Текст книги "Ведомый любовью. Воспоминания Винобы Бхаве"

В Вай я основал студенческий клуб «Видьяртхи Мандал», и пятнадцать юношей помогали мне молоть зерно, чтобы заработать денег на обустройство читальной комнаты. Мы брали с людей всего лишь одну пайсу за помол двух сир зерна, и заработанные таким образом деньги шли на читальный зал. Все мои пятнадцать волонтеров были мальчиками-брахманами из старших классов. Некоторые из них были очень богатыми. Вай был старобытным местом, и люди думали, что мы глупцы, но, как бы то ни было, мы продолжали работу в течение двух месяцев, и благодаря этому читальный зал обзавелся примерно четырьмя сотнями книг.

В течение этого года я также прошёл около четырех сотен миль, посетив четыре или пять округов Махараштры с целью углубления своих знаний. Я видел несколько прославленных в истории крепостей, таких как Райгхар, Синхагад и Тарагарх. Еще я посещал места, которые были связаны со святыми. Я смешивался с толпой и наблюдал за происходящим. Я был особенно заинтересован в некоторых драгоценных источниках знания, которые были сокрыты в домах людей, – в старых книгах, манускриптах и так далее. Я наслаждался историческими исследованиями и особенно – изучением документальных источников духовного содержания. Я обладал огромным преимуществом, когда был относительно неизвестным. Я мог делать то, что описывает Тукарам: «войти в сердце человека, с покорным благоговением коснуться его стоп и получить его утаённое сокровище». В наши дни у меня нет ни единого шанса склониться и коснуться чьих-то стоп!

Во время этого путешествия по Махараштре я часто проводил беседы на тему «Гиты». Нельзя сказать, что я обладал каким-либо настоящим жизненным опытом; мне было лишь двадцать три, и лишь Господь Кришна знает, насколько я продвинулся в своем понимании. Но я изливал свои чувства, полностью погружаясь в процесс, как если бы это было некой повторяемой молитвой. Как капля за каплей вода стекает на шивалингам[45]45
  Шивалингам – это камень цилиндрической формы, используемый в богослужении как символ Шивы. Так как считается, что Шива принял на свою голову воды Ганги, вода капает на лингам из подвешенного над ним сосуда, в котором проделывают отверстие.


[Закрыть], так мысли раз за разом оставляют свой след в сердце. В таком духе я проводил свои беседы. Они были выражением моей внутренней приверженности «Гите».

Я никогда не оставался в какой-либо деревне более, чем на три дня. В первый день я знакомился с людьми и местом, затем в девять вечера проводил свою беседу. Если интерес был, я оставался еще на два дня. Обычно получалось так, что в первый вечер собиралось шестнадцать-двадцать мужчин и женщин, но я обращался к ним, как если бы их была тысяча. На следующий день количество пришедших росло: приходило две или три сотни.

Случилось так, что Шанкарачарья из Санкешвар-матха посетил одну деревню в то же время, что и я. Обычно он выступал с речью по утрам. Услышав, что здесь находится молодой садху, чьи беседы пользуются большой любовью, он дал понять, что хотел бы встретиться со мной. В тот день я был так занят, что не смог прийти. Затем я получил от него письмо и пошёл, чтобы склониться перед ним. «Я очень рад вас видеть, – сказал он. – Если телёнок не пришел бы к корове, корове самой пришлось бы пойти к теленку!» Мои глаза переполнились слезами. Я до сих пор помню эти его слова. Они покорили моё сердце. Он спросил, читал ли я комментарии Шанкарачарьи. Я сказал ему, что читал комментарий к «Гите» и сейчас изучаю комментарий к «Брахма-сутрам». Это очень его обрадовало.

В деревне Тасгаон мне пришлось остаться на неделю. Я не мог передвигаться из-за нарыва на ноге. В первый день, пока его еще нельзя было вскрыть, он непрерывно болел. В течение тех семи дней, чтобы провести беседу, я садился на повозку. И я с интересом отметил, что как только собиралась толпа и я начинал говорить, я больше не чувствовал боли, и снова начинал ощущать ее, только когда люди расходились по домам в конце беседы. В течение этой вынужденной семидневной остановки я проводил время за чтением и закончил изучение комментария Шанкарачарьи к «Брахма-сутрам».

В каждой деревне я общался с молодёжью и приглашал их на прогулки. Я выходил очень рано, как только совершал омовение. Если у меня была компания, как обычно и случалось, происходили активные дискуссии. Иногда я был в одиночестве: это время я проводил в своих собственных размышлениях и возвращался в одиннадцать-двенадцать часов. Таким образом, дни проходили приятно. Я также старался предать гласности правила ашрама Сатьяграха – и словами, и своим поведением. И днем и ночью, даже во сне, одна молитва всегда была со мной: «Пусть Господь примет моё служение. Пусть моё тело будет инструментом Его Воли».

Я сказал Бапу, что вернусь через год, и я вернулся в ашрам ровно через год с того дня, как я его оставил.

Бапу: постоянное присутствие

Бапу любил меня и очень мне доверял, а я со своей стороны положил к его стопам всю свою жизнь. Пока он был жив, я просто продолжал свою работу, ни о чём не беспокоясь. Однако теперь гадаю, что если бы я покинул ашрам и присоединился к его внешней работе несколькими годами ранее?

Быть может, я мог бы удостоиться чести положить свою жизнь за нашу цель раньше, чем он, пусть я, вероятно, и не смог бы погасить то пламя, которое его поглотило. После того как он был застрелен, у меня было чувство, что, как минимум, – если бы после освобождения из тюрьмы в 1945 году я присоединился к Бапу в его работе в более широком масштабе, – смог бы, вероятно, заслонить его и принять на себя то роковое для него нападение.

Но, по воле Господа, все идет своим чередом. Гандиджи был убит человеком с неуравновешенной психикой, а я получил горестные вести двумя часами позднее в Павнаре. Сначала, в течение дня или двух, я оставался спокоен. По натуре до меня медленно доходит удар, даже удар такой силы. Он дошёл до моего сознания двумя-тремя днями позже – и сломил меня. Моей обязанностью было выступать ежедневно на вечерней молитве в Севаграме, и, пока я говорил, слёзы переполнили мои глаза. «Что, Виноба, – сказал один из присутствующих, – ты тоже плачешь?» «Да, брат, – ответил я. – Благодарю Господа за то, что даже мне он подарил сердце».

Однако это не смерть Бапу вызвала мои слёзы. Я считаю, что он умер так, как надлежит умереть великому человеку. Я был расстроен потому, что не мог помешать тому, что мои братья уверуют в кровопролитие. Когда я услышал о смерти Бапу, моей незамедлительной реакцией было: теперь он стал бессмертным. И время лишь укрепило это убеждение. Когда Бапу был во плоти, требовалось время, чтобы пойти встретиться с ним. Теперь это не занимает времени вовсе. Всё, что мне нужно сделать, – это закрыть глаза, и я с ним. Когда он был жив, я погрузился в его работу и приходил поговорить с ним лишь время от времени. Теперь я говорю с ним всё время и чувствую его присутствие рядом со мной.

Есть мудрецы, которые прилагают усилия от рождения к рождению, – писал Тулсидас[46]46
  Тулсидас (прибл. 1532–1623) – крупнейший поэт-святой рамаитского бхакти. Главное сочинение поэта – эпическая поэма «Рамачаритаманаса» («Священное озеро деяний Рамы»), излагающая «Рамаяну» Вальмики в духе рамаитского бхакти, с чем связаны изменения в сюжетной канве и ценностной ориентации классического эпоса.


[Закрыть], – но в момент смерти они не памятуют имя Рамы. Это не про Гандиджи; его последние слова были: «О, Рама!» Ни один преданный не смог бы сделать большего. Часть его праха была погружена в реку Дхам в Павнаре. В тот день я стоял на берегу Дхама, и это было как будто я был свидетелем зарождения новой жизни. То, что я чувствовал, вслух читая «Иша-упанишаду», нельзя передать словами. Мудрые говорят нам о необъятном размахе души, и мы с благоговением принимаем это учение, но лишь в тот день реальность этого дошла до моего сознания. Пока Великая Душа находится в теле, ее сила ограничена, но когда она освобождается, ее могущество не знает предела.

7
Священная миссия (Апрель 1921 – февраль 1951)

По той или иной причине все наши друзья были заняты политической работой. Даже те, кто имел тягу к конструктивной работе, были пойманы этим политическим течением. Держаться от него подальше, сохраняя широту взглядов, – это поистине разновидность йоги[47]47
  Практика, целью которой является единение с Богом.


[Закрыть], и, по милости Божьей, у меня это получилось. В течение тридцати лет я продолжал свою работу, наблюдая за миром, но держась в стороне, что бы в нем ни происходило. Благодаря опыту этой работы и беспристрастному наблюдению, я смог осмыслить некоторые вещи так, как не было возможности их осмыслить у тех, кого унесло этим течением.

Основополагающие принципы

В течение тридцати лет, с 1921 по 1951 годы, за исключением моего неизбежного пребывания в тюрьме, я проводил всё свое время за образовательной и конструктивной работой, а также я много думал о принципах, на которые она должна опираться. Я занимался обучением, учился сам, размышлял и так далее, но я почти не принимал участия в политическом движении как таковом, за исключением «Флаг Сатьяграхи», «Индивидуальной Сатьяграхи» и «Движения 1942 года», что было моим долгом. Не считая этого, все эти тридцать лет я провел на одном месте. Я поддерживал связь с событиями во внешнем мире, но моё собственное время было посвящено попыткам выяснить, как далеко может пойти моя работа в духе «Гиты» – в духе «недеяния в действии».

Я приступил к этой задаче с такой целеустремлённостью, что это стало чем-то в высшей степени личным. Однако я знал, что «целеустремленный» не должно значить «ограниченный» и что нужно сохранять широту взглядов. Поэтому, в то время как я работал в ашраме, уделяя время служению в деревнях и обучению учеников, я также следил за различными движениями, которые развивались в мире. Я изучал их извне, не принимая никакого участия. Фактически я находился в позиции зрителя, который может лучше видеть, что происходит в игре, нежели ее участники. Если к Бапу в Севаграм приходил какой-нибудь лидер или мыслитель, он направлял его ко мне. Не в моих привычках было навязывать свои идеи другим, но происходил полезный обмен точками зрения, и таким образом, несмотря на то что я оставался на одном месте, мне представлялись хорошие возможности узнать, что происходит вокруг, и поразмышлять над этим.

На те тридцать лет моей жизни огромное влияние оказала моя вера в силу медитации. Я всё время был на одном месте: словно моллюск, я прилип к Парамдхам ашраму и реке Дхам. После удручающих происшествий в Махараштре, которые последовали за гибелью Гандиджи, Сейн Гуруджи[48]48
  Широко известный святой, который был государственным служащим.


[Закрыть] пришёл в сильное смятение и предпринял 21-дневную голодовку. Он послал мне письмо. «Виноба, – писал он, – не мог бы ты приехать в Махараштру? Ты здесь очень нужен». Я отвечал: «У меня на ногах колёсики, и время от времени я чувствую желание путешествовать, но не сейчас. Когда время придёт, никто в целом мире не сможет меня остановить. (Конечно, возможно, Бог остановит меня, забрав у меня способность передвигаться, но это другое дело.) И пока моё время не придёт, никто в мире не способен заставить меня подняться и сдвинуться с места». Этот мой ответ показывает, с каким упрямством и с какой своенравностью я держался за свою работу.

Тем не менее критерием всей моей конструктивной работы было ее содействие Самореализации. Я сделал всё, что мог, чтобы взрастить в окружающих меня людях дух доброй воли и подготовить хороших работников. Правительство, как и мы, заинтересовано в конструктивной работе. Правительство от неё только приобретёт, и люди, без сомнения, получат от неё какую-то пользу. Но эта польза и революция ценностей – не одно и то же.

Разумеется, они были бы тем же, если бы мы измеряли «преимущества» применительно к вечности; в противном случае такие временные, мирские выгоды и изменение ценностей – совершенное разное.

Изменение ценностей – это то, что мы называем мирной революцией. Революция – это не просто любое изменение; настоящая революция означает фундаментальное изменение, изменение ценностей, и такое изменение может произойти только мирным путем, поскольку оно происходит в сфере мысли. Этот принцип был основой всего моего мировоззрения, и я проводил свои эксперименты, исходя из этого.

Я считаю себя рабочим, и поэтому я провел тридцать два года жизни, лучшие ее годы, занимаясь физическим трудом. Я занимался разной работой, в том числе той, без которой человечество не может обойтись, но на которую в Индии смотрят как на недостойную и низкую: уборка человеческих экскрементов, ткачество, столярные работы, сельскохозяйственный труд и так далее. Если бы Гандиджи был жив, я бы никогда не перестал заниматься такой работой; люди бы видели меня полностью погруженным в работу подобного рода. Я занимаюсь физическим трудом по собственному желанию, хотя я был рожден «брахманом», что означает – тот, кто утвердился в Брахмане, Всевышнем, и следует правилу отказа от имущества. Я не могу отказаться от веры в Брахмана, поэтому все, что я делаю, имеет одну главную цель – более глубокую и обширную реализацию истинного Я.

По горячей просьбе Джамналалджи Баджаджа, Бапу решил открыть представительство ашрама Сатьяграха в Вардхе и отдал мне распоряжение взять за него ответственность. Поэтому 8 апреля 1921 года я, вместе с одним приятелем-рабочим и четырьмя учениками, начал там свою работу.

Прядение как служение Господу

После того как я присоединился к Гандиджи в 1916 году, я пробовал разные виды работы, и я был одним из первых, кто, по просьбе Гандиджи, научился ткать. Для начала я выткал нивар[49]49
  Широкая лента из прочного материала, которую натягивают на каркас кровати, чтобы получился матрас. Он выходит жестким, но на нем не жарко спать.


[Закрыть], и я работал над ним очень усердно, так как, чтобы заработать себе на пропитание, нужно было ткать двадцать пять ярдов ежедневно. Но, как бы усердно я ни работал, я не мог выткать двадцать пять ярдов за восемь часов. В итоге у меня получилось делать двадцать пять ярдов за десять часов; это означало по-настоящему тяжелый труд до половины десятого вечера.

В ту пору, в 1916 году, вся пряжа изготавливалась на фабриках. Затем нам стало ясно, что фабричная пряжа не принесет Индии никакой особой пользы. Поэтому понемногу наше внимание стало обращаться к прялке. Мы принялись прясть, а после этого последовали ческа хлопка и чесание волокон. Я начал пробовать усовершенствованные методы для всех этих процессов. Я часами прял и ткал, уделяя внимание каждому этапу работы и экспериментируя с ними. Затем я начал подсчитывать, сколько должны платить за прядение, и, чтобы прийти к достойной оплате труда, я начал прясть четыре мотка пряжи в день. Я прял час за часом и жил на то, что зарабатывал. Этот эксперимент продолжался без перерыва целый год.

Когда я только приступил к этой священной задаче, мне требовалось восемь с половиной или девять часов, чтобы выпрясть четыре мотка пряжи. Я пробовал прясть в разных позах: я прял стоя в течение двух или двух с половиной часов, а затем сидя на земле; иногда используя правую руку, а иногда левую. К этим четырем возможным позам можно было бы добавить пятую: сидя на лавке, в то время как ноги стоят на земле. Часть времени я учил во время прядения, остальное время я сохранял молчание. Когда я вытягивал пряжу, я напевал заключительные слова Гаятри-мантры, а когда накручивал нить на веретено, напевал вступительную строку. Всё это неимоверно упростило мою задачу, и мне казалось, что это вовсе и не труд – производить четыре мотка пряжи в день. Моей ежедневной практикой было прясть около девяти часов, в течение двух из которых я также учил. Так что однажды у меня вместо 24 часов в сутках получилось 26. Я старался уделять четыре-пять часов другим вещам, таким как корреспонденция, в то время как десять часов шли на заботу о нуждах тела, включая сон.

Каждую ночь я спал в ашраме Канья, а день проводил в Налвади, возвращаясь в ашрам в шесть вечера. Там я вел беседы с Бапу, Балькобой, Бабаджи (Могхе)[50]50
  Друг детства Винобы и его коллега по работе на протяжении всей жизни. Умер в 1976 году.


[Закрыть], Шиваджи и другими; затем приходило время вечерней молитвы, снова прядение, а затем сон. После ранней утренней молитвы я давал уроки по упанишадам девочкам и мальчикам из ашрама, а также некоторым учителям. По завершении урока я отправлялся в Налвади и был там к шести утра.

1 сентября 1935 года я начал новую практику, хотя в действительности она была не по-настоящему новой, она лишь вырисовалась более отчетливо. Все мои упражнения в прядении были задуманы, чтобы показать, что человек может зарабатывать на жизнь прядением, при условии, что он получает зарплату, которую я рассчитал, и цены на рынке остаются стабильными. Опираясь на это, я заключил, что человек может прожить на шесть рупий в месяц. Рацион включал в себя пятьдесят тол молока, тридцать тол овощей, пятнадцать-двадцать – пшеницы, четыре – масла, и немного мёда, нерафинированного сахара или фруктов.

Правило, согласно которому прядильщик должен быть способен заработать на жизнь своим трудом, действовало всегда, с первых лет в Вардхе (1922–1923). Новая практика, которую мы начали в Налвади в 1935 году, заключалась в том, что каждый день в четыре часа мы подсчитывали, сколько работы было сделано. Если получалось, что к шести часам (после восьми часов работы) прядильщики шли на полную дневную норму, тогда готовили ужин. В противном случае рабочие должны были решить – воздержаться от ужина или работать сверх положенного времени и получить полную оплату. Порой, когда заработок падал, порции становились меньше. Мои ученики были довольно молодыми ребятами, но они воодушевленно работали вместе со мной в меру своих сил.

«Чаркха сангх» (Всеиндийская ассоциация прядильщиков) имела установленные зарплаты, которые составляли пять рупий в месяц за четыре мотка в день, или, иными словами, за работу по девять часов ежедневно. По моему мнению, прядильщик должен был получать не менее четырех анна (четверть рупии) за дневную норму. Бапу хотел, чтобы это были восемь рупий. Но из-за этого бы поднялась цена на кхади, а аристократия не была готова платить по такому высокому курсу. Что можно было сделать? Единственным выходом было кому-то вроде меня опытным путем выяснить, как прожить на заработную плату прядильщика.

Вскоре Бапу услышал о моём эксперименте. В то время он жил в Севаграме, но его оповещали обо всём, что происходило. Когда мы встретились в следующий раз, он расспросил меня о подробностях. «Сколько ты зарабатываешь в день, – осведомился он, – если считать по курсу „Чаркха Сангха“?» «Две анна или две с четвертью», – сказал я. «А сколько, по твоим подсчётам, тебе необходимо?» «Восемь анна», – ответил я. «Так это значит, – заметил он, – что даже хороший работник, трудящийся целый день, не может обеспечить себе прожиточный минимум!» В его словах была нескрываемая душевная боль. В конце концов, благодаря его стараниям, «Чаркха Сангх» принял закон о прожиточном минимуме, хотя на деле мы всё ещё далеки от достижения этого.

Виноба с соратниками за прядением

Споры о заработной плате продолжались ещё два или три года. Первый шаг совершил «Чаркха Сангх» в Махараштре, и так как никаких неблагоприятных последствий не было, это придало им смелости сделать второй шаг, повысив заработные платы вдвое. Обыкновенный прядильщик мог заработать четыре анна за восемь часов работы, в то время как хороший прядильщик мог заработать шесть анна. Некоторые особенно искусные и трудолюбивые могли заработать вплоть до восьми анна, как раз столько, сколько Гандиджи предлагал сделать нормой. Но несмотря на то, что закон был принят «Чаркха Сангхом» в Махараштре, люди в других штатах всё ещё смотрели на него как на неосуществимый.

После того как я преуспел в прядении четырех мотков пряжи за девять часов на колесе, я запланировал подобный эксперимент с такли (то есть с веретеном). Но моя скорость была столь низкой, что, по моим ощущениям, достичь удовлетворительных результатов было за пределами моих возможностей.

Я хотел, чтобы за это взялся человек более способный, потому что только благодаря таким экспериментам идея кхади могла получить дальнейшее развитие. Сам я экспериментировал целый год с прядением на такли левой рукой и обнаружил, что в производительности правой и левой руки была разница в двенадцать ярдов. Целью этого эксперимента было выяснить, можно ли заработать полную дневную оплату на такли, работая восемь часов обеими руками. Мой приятель-рабочий, Сатьявратан, мог производить таким способом три мотка пряжи за восемь часов.

В те времена, приблизительно в 1934 году, мы собирались вместе каждый день в двенадцать часов, чтобы прясть на такли. Я считал это своего рода медитацией и сказал своим приятелям-рабочим, что, хотя и не имел желания навязывать свои идеи другим, я всё же надеялся, что посещаемость на этих такли-медитациях будет даже выше, чем во время обедов. Если этого не случится, то единственная причина тому – то, что мы недостаточно внимания уделяем принципам, на которых эти медитации основаны. Медитация находится, так сказать, посередине между практическими вопросами и знанием – знанием истинного Я – и служит мостом. Ее задача – позволить нам, озабоченным практической деятельностью, достигнуть Высшей Истины. Сперва медитация обращается к практической пользе и благодаря сосредоточению на этой пользе ведет нас к дальнему берегу – к покою, удовлетворению и знанию. Пусть человек начнёт с мысли, что, если каждый житель Индии возьмется за такли или чаркху, множество больных людей в стране излечится. Если он начнёт прясть по этой причине, это принесет ему душевное спокойствие. Что бы мы ни предпринимали в этом духе размышления или медитации, это приносит нам и внешнюю, и внутреннюю пользу, и опыт работы с такли – как раз из таких.

С такли было сопряжено множество страданий и жертв. В те времена заключенному не было дозволено иметь такли в тюрьме. Гопал Шанкар Дандекар получил на нее разрешение только после того, как предпринял голодовку. Какасахебу[51]51
  Д. Б. Калелкар, один из выдающихся сподвижников Ганди.


[Закрыть] пришлось голодать одиннадцать дней для того, чтобы ее получить. Через суровые испытания прошло много людей – и мужчин, и женщин. Истории о том, чем они пожертвовали ради такли, столь же интересны, как роман о Робинзоне Крузо, и их можно изложить столь же увлекательно, как истории из Пуран.

Я убеждён, что страна не достигнет сплочённости без медитации подобного рода. Не бракосочетания и не разделение пищи между разными группами населения, и не общий язык сделают нас одной нацией, но общее чувство. Нация – это выражение чувства единства. Где еще мы переживем это единство, это равенство, как не за совместными молитвой и прядением? В каком-либо другом месте нам дают разделяющие нас ярлыки: учитель и ученик; богатый и бедный, здоровый и больной, и так далее. Я использую слово «медитация» и для молитвы, и для прядения на такли (или чаркхе). Устная молитва – это медитация, выраженная словами, а прядение на такли – это медитация в работе[52]52
  Выступая в 1936 году, Ганди сказал: «Я был бы удовлетворен, если бы мы посвятили себя кхади хотя бы с одной сотой частью той веры, какую имеет в нее Виноба». А в другой раз: «Виноба был ниспослан нам ради такли».


[Закрыть].

Жизнь на две анна в день

В 1924 году я начал изучать экономику. На моём родном языке было написано не так много книг, поэтому я прочитал ряд книг на английском. Чтобы приблизить мои занятия к реальности, я жил на две анна в день, так как в среднем доход на одного человека в Индии в то время составлял две анна или меньше. Я ел три раза в день; из моих двух анна (восемь пайс) я тратил семь пайс на продукты питания и одну на дрова. Из продуктов я употреблял муку из проса, арахис, немного овощей, соль и тамаринды.

В то время я должен был поехать в Дели, так как Бапу устроил там голодовку. В Дели нельзя было достать просовую муку, а пшеничная мука стоила дороже, поэтому мне пришлось отказаться от арахиса. Я продолжал эту практику в течение года, и, вероятно, кто-то может спросить, какое отношение самоограничение имеет к изучению экономики.

Я придерживаюсь мнения, что предмет получается усвоить хорошо, только когда мы приспосабливаемся к нему и используем наши чувства и возможности соответственно. Те два года, когда я изучал Веды, я жил только на молоке и рисе. Такова моя привычка – устанавливать связь подобного рода между моим образом жизни и обучением, и я считаю, что это необходимо. Так я привел в соответствие свой уровень жизни и изучение экономики. Это обучение принесло мне большую пользу, а то, что казалось мне бесполезным, я забыл. Но я тщательно изучил труды таких мыслителей, как [Лев] Толстой и Рёскин.

Под руководством Бапу

В 1925 году в Вайкоме (Керала) проходила кампания Сатьяграхи, касающаяся допуска в храм. Хариджанам не только запрещалось входить в храм, им не дозволено было даже пользоваться дорогой, которая к нему вела. Сатьяграха продолжалась там какое-то время, но, похоже, не давала результата. В то время я находился в Вардхе, а Бапу – в Сабармати. Он послал мне сообщение отправиться в Вайком, чтобы посмотреть, что там происходит, и дал два поручения: встретиться с ортодоксальными учёными пандитами и попытаться убедить их, а также внести любые предложения по Сатьяграхе, которые могли у меня возникнуть.

Тогда у меня не было ни знаний, ни опыта, однако Бапу поверил в меня, и я, благодаря той его вере, набрался храбрости, чтобы поехать. У меня состоялось множество разговоров с пандитами в различных местах, и, так как они предпочитали санскрит, я тоже старался говорить на нём, но не преуспел в том, чтобы изменить какие-либо из их убеждений. А в остальном любая Сатьяграха, если она подлинная, в итоге непременно окажется эффективной. У меня получилось сделать несколько предложений тем, кто проводил кампанию, и я доложил Бапу о том, что было сделано. Позже Бапу отправился туда лично, и проблема была решена.

Я старался в меру своих сил принимать участие во всех мероприятиях, которые предлагал Бапу. В 1921 году он призвал нас зарегистрировать десять миллионов человек в члены Конгресса и осуществить сбор средств в Фонд Тилак Сварадж[53]53
  Бал Гангадхар Тилак – известный национальный лидер, умерший 1 августа 1920 года. Тилак Сварадж – мемориальный фонд его имени.


[Закрыть] в размере десять миллионов рупий. В то время я жил в Вардхе, где и принял участие в работе. Я ходил по городу, от дома к дому, объяснял принципы работы Конгресса и записывал в члены тех, кто их принимал. Работая пять или шесть часов в день, у меня получалось зарегистрировать пять-десять человек, в то время как другие регистрировали две-три сотни в день. Я не понимал, откуда такая разница, и спросил, мог ли я присоединиться к ним на четыре или пять дней, чтобы научиться работать лучше. «Нет, – сказали они, – пожалуйста, не нужно. Ты хорошо справляешься. Наш секрет в том, что мы находим крупного работодателя и платим ему пятьдесят рупий, чтобы зарегистрировать две сотни рабочих разом, по четверти рупии на человека».

В то время я сам был членом Конгресса, но в 1925 году вышел из него, а в 1934 году вышел и Бапу. Случилось это так. Без моего предварительного согласия я был переведён из Вардхи в Провинциальную комиссию в Нагпуре. Собрание было назначено на три часа дня, поэтому я отправился из Вардхи в полдень, взяв с собой экземпляр «Ригведы», чтобы читать в поезде. Когда собрание началось, всем членам выдали копию устава, и в самом начале один из членов поднял вопрос о порядке ведения собрания. «Это собрание нелегитимно, – сказал он, – потому что оповещение было несоответствующим. Оповещение должно было быть дано на много дней раньше. Смотрите пятое правило на странице четыре устава». Мы все перелистнули на ту страницу. «Да, таково правило, – сказал другой выступающий, – но в особых обстоятельствах собрание может быть созвано в срочном порядке». Он тоже сослался на некую страницу, и началось обсуждение, какому из правил следовать. Я посмотрел на эти правила, не виденные мною ранее, и подумал, что если собрание будет признано нелегитимным, мы в самом деле окажемся дураками. Наконец, было решено, что всё в порядке, и можно было приступать к делу, но к тому времени подошло время обеда, и собрание было отложено. Они снова встретились после обеда, но я не присутствовал. На следующий день, когда вернулся в Вардху, я вышел как из членов комиссии, так и из самого Конгресса, потому что у меня сложилось впечатление, что к правилам там относятся серьезнее, чем к людям, и заседания не представляли для меня интереса.

С тех пор как я встретил Бапу, я проводил свою жизнь, выполняя его распоряжения. До этого я часто мечтал о том, чтобы совершить некий акт насилия и таким образом прославиться, положив свою жизнь на алтарь страны. Бапу изгнал из меня этого демона, и с того времени я почувствовал, что стал расти, день за днём, год за годом, делая тот или иной Великий обет неотъемлемой частью своей жизни[54]54
  В 1917 году Бапу сказал Ч. Ф. Эндрюсу: «Виноба – сокровище этого ашрама. Он пришел не брать, а отдавать».


[Закрыть].

Служение в деревнях

Начиная с 1932 года, используя Налвади[55]55
  Деревни, упомянутые в следующих нескольких параграфах – Налвади, Даттапур и Павнар, – все находятся на небольшом удалении от главной дороги Вардха-Нагпур, около двух, четырех и шести миль соответственно.


[Закрыть] как опорный пункт, мы начали ходить от деревни к деревне, стараясь услужить людям. Через два или три года мы пришли к заключению, что нам нужно набросать единый комплексный план для всех близлежащих районов. В результате этих раздумий в 1934 году мы создали «Грам Сева мандал» (Общество деревенского служения), выработали систему работы в деревнях для всего техсила[56]56
  Техсил – это единица административного деления в округе.


[Закрыть] Вардхи и развернули деятельность, которая касалась улучшения жизни хариджан, кхади и так далее, в нескольких выбранных нами селениях.

У меня нет особой привязанности к организациям. Конечно, я жил в ашрамах, таких как Сабармати, и даже управлял ашрамом в Вардхе. Эти ашрамы изменили мою жизнь и стали частью меня, но я не нес ответственности за их основание. Это Ганди основал ашрам Сабармати, а за тот ашрам в Вардхе был ответственен Джамналалджи.

В 1959 году, когда Грам Сева мандалу исполнилось двадцать пять лет, я написал его членам, что, несмотря на отсутствие привязанности к организациям как таковым, к настоящему моменту я основал три. Это были Видьярдхи мандал в Бароде (1911–1912), Грам Сева мандал в Налуэди (1934) и Брахмавидья мандир в Павнаре (1959). Первый был работой моей ранней молодости, второй – зенита моей жизни, а третий – преклонного возраста.

Первый не должен был существовать долго: он действовал пять или шесть лет нашей ученической жизни. Он полностью достиг своей цели. Его члены – Бабаджи Могхе, Гопалрао Кале, Рагхунатх Дхотре, Мадхаврао Дешпанде, Двараканатх Харакар и некоторые другие – присоединились ко мне в служении обществу и были остаток жизни заняты той или иной работой. Могхеджи был со мной даже в Брахмавидья мандире.

Второй организацией был Грам Сева мандал. В действительности зерно этой идеи было посеяно в Видьярдхи мандале в 1912 году. Нельзя сказать, что эта организация преуспела на сто процентов, но я остался ею доволен, потому что она осуществила множество видов служения и подготовила ряд хороших работников.

В 1957 году, во время движения «Бхудан»[57]57
  Это движение описано в части III. Дан значит дарение или разделение чьей-то собственности. Бхудан – это дарение земли в пользу безземельных крестьян. Грамдан – это разделение всей земли деревни, когда ее собственники добровольно от нее отказываются в пользу всех жителей деревни. Сампатти-дан – это дарение денег, для того чтобы обеспечить этому революционному движению условия для дальнейшего развития.


[Закрыть] я внес предложение, что пришло время мандалу руководствоваться духом Бхудан. С самого начала он отдавал приоритет ненасилию и сельской промышленности, но теперь он должен также работать для создания беспартийного сообщества в округе Вардха. Для этого те, кто работал для «Бхудан» в округе, должны быть зарегистрированы как члены, и в связи с этим мандал должен стать центром работы революции Грамдан-Грамрадж. Сосредоточение на продуктивной работе и самообеспечении нужно сохранить, но также он должен выполнять столько многоплановый работы, сколько возможно.

Другими словами, одна составляющая должна быть работой постоянного, самостоятельного характера, в то время как другая должна иметь более широкий охват и может быть финансируема Сампатти-дан.