Текст книги "Стенание"

Глава 13

Я пересек двор дома Стивена Билкнэпа, вспоминая его странное поведение прошлой осенью: те неожиданные попытки примирения, которые я отверг, поскольку не мог ему доверять. Я постучал в дверь, и мне открыл привратник.

– Меня попросили навестить брата Билкнэпа, – сказал я ему.

Он мрачно посмотрел на меня:

– По словам его сиделки, нынче, наверное, последний день, когда Билкнэпа можно навестить. Я провожу вас.

Мы взобрались по длинной деревянной лестнице, минуя другие конторы, пустые по случаю воскресенья. Очень немногие барристеры жили при конторе. Я не был в комнатах Стивена несколько лет и помнил только, что там неопрятно и пыльно. Ходили слухи, что он хранил дома свой сундук с золотом и по ночам перебирал монеты.

Привратник постучал, и дверь открыла пожилая женщина в чистом фартуке и коротком чепце на седых волосах.

– Сержант Мэтью Шардлейк, – представился я.

Сиделка сделала книксен.

– А я – миссис Уоррен, мастер Билкнэп нанял меня ухаживать за ним. Он получил вашу записку, – пояснила она и продолжила тем же холодным безучастным тоном: – У него большая опухоль в желудке, и доктор говорит, что ему осталось совсем недолго. Счет уже пошел на дни.

– У него нет родных, кого можно вызвать к постели умирающего?

– Мастер Билкнэп не хочет ни с кем общаться. Думаю, у них в семье много лет назад произошел какой-то разлад. Когда я спросила его, он ответил, что не видел никого из родных со времен правления прежнего короля.

Я прикинул, что с тех пор прошло около сорока лет. Тогда Билкнэпу не было и двадцати. Возможно, еще одна семейная свара – вроде той, которую мы с Филиппом только что обсуждали.

Женщина посмотрела на меня с любопытством:

– Вы единственный, кого мастер Билкнэп хотел увидеть. Кроме доктора и архитектора, сюда никто больше не приходил.

«Архитектора?» – удивился я про себя, а сиделка тем временем продолжала рассказывать:

– Ну да, если не считать священника. Сегодня утром мастера Билкнэпа соборовали. – Значит, он и впрямь был на грани смерти. – Я провожу вас к нему, – сказала миссис Уоррен, ведя меня по пыльному коридору, и вдруг понизила голос: – Он не хочет открывать ставни, уж не знаю почему. Предупреждаю, в комнате у больного плохо пахнет.

И это была правда. Когда дверь в полутемную комнату открылась, мне в нос ударили запахи немытого тела и гнилого дыхания. Я вошел вслед за сиделкой. Комната была обставлена бедно: сундук для одежды, пара деревянных стульев, кровать и стол, заставленный пузырьками и флаконами с лекарствами. По крайней мере, кровать была широкой и с виду удобной.

Билкнэп всегда был очень худым, но теперь его фигура под одеялом напоминала скелет; кожа на черепе так натянулась, что на лице выступали только уши и нос, а руки лежали на простыне, как белые птичьи лапы.

– Кажется, он спит, – тихо произнесла добрая миссис Уоррен и склонилась над Билкнэпом. – Да, спит. Каждый раз, когда я наклоняюсь над ним, я думаю, что сейчас увижу, что бедняга умер, но он еще дышит.

Впервые я услышал в ее голосе нотку человеческого сочувствия.

Она легонько встряхнула Стивена за плечо. Он открыл незабудково-голубые глаза, которые всегда блуждали и никогда не смотрели на людей прямо. Но сегодня он взглянул мне в лицо, а потом с усилием улыбнулся, обнажив желтые зубы:

– Ага, брат Шардлейк. – Его голос был не громче шепота. – Я так и знал, что, если пошлю вам золото, вы придете.

Я пододвинул к кровати один из стульев. Билкнэп взглянул на сиделку и коротко велел:

– Уйдите, Джейн.

Она сделала книксен и вышла.

– Могу я что-нибудь для вас сделать? – спросил я.

Мой давний враг устало покачал головой:

– Нет. Я просто хотел встретиться с вами в последний раз.

– Мне очень жаль видеть вас в таком состоянии.

– Да ничего подобного, – спокойно возразил он. – Давайте будем откровенны. Вы всегда ненавидели меня, а я – вас.

Я не ответил. Дыхание с хрипом вырывалось у больного из груди. Потом он начал говорить шепотом, и я ощутил у себя на лице его зловонное, гнилостное дыхание.

– Что же теперь будет?

– Никто из нас не может этого точно знать, брат Билкнэп, – с чувством неловкости сказал я. – Мы все должны верить, что Бог проявит милосердие к нашим бессмертным душам…

Глаза Стивена уставились в мои глаза.

– Нет, мы с вами придерживаемся иных взглядов. Думаю, хотя бы в этом мы сходимся. Оба прекрасно знаем, что у человека нет никакой бессмертной души – не больше чем у кошек и собак. И потом, после смерти, уже не будет ничего. Совсем ничего. Только темнота и тишина.

Я покачал головой:

– Я в этом не так уверен, как вы. Нельзя утверждать наверняка. Я не знаю, что такое или кто такой Бог, но, возможно, Он и впрямь есть.

– Нет, – вздохнул Билкнэп. – Я позволил совершить над собой христианские ритуалы, но только потому, что это было необходимо, чтобы составить завещание. – Он снова улыбнулся, и в глазах его появилась мечтательность. – Все мои деньги, все мое золото уйдет на постройку огромной мраморной гробницы в церкви в Линкольнс-Инн, позолоченной и расписанной, с изображением меня в натуральную величину в форменном одеянии юриста сверху. И гробница будет окаймлена золотом, чтобы все будущие поколения помнили брата Стивена Билкнэпа. Я оговорил все детали с архитектором, который построит ее. – Умирающий еле слышно рассмеялся. – Казначей Роуленд упорно меня отговаривал, но золото пересилило все доводы, как это бывает всегда.

Я не знал, что и сказать. Билкнэп наверняка знал, как его не любят. Был ли это последний вызов всем – построить памятник величественнее, чем у любого другого? Я с грустью подумал, что на это ушли все средства, заработанные этим человеком за много лет. Но кое-что меня озадачило.

– Вы говорите, что уверены, будто никакой жизни после смерти не существует, и все же спросили меня, что будет потом, – обратился я к Стивену.

Он издал горловой болезненный смех:

– Я спрашивал вовсе не о том, что будет со мной. Я имел в виду: что будет теперь с вами, Мэтью Шардлейк?

– Что-то я не понимаю.

– Я хотел бы пожить еще, чтобы увидеть, что будет с вами. – Стивен вдохнул и вздрогнул от боли. – И с вашей хорошей подругой-королевой.

Я вытаращил глаза. Что он может знать об этом?

– О чем вы толкуете? – резко спросил я, наклонившись над постелью умирающего.

Билкнэп удовлетворенно посмотрел на меня и закрыл глаза. Теперь я рассердился, сообразив, что он хитрил до самого конца. Я встряхнул больного, но он снова впал в забытье и даже не пошевелился. Я смотрел на него какое-то время, а потом понял, что более не могу выносить страшного смрада: меня стало подташнивать. Я подошел к окну и распахнул ставни. На кровати осталась лежать неподвижная фигура, на которую не падал солнечный свет, белая и исхудавшая.

Дверь открылась, и появилась сиделка. Она подошла к своему подопечному и проверила его дыхание, а потом с сердитым видом взглянула на меня:

– Мастер Шардлейк, что вы делаете? Он хочет, чтобы ставни были закрыты. Если открыть окно, больной будет страшно ругаться, когда проснется. Пожалуйста, не надо.

Я позволил добрейшей Уоррен снова затворить ставни. Она посмотрела на Стивена:

– Вам пора уходить, сэр. Всякое усилие утомляет мастера Билкнэпа.

– Мне нужно кое-что спросить у него.

– Тогда загляните чуть позже. После обеда. А сейчас уходите, пожалуйста.

Женщина взяла меня за локоть, и я позволил отвести себя к двери. С кровати послышался то ли хрип, то ли стон, который потом повторился. Умирающему что-то снилось, и, судя по звукам, не слишком приятное.

Я сидел в кабинете у себя в конторе, потягивая из кружки легкое пиво. Сидел так уже час, пытаясь осмыслить то, что сказал Билкнэп. Неужели он замешан во всем этом? Но каким образом? Он знал, что когда-то я работал на королеву, и, должно быть, до него дошли слухи, что она в беде. Но всем хорошо известно, что уже год, как я прекратил получать дела от ее величества. Вряд ли здесь есть какая-то связь с пропавшей рукописью, рассудил я, Стивен просто, в силу своего вредного характера, злорадствовал, надеясь, что я пропаду вместе с Екатериной Парр. Я посмотрел через залитый солнцем двор на окна квартиры, где лежал Билкнэп. Надо будет зайти туда позже и попытаться выведать у него что-нибудь еще. Я покачал головой. Злоба не покинула этого человека даже на смертном одре. Я вспомнил о великом мемориале, который он задумал возвести в свою честь. Но это будет выглядеть как неудачная шутка, этакая насмешка над Линкольнс-Инн. Однако Билкнэп не предвидел этого. Во многих отношениях он всегда был слеп.

Я услышал, как дверь в контору открылась и снова захлопнулась. Вернувшись от Билкнэпа, я ее запер, – наверное, это Барак зашел сюда за чем-нибудь. Я встал, открыл дверь и, к своему удивлению, увидел Овертона, перекладывающего бумаги с общего стола на свой рабочий. Его веснушчатое лицо все еще выглядело усталым, а на камзоле красовалось пятно от пива. Он изумленно уставился на меня.

– Николас? Ты здесь в воскресенье? – вырвалось у меня.

Молодой человек как будто немного смешался:

– Вчера пришли кое-какие сообщения о делах из Суда палаты прошений, материалы к грядущей Михайловской сессии. Поскольку вы заняты, Барак попросил составить по ним обобщенный отчет. Я был в Линкольнс-Инн на богослужении и подумал, что можно заодно заглянуть сюда и кое-что сделать.

Было забавно видеть, что парень смутился, когда его поймали на том, что он зашел поработать в выходной день. Это не соответствовало тому имиджу, который он хотел создать себе.

– Николас, – сказал я, – вчера я был слишком резок с тобой. Да, ты задал подмастерью Элиасу тот злополучный вопрос в неудачное время и впредь должен научиться действовать более осмотрительно. Но и мне надо было сделать скидку на твою молодость и неопытность. Я прошу прощения.

Мой ученик удивленно посмотрел на меня:

– Спасибо за понимание, сэр.

– Ты уже вошел во вкус юриспруденции?

– Ну… Признаюсь, сначала это занятие навевало на меня скуку, но теперь все изменилось. Кое-что мне показалось очень интересным.

– И больше всего – охота за убийцей, да?

– Разве это не добавляет перцу? – улыбнулся юноша.

– Ну, это как посмотреть. Работа юриста, как ты уже и сам убедился, редко бывает захватывающей. Но необходимо узнать все ее аспекты, если ты хочешь вернуться в Линкольншир и помогать отцу управлять его землями.

Лицо юноши вдруг помрачнело: впервые я видел его таким унылым.

– Я сомневаюсь, что вообще вернусь туда, сэр.

Я понял, как мало знаю о Николасе, – сам он почти не рассказывал о себе.

– Но почему? – спросил я его.

Овертон посмотрел на меня своими зелеными глазами.

– Меня отправили в Лондон изучать право, потому что отец не одобрил один мой поступок… – ответил он и в нерешительности замолчал, но потом все же закончил: –…касающийся предполагаемого брака.

Я сочувственно кивнул:

– Ты хотел жениться на ком-то ниже себя по положению? Знаю, такие случаи не редки.

Николас решительно замотал головой:

– Нет, сэр. Я совершеннолетний и могу жениться на ком захочу. – Его глаза сверкнули внезапным гневом, а подбородок выпятился.

– Конечно, – успокоил я его.

Парень вновь заколебался в нерешительности, но потом заговорил:

– Я у отца единственный сын, и мой брак имеет большое значение. Наши владения пострадали от обесценивания денег, как и у многих других. Стоимость ренты упала, а арендаторы не могут себе позволить платить больше. Женитьба на дочери богатого человека принесла бы значительное приданое.

– Да, я знаю, такие вынужденные меры могут быть… в общем, все это непросто. Знаешь такую поговорку: «Сначала женись, а потом научись любить»?

Лицо Николаса слегка покраснело.

– Видите ли, сэр… Родители подыскали мне невесту – дочь богатого землевладельца, чьи земли соседствуют с нашим поместьем в Кодсолле.

– И девушка тебе не понравилась? Или ты ей? – грустно улыбнулся я.

Лицо Овертона стало каменным.

– Мы друг другу очень понравились. Однако любви между нами не было и в помине. Я не слишком выгодная партия, да и Энис, по правде сказать, тоже. Поэтому родители и подумали, что мы подходим друг другу, – горько проговорил он. – Во всяком случае, отец и мать так мне прямо и объяснили. Но Энис и я, мы оба хотели со временем вступить в брак по любви. Мы навидались браков по расчету, которые кончались разладом. И поэтому однажды во время прогулки по нашему саду – родные следили за нами из окна – мы с Энис заключили соглашение: договорились твердо заявить родителям, что не поженимся, и точка. Мой отец вышел из себя: он и так уже был страшно недоволен, что я провожу слишком много времени на охоте, вместо того чтобы помогать по хозяйству, и отправил меня сюда. В качестве наказания, я думаю, хотя сам я был только рад покинуть поместье и увидеть Лондон, – добавил юноша. – Мы с Энис по-прежнему переписываемся как друзья. – Он уныло улыбнулся. – Вот, сэр, теперь вы знаете, что я действительно непослушный парень.

– Похоже, что вы с Энис вполне притерлись бы друг к другу и сумели поладить.

– Но этого недостаточно, чтобы пожениться.

– Да, – согласился я. – Многие бы, пожалуй, не согласились, но я считаю так же, как и ты: этого недостаточно.

– Бедным проще, – с горечью сказал мой помощник. – Они могут жениться по любви.

– Только когда вообще могут позволить себе завести семью, а сам знаешь, какие нынче наступили тяжелые времена. Мало того что из-за войны все кругом обнищали, а деньги обесценились, так еще и эти казни.

Николас решительно покачал головой:

– Теперь война закончилась, и жизнь наверняка наладится. А безопасность каждого в его руках: человек должен оставаться в том сословии, в котором ему суждено было родиться. А иначе у нас воцарилась бы анабаптистская анархия.

Опять эта религиозная трясина…

– Признаюсь, что чем больше я думаю о человечестве, тем сильнее убеждаюсь, что все мы сделаны из одной и той же глины, – заявил я.

Овертон задумался на мгновение, а потом ответил:

– Я происхожу из семьи потомственных аристократов. Отец рассказывал, что наши предки были дворянами по рождению еще до Вильгельма Завоевателя, еще до того, как Линкольншир заселили викинги. Править – привилегия, которую мы унаследовали.

– Они стали дворянами исключительно за счет завоеваний. Викинги много отняли у англичан, как и норманны. Большинство семейств разбогатели и возвысились именно таким образом: уж поверь мне, я знаю это, поскольку, будучи юристом, специалистом по собственности, провел много времени, копаясь в деяниях древних.

– Завоевывать земли – благородное дело, сэр.

– Точно так же, несомненно, рассуждали и норманны, когда отбирали их у твоих предков-викингов. А то у тебя могло бы сейчас быть больше владений.

– Я полагаю, теперь уже поздно отвоевывать земли обратно. А жаль, – улыбнулся парень.

Николас начинал мне нравиться: он проявлял признаки ума и при всем своем стремлении к джентльменским условностям сам бросил вызов традициям.

– Что ж, нам еще представится возможность поговорить о землях и о том, кто ими владеет, когда начнется новая судебная сессия, – пообещал я ему. – А сейчас я должен идти домой обедать.

– Есть какой-нибудь прогресс в деле с убийством печатника? – спросил молодой человек.

– Нет. И запомни, – я поднял палец, – об этом никому рассказывать нельзя.

– Слово джентльмена.

– Ладно. – Мои глаза обратились к окну Билкнэпа. – После обеда я полежу часик-другой, мне нужно отдохнуть. А потом вернусь.

Я отправился домой. Когда я шел по дорожке к дому, в дверях появилась Джозефина в новом платье, а рядом с нею – молодой человек в строгом камзоле. Агнесса Броккет придержала дверь, улыбаясь им, а Тимоти стоял возле угла дома, с любопытством поглядывая на парочку. Кавалеру Джозефины было лет двадцать пять. Стройный, темноволосый и довольно симпатичный; должно быть, это и есть тот молодой человек, который за ней ухаживает, догадался я. При моем приближении девушка покраснела, а юноша приподнял шапку и поклонился:

– Я Эдвард Браун, сэр. Служу у вашего коллеги мастера Питера Хеннинга.

– Как же, знаю мастера Хеннинга! Хороший человек, – кивнул я. – Я с прискорбием узнал, что его жена умерла – несколько месяцев назад, верно?

– В декабре, сэр. Мой хозяин очень горевал. Он подумывает бросить работу и уехать домой в Норфолк.

– Надеюсь, он этого не сделает, – рискнула вмешаться моя служанка.

– Спасибо вам, что разрешили Джозефине прогуляться, – любезно сказал Браун.

Я улыбнулся девушке:

– Рад видеть, что она выходит на люди. Куда вы направляетесь?

– Мы собирались в Линкольнс-Инн-филдс.

– Там должно быть чудесно сегодня.

– Смотрите хорошенько за ней ухаживайте, – велела с порога Агнесса.

– Непременно, – заверил ее Эдвард.

Я обернулся к Тимоти:

– Ты хотел поговорить со мной?

– Я… я только хотел сказать, что Бытию нужно еще сена.

– Так принесешь его завтра, – ответила миссис Броккет, – а сейчас можешь быть свободен.

Мальчик тут же умчался. Джозефина и молодой Эдвард посмотрели друг на друга и улыбнулись. Я разрешал Тимоти покупать свежее сено по мере надобности, и, очевидно, он задержался только для того, чтобы поглазеть на Брауна. То, что молодой человек отнесся к этому скорее с юмором, чем с раздражением, было еще одним очком в его пользу.

Мы с Агнессой смотрели, как парочка удаляется по гравиевой дорожке. И тут со стороны Линкольнс-Инн донесся звук – тихий удар колокола. По спине у меня пробежали мурашки. Это был похоронный звон: умер кто-то из членов нашего юридического сообщества, и в данном случае колокол звонил не иначе как по Билкнэпу. Теперь у меня больше не было возможности ни о чем спросить его – даже своей смертью Стивен перехитрил меня.

– Приятно видеть Джозефину счастливой, – заметила миссис Броккет.

Я улыбнулся ей и кивнул:

– Да.

Женщина в нерешительности помолчала и добавила:

– Она немного рассказала мне о своем прошлом… Бедняжка так вам обязана.

Тут у Агнессы за спиной появился Мартин: он, как всегда, медленно вышел из комнат и посмотрел на дорожку, с которой Джозефина и любезнейший Браун выходили на улицу. И то был, прямо скажем, весьма неодобрительный взгляд. Значит, неприязнь девушки к Броккету была взаимной. Я задумался, что за этим кроется, а управляющий резко обратился к жене:

– Какое тебе до них дело? Нечего тут стоять и глазеть. Ты сказала мастеру Шардлейку о госте?

Агнесса приложила руку ко рту:

– Ох, простите…

Муж опередил ее:

– Молодой джентльмен, юрист, приходивший два дня назад, снова нанес вам визит. Он упорно не сообщает своего имени. – Броккет нахмурился, возмущенный столь вопиющим нарушением этикета. – Я сказал ему, что вы ненадолго зайдете домой на обед. Он ждет у вас в кабинете.

– Спасибо, Мартин.

Я поскорее вошел внутрь. В кабинете я увидел стройную фигуру Уильяма Сесила, сидящего в кресле с задумчивым и обеспокоенным лицом. При моем появлении он встал и поклонился.

– Простите, что беспокою вас в воскресенье, сэр, – быстро проговорил он, – но произошли очень серьезные события.

– Касающиеся дела, которое я веду?

– Не напрямую.

– Вы нашли друзей Грининга? Лорд Парр сказал, что вы поговорите с ними.

– Я попытался. Но все они сбежали и давно уже не появляются дома. Исчезли, все трое одновременно. Никто не знает куда, ну просто бесследно испарились. – Молодой человек тяжело вздохнул. – Однако мы должны поговорить об этом подмастерье Элиасе.

– Вы разыскали его?

Сесил набрал в грудь побольше воздуха и в упор посмотрел на меня своими глазами навыкате:

– К сожалению, не живого, а мертвого. Мать Элиаса обнаружила его прошлой ночью в проходе возле их дома, с проломленной головой, в луже собственной крови. – Лицо моего собеседника исказилось судорогой.

– Господи Исусе!

Уильям не отрываясь смотрел на меня:

– Но перед смертью он успел кое-что сказать ей: назвал женское имя.

– Какое?

Я боялся услышать имя королевы, но Сесил сказал:

– Энн Аскью. Он успел выговорить: «Меня убили из-за Энн Аскью».

Глава 14

Мать Элиаса жила в узеньком переулке между Патерностер-роу и собором Святого Павла, огромная тень которого и гигантский шпиль маячили над бедными домишками внизу. Мы с Сесилом сразу направились прямо туда.

По пути он тихо поведал мне, что случилось:

– Лорд Парр попросил меня поговорить с тремя друзьями Грининга. Он рассказал мне о его убийстве и о том, что пока подозреваемых нет, но, поскольку дело деликатное и могут возникнуть некие последствия политического характера, необходимо побеседовать с друзьями печатника. Насколько я понимаю, вам он сообщил больше. – Уильям бросил на меня взгляд, и в его больших глазах сверкнула искорка любопытства.

– Немного больше, – кивнул я и с сочувствием заключил: – У вас, наверное, нынче выдался хлопотливый день.

– Да. Жена расстроилась, что я работаю в воскресенье, но я сказал ей, что этого требует необходимость.

– А вы сами не знали кого-нибудь из друзей Грининга? – спросил я.

– Нет, – ответил мой спутник чуть резковато. – Но один мой друг из нашего прихода знаком с Кёрди, свечником. Похоже, Кёрди может оказаться еретиком: его семья явно издавна принадлежит к лоллардам, как и у Грининга. Не исключено, что он даже анабаптист, хотя это, пожалуй, всего лишь слухи. – Он уставился на меня твердым немигающим взглядом. – Давайте внесем ясность, мастер Шардлейк: я никогда не оправдывал еретиков и не могу питать ничего, кроме отвращения, к этим анабаптистам, которые хотят перевернуть все с ног на голову, толкуя Библию в соответствии с собственными дикими фантазиями. То, что Грининг и его друзья интересовались такими идеями, еще вовсе не означает, что они поддерживали их. Возможно, для них это была лишь игра.

При всей своей молодости Сесил рассуждал как взрослый, опытный мужчина.

– Это верно.

– Все друзья Грининга жили близ Патерностер-роу и собора Святого Павла. Сегодня я вышел из дома рано утром: думал, что это лучшее время, чтобы застать их перед воскресной службой. Изгнанный с родины шотландский проповедник Маккендрик жил в дешевой комнатке, которую снимал у свечника Кёрди, вдовца. Мне удалось выяснить, что Кёрди считали дружелюбным и общительным человеком, он хорошо ладил со своими коллегами по цеху. Маккендрик же, напротив, слыл угрюмым. Однако окружающие старались с ним лишний раз не связываться: он рослый, здоровый, бывший солдат.

– Похоже, эти два друга Грининга – очень разные люди.

– Видимо, сошлись на почве религии. Как бы то ни было, когда я прибыл к Кёрди, там не было ни того ни другого. По словам домохозяйки, оба внезапно исчезли ночью два дня назад, ничего с собой не забрав.

– То есть куда-то сбежали.

– Несомненно. А третий друг Грининга, голландец Вандерстайн, занимается торговлей тканями и является посредником для скупщиков шерсти во Фландрии. У него в Лондоне собственный домик, весьма аккуратный, но, когда я туда пришел, его эконом рассказал ту же историю: хозяин внезапно исчез два дня назад, практически без вещей.

– Может быть, они боялись разделить судьбу Грининга?

– Вполне вероятно. Или, если это протестанты, они могли испугаться внимания со стороны людей епископа Гардинера. В этом случае одному Господу известно, куда они подевались.

Я вспомнил письмо Хью – историю про беженцев, которые прибывают в Нидерланды, спасаясь от преследований. А ведь Вандерстайн был родом из Фландрии.

Сесил же продолжал:

– Тогда я решил зайти к матери Элиаса, узнать, нет ли у нее новостей, или, может быть, он сам объявился. И нашел ее в почти безумном состоянии: стоя на коленях, бедная женщина смывала кровь в проходе между домами.

– Боже милостивый!

– У нее две малолетние дочки, а муж в прошлом году умер от ангины.

– Возможно, поэтому Элиас и поступил на новую работу в том же квартале.

– Возможно. – Уильям глубоко вздохнул. – Мать Элиаса сказала мне, что вчера после полуночи услышала, как сын снаружи зовет на помощь. Она, разумеется, поспешила выйти. – Сесил снова вздохнул и покачал головой. – И увидела, как он умирает. Пусть она сама вам расскажет. Бедняжка притащила тело в дом. Боже, от этого зрелища меня чуть не вывернуло!

– Она уже заявила властям?

– Нет. Из-за того, что Элиас сказал перед смертью.

– Про Энн Аскью?

– Да. – Мой спутник понизил голос: – А теперь тише, посмотрите туда.

Мы шли по Патерностер-роу. По случаю воскресенья все лавки и мастерские были закрыты, однако какой-то человек в черном камзоле медленно двигался по залитой солнцем улице, заглядывая в окна. Сесил сардонически улыбнулся:

– Я знаю его. Это один из шпионов епископа Гардинера. Наверняка высматривает заглавия запрещенных книг или подозрительных посетителей у печатников.

Мы прошли мимо него и, оглянувшись с безопасного расстояния, я спросил Уильяма:

– Вы давно работаете в Ученом совете королевы?

– Всего два года. Лорд Парр был добр ко мне и составил протекцию.

Я подумал, что Сесил, несомненно, очень способный молодой человек. И он явно сочувствует реформаторам.

– А откуда вы приехали в Лондон? – поинтересовался я. – Мне показалось, я уловил у вас легкий линкольнширский акцент. Мой ученик уроженец этого графства.

– Вы угадали. Моя первая жена, как и я, тоже была оттуда. К сожалению, Бог забрал ее к себе во время родов, но оставил мне нашего сына.

Я взглянул на своего спутника. У него было ничем не примечательное лицо, если не считать выразительных глаз навыкате, которые, как я заметил, редко моргали, и этого ряда из трех родинок на щеке. Тем не менее к двадцати пяти годам он уже успел жениться, овдоветь и снова жениться, а также попасть в доверие к высшим лицам королевства. При всей своей заурядной наружности и сдержанных манерах Уильям Сесил явно был человеком незаурядным.

– Нам туда, – вдруг сказал он.

Мы повернули в узкий проход между домами, где от тени собора было еще темнее. В пыли что-то клевали цыплята. Сесил остановился у двери с облупившейся краской. Рядом, перегораживая почти весь проход, стояла повозка, крытая просмоленной парусиной. Мой провожатый тихонько постучал в дверь: два раза быстро и еще один раз после паузы, – очевидно, то был условный сигнал.

Дверь открыла женщина лет сорока с лишним, невысокая и худенькая, в отличие от рослого и сильного Элиаса. На ней было бесформенное серое платье, и она даже не покрыла голову чепцом, а лишь наспех заколола темные волосы на затылке. В ее широко раскрытых глазах плескался даже не страх, а самый настоящий ужас. На манжетах у нее я заметил красные пятна. Она посмотрела на меня, а потом перевела взгляд на Сесила и испуганно спросила:

– Кто это?

– Мастер Шардлейк. Юрист, – ответил Уильям. – Не бойтесь, он, как и я, не преследует людей за их взгляды. Можно войти, любезная миссис Рук?

Беспомощно ссутулившись, хозяйка дома кивнула и отвела нас в бедно обставленную комнату, где за столом сидели две исхудавшие девочки лет восьми и десяти. У младшей, как у матери, было маленькое, птичье личико, а старшая плотно сбитой фигуркой и крупными чертами лица напоминала Элиаса. Обе в страхе уставились на нас. Я заметил на полу ведро и швабру, а рядом – брошенный скомканный передник, весь в красных пятнах.

– Девочки, – ласково проговорила миссис Рук, – поднимитесь в спальню. Но не входите в комнату брата. Обещаете?

– Да, – ответила ее старшая дочь.

Она взяла сестру за руку, и они вместе проскользнули мимо нас вверх по деревянной лестнице. Когда шаги стихли, несчастная мать села.

– Его сестрам не надо этого видеть, – сказала она и добавила прервавшимся голосом: – Я и сама чуть не умерла.

– Девочки знают? – тихим голосом спросил Сесил.

– Они думают, что Элиаса избили, а не убили. Было нелегко удержать их в комнате прошлой ночью, когда я тащила его тело по лестнице. Они высунулись на шум и всё спрашивали, что случилось. – На мгновение миссис Рук положила лоб на дрожащую руку, а потом подняла голову и в отчаянии посмотрела на нас. – Не знаю, что мне теперь делать, джентльмены.

– Мы попытаемся вам помочь, – пообещал Уильям. – А пока не могли бы вы рассказать еще раз о том, что случилось, мастеру Шардлейку?

– Если это не слишком тяжело для вас, – добавил я.

– По сравнению с тем, что я видела, рассказывать гораздо легче, – без всякого выражения произнесла женщина и глубоко вздохнула. – Мой муж умер в прошлом году. Слава богу, Элиас получил работу у мастера Грининга. Но он проводил там слишком много свободного времени, беседуя с хозяином и его друзьями. Кое-что из того, что они обсуждали, – ее глаза заметались между нами, – было очень опасно.

– Например, что вера и Библия – единственные ключи к благодати и что Бог создал всех людей равными. Так, кажется, вы мне говорили? – уточнил молодой человек.

Миссис Рук кивнула:

– Да. Я сердилась на Элиаса, что он рассуждает о таких вещах перед сестрами. Будь жив отец, он поколотил бы его за подобные речи. И все же, – ее голос смягчился, – Элиаса можно понять: мой сын был молод и искренне возмущался, что мир устроен так несправедливо. Элиас был хороший мальчик, он не пил и не транжирил деньги, и мы вчетвером жили на его заработок. – Она провела рукой по волосам. – А теперь я даже и не знаю, что с нами будет… Как кормить дочерей?

– Я посмотрю, что можно для вас сделать, – сказал Сесил.

– Так что случилось прошлой ночью? – чуть погодя спросил я.

Женщина посмотрела на меня:

– Было около десяти, девочки, слава богу, уже легли, и я сама тоже собиралась укладываться. Я беспокоилась, потому что прошлой ночью Элиас не пришел домой. Он был угрюм и неспокоен после убийства бедного мастера Грининга. Потом я услышала снаружи его голос, он кричал: «На помощь! Мама!» – Она безутешно покачала головой. – Я думала, он ходит вокруг дома, проверяя, безопасно ли войти. – Миссис Рук сглотнула. – И сразу открыла дверь. Из прохода между домами выскочили двое. У одного в руках была дубина. Они пробежали мимо меня, мимо повозки на улице и скрылись. Я заглянула в проход. Там лежал мой сын. Его голова… – Она крепко зажмурила глаза. – Там повсюду, повсюду была кровь. Но Элиас был еще жив и схватил меня за руку. И произнес: «Скажи им, скажи моим друзьям, что меня убили из-за Энн Аскью». И умер, – добавила несчастная мать упавшим голосом. – Уж не знаю, как я нашла в себе силы, но я втащила его тело в дом, подняла на второй этаж и положила в его комнату. Знаю, мне следовало пойти к констеблю, но после его слов – когда сын назвал это имя… – Ее голос упал до шепота. – Энн Аскью. Та самая, которую сожгли в пятницу. – Женщина взглянула на нас. – Элиас хотел пойти на казнь, крикнуть что-нибудь несчастным, чтобы поддержать их. Думаю, друзья убедили его, что так он только сам окажется на костре. – В ее глазах вспыхнула злоба. – Он стал бы не первым из молодых подмастерьев, кого сожгли в последние годы!