Текст книги "Стенание"

Глава 17

В тот вечер после ужина я поехал в Баклсбери навестить Гая. Три дня назад мы расстались на нелучшей ноте, и я хотел попытаться наладить с ним отношения, а заодно и спросить насчет Бертано.

Во второй половине дня облака разошлись, и снова сияло солнце, отбрасывая длинные тени на ряд аптекарских лавок. Несмотря на то что Гай был родом из Испании и выучился на врача в великом французском университете в Лувене, его положение иностранца – да еще вдобавок мавра и бывшего монаха – повлекло за собой массу осложнений, и лишь после долгих мытарств Гая наконец-то приняли в Коллегию врачей. До этого он работал аптекарем. Хотя теперь у Малтона была обширная практика и имелся официальный статус английского подданного, так что он вполне мог бы переехать в просторный дом, мой друг тем не менее предпочел остаться здесь – отчасти из-за данного еще в монашестве обета бедности, отчасти потому, что старел и чурался перемен.

Спешившись и привязав Бытия к коновязи у дома, я осознал, что, кроме Гая, все мои друзья и знакомые были либо реформаторами, либо людьми, предпочитавшими держаться подальше от религиозных трений. Но я знал, что в Лондоне немало тех, кто приветствовал бы возвращение Англии в лоно католической церкви, – и что в деревнях таких людей еще больше.

Дверь мне открыл Фрэнсис Сибрант, полный седой шестидесятилетний мужчина, служивший нынче у Гая. Я любил Фрэнсиса: раньше он работал в соседней аптеке, а когда в прошлом году ее пришлось закрыть, перешел к Малтону. Он был благодарен судьбе за то, что в таком возрасте нашел новое пристанище. Будучи человеком веселым и жизнерадостным, Фрэнсис хорошо уравновешивал Гая, которому обычно была присуща некоторая меланхолия.

– Мастер Шардлейк. – Сибрант поклонился мне.

– Добрый вечер, Фрэнсис. Мастер Гай дома?

– У себя в кабинете. Работает со своими книгами, как всегда по вечерам.

Бывший аптекарь провел меня по узкому коридору и тихонько постучал в дверь кабинета.

Малтон сидел за столом и при свете свечи изучал свой любимый трактат Везалия «De humani corporis fabrica»[18]18
  «О строении человеческого тела» (лат.) – учебник по анатомии в семи книгах, написанный нидерландским медиком Андреасом Везалием в 1543 г.


[Закрыть], полный отвратительных, с моей точки зрения, анатомических схем. Гай как раз сравнивал изображение в книге с берцовой костью, которую держал в руке. Он осторожно положил кость и встал:

– Мэтью… Не ожидал.

– Надеюсь, не оторвал тебя от работы, – начал я.

– Нет. Глаза сильно устают. – Мой друг потер переносицу. – Фрэнсис говорит, что мне нужны очки, но я как-то не могу смириться с этой мыслью.

– Извини, мне пришлось срочно покинуть тебя в пятницу. После того как мы… – я замялся, подыскивая подходящую формулировку, – разошлись во мнениях.

Медик грустно улыбнулся:

– Подобные споры раздаются нынче по всей Англии, разве не так?

– Я в тот день был слегка не в себе.

– Понимаю. У тебя все еще усталый вид. Хочешь бокал гипокраса?[19]19
  Гипокрас – популярный в Средние века алкогольный напиток из вина, сильно подслащенного медом или сахаром и приправленного пряностями (корицей, имбирем, гвоздикой).


[Закрыть]

– Было бы неплохо. Я заглянул к тебе после работы.

Гай позвал Фрэнсиса, и тот принес две кружки теплого пряного вина. Я немного посидел, уставившись в свою, и сказал:

– Мой старый враг Стивен Билкнэп умер. Да прорастет трава в его кишках!

Малтон перекрестился:

– Да простит его Бог!

Я грустно улыбнулся:

– Он не хотел Божьего прощения. Я был с ним почти до самого конца, и он сказал, что не верит в загробную жизнь. Представь, Билкнэп завещал все свои деньги на постройку великого мемориала себе любимому в часовне Линкольнс-Инн.

– У него не было семьи?

– И друзей тоже. И Бога.

– Это печально.

– Да. – Я снова посмотрел на свое вино и перешел к делу: – Гай, я хотел проконсультироваться по поводу одного иностранного имени. Сам я знаю только латынь и чуть-чуть французский, а ты у нас известный полиглот. Надеюсь, ты сможешь мне помочь.

– Постараюсь.

– Все это строго конфиденциально.

– Разумеется.

– Это имя всплыло в контексте дела, над которым я сейчас работаю. Дошло до меня через вторые руки. Звучит оно как иностранное, и, может быть, я не так расслышал и произношу неправильно, но я подумал, что, возможно, ты догадаешься о его происхождении.

– Что за имя?

– Джурони Бертано. Может этот человек быть итальянцем?

Врач улыбнулся:

– Да, но только, наверное, не Джурони, а Гуерино.

– Похоже на то.

– Наверное, член какого-нибудь итальянского торгового сообщества, какие есть в Лондоне?

– Может быть. – Я серьезно посмотрел на друга. – Но я не могу обсуждать это дело.

– Понимаю. На твоей работе надо соблюдать конфиденциальность.

Я с несчастным видом кивнул. Мы помолчали, а потом я заговорил снова:

– Знаешь, по пути сюда я подумал, как мало среди моих друзей католиков или традиционалистов. В эти последние годы большинство людей замкнулись в том или другом круге общения, не правда ли? Стараются не выходить за его пределы, часто даже не задумываясь об этом.

– Да, как это ни грустно. Ради собственной безопасности. Признаться, у меня мало пациентов среди радикалов и реформаторов. Моя практика началась с людей, так сказать, моих взглядов, они рекомендовали меня своим друзьям, и так оно до сих пор и продолжается. У тебя, наверное, то же самое.

– Да. Хотя, кстати, я рекомендовал тебя еще одному человеку, которого беспокоит спина. Придворному вышивальщику королевы.

Малтон улыбнулся:

– Значит, он сочувствует реформаторам?

– Понятия не имею. – Я снова взглянул на него. – Скажи, Гай, а ты когда-нибудь колебался, думал, действительно ли твой взгляд на Бога правильный?

– Всю жизнь я был жертвой сомнений, – серьезно ответил врач. – Одно время, как ты знаешь, я даже усомнился в существовании Бога. Но я знаю, что, если в человеческой душе борются вера и сомнение, душа от этого становится сильнее и чище.

– Возможно. Хотя в последние дни во мне больше сомнений, чем веры. – Я в нерешительности помолчал. – Знаешь, я всегда считал фанатиков, непоколебимых в своей религии, самыми опасными из всех. Но совсем недавно я изменил свое мнение: ведь куда опаснее кажутся люди вроде Ризли или Рича – высшие лица при дворе, которые запросто переходят с одной стороны на другую, следуя своим амбициям.

– Во что ты снова впутался, Мэтью? – тихо спросил Гай.

Я ответил с неожиданным пылом:

– В нечто такое, о чем не должен говорить друзьям, чтобы защитить их.

Медик некоторое время молчал, а затем сказал:

– Если я могу тебе помочь, то обращайся в любое время…

– Ты настоящий друг.

«Еще один, кого собственная совесть поставила по другую сторону от Екатерины Парр», – подумал я и, чтобы сменить тему, спросил:

– Интересно, а что ты собираешься узнать по этой старой кости? Наверняка от изучения ее человечеству гораздо больше пользы, чем от того, что делает любой юрист или член Тайного совета.

На следующий день я вышел из дома рано утром, чтобы успеть зайти в контору до того, как отправиться в Уайтхолл. Все трое моих помощников – Барак, Овертон и Скелли – уже были там и вовсю работали. Я подумал, какие они все-таки славные: Джон всегда был трудолюбивым и исполнительным; Николас в последнее время очень неплохо себя проявил; ну а про Джека и говорить нечего. Сейчас Барак с удовольствием руководил молодежью. Когда я вошел, он как раз вручил Николасу кучу бумаг, чтобы тот расставил их на полках.

– И смотри на этот раз не потеряй никакой документ, – весело сказал он.

Я поблагодарил их всех за ранний приход, а потом обратился к Овертону:

– Николас, есть тут одна работенка, которую я бы хотел тебе поручить. – И я дал юноше список, который вчера подготовил для меня Галлим, вместе с обрывком кружева, аккуратно завернутым в бумагу. Я добавил туда из своего кошелька несколько шиллингов, на которых медь уже просвечивала сквозь серебро на носу у короля. – Я хочу, чтобы ты обошел всех вышивальщиков из этого перечня и проверил, не узнает ли кто-то из них свою работу. Вероятно, это кружево изготовил один из них. Скажи, что я консультировался с мастером Галлимом – он один из самых уважаемых членов их гильдии. Но не говори, в чем дело. Сможешь это сделать? Воспользуйся на полную катушку своим джентльменским шармом.

Барак фыркнул:

– Ха! Этот дылда, по-вашему, обладает шармом?

Николас пропустил его слова мимо ушей.

– Несомненно, мастер Шардлейк, – заверил он меня.

– Хорошо бы сегодня утром, – добавил я.

– Отправлюсь прямо сейчас. – Овертон взял кипу документов со своего стола, вернул их обратно Джеку и весело улыбнулся. – Боюсь, придется оставить это вам с Джоном.

На этот раз я взял лодку до пристани Уайтхолла и, когда мы приблизились, надел мантию со значком королевы. Лодочники вовсю выгружали товары для дворца, толкаясь на причале со слугами и посетителями. Стражник, как обычно, проверил, есть ли мое имя в списке, и направил меня в помещение королевской стражи. Я прошел по коридору, примыкающему к кухням, и заметил через открытые двери поваров и поварят, готовивших еду для нескольких сотен человек, имевших право обедать в Большом зале и апартаментах. У людей на кухне не было официальных значков – только дешевая льняная одежда, а сейчас, в июльскую жару, некоторые из них разделись до пояса. Я прошел мимо, пересек Большой зал под великолепной крышей на балках, а оттуда вышел во двор. Сегодня был день раздачи милостыни, и чиновники из соответствующей службы стояли у главных ворот, протягивая пакеты с едой толпящимся рядом нищим, за которыми внимательно наблюдала стража. Остатки каждого дворцового обеда, содержащего больше яств, чем можно съесть, обычно ежедневно распределяли по больницам и благотворительным учреждениям, но дважды в неделю их раздавали у ворот в знак королевской щедрости.

Большинство людей во дворе не обращали внимания на эту сцену, занимаясь своими обычными делами, но я увидел, что двое мужчин наблюдали за происходящим. Я узнал обоих: они присутствовали на сожжении на Смитфилдской площади. Один, в шелковой сутане и коричневой меховой накидке, был епископом Стивеном Гардинером. Вблизи его суровое лицо с густыми сдвинутыми бровями, круглым, как луковица, носом и широкими губами выглядело поистине грозным. Рядом с ним стоял Уильям Пейджет, личный секретарь короля. Как обычно, на нем были шапка и коричневый камзол с длинным горностаевым воротником. Он нежно, как любимую кошку, поглаживал своей квадратной ладонью густой белоснежный мех с черными крапинками.

Я услышал, как Гардинер произнес:

– Посмотрите на ту женщину, которая бесстыдно проталкивается мимо мужчин, протягивая свои лапы за едой. Неужели недавнее зрелище на Смитфилде не показало горожанам, что женщины должны знать свое место?

– Если надо, мы повторим урок, – ответил Пейджет.

Они даже не пытались приглушить голоса, вполне довольные тем, что их слышат. Стивен продолжал хмуриться на толпу нищих, и его сердитый взгляд словно бы показывал, как этот Божий человек обращает свое лицо к миру. Впрочем, Уильям не проявлял особого интереса к зрелищу. Проходя у них за спинами, я услышал, как он сказал:

– Томас Сеймур вернулся с войны.

– Этот человек слишком много о себе мнит, – презрительно хмыкнул Гардинер.

Пейджет улыбнулся, показав тонкую полоску белых зубов в густой бороде.

– Он плохо кончит, так ничего и не добившись.

Я пошел дальше, вспомнив, как фрейлины обсуждали Томаса Сеймура в покоях королевы. Он был братом видного реформатора и советника лорда Хартфорда, и Екатерина Парр после смерти второго супруга вышла бы за него замуж, если бы не вмешался король. Я знал, что с тех пор королева и Сеймур осмотрительно держались подальше друг от друга и Томас часто выполнял военные миссии на море или отправлялся с дипломатическими поручениями. Раньше я имел с ним дела, не очень приятные. Пейджет был прав: это глупый и опасный человек, протеже своего амбициозного брата. Интересно, какие чувства вызвало у королевы его возвращение?

Я снова прошел в помещение стражи, поднялся по лестнице и вошел в приемную. Окружающее великолепие по-прежнему изумляло. Витиеватость, яркие цвета и разнообразие украшений опять поразили меня: взгляд то и дело задерживался на каком-нибудь узоре на колонне, захваченный замысловатой деталью превосходно изображенных листьев лозы, и тут же переключался на какой-нибудь кричащий красками гобелен со сценой из античной истории. Меня и на этот раз заинтересовал портрет королевской семьи, на котором была изображена леди Мария, а за спиной у нее – дурочка Джейн. Я прошел мимо, не привлекая к себе внимания, – несомненно, горбатый юрист из Ученого совета королевы намерен обсудить какие-нибудь вопросы, связанные с землевладением.

Найдя мое имя в списке, стражник пропустил меня в личные покои ее величества. Там, у окна, как и в прошлый раз, сидела за шитьем стайка фрейлин. И снова леди Хартфорд, жена Эдуарда Сеймура, бросила на меня высокомерный взгляд. Спаниель герцогини Саффолк, увидев меня, тявкнул, и хозяйка пожурила его:

– Не шуми, глупый Гардинер! Это опять пришел тот странный законник.

Открылась внутренняя дверь, и лорд Парр поманил меня в следующую комнату.

Королева снова сидела в своем обитом малиновым бархатом кресле под балдахином, а ее дядя подошел и встал рядом. На этот раз на ней было платье цвета королевского пурпура с глубоким вырезом, а переднюю часть корсажа украшали сотни крошечных тюдоровских роз. Она смеялась над кривляньями дурочки Джейн, сегодня одетой в белое и неуклюже исполнявшей перед нею танец, размахивая белой палочкой. Я переглянулся с лордом Парром. Джейн не обращала на нас внимания, продолжая свои па и дрыгая ногами. Меня удивило, что неглупые взрослые люди – не говоря уже о том, что это были высшие лица государства, – могут смеяться над такой глупостью, но потом до меня дошло, что среди вечных формальностей и церемоний двора, непрестанной необходимости выбирать слова и следить за каждым своим жестом выходки шутов могут принести некоторое облегчение.

Екатерина посмотрела на нас и кивнула дурочке:

– Джейн, хватит пока, моя дорогая. У меня дела с моим дядей и этим джентльменом.

– Этим джентльменом, – передразнила ее шутиха, отвесив мне преувеличенно почтительный поклон. – Этот горбатый джентльмен напугал меня, он хотел отобрать Утю.

Я промолчал, зная привилегии шута – безнаказанно оскорблять и дразнить других. Тем не менее королева нахмурилась:

– Прекрати, Джейн.

– А можно я закончу танец? – надула губы маленькая женщина. – Еще одну минутку, прошу вас, ваше величество!

– Хорошо, но только минутку, – нетерпеливо ответила королева.

Дурочка Джейн продолжила танцевать, а потом с гимнастической ловкостью наклонилась и выполнила стойку на руках. Ее платье задралось, открыв льняное белье и маленькие жирные икры. Я нахмурился. Определенно, она зашла слишком далеко.

Я заметил, что через внутреннюю дверь вошел кто-то еще, и, обернувшись, оказался лицом к лицу с роскошно наряженной леди Елизаветой, второй дочерью Генриха. Лорд Парр низко поклонился ей, и я последовал его примеру. Я видел Елизавету год назад вместе с королевой, с которой она была очень близка. С тех пор девочка подросла: теперь ей было почти тринадцать лет. Юная принцесса вытянулась, и под корсажем ее платья вырисовывались очертания расцветающей груди. Она была облачена в роскошное платье – малиновое, разукрашенное цветами. Его передняя часть и отвороты рукавов были расшиты белым и золотым, а золотисто-каштановые волосы девочки покрывал усыпанный самоцветами арселе.

Вытянутое умное лицо Елизаветы тоже повзрослело. Несмотря на сильную бледность, я увидел в чертах сходство с ее опозоренной, давно умершей матерью Анной Болейн. У нее также появилась взрослая осанка, а подростковая нескладность исчезла. Елизавета взирала на выходки Джейн с высокомерным неодобрением.

Королева как будто удивилась появлению падчерицы:

– Моя дорогая, а я думала, что ты все еще с мастером Скротсом.

Принцесса повернулась к мачехе и обиженно ответила:

– Я простояла неподвижно несколько часов подряд. И решила сделать перерыв, чтобы отдохнуть. Неужели он никогда не закончит эту картину? Кэт Эшли, которая меня сопровождала, заснула!

– Очень важно, чтобы у тебя был свой собственный портрет, девочка, – ласково промолвила Екатерина. – Это поможет укрепить твое положение, как мы уже говорили.

Джейн села на пол, надув губы, явно недовольная, что леди Елизавета отвлекла внимание на себя. Та взглянула на нее и снова повернулась к королеве:

– Вы не попросите дурочку Джейн уйти? Она ведет себя непристойно, выставляя таким образом свой толстый зад на всеобщее обозрение.

Шутиха, вспыхнув, обратилась к королеве тоном оскорбленной невинности:

– Ваше величество, как вы позволяете юной леди так говорить обо мне? Я просто стараюсь развеселить вас!

Лицо девочки потемнело.

– Черт возьми! – воскликнула она с неожиданной вспыльчивостью. – Меня ты не веселишь! Убирайся!

– Уйди, Джейн, – поспешно сказала королева.

Дурочка встревоженно посмотрела на нее, а потом взяла свою палочку и без лишних слов удалилась.

Гнев покинул лицо леди Елизаветы, и она улыбнулась Уильяму Парру.

– Мой добрый лорд, как приятно вас видеть! – воскликнула она и взглянула на меня. Глаза ее на мгновение выдали недоумение, но потом лицо принцессы разгладилось. – Этого джентльмена я тоже знаю. Да, мастер Шардлейк, мы с вами когда-то имели весьма увлекательную беседу о законах. Я потом долго над ней размышляла.

– Я очень рад, что она вызвала у вас интерес, миледи, хотя и удивлен, что вы это помните, – ответил я.

– Бог благословил меня хорошей памятью. – Королевская дочь самодовольно улыбнулась.

Если телом она была сейчас наполовину взрослой женщиной, то умом и манерами уже превзошла половину. И все же ее необыкновенно длинные пальцы нервно теребили жемчужную нить на поясе.

Елизавета села и продолжила:

– Вы говорили мне, что адвокаты, выступая на стороне даже нехороших, отвратительных клиентов, обязаны отыскать, что есть справедливого в их деле, и представить сие суду.

– Да, действительно, – согласился я.

– И в этом заключается их добродетель – служить справедливости.

– Да, миледи.

Тут мне вдруг вспомнилось дело миссис Слэннинг. Экспертиза стенной росписи должна была состояться завтра. Можно ли тут вообще говорить о справедливости?

– Но мне кажется, – сказала леди Елизавета, – что для того, чтобы это было так, в деле должно быть хоть что-то добродетельное. А ведь так бывает не всегда, верно?

– Да, миледи, вы абсолютно правы.

«Вот, например, в деле о завещании миссис Коттерстоук, – подумал я, – никакой добродетелью даже и не пахнет, с обеих сторон есть одна только злоба». При всей своей молодости моя собеседница ухватила главное.

– Елизавета, – ласково проговорила королева, – может быть, ты все-таки вернешься к мастеру Скротсу? Ты же знаешь, что портрет почти готов, потерпи еще немного. А мне здесь нужно кое-чем заняться. Приходи через час, если захочешь.

Принцесса с милой улыбкой дружелюбно посмотрела на мачеху:

– Хорошо. Прошу прощения, что накричала на дурочку Джейн, но, боюсь, в отличие от вас и сестры, я не нахожу ее забавной. – Она коротко кивнула мне и дяде королевы. – Мастер Шардлейк. Милорд Парр.

Мы снова поклонились, и она вышла. Екатерина на секунду закрыла глаза.

– Прошу прощения за эту сцену. Оказывается, я не могу распоряжаться даже у себя в личных покоях, – вздохнула она, и я заметил на ее лице напряжение и неловкость.

Лорд Парр обратился к племяннице:

– Я говорил тебе, что мастер Шардлейк сказал о шутихе. О том, что в тот вечер она была в твоей спальне, и о ее близости к леди Марии.

Королева решительно покачала головой:

– Нет. Дурочка Джейн ничего не знала о моей книге, и у нее просто-напросто не хватило бы сообразительности украсть рукопись.

– Зато у леди Марии хватило бы.

– Никогда бы она не стала этого делать! Мария мне друг. – Ее величество печально нахмурилась. – Или, по крайней мере, не враг. Ссора из-за ее матери, Екатерины Арагонской, давно в прошлом.

– Что ж, скоро мы получим ответы на некоторые вопросы. – Уильям Парр улыбнулся мне, потирая свои худые руки. – Начальник охраны поговорил со стражником, который стоял у апартаментов королевы в тот вечер, когда пропала книга. И заметьте, это был не Захария Годжер, с которым столкнулась Мэри Оделл, сочтя его поведение странным. Девятого числа была не его смена. Это совершенно другой человек – Майкл Лиман. Начальник стражи поместил Годжера под надзор, хотя, по моему указанию, пока не задавал ему вопросов. А Лимана он должен задержать, когда тот придет на дежурство сегодня утром. Мы говорили с ним в шесть, так что и второй подозреваемый должен уже быть арестован. Я попросил задержать обоих, чтобы вы их допросили. – Лорд Уильям победоносно улыбнулся. – Мне кажется, скоро мы узнаем истину.

– Надеюсь, – произнесла его племянница, впрочем с сомнением в голосе.

Парр в нетерпении нахмурил брови, а королева обратилась ко мне:

– Но сначала, мастер Шардлейк, давайте обсудим другие моменты. Дядя вкратце рассказал мне о положении дел, но я бы хотела услышать все из первых рук, то есть от вас.

– Говорите только самую суть, – тихо пробормотал лорд Уильям.

Я сжато изложил все, что случилось после нашей прошлой встречи: сообщил Екатерине об убийстве Элиаса, исчезновении троих друзей Грининга, странных последних словах Билкнэпа и своих собственных подозрениях относительно столяра и замочных дел мастера Барвика. Также я добавил, что фамилия Бертано – итальянская, и предложил навести справки среди итальянских купцов, которых немало в городе.

– Я займусь этим, – заявил старый лорд. – Но надо действовать осторожно. Впрочем, сначала давайте посмотрим, что скажут стражники. И если после допроса по-прежнему останутся подозрения относительно участия в этом деле Барвика, я отправлюсь с вами в замок Бэйнардс и поговорю с ним сам.

– Но, лорд Парр, мне казалось, вы хотели свести свое участие в расследовании к минимуму, – напомнил я ему.

– Да. Однако эти люди принадлежат к штату придворных, они отвечают передо мной и потому боятся меня. – Старик с усилием улыбнулся. – А что касается порта, то Сесил уговорил одного человека на таможне, чтобы тот сообщил нам, если вдруг кто-то из тех троих попытается уплыть из Англии на корабле. Все товары и люди, прибывающие в страну или же отправляющиеся из нее, должны пройти через таможню. Сесил также нашел портового рабочего, который будет следить за всем, что происходит на причалах. Ему обещана кругленькая сумма золотом, если похитителей перстня с драгоценным камнем схватят. – Он криво усмехнулся.

– А этот бедный юноша-подмастерье, – вздохнула королева. – Никак не могу понять, почему он сказал, что его убили из-за Энн Аскью. Я разузнала: они никогда не встречались. – Она грустно посмотрела на своего дядю. – По крайней мере здесь я проявила должную осторожность.

Лорд Парр кивнул:

– А я поговорю со своим старым другом сэром Эдмундом Уолсингемом. Завтра собираюсь в Тауэр. Чтобы оправдать свой визит, я придумал благовидный предлог: якобы у меня возникло одно дело, касающееся двора. – Он повернулся ко мне. – Вы тоже пойдете со мной. Посмотрим, что удастся раскопать насчет того, каким образом слухи о пытках миссис Аскью просочились наружу. Но сначала – стражники.

Однако Екатерине, похоже, не хотелось меня отпускать.

– А этот Билкнэп, – спросила она, – каких религиозных воззрений он придерживался?

– Никаких, – ответил я. – Но он имел связи с Ричардом Ричем.

– Эти его странные слова… Это звучало как предупреждение или как угроза?

– Ни то ни другое, ваше величество. Просто последнее злорадство, надежда увидеть меня обвиненным в ереси – и вас тоже.

– Несомненно, так оно и было, – поддержал меня лорд Парр.

– Билкнэп никак не мог иметь отношения к краже рукописи. Он уже много недель лежал больной у себя в комнате, – добавил я.

– Тогда забудьте о нем, – твердо сказал лорд Уильям и повернулся к королеве. Екатерина тяжело сглотнула, ухватившись за подлокотники кресла, и дядя успокаивающе положил ладонь ей на руку. – А теперь, – объявил он, глядя на меня, – вас ждет начальник стражи мастер Митчелл. Допросите обоих арестованных. Разумеется, каждого по отдельности.