Текст книги "Седой Кавказ. Книга 1"
Автор книги: Канта Ибрагимов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
После апелляции уголовное дело Докуева Анасби направляется в республиканскую прокуратуру. Высокое начальство – сговорчивее. По крайней мере с генеральным прокурором республики Домба много раз парился в бане, ежеквартально, следуя ранжирной тарификации, он «задабривает» главного блюстителя законности.
Передознание дела ведет новый прокурор из республиканской прокуратуры. Генеральный прокурор лично контролирует ход дорасследования. Практически каждый день Докуев Анасби вывозится из тюрьмы на допрос в республиканскую прокуратуру. К нему без ограничения допускается адвокат, он часто встречается с родными, получает из дома щедрые передачи и деньги.
Эдишев Зайнди посредством тюремной экспедиции в курсе всех этих «движений» и, как старый мошенник, теперь понимает всю свою беспомощность и безнадежность ближайшего существования. А ведь он далеко не молод! К шестидесяти годам попасть в зону строгого режима и сидеть пять лет… Это конец!
Эдишев почти сломлен, к тому же в тюремном пансионе дали о себе знать возрастные недуги. Однако сердобольных в этом заведении нет. И тогда Зайнди посылает к Домбе весточку с просьбой о встрече. Никакого ответа. Новая записка, теперь с угрозой. Появляется жесткий письменный ответ со свободы: «Мы готовы ко всему. Ты за свое вероломство и предательство получишь не пять лет, а десять. Я для этого ничего не пожалею. В гибели твоего племянника и в трагедии моего сына виноват только ты, и ты за это ответишь, если конечно, доживешь».
Лишившись всерьез и надолго свободы, Эдишев заговорил совсем по-другому, резко пошел на попятную. Уважаемые старцы зачастили между домами Докуева и Эдишева, происходит со времени язычества существующая процедура прощения. От кровной мести освобождаются все мужчины Докуевых (женщины не в счет), кроме Анасби, обагрившего руки кровью. Албаст возвращается домой.
Однако Зайнди обнаружил, что эта явная уступка действия не возымела. Более того, его дважды вызывали на допрос и ни слова не говорили о погибшем племяннике, об Анасби, а все больше и больше выясняли его связь с рецидивистом Ароном и всем преступным миром региона и под конец задали страшный вопрос о роли и участии Эдишева в побеге зека. Тогда Зайнди понял, что будучи на свободе, при деньгах и связях, Домба многое сможет сделать, даже убить его прямо в тюрьме. Эдишев окончательно сломлен, погибшего племянника он больше не вспоминает, думает только о себе. Вновь летит весточка к Домбе; она полна просьб о встрече, ее текст говорит о смирении и покорности. Докуев один на один с Зайнди встречаться боится, да к тому же нужен свидетель. Эту роль выполняет Мараби. За большие деньги, уплаченные Докуевым, в отдельной камере грозненской тюрьмы кровники беседуют более часа. Вначале говорят стоя друг против друга, потом садятся на нары, (Мараби все время стоит у дверей). Под конец они сидят совсем близко, слышен только шепот и страшная мимика лиц, подкрепленная непонятной жестикуляцией.
– А как мать Аслана? – услышал единственное Мараби.
– А-а-х! – махнул небрежно рукой Зайнди и что-то прошептал на ухо Домбы. Теперь они вновь партнеры, только не в карточной игре, а в жестокой игре жизни.
Еще дважды происходят встречи в той же тюремной камере. При последнем свидании к троице присоединяется известный в республике телевизионный агитатор – полу-мулла, полу-идеолог советской власти.
При участии Домбы и Зайнди составляется какой-то документ, потом Докуев и Эдишев кладут попеременно правую руку на Коран и в чем-то клянутся, вся процедура заканчивается теплым, искренним рукопожатием, объятиями, даже слезами растроганности.
Наблюдая все со стороны, Мараби видит, как преображаются лица недавних врагов: из выжидательно-подозрительных вначале, они теперь умиленно-радостные. И это не маска дипломатии, это всерьез, жизненно важно, это их подлинное счастье и сущность бытия. Состоялся крупнейший торг, сделка свершилась. И неважно, что молодые люди – племянник одного погиб; а сын другого будет долго сидеть – важно, что эти пожилые люди смогут спокойно, беззаботно доживать свой век, и не просто доживать, а блаженствовать в достатке, на свободе.
В тот же вечер Домба ознакомил Алпату и Албаста с содержанием подписанного важного документа. Бумагу спрятал глубоко в сейф, при этом с досадой почему-то вспомнил о расписках Денсухара Самбиева, но упоминать о них вслух не стал. С плеч Докуева свалился груз кровной вражды, казалось, можно вздохнуть свободно, но, тем не менее, все были молчаливы, озабоченны, печальны. Было понятно, что буря миновала, стихия угомонилась, только жертвой ее стали самые молодые судьбы.
– Хоть теперь прогони со двора этого Лорсу, – перевел свой гнев на кого можно было Албаст.
– Да, – поддержала его мать, – разжирел на дармовых харчах.
Домба ничего не ответил, пошел спать. Всю ночь ему снились кошмары, и казалось, что его здоровенный чугунный сейф, наполненный деньгами и, главное, многочисленными расписками, сдавливает его грудь, не дает спокойно дышать. Под утро разбитый дурацкими снами Домба пошел в ванную, из окна увидел, как посредине навеса, в кресле, укутавшись старым хозяйственным одеялом, безвольно свесив голову, дрыхнет охранник семьи, бывший кровник – Лорса Самбиев.
Не раздумывая, Докуев тихо вышел во двор, с силой, как шелудивого пса, пнул в ногу спящего. Лорса вскочил, как ужаленный, его спекшиеся сном глаза с непонятной обидой блуждали от ноги хозяина к месту удара.
– До конца месяца еще десять дней. Я плачу тебе как за полный месяц, – говорил, отсчитывая деньги, Домба. – Вот тебе двести рублей. Это расчет. Спасибо… А вот эти сто передай брату Арзо, я ему обещал за переговоры с Россошанской. Прокуроршу я отдельно отблагодарю… Хотя она и сволочь… Ну, еще раз спасибо, в селе всем передавай привет.
И когда Лорса уже был у ворот, крикнул вдогонку: «Может, ты чайку бы выпил?»
Перед предстоящим тяжелым днем Домба без аппетита завтракал, когда в столовую ввалился радостный Мараби.
– Смотри, Домба, прямо посредине двора нашел скомканные триста рублей.
– Раз нашел, значит твои, – процедил со злобой Докуев.
О Лорсе и его поступке он даже не думал, его мысль блуждала вокруг иных проблем. Выполняя уговор, ему предстояло вспять пускать все уголовное дело, надо было обелять Эдишева, а обиды нищих Самбиевых его абсолютно не интересовали. «Как их отец Денсухар был голодранец, так и дети его выросли…» – только вскользь пронеслось в голове Домбы. Много лет спустя это утро вспомнит Домба Докуев, и только тогда окончательно убедится, что земля действительно круглая, и почему-то постоянно вертится, правда, очень медленно, неосязаемо, но неумолимо. Однако Домба географию не изучал, историей не интересовался, он только хорошо усвоил нормы и расценки советского права.
В тот же день, вечером, он встретился с генеральным прокурором Чечено-Ингушской АССР Некрасовым в его квартире.
– Ну, ты Домба даешь! – воскликнул хозяин. – То так просишь, то совсем иначе… Мы ведь еле-еле от этой принципиальной дуры Россошанской избавились, обошли ее, а ты вновь пускаешь дело наоборот… Что? Ее сын – друг твоего родственника? Да о чем ты говоришь? Что это, детсад, что ли? Ну, как скажешь, только из-за того, что мы друзья. Только пойми, что это в принципе новое дело, новые издержки, так сказать.
– Сколько? – взмолился Докуев.
– Я не знаю… Ну-у-у, примерно столько же… А что ты возмущаешься, думаешь легко из белого сделать черное или наоборот?.. Кстати, я на днях в Москву должен лететь, а там затрат столько… И это дело там на контроле, сам понимаешь… Да, и еще, пора повстречаться и переговорить с Переверзевым.
– Может быть, вы позвоните, – умоляет Докуев.
– А что я буду звонить, ты сам его не хуже меня знаешь… Да и он в курсе всего. Небось ждет, пока ты на поклон явишься… Однако скотина он кровожадная… Ты слышал последний анекдот о нем? Так слушай. Наш уважаемый председатель Верховного суда республики – Переверзев – отчитывается на коллегии в Москве и жалуется на тяжесть службы в самом неспокойном регионе страны. После его доклада Председатель Президиума говорит: «Ну, раз товарищ Переверзев устал за девять лет службы в Чечено-Ингушетии, переведем его в Рязанскую область». Как ошпаренный вскочил наш «бедный» судья, кричит с места: «Смилуйтесь, мне что до пенсии впредь на одну зарплату?» Ха-ха-ха, – хохочет прокурор, – вот с таким нашим другом тебе надо договориться, дорогой Домба. – Некрасов панибратски хлопает Докуева по плечу, – вот тогда ты узнаешь, что я, действительно, твой друг.
Председатель Верховного суда республики, тоже любитель русской бани, давний приятель Докуева. При встрече он жалуется Домбе, что до пенсии всего два года осталось, а в Москве еще нет квартиры. Правда, есть в Минске и Пятигорске, но там проживают семейные дети. Когда Домба заговорил о своих хлопотах, Переверзев совсем озадачился, стал суровым. Конечно, он в курсе этого «уголовного беспредела», и ему очень тяжело идти наперекор закону, но раз друг просит… Судья боится сам вслух называть требуемую сумму, выводит ее на листке и ставит жирную точку.
– Да вы что? – вскричал Докуев.
– А мне надо еще с прокурорами поделиться, – уже ласково говорит судья.
– Так я с ними договорился.
– А в Москве? – не унимается высокое должностное лицо. – Да и вообще, Вам ли, Докуев, возмущаться? У Вас такие возможности. Мы все знаем… Это мы на одну зарплату живем, бескорыстно Родине служим. Посмотрите, какое у нас помещение суда, того и гляди развалится… Просто мы, судьи, не можем на чужом горе свое счастье возводить. Вот и ютимся в этом убожестве.
Домба невольно осмотрелся: действительно, до того все мрачно и тягостно. Судья, видимо, угадал мысли просителя:
– Правильно, Докуев, – улыбнулся он поверх толстых очков, – в этом здании все должно давить на подсудимого. Здесь сама атмосфера должна угнетать всяк вошедшего… Кара за преступление неизбежна. И мы строго блюдем этот принцип социалистической законности.
– Так это здание и до революции было, – невольно выдал свои познания Докуев.
– Правильно. И вечно будет, пока стоит Святая Русь!
…В конце октября состоялся Верховный суд республики: Докуева Анасби осудили на десять лет лишения свободы, а Эдишева Зайнди на два года условно, освободив из-под стражи прямо в зале суда.
В те же дни семья Докуева переселилась в новый дом. Теперь на старости лет у Алпату и Домбы большая, шикарно обставленная спальня с отдельным санузлом и другими премудростями интимной супружеской жизни. Домба рад бы спать в отдельной комнате, однако ревнивая Алпату так спроектировала дом, что несчастному супругу негде уединиться, и он волей-неволей вынужден разделять обширную кровать с вечно храпящей костлявой супругой.
…Уже который час Домба не спит, ворочается, все вспоминает череду событий последних месяцев, в который раз с ужасом в уме подсчитывает понесенные убытки и моральные ущемления, а жена все еще не выключает свет и все еще возится с бельем, что-то напевая себе под нос.
– Выключи свет! – крикнул Домба, все так же лежа спиной к жене.
– Ну, что ты так сердишься? – не обижается Алпату. – Нам радоваться надо, новость какая! Просто дух захватывает!
– Что еще за новость? – привстал от неожиданности Домба в кровати.– Неужели ты замуж выходишь?
Алпату аж засмущалась, капризно скривила губки, даже стала строить мужу глазки.
– Неужто Бог так милостив ко мне! – продолжил Домба тему.
– Нет, успокойся, милый! Я – твое счастье – останусь с тобой до могилы.
– У-у-у! – завыл муж и чуть не прослушал окончание фразы Алпату.
– Джансари замуж выходит.
– Как замуж? – удивился Домба.
– Вот так… Так что готовь денежки, да не скупись, как обычно. Первую свадьбу играем.
– Какая свадьба? Разве у чеченцев, когда дочь выходит замуж, свадьбы играют? Наоборот, по традиции все должно быть чинно и строго.
– Это у колхозников, – небрежно махнула рукой Алпату, – а мы люди современные, с нас люди пример берут.
– Ну и жалко мне этих людей… Туши свет, старая дура!
– Ты деньги давай! Доченьке все понакупить надо. В Москву полечу.
– Если бы ты выходила замуж, я бы все что имею отдал бы, а у твоих дочерей барахла столько, что ближайшие двадцать лет им покупать ничего не надо.
– В том-то и дело, что барахла, – не сдавалась Алпату. – Ты видел, что дочь Ясуева носит?
– Ясуев – секретарь обкома. И я прекрасно знаю, что у Ясуева жена русская, и поэтому дочь одевается скромно, порядочно, а не как твои – в гирлянды бриллиантовые.
– Ой, видел бы ты его дочь на свадьбе Алданова. Колье огромное, бесподобное!
– Камни голубые были? – не сдержался Домба.
– А откуда ты знаешь? – расширились глаза Алпату.
Домба не ответил, завалился набок, укутался поплотнее в одеяло.
– Так откуда ты знаешь? – надвинулась на мужа супруга.
Докуев понял, что теперь она от него не отстанет.
– Наш бестолочь Албаст подарил, – буркнул он из-под одеяла.
– Самой дочке подарил? – восхитилась Алпату.
– Хм, если бы дочке… Отцу. Взятку очередную. А тот водит нашего сынка второй год за нос, все обещает колхоз дать, а дальше обещаний дел нет.
– Так теперь ведь Ясуев – секретарь обкома. Он все сможет, – задумалась Алпату.
– Посмотрим, – еле слышно пробормотал Домба, а чуть погодя рявкнул. – Гаси свет, карга!
* * *
Проступок Докуева Анасби был неординарным, даже шокирующим событием в жизни Грозного тех лет. Во всех подворотнях и на всех перекрестках только об этом и говорили. Общественность хором осуждала расхитителя госсобственности Докуева Домбу и его великовозрастного отпрыска Анасби, опозорившего мундир честного советского милиционера.
Однако после того как районный суд приговорил к пяти годам и дядю погибшего – Зайнди Эдишева, мнения людей стали колебаться и окончательно разделились, когда неожиданно для всех Докуевых простили от кровных преследований.
Как известно, скандал – бесплатная реклама. Обладая тонким чутьем сплетницы, Алпату решила воспользоваться этим и даже постараться из семейного горя извлечь хоть какую-то пользу. В сопровождении дочек разъезжала она по городу и окрестностям, на свой лад пересказывая произошедшую историю, в самых благородных тонах описывала поведение ее мужественного честного сына – работника милиции. А под конец жаловалась, что из-за этого несчастного случая более всего страдают дочери, которые вот-вот должны выйти замуж, а теперь все насмарку, пламенная искренняя любовь молодых невинно томится в ожидании формальных условностей.
Кто-то верил, кто-то нет, однако все смотрели на дочек с неподдельным состраданием. Может быть, все думали: «Вряд ли еще кто на вас позарится».
Алпату видела сочувствующие взгляды собеседников, к счастью, их мысли она не знала и поэтому все с всевозрастающим энтузиазмом носилась по городу в сопровождении девиц.
К тому времени возведение нового дома заканчивалось. И как-то приехала троица с ревизией строительства.
Как обычно, между дочерьми начался спор из-за комнат: у обеих по два окна выходили прямо на улицу, и почему-то каждая хотела иметь самую крайнюю комнату.
– Какая вам разница? – вмешался в спор бригадир строителей.
– Из окон крайней комнаты беседовать с воздыхателями будет удобнее, – пояснила мать ситуацию недогадливому остолопу.
– Боже мой, – выдохнул бригадир и, удаляясь, добавил, – были бы воздыхатели, а общаться и через форточку можно.
– Что ты там проворчал? – возмутилась градостроительница.
– Да я так, к слову, – съежился строитель.
И как раз в этот момент появился, ну, конечно, не принц (просто народ обмельчал, по разумению Алпату), а простой милиционер.
– Старшина Майрбеков, новый участковый квартала, – отдав честь, представился молодой человек в форме. Он довольно откровенно, даже нахально осмотрел обеих, явно засмущавшихся дочерей Алпату и вдруг сказал:
– Ничего не скажешь, роскошны.
– И к тому же по-современному воспитаны! – не растерялась мать.
– Я говорю об обоях, – старшина подошел к стенке, погладил гладкую поверхность.
«Колхозник! Мерзавец!» – подумала Алпату и потеряла всякий интерес к участковому. Однако интерес Майрбекова с каждым днем стал возрастать.
– Вот это дом! Какой гранит! А сантехника! – все восторгался он, вынужденно общаясь только со строителями. – Так, значит, хозяин на винно-коньячном комбинате работает? Понятно…
После этого участковый стал очень внимательным и обходительным с Алпату и ее дочерьми. Девицы и рады бы пообщаться со старшиной, но мать грубо урезонила их пыл.
– Нечего с голытьбой связываться. От них одни вши.
И вдруг как-то ночью прямо со двора пропало очень дорогое оборудование. Строители в недоумении, Алпату в истерике, и в это время появляется Майрбеков.
– Не паниковать! От меня никто не уйдет! Я здесь хозяин!
И действительно, буквально через час он привез украденное и довольно красочно описал свои героические действия.
– Видно, сам и своровал, – не сомневался бригадир строителей.
Однако Алпату с первоначальным интересом любовалась этим коренастым, довольно упитанным молодым человеком. Ничего, что у него лицо в оспе, зато какие плечи, а таз – просто мощь.
С благословения матери дочери обращают свои милостивые взоры на участкового. Взаимный интерес все нарастает. И наконец старшина делает выстраданное предложение…
Нет, почему-то не дочерям! А прямо матери!!!
– Дорогая Алпату! – здесь многозначительная пауза. – Стань моей… – вновь томящая пауза, у Докуевой чуть не подкашиваются ноги, – тещей!
Алпату глубоко выдохнула: то ли с досадой, то ли с облегчением. Но все равно очень приятно.
В тот же день чуть позже, когда бурные эмоции улеглись:
Теща: «Какую любишь?»
Ж е н и х: «Люблю вас всех!»
Т е щ а: «Так что, на всех разом женишься?»
Ж е н и х: «Нет, та, у которой нос…»
Т е щ а (возмущенно): «Что значит нос?! У всех носы!»
Ж е н и х: «Ну та, что без нароста».
Т е щ а: «Значит, младшая… Лучше старшую бери – не прогадаешь».
Ж е н и х: «Нет, я младшую люблю… просто страсть».
Алпату стала навязывать влюбленному старшую дочь и объяснять временные изъяны ее лица.
…Дело в том, что прошедшим летом, как ранее извещалось, Алпату с дочерьми летала в Москву. Цель той поездки – сделать косметические операции девочкам на нос и все лицо в столичном центре красоты «Чародейка». Как раз в это время случилась трагедия в Грозном, о которой в первые дни женщинам не сообщили. Слух дошел до Алпату только тогда, когда сделали операцию старшей дочери. Не долечив оперированную, не сделав операции младшей, спешно возвратилась домой. В Грозном повязку с носа сняли и ахнули: был греческий, а стал «картошкой». Правда, вид в профиль улучшился.
Теперь, когда улеглось дело с Эдишевыми, заканчивалось строительство дома, собирались Докуевские женщины вновь в Москву, и как назло не вовремя объявился этот долгожданный жених. Да к тому же какой-то несговорчивый.
– Так, может, все-таки старшую возьмешь? – не унималась мать, после разглашения лечебных процедур.
– Нет, она на пять лет старше.
– Так и младшая старше тебя.
– Всего на год, – упрямо отстаивал свою позицию милиционер.
Следующим спорным моментом стал срок свадьбы. Алпату предлагала подождать, как никак от рук ее сына (пусть и невиновного) скончался человек. Но старшина и здесь был неподатлив, настаивал на немедленной свадьбе. Его позицию бурно поддержала и невеста.
– Вот это любовь! – как-то восхитилась Алпату, мчась в машине с Мараби на очередной базар.
– Еще бы, – подхватил нукер семьи, – кому охота зимовать в тесном общежитии МВД?
– Что ты сказал? – очнулась Докуева. – Запомни, он теперь член нашей семьи, к тому же достойный. А насчет общежития – ты прав… Хм, нельзя ведь, чтобы свадебный кортеж от нашего дома-дворца к общаге подкатил… Да и как моя дочь во французском свадебном платье там ютиться будет? А столько чемоданов с приданым куда занесут? А ну-ка, Мараби, разворачивай машину, поехали к стадиону «Динамо», к рынку жилья… Для начала и двухкомнатная квартира их устроит. А дальше, по поведению зятька, посмотрим.
* * *
С наступлением Нового, 1984-го года, жизнь в конторе колхоза «Путь коммунизма» кипит. Составляется годовой отчет за прошлый год и производственно-финансовый план на текущий, проводится анализ хозяйственной деятельности за отчетный период. Арзо Самбиев, как и многие другие работники центральной конторы, целыми днями пропадает на работе. Итоги неутешительные: из-за засухи прошлого лета план по продаже государству сельхозпродукции не выполнен, в целом финансовый год закончен с убытками, на текущем счете в банке нет средств даже для зарплаты. И в этой тяжелейшей ситуации Самбиеву подсовывают пачку нарядов на крупную сумму по незавершенному капитальному строительству на молочно-товарной ферме и следом поступает такой же липовый документ о ремонте подъездных дорог, благоустройстве жилищ колхозников и закупке леса и угля для жителей Ники-Хита и соседних сел. Этим подлог не ограничивается. Задним числом составлен акт о потраве посевов озимых площадью в сто двадцать гектаров сельским стадом.
Общая сумма приписок более пятидесяти тысяч рублей. На всех документах подписи руководителей профильных подразделений и главных специалистов колхоза. Последнюю точку, как старший экономист по труду и зарплате, должен поставить Арзо Самбиев.
– Я эту липу не подпишу, – с отвращением отталкивает пачку фальшивых документов Самбиев.
– Они составлены по указу председателя, – не доволен главный бухгалтер.
– Да хоть первого секретаря райкома, – отмахнулся экономист. А если председателю эти наряды нужны, то может сам подписать, это допускается по уставу… Так Шахидову и передай, а меня подставлять не надо. Любая ревизия первым долгом ко мне явится, а председатель в начальниках останется.
Вечером того же дня, после окончания работы Арзо еще сидел в кабинете, подводил неутешительные итоги за прошлый год. В конторе было холодно, в спину из ветхого окна, пощипывая поясницу, поддувал морозный ветер. Арзо кутался в старое, обтертое пальто, дыханием частенько согревал непослушные кисти… Захрипел динамик селектора.
– Самбиев? Ты на месте? – послышался бас председателя.
– Да, – отозвался Самбиев, он ожидал этого вызова.
– Зайди, – коротко приказал Шахидов.
В огромном председательском кабинете было еще холоднее. Шахидов и секретарь парткома колхоза, укутавшись в тулупы, ютились на краю обширного стола совещаний. Перед ними стояла початая бутылка водки и нехитрая закуска в виде руками обломленного хлеба, квашеной капусты в тарелке, грубо выдавленной луковицы и ломтиков домашней колбасы. По горским обычаям, Арзо не мог выпить со старшими, но колхозная жизнь, особенно в период летней страды, стерла все эти условности.
Особо не болтая, допили бутылку, приступили ко второй. И только когда в пустом животе Самбиева стало приятно теплеть, председатель перешел к больной теме.
– Арзо, конечно, ты прав, эти наряды я могу и сам подписать, но тогда все будет белыми нитками шито… Пойми, эти деньги мы не для себя выуживаем. Необходимо отстегнуть в райком и в Агропром. Иначе меня в момент скинут, а заодно и многих других.
– Тебя в первую очередь, – вступил секретарь парткома.
– А меня почему? – удивился Самбиев.
– Потому что сюда рвется, и не первый год, друг вашей семьи Албаст Докуев.
Наступила пауза. Все закурили.
– А нельзя было как-то иначе, ведь вы прекрасно знаете, что давно израсходовали весь фонд зарплаты, – пытался улизнуть от ответственности Арзо.
– Можно было, если бы был урожай. А без урожая, что налево продашь? – сокрушался Шахидов. – Сам знаешь, наш ток весь сезон пустовал, а все эти контролеры из города за каждым зернышком следили, правда, себя не забывали. Как здесь что заработаешь? А этим козлам, – председатель махнул в сторону портрета Черненко, – разве объяснишь, что была засуха? Кричат «давай план» и все, больше их ничего не интересует… Разлей до конца.
Чокнулись, попросили у Бога благословения, залпом, дружно осушили стаканы, чуть закусили.
– Короче, Арзо, – Шахидов сделал паузу, шумная отрыжка сбила его речь. – … Я знаю, на что тебя толкаю, если подпишешь, тысяча рублей из суммы твои.
– Да, еще очень важное. Я обязуюсь помочь вступить в партию, – встрял в разговор секретарь парткома. – Сам знаешь, без партбилета ты выше своей нынешней должности никогда не прыгнешь.
Самбиев задумался, однако хмель подло туманил сознание.
– А если не подпишу? – вырвалось у него отчаянно.
– Тогда придется на твое место сажать более сговорчивого, – решительно заявил Шахидов.
– А меня уволишь? – исподлобья, уже пьяным взглядом уперся Самбиев в председателя.
– Уволить не могу, – закурил новую сигарету Шахидов. – Я помню твою речь на собрании. Просто переведу в бухгалтерию.
– Так там зарплата в два раза меньше моей, – попытался возмутиться экономист.
– При чем тут зарплата? – злобно усмехнулся секретарь парткома. – Любой бухгалтер имеет в месяц до пятисот рублей, только ты у нас один чистоплюй – в честность играешь… Еще будем? – Теперь он обращался к председателю, тот утвердительно кивнул и на столе появилась третья бутылка водки.
От выпитого на голодный желудок Арзо развезло, но он еще пытался следить за мыслью, контролировать себя, однако поняв, что бессилен перед алкоголем, решил уходить.
– Так что ты решил? – нахмурился Шахидов.
– Завтра отвечу, – заплетался язык у Самбиева.
– У тебя время до двенадцати дня. После этого приказ о переводе, – последнее, что оценивающе запомнил Самбиев.
На улице дул пронизывающий, резкий ветер. Наискось, частой дробью по лицу, летели колкие, мелкие снежинки. До дома можно было добраться проезжей дорогой, в окружную. Если повезет, можно доехать на попутке. Однако Арзо решил идти напрямую, по тропинке, через поле. Шагов через сто понял, что зря выбрал этот путь: колею замело, он проваливался по колено в сугробы, тем не менее не развернулся, а назло самому себе упорно пробирался к дальним, еле мерцающим сквозь пургу огонькам хилой хибары на околице Ники-Хита. У Арзо в жизни не было зимней обуви, и теперь снег набился в ботинки, ноги совсем окоченели.
– Ты что так долго? – возмущался дома Лорса, недовольно оглядывая нетрезвого брата. – Что, опять по полю шел? Мне назло ботинки и пальто насквозь промочил.
– Надевай свои калоши и телогрейку, – в ответ фыркнул Арзо.
– Ну, как он в телогрейке и в калошах на вечеринку пойдет? – вмешалась в спор сыновей Кемса.
– Нечего по вечеринкам шляться! – возмущался старший брат. – Пусть работать идет, а каратэ свое бросает, от маханья рук и ног сыт не будешь.
– Куда я на работу пойду? – огрызнулся Лорса. – У вас в колхозе даже скотником не берут, в городе говорят – нет специальности…
– Вот и иди, учись, – крикнул Арзо.
– Как я пойду? Мне даже одеться не во что?
– Было бы во что, если бы во дворе Докуевых триста рублей не бросил.
– Бросил и не жалею! – так же на повышенный тон перешел Лорса.
– Перестаньте! – крикнула мать и чуть погодя тихо обратилась к старшему. – Садись поешь.
Арзо по-турецки водрузился на нары, перед ним сестра Деши разложила широкую льняную скатерть.
– Что у нас поесть? – задал Арзо неуместный вопрос, хотя прекрасно знал, что зимой вся пища семьи это кукурузная и пшеничная мука, молочное, изредка яйца, в качестве постоянного десерта – чай из местных дикорастущих трав и кусковой сахар.
– За свеклу деньги не поступили? – с надеждой спросила мать.
– Нет, – ответил Арзо. – Может, только в марте, не раньше.
– Как до марта дотянем? Никто в долг не дает… А когда у тебя зарплата?
– Через две недели, – низко склонил голову Арзо над затвердевшей кашей из кукурузной муки.
– Ты масла положи, – беспокоилась мать вокруг единственного кормильца.
– А нам даже посмотреть на масло не даешь, – беззлобно возмутилась Деши.
– Замолчи, – одернула дочь Кемса.
На полпути к банке с маслом рука Арзо остановилась, дрогнула и вновь вернулась к постной каше. Увидев нерешительность сына, Кемса сама осторожно, как лекарство, выцарапала пол-ложки масла и бережно положила в тарелку Арзо. Поколебавшись, она повторила щедрый жест, только теперь это был действительно только жест, материнское намерение. Стратегический запас семьи тщательно оберегался, жить жирно Самбиевы не могли, еле-еле сводили концы с концами.
– Нана, иди сюда, – попросил Лорса из соседней комнаты (их всего было две).
После недолгой беседы мать вернулась, склонилась над старшим сыном.
– У тебя деньги есть? – прошептала она.
Арзо выложил на нары всю наличность – три рубля и мелочь. Кемса взяла рубль.
– Зачем ему деньги? – возмутился Арзо. – Не пьет, не курит.
– Ну, ведь должна быть в кармане у молодого человека хоть копейка, – защищала младшего сына мать. – Вдруг девочкам сладости купить надо или мало ли чего еще?
– Как знаешь, – глубоко выдохнул Арзо, – до зарплаты это последние деньги.
– Боже! – взмолилась Кемса. – Если я умру, как хоронить будете?
– А ты не умирай, – неунывающим тоном бросил Лорса, оглядывая на себе в треснувшем, разъеденном временем зеркале общее пальто.
– Наш братец жениться собирается, – улыбаясь, сообщила сестра Деши, когда Лорса выскочил из дома.
– Как жениться? – чуть не поперхнулся Арзо. – А на какие деньги? А жить где?
– Не знаю даже, как быть? – Озабоченно села напротив Арзо Кемса, и только сейчас сын заметил, как состарилась их мать; поблекшее, испещренное морщинами лицо, тусклые, даже тоскливые глаза, местами посиневшие, высохшие губы, и это в сорок пять лет. – Может, буйволицу продадим? – выдавила из себя страшные слова Кемса.
– Нет, – решительно возразил Арзо. – Буйволица – символ рода, а не просто кормилица. Все уладится. Нана, потерпи, – он впервые за вечер улыбнулся, а вернее, оскалился, бросая вызов судьбе, принимая окончательное решение назавтра – подписать преступные документы.
Проснулся Арзо рано. В дымоходе свистит ветер, печь давно угасла, от одностворчатого окна веет холодом, отчужденностью, у двери мерцающим огоньком догорает керосиновая лампа, ее тусклый свет уныло отражается в боковине молитвенного кувшина.
Только Арзо шелохнулся, как лежащий в его ногах Лорса резко занял лежачее положение – в защитной позе выдвинул вперед кисти рук.
– Это я. Спи, – успокоил его брат, на босу ногу надел калоши, накинул телогрейку, вышел во двор.
Резкий ветер и снег обожгли оголенные участки тела. Весь мир тонул в туманной мгле. Арзо, ежась, углубился в огород, огляделся – кругом пустота, ни зги не видно, и только буйствует в раздолье ночи вольная стихия. Муторно стало на душе Арзо, почему-то вспомнил он, как дергается во сне от каждого шороха его брат, а он, Арзо, даже не слышал, как Лорса ночью вернулся домой. Вот что делает с людьми тюрьма. «Нет, я не могу рисковать, – пронеслась в голове обжигающая мысль. – За пятьдесят тысяч приписок – можно схлопотать лет десять, а то и все пятнадцать. Нет, я не подпишу… Конечно, тысяча рублей – деньги. Но каков риск?! С утра откажусь, пусть переводят в бухгалтеры. На два рубля, что в кармане, доеду до Грозного, попрошу немного в долг у родителей Дмитрия Россошанского, в марте Кемса получит деньги за свеклу, а там видно будет». Следом он вспомнил о Лорсе. А ведь брат влюблен, хочет жениться… А где он будет жить?.. Вновь неопределенность, гадливая двойственность в душе. С одной стороны, трусость и просто брезгливость, нежелание участвовать в подлоге, с другой – ответственность за семью. А рядом, как конфетка перед глазами ребенка, соблазн получения партбилета, – «хлебной карточки и путевки в жизнь…» Что делать? Как быть?
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?