительное заключение рассматривалось ими как проявление тирании, противоречащее воспитательной функции наказания.

Уже в первые десятилетия XIX в. тюрьма стала главным и по существу единственным наказанием за все уголовные преступления, не предусматривавшие смертной казни.

К концу XVIII в. имелись три способа наказания:

1) старый, с ритуалом пыточных отметок на теле поверженного;

2) новый, с процедурой пересоздания субъекта права, со знаковым управлением представлениями, с душой как объектом права;

3) новый, утилитарный, с индивидом, принуждаемым к немедленному подчинению, с чертежом дрессируемого тела и системой воспитательно-тренировочных отношений.

Таким образом, из этих трех способов власти один отмирает, другой не прижился, третий оказывается в струе социально-экономического развития европейской цивилизации.

В третьей части – «Дисциплина» – Фуко описывает строение политической технологии нового времени.

Автоматы, которыми так увлекаются в то время, – одновременно механические устройства, научные модели и образы послушного, выдрессированного исполнителя. Принципиальное открытие науки и практики, положенное в основу политической технологии, состоит в фиксации динамических процессов. Если перенести опыт управления механическими силами в социальную модальность послушания и полезности, то получится дисциплина в понимании нового времени.

Дисциплина появляется, когда подчинение соединяется в одном отношении с полезностью: чем выше подчинение, тем больше полезность, и наоборот. Самые грубые формы насилия отмирают, а взамен повсеместно распространяется позитивное принуждение, действующее «микрофизически». Дисциплина проникает в психофизиологию и пересоздает ткань культуры на утилитарных и позитивных началах. Политическая технология нового времени, как описывает Фуко, пользуется пространственно-временным кодированием индивидов и групп, законами объединения элементов в композиции. Приемы контроля разбиты по уровням.

Первый уровень клеточный – индивид прикрепляется к своему физическому и социальному месту. Искусство разделения распределяет индивидов по рабочим местам, функциям, позициям. Клетки – позиции для надзираемых составляют в «живую таблицу». Дисциплина действует как орудие познания.

Второй уровень дисциплинарного контроля имеет объектом организм и основан на кодировании его активности.

Тело определяется во времени посредством ритма и режима деятельности. Кодирование действия во времени обосновывается принципом полезности. Ни одно движение не должно быть напрасным.

Вымуштрованное тело – это хорошо налаженная машина, каждый жест уже не стихиен, а находится в операторном контексте человеческого устройства.

Власть денатурирует органику и переводит ее в более простое и доступное для использования качество, но также социально индивидуализирует ее.

Третий уровень дисциплинарного подхода – исторический. Человек должен не просто что-то делать, а совершать ряд операций, объединенных в эволюционно-генетические линии.

Исторические последовательности поведения позволяют развивать цикл упражнений, удерживать действие в схеме развития.

В этих временных последовательностях возникает историческая индивидуальность, которая является таким же порождением власти, как и клеточная, и организмическая индивидуальности.

Четвертый уровень контроля – комбинаторный. Он соединяет силы. Самый наглядный пример – армия, составленная из подразделений, батальонов, полков.

Здесь дисциплина держится на тактике. Берутся уже готовые результаты: локализованные тела, запрограммированные активности, сформированные установки.

Чтобы комбинироваться с другими, индивид должен выполнить несколько условий: точно перемещаться в организованном пространстве, своевременно включаться в процесс общей деятельности, точно исполнять приказы при перегруппировках.

Сформированность этих навыков означает действие дисциплинарного контроля при управлении групповой динамикой.

Дисциплинарное наказание сводится к пяти операциям:

1) определению места отдельного поступка в ансамбле коллективного поведения;

2) дифференциации индивидов по их функциональным качествам;

3) количественным и качественным оценкам индивидов, их поступков;

4) установлению уровня должной комфортности;

5) отделению нормального и ненормального. Дисциплина смещает политическую ось индивидуализации.

При феодализме социально-политическая индивидуальность была привилегией высших сословий.

Она создавалась потомственными правилами, генеалогиями, ритуалами. «Наследственная индивидуальность» феодализма – восходящая, «дисциплинарная индивидуальность» – нисходящая. При феодализме о низах вспоминают лишь тогда, когда игнорировать их уже невозможно.

В случае нисходящей индивидуальности власть занята преимущественно низами: ребенком больше, чем взрослым, сумасшедшим больше, чем нормальным, преступником больше, чем законопослушным. Не каждому человеку удается попасть в ряды «ненормальных» или правонарушителей.

Но каждый проходит школьное обучение, медицинские процедуры, служебные санкции и поощрения, т. е. попадает под нормализирующее действие власти. Это дисциплинарная подоплека прогресса индивидуальности в новое время.

Трудно найти специальный общественный институт, который поддерживает дисциплину. Дисциплина – это универсальная технология власти, она везде: в семье, в школе, на фабрике, в больнице.

Этим Новое время отличается от Средневековья, когда власть наиболее запретительная. Теперь власть накрепко связана с позитивным, продуктивным началом и поэтому воздерживается от демонстративного воздействия.

Дисциплину нельзя идентифицировать ни с отдельным институтом, ни с отдельным аппаратом. Она является типом власти, модальностью ее распространения посредством ансамбля инструментов, техник, приемов.

Она использует или специальные институты, или специализированные заведения, или же средства, придуманные самой дисциплиной.

Четвертый, заключительный раздел книги называется «Тюрьма». Этот раздел показывает власть в отдаленном виде от других систем общества.

Тюрьма объединяет признаки всех современных учреждений: казарма, но без увольнений, школа, но без снисхождения, фабрика, но без квалификации.

Тюрьма – это подлинная лаборатория власти-знания. В местах заключения человек изолируется от горизонтальных связей, взамен подчеркиваются вертикальные связи, собственно властное отношение.

Труд не имеет экономического характера, он также подчиняется дисциплине.

Самое главное условие в тюрьме – принудительная нормализация. Пребывание человека в месте заключения рассматривается как интенсивная корректировка личности и поведения.

Социальная функция тюремного заключения в том, что становится возможным снизить риск опасности преступника. Отбывший срок наказания очень редко становится добропорядочным гражданином. Однако теперь он состоит на учете полиции, и отношение общества к нему уже другое.

В этой части есть целая глава, которая посвящена карцеру. Фуко называет его «тюрьма в тюрьме». Одиночная камера заключения введена для того, чтобы «дрессируемое тело стало индивидуальностью, личностью, послушной государству или власти».

Здесь в полной мере проявляется аппарат власти, когда человека полностью подчиняли законам общества или власти. Одиночная камера заключения заимствована из психиатрической больницы и госпитальной медицины.

На этом заканчиваются исследования М. Фуко в области данной темы.

Однако проблемы, которые он поднимает в этой книге, не умирают и исследуются автором далее в последующих работах.