Текст книги "Седой Кавказ. Книга 1"

План был прост. Албаст, через посредников (в этом качестве должны выступить заинтересованные старцы Ники-Хита и соседних сел) уведомляет Самбиевых, что их покойный глава семейства имел значительный долг, подтвержденный документально. Справедливое требование Докуевых вернуть занятые средства. Разумеется, у нищих Самбиевых денег нет – «разве что продать своих вшей» (резюме Албаста), – вследствие чего им предлагается уступить свой земельный надел в счет погашения долга. В форме уступок гуманный Албаст может помочь им небольшой суммой денег для временного существования в связи с переездом. Также можно, в крайнем случае, отдать Самбиевым свой пустующий дом в Ники-Хита и земельный участок.

Если уважаемые старейшины не смогут решить проблему, Албаст перейдет ко второму варианту. Тогда придется обратиться к местным властям и закону. К тому времени он наверняка уже будет первым секретарем обкома ВЛКСМ республики и ему будет сподручно решать любые задачи. Конечно, второй вариант нежелателен; он и затратен, и долог, и наверняка получит огласку. Но зато он действенен. Можно добиться своего на вполне «законных» основаниях. В крайнем случае придется обратиться в суд. И пусть на этом участке и нет и никогда и не было никаких кладов, сам этот надел – клад. Да и обязаны Самбиевы уплатить по долгам.

Итак, план разработан. Цель ясна, и есть деньги для подкупа.

Для страховки и самоуспокоения Албаст пару раз дома упомянул о красочности надела Самбиевых и об их долге – на что Алпату только махнула рукой, а Домба даже сморщился.

Все было готово, и Албаст зачастил в Ники-Хита. Но к своему крайнему огорчению обнаружил, что ни мулла, ни другие уважаемые «полунищие» люди небольшого села не пошли на сговор с ним. А мулла и вовсе выставил Докуева за дверь после предложенного вознаграждения. К удивлению истца, все подтвердили справедливость возвращения подтвержденного документами долга. Однако никто в этой выгодной сделке участвовать не пожелал, и более того, старцы пристыдили молодого комсомольского работника.

Тогда Албаст переключился на второй, более грубый вариант. Работники правоохранительных органов с энтузиазмом приступили к делу, правда, в три раза увеличили предложенный Докуевым гонорар. К тому же в эту сумму не входили издержки по судебной тяжбе, где также предполагались значительные взятки. Успокаивало лишь обещание работников навести такой страх и порядок, что до официального разбирательства дело никогда не дойдет.

Словом, задаток уплачен, маховик завертелся, да с такой частотой вращения, что Албаст даже при большей смелости не смог бы сунуть руку в спицы колеса. Самбиевы подверглись мощному прессу. На их защиту встало все село. Ходоки с упреками дошли до самого Домбы. Ничего не ведавший отец бросился с кулаками и проклятиями на сына. Алпату с подарками помчалась к Кемсе Самбиевой в Ники-Хита. Через свои влиятельные связи Домба притормозил весь процесс, урезонил рвение правозащитников. Он хотел уничтожить корень зла – расписки Самбиева Денсухара, но оказалось, что они, как вещдок, переданы милиционеру, а тот, по его словам, утерял их, или более того, их просто у него выкрали. Параллельно правозащитники вышли на Албаста и, шантажируя тем, что он их «подставил», потребовали в обмен за расписки крупную сумму. Комсомольскому работнику ничего не оставалось, как лезть в замурованный в стене сейф. Настороженные поведением сына, родители быстро обнаружили пропажу, в семье разразился скандал – все ополчились против старшего сына, он не знал, куда деваться и что делать, как вдруг из отвергнутого и чуть ли не проклятого он превращается в несчастно-пострадавшего.

Дело в том, что когда крутилась вся эта заварушка, сыновья Денсухара – пятнадцати– и четырнадцатилетние Арзо и Лорса были вне дома. Они уже третий год подряд на лето подряжались в бригаду шабашников и уезжали в Сибирь, как и их отец, как и основная часть безработного сельского мужского населения Чечено-Ингушетии.

Узнав по возвращении домой о притязаниях Албаста, братья Самбиевы поехали в Грозный и подкараулили претендента на их дом и надел. Полились угрозы и оскорбления в адрес всего докуевского рода. Обозленный на весь мир Албаст не смог стерпеть ругань подростковой голытьбы. Докуев вспомнил о своем боксерском мастерстве, в ход пошли хлесткие удары. Однако юные Самбиевы оказались стойкими в драке; они несколько раз летели наземь, но вновь вскакивали и с криком бросались на здоровенного боксера. И все-таки возраст и поставленный удар решили дело. После очередного взмаха Албаста Арзо не встал. И тогда в руке младшего брата – Лорсы – блеснул нож. Албаст испугался, попятился в панике и пропустил выпад в живот. Не от боли, а от страха Докуев вскричал, с силой толкнул подростка, но глаза Лорсы жаждали еще. Второй удар он хладнокровно нанес в ягодицу.

– Вот тебе наш дом в задницу! – кричал Самбиев-младший.

Около месяца лежал Албаст в больнице. За это время он получил еще один «удар в спину», правда, другого характера. В республиканском органе обкома ВЛКСМ – газете «Комсомольское племя» – появилась небольшая статья, на первый взгляд, сочувствующая работнику центрального аппарата молодежи, однако меж строк умело был выставлен весь негатив произошедшего ЧП. В статье косвенно указывалось, что сам пострадавший спровоцировал подростков к поножовщине. Упоминалась связь с духовенством и попытка решения непонятного финансового вопроса в обход действующего законодательства. Этой статейки оказалось достаточно, чтобы Албаст распрощался с комсомольской карьерой. «С целью укрепления хозяйственных кадров» его переводом назначают главным инженером крупнейшего строительного треста «Севкавспецмонтаж».

…В декабре 1975 года в актовом зале восьмилетней школы селения Ники-Хита состоялось заседание показательного выездного народного суда. Суд приговорил Самбиева Лорсу Денсухаровича, 1961 года рождения, к пяти годам лишения свободы с отбыванием срока до совершеннолетия в детской колонии строгого режима. Самбиева Арзо Денсухаровича, 1960 года рождения, приговорили к двум годам лишения свободы – условно. При этом и прокурор, и судья, и так называемые общественные обвинители многократно подчеркивали, что Самбиевы потенциальные уголовники, ссылаясь при этом на тюремную судьбу их покойного отца.

На этом злоключения Самбиевых не закончились.

В марте 1976 года в Грозном состоялась Всесоюзная конференция по «добровольному вхождению Кавказа в состав России». На форуме с фундаментальным докладом выступил профессор Смородинов. Он доказал, что под старым буком в Ники-Хита несколько раз отдыхали высшие царские сановники, внесшие значительный вклад в освоение и развитие региона. В итоговой резолюции конференции ученые-историки всего Советского Союза требовали по достоинству отнестись к местам, где ступала нога великого завоевателя. В результате Кабинет Министров Чечено-Ингушской АССР «с целью увековечения памяти генерал-губернатора» вынес постановление о создании в Ники-Хита музея-заповедника. Там же рекомендовалось организовать филиал археологического клуба при кафедре истории Кавказа Чечено-Ингушского госуниверситета имени Л.Н.Толстого.

Самбиевых выселили, предоставив маленький колхозный недостроенный коттедж на противоположной окраине села. В конце июня того же года приехала пестрая археологическая экспедиция, с музыкой, с шумом, в шортах. Под роскошной кроной бука разбили палатки, разожгли костер, над домом Самбиевых вновь зардел флаг – символ власти, у дверей появились казенная вывеска и транспарант о славе Отечества.

На следующее утро Смородинов, с похмелья, купался в реке в одних трусах, когда к нему подступили Кемса и Арзо Самбиевы. Глаза хозяев горели гневом и ненавистью. Они бросили несколько фраз и ушли. Жертвовать за прошлый патриотизм России Смородинов не пожелал. Палатки спешно свернули, экспедиция завершилась, вывеска филиала исчезла. Позже участковый милиционер опечатал дом, забил окна и входную дверь досками… Жизнь застыла, а время шло.

* * *

Колхозный коттедж, предоставленный Самбиевым во временное пользование, на деле оказался недостроенным домом из двух небольших комнат с несуразным, громоздким крыльцом без крыши. Хотя по акту коттедж и проходил как годный к эксплуатации, жить в нем было невозможно. Понимая это, жалостливый председатель местного колхоза «Путь коммунизма» на целую неделю привлек строительную бригаду для доделки помещения. Односельчане в течение трех дней организовывали белхи1212
  ¹ Белхи (чеч.) – взаимопомощь у чеченцев в строительных и сельскохозяйственных работах


[Закрыть], возводя коровник, курятник и небольшой навес. Каждый двор Ники-Хита старался чем-то помочь. Словом, не бросили сельчане в тяжелую годину семью Самбиевых.

Однако, как ни обустраивали новый надел, Кемса никак не могла прижиться в нем. Днем и ночью грезила она о доме рода Самбиевых, мысль возвратить детей под крышу родного очага точила ее неотступно. Каждый день по-хозяйски обходила родной надел, с любовью гладила старый бук, поддерживала порядок в доме и во дворе. Благодаря ее заботам музей-заповедник даже не охраняли. Может быть, по ведомости профессора Смородинова и числились сторожа филиала, но на объекте они не объявлялись. Только местный участковый и секретарь сельсовета изредка заглядывали по долгу службы в «государственный музей».

После ареста Лорсы и изъятия усадьбы семья Самбиевых долгое время пребывала в угнетенном состоянии. Вдобавок к этим неурядицам, Домба Докуев прислал стариков из соседнего села для объявления по чеченским законам адата, кровной мести. Объектом их преследования мог быть только Арзо. Несчастная Кемса не знала, как спасти сына. В отчаянии она помчалась в город к Алпату, в надежде вымолить у нее пощаду. Супруга Докуева встретила Самбиеву с проклятиями и когтями, она клеймила род Денсухара, называя их нищими плебеями.

– Это вы – пришлые плебеи, – не выдержала оскорблений Кемса.

Тогда на незваную гостью набросились не только Алпату, но и две ее дочери, Курсани и Джансари, их поддержал младший брат – Анасби.

Избитая, оскорбленная, в разорванной одежде вернулась Кемса в Ники-Хита. На следующее утро местный мулла и два старика отправились в город для обуздания «разжиревших» односельчан.

– Вот, наши деды из жалости этих пришлых недоносков приютили, надел земли дали, а они теперь нам на шею сели, – говорили во всем Ники-Хита.

Авторитет стариков не помог, Докуевы их даже во двор не впустили. Более того, Алпату совсем разошлась, требовала от «нерадивого» мужа решительных действий и даже подкупа бандитов для расправы над Арзо и Лорсы, прямо в колонии. Однако видавший жизнь Докуев знал, что если перегнуть палку, то придется иметь дело не только с потомками Денсухара, но и с многочисленными их родственниками, а может статься, и со всем селом Ники-Хита. Эти объяснения мужа Алпату не остудили, она решила бороться с опозорившей их семьей любыми методами. Вскоре она в сопровождении сына Анасби поехала в Ники-Хита и стала требовать от Самбиевых возвращения долга по распискам Денсухара. Обозленная Кемса не выдержала и решила поступить с гостьей так же, как обошлись с ней в городе. Моложавая хозяйка опрокинула тощую Алпату и впилась в нее с накипевшей ненавистью. На пронзительный вопль матери ринулся из машины Анасби. Арзо дома не было, и на помощь соседям бросились односельчане. Побитые и посрамленные Докуевы убрались из Ники-Хита, вслед дорогой «Волге» летели камни и свист.

Противостояние усугублялось. Все знали, что на стороне Докуевых власть и деньги. На помощь сельский мулла. В тот же вечер в город направили стариков из соседнего села с хабаром1313
  ¹ Хабар (тюрк.) – разговор, речь


[Закрыть], что Докуевы словесно оскорбили и унизили все село, и что никихитцы требуют извинений и возмещения морального ущерба. Это был тот результат, которого Домба более всего опасался. Конечно, извинений и ничего иного не последовало, но Докуевы притихли, в родное село ездить перестали.

От дружной поддержки односельчан Кемса взбодрилась, красочнее стал мир. Однако забот не убавилось, надо было выводить в люди взрослеющих детей. По ночам она плакала от нищенской безысходности, а днем, превозмогая себя, бодрилась, пытаясь хоть этим воодушевить несчастных сирот.

* * *

Всю ночь Кемсе не спалось. Накануне от Лорсы пришло письмо. Из Астраханской колонии сын писал, что у него все в порядке, и просил мать и брата с сестрами за него не волноваться. Младший Самбиев благодарил родных за щедрую посылку, писал, что знает, как им тяжело собрать столько пропитания, просил больше не беспокоиться, утверждал, что казенных харчей ему вдоволь хватает. Содержимое очередной передачи, посылаемой Лорсе ежеквартально, было как нельзя более скудным: вяленый бараний курдюк, пара килограммов чеснока, ядра грецких орехов, домашняя просушенная колбаса. Тем не менее и это давалось Самбиевым с трудом. Берегли каждую копейку, питались в основном питались кукурузной и пшеничной мукой, запивали чаем из местных трав – душицы и зверобоя. Изредка баловались молочными деликатесами и яйцами с приусадебного хозяйства, но в основном все это шло в продажу.

Ежегодно Кемса нанималась в колхозе для выращивания двух гектаров посевов сахарной свеклы. От весны до заморозков вся семья горбатилась в поле. Если свекла урождалась, получали не только приличные, по мнению Самбиевых, деньги, но и два мешка муки и мешок сахара впридачу. Только вот урожайность высокодоходной сахарной свеклы зависела не только от погоды и ухода, но и от степени жадности почти ежегодно меняющихся председателей колхоза и их заместителей и помощников.

К тому времени в Чечено-Ингушетии разразился овощной бум. В равнинных и предгорных селах в парниках выращивали помидоры, огурцы, зелень для вывоза в северные регионы страны. С зимы целые села укрывались коркой белого полиэтилена. Сутками дети, взрослые и старики возились, согнувшись в три погибели, вокруг каждого кустика.

Самбиевы тоже взялись за это дело – выращивание помидоров. Однако, так как на покупку полиэтилена денег не было, все делалось кустарно, с опозданием сроков. Зимой в тазик высаживали семена, потом вытянувшиеся побеги пересаживали в специально изготовленные из бросового полиэтилена горшочки. Роль парника выполнял жилой дом. Два месяца две комнатенки бывали забиты рассадой. Кемса и дочери переступали по узким тропинкам. Благо, что Арзо учился в школе-интернате и дома бывал только по выходным. В конце апреля рассада высаживалась в открытый грунт, и тогда приходилось уповать на милость природы. Один ненастный день мог послать насмарку весь полугодовой труд. Но дело даже не в труде – труд в приусадебном хозяйстве не в счет, – можно лишиться средств к существованию. А если вслед за помидорами и сахарная свекла не уродится, тогда приходится гнать на рынок последнюю буйволицу-кормилицу, и наступает голод…

От этих горестных мыслей не спится Кемсе. Думает она все о письме сына, о непогоде за окном. Несколько раз за ночь выходила во двор, с надеждой глядя в черное небо, в тревоге прислушивалась к вою холодного ветра. Обычно на переломе мая и июня с севера приползают на благодатный юг свинцовые тучи с колючим дождем, пронизывающим ветром. И тогда, под напором северной стихии, увядают завязи цветущего Кавказа, гибнут молодые, неокрепшие побеги жизни…

Привстала Кемса в постели, огляделась. Кругом убогая утварь сельской чеченской семьи: деревянные нары во всю длину комнаты; полупустой кухонный буфет, купленный Денсухаром после удачного сезона шабашки; выкрашенные в грязно-коричневый цвет скамейки для ведер питьевой воды и молока; на стене – съеденное по краям зеркало и засиженный мухами плакат с изображением счастливой колхозницы; в смежной стене – печь.

Кемса осторожно встала, тесно спящие в ногах матери дочери во сне заворочались, средняя – Марет, болезненно простонала, потянулась, оголяя худющие, с въевшейся грязью, потрескавшимися ступнями ноги. Даже во сне на лицах дочерей лежали страдание и боль лишений.

Во дворе Кемса с мольбой глядела в сторону Грозного. Зарева нефтяного огня не было видно, все потонуло в скользком тумане, приползшем с бескрайних равнин холода.

– О, великий Боже! – взмолилась Кемса. – Разгони мрачные тучи. Пошли нам солнце и тепло. Пожалей нас, твоих несчастных и покорных подданных. Сохрани посланный тобой обильный урожай… И еще. О, великий, Бог! Помоги Арзо!

Накануне старший сын писал сочинение на выпускном экзамене в школе. Арзо был отличником. Выполняя наказ отца и просьбы матери, он учился прилежно. Все предметы давались ему на лету, особенно математика, физика, химия.

Так как в Ники-Хита имелась только восьмилетняя школа, десятилетку Арзо заканчивал в школе-интернате селения Автуры. Никто не сомневался, что Самбиев заслуживает золотую медаль. Однако судимость ставила под вопрос все старания ученика.

Директор школы-интерната Лопатин всеми силами пытался добиться заслуженной награды для способного выпускника. Все знали, что Арзо может оступиться только при написании выпускного экзаменационного сочинения. И тогда принципиальный директор пошел на сделку с совестью ради любимого ученика. Лопатин заставил учителя по русскому языку и литературе проверить первым делом сочинение Самбиева и сразу в своем кабинете позволил ему исправить незначительные ошибки.

Школа выдала Самбиеву аттестат о среднем образовании с одними пятерками. Однако министр образования республики посчитал, что у медалиста должны быть не только отличные знания, но и примерное поведение. Во всяком случае выдать золотую медаль юноше с судимостью – преступление. И никакие доводы Лопатина впрок не шли.

Как таковая, золотая медаль Самбиева не интересовала, хотя, конечно, в глубине души затаилась обида. Просто медалист имел много льгот при поступлении в вуз. А Арзо замахнулся на самую конкурсную специальность в республике – решил поступить на экономический факультет Чечено-Ингушского госуниверситета. В те времена это была самая престижная квалификация, и все отпрыски местных нуворишей, поддерживаемые мощной материальной базой и связями, лезли в экономику и бухгалтерию, мечтая напрямую контактировать с финансами народного хозяйства.

Арзо с легкостью поступил в университет, гораздо легче учился в нем, и получив диплом с отличием по распределению был направлен в республиканский Агропром и далее по месту жительства в родной колхоз «Путь коммунизма». Как один из лучших выпускников, Самбиев мог выбрать распределение в доходные сферы – контролирующие, ревизионные, финансовые. Однако он, выполняя просьбу матери, вернулся в родное село.

Позже, вспоминая студенческие годы, Арзо никогда не радовался им, как его сверстники. Да, он с любовью и умилением вспоминал старый и новый корпуса университета, благоухающий зеленый парк между ними, друзей-однокурсников. Но возвращения того времени он никогда не желал, даже в самые тяжелые минуты жизни. До того нищенской и позорной была его студенческая жизнь, жизнь впроголодь, со слюной едкой зависти и ущербности. Жизнь, при которой он, молодой, красивый парень, ходил в окружении обеспеченных сверстников в порванных башмаках, в залатанных, обношенных годами штанах. В одной тоненькой курточке в любую пору года, в убогой шапке.

Еще на первом году обучения один из старшекурсников решил поиздеваться над убогим видом Самбиева. При всех оскорбленный Арзо с яростью бросился на обидчика. Победить более взрослого юношу он не мог, их вовремя разняли, но все видели, с какой яростью и отвагой защитил свою честь Самбиев.

Так и пролетели эти студенческие годы – считая копейки, глотая слюну… Правда, было еще что-то; теплое, нежное – тогда, и горькое после. Это любовь! Дважды Арзо трепетно влюблялся и оба раза безнадежно страдал. Доходило до того, что он начинал писать стихи, ночи напролет простаивал под окнами, а на рассвете поджидал любимых у подъезда…

Первую свою любовь Самбиев вспоминал с неприязнью. Его идолом стала дочь важного в республике чиновника, действительно, очень красивая, неглупая и расчетливая девушка. Она с презрением отвергла докучливого молодого «оборванца», и мало того, публично указала на его оторванную сбоку подошву. На сей раз кулаки Арзо были бессильны. После этого Самбиев ровно месяц болел, а вылечившись, со стыдом, пряча глаза, ходил по университету, предпочитая пользоваться черным входом и боковыми лестницами. Это произошло на втором курсе.

…Вторая любовь родилась на четвертом году обучения. Полюбил Арзо девушку с другого факультета. Звали ее Совдат Кулаева. Каждый день Самбиев мчался в дальний новый корпус университета, чтобы повидаться с любимой. Совдат не обладала броской внешностью. Ее красоту надо было разглядеть, увидеть, понять и по достоинству оценить.

Совдат, как и Арзо, росла без отца в многодетной семье. Одевалась очень скромно, но со вкусом. Она умела придать простенькому костюму элемент изящества с помощью бантика, косынки или недорогой брошки. Оказывается, свои незатейливые наряды она шила сама. Позже Арзо узнал, что Совдат также шьет и вяжет одежду на продажу. Этого она почему-то всегда стыдилась и скрывала от Самбиева.

Они встречались более года. Их отношения становились все теплее и нежнее. Ни он, ни тем более она никогда не объяснялись друг другу в любви. Но этого и говорить было не нужно. Все видели, как они сияли при встрече, как Совдат горевала, если Арзо не мог приехать или не мог позвонить, будучи в родном селе. Они часами могли сидеть в библиотеке, потом пешком медленно шли до дома Кулаевой и там долго стояли, с улыбкой глядя в глаза. За все время встреч они ни разу не преступили грань приличия, ни словом, ни жестом.

Есть редкие девушки, прелесть которых расцветает в атмосфере любви и гармонии. К таким принадлежала и Совдат. Вступила она в пору девичьей зрелости, округлилась женственная стать, а походка стала грациозной, вызывающей, манящей. Словом, зацвел цветок, раскрылись лепестки, обнажив соблазнительный плод. А Арзо все ходил влюбленный и предложения не делал. Ослепленный любовью, он не замечал, как вокруг его цветка закружились трутни и шмели.

Только младшая сестра Совдат Лиза сняла с его глаз ослепляющую пелену. Огляделся Арзо – все понял. На дорогих машинах и в богатых костюмах молодые люди, гораздо старше и обеспеченнее его, вились вокруг любимой. И однажды подружка Совдат отвела его в сторону и серьезно сказала:

– Арзо, ты молод для Совдат, вы ведь ровесники. А ей замуж выходить надо. Разве сможешь ты содержать семью? – слезы выступили на глазах подруги. – Оставь ее, пожалуйста!

– Это ее просьба? – задергался нервно кадык на длинной шее Самбиева.

Только мотнула головой подруга, отвернулась, плача.

– А чья?.. Я прошу тебя, скажи!

– Ее матери… Только ей не говори, я слово дала.

Как раз наступили летние каникулы, и опечаленный Арзо подался, как обычно, на заработки в Сибирь. В неделю раз по ночам ездил он на мотоцикле бригады за тридцать километров от своего объекта в райцентр, чтобы позвонить любимой. Совдат с нетерпением ждала междугородних звонков. Она первая хватала телефон, но в трубке слышались только далекие шумы и свист проводов.

– Арзо, Арзо, это ты? Говори! Почему ты молчишь? – кричала она в аппарат.

Однажды к телефону подошла младшая сестра Лиза, и Арзо не выдержал, заговорил с ней, а рядом, оказывается, подслушивала Совдат, она выхватила трубку.

– Арзо! – крикнула она.

– Я, Совдат, – только ответил он.

И больше не говоря ни слова, они застыли в молчании, слушая учащенное дыхание друг друга.

– У меня время на исходе, – нарушил молчание Самбиев.

– Ты еще позвонишь? – тихо спросила она.

– А можно?

– Да-да! Можно-можно! Звони, пожалуйста!

Через день полетели звонки. Вначале разговор был натянут, сдержан, а потом вновь залились они смехом, шутками, с взаимной заботой и лаской. И вдруг, неожиданно, Арзо нарвался на мать. Он хотел бросить трубку, но женщина опередила его.

– Арзо, это ты? – парализовал его печальный, хриплый женский голос. – …Мне стыдно говорить, но послушай, пожалуйста… Я знаю, ты очень хороший парень. Я знаю, что вы друг друга любите, но это детство, игра, беззаботность. Если вы поженитесь, то житейские невзгоды быстро развеют вашу любовь. Нищета и любовь несовместимы… Арзо, извини меня, не проклинай меня, не осуждай. Ради Бога, пойми меня!.. Прошу тебя – пойми меня правильно! Мы люди бедные, а Совдат старшая в семье. Как я их в люди выведу? К тому же вы почти что одногодки, а это с возрастом… ну, короче, нехорошо… Арзо, дорогой, оставь дочь в покое, у нас уже есть захал1414
  ¹ Захал (чеч.) – сватовство


[Закрыть]… Ты слышишь меня?

Связь оборвалась… Больше Самбиев в Грозный не звонил. Только в неимоверном труде – от зари до зари – он находил успокоение и забытье. Как в жизни бывает – не везет в любви, везет с деньгами. Как никогда выгоден был строительный договор в тот год. Арзо пахал не только каникулярные июль и август, но и, сфабриковав справку о болезни, весь сентябрь. В начале октября он тронулся домой, вез с собой огромные (для него) деньги. Путь лежал через Москву. В столице он надеялся приодеться, чтобы покрасоваться перед Совдат. В неотступных терзаниях, он мечтал назло любимой встречаться с другой девушкой, даже с ее подружкой. Какие только глупости не лезли в голову! Как он страдал!

Себе Арзо купил простенькое пальто и ботинки, кое-что матери и сестрам, а остальные деньги сохранил на погашение долга. Правда, после долгих поисков еще купил любимой, на прощание дорогие французские духи.

В начале октября Самбиев появился в университете. Несколько дней не ходил в новый корпус. Потом не выдержал. С друзьями гулял он по коридорам – шутил, смеялся, напустил на себя беззаботность и безразличие, но когда увидел Совдат, опечалился, сник, как одуванчик после дождя, и убежал в общежитие, ничком бросился в постель, чтобы никто не видел горестных глаз и печали.

Решил он твердо больше не появляться в новом корпусе. И неожиданно через пару дней друзья сказали, что перед входом в их корпус стоит, кого-то ожидая, Совдат. Бросился Арзо, увидев любимую, остановился, как вкопанный. На секунду их взгляды встретились, и Арзо медленно, с торжественной строгостью подошел к девушке. Большие карие глаза смотрели в его лицо и не могли скрыть радости от встречи. Она пылала, не выдержала, счастливо улыбалась, образовались ямочки на упругих девичьих щеках.

– Эти шарф и свитер я связала для тебя, – протянула она пакет, – если не подойдет по размеру, я перевяжу… Почему ты не звонишь?

– Я случайно напоролся на мать.

– И о чем вы говорили?

– Говорила она, я молчал.

– Теперь все понятно… Я пойду.

– Можно я провожу тебя? – тихо вымолвил Арзо.

Совдат ничего не ответила.

Октябрь перевалил за бугор. День стоял теплый, солнечный, тихий. Под ногами шелестели упавшие листья. Пахло переспевшим виноградом и айвой. В лужах, чувствуя, что напоследок, с ненасытностью купались воробьи. Пирамидальные тополя уже совсем оголились, на фоне еще праздничных кленов казались скелетами. За Сунжой, в городском парке, кричала малышня. У трампарка на повороте противно заскрежетал трамвай.

Из самого центра до микрорайона, где жила Совдат, они шли пешком. Почти не говорили. С грустью расстались, а на следующий день Арзо поджидал ее с самого утра у дома. Совдат улыбнулась, заразила тем же молодого парня… И вновь они гуляли почти каждый день. Правда, договорились как можно реже звонить (точнее, чтобы Арзо звонил, связь была только односторонней). Так они встречались еще два месяца. Все было вроде бы прекрасно, однако меж ними провели какую-то неощутимую грань, которая незримо довлела над их отношениями. И только в середине декабря Арзо окончательно набрался смелости и как бы нечаянно выпалил:

– Совдат, давай поженимся.

На улице стояла промозглая, сырая погода. Проходящие машины обдавали их грязью. Совдат остановилась в оцепенении.

– Это предложение? – не могла она скрыть своей радости.

– Да.

Совдат от счастья закружилась на месте. Потом посмотрела в глаза Арзо и сказала:

– Наверное, надо бы сдержаться, но я так счастлива, я так ждала этого!.. Ты не смеешься над моей искренностью?

– Нет, – смущался Самбиев, – только ты должна по чеченским законам дать мне что-нибудь, в знак верности слов.

– Что хочешь, Арзо! – улыбаясь, ответила Совдат, и вдруг лицо ее стало серьезным. – Я тебе вручаю это кольцо, как и свою жизнь. Я так счастлива… и боюсь!

Тогда же решили, что свадьба будет через полгода, сразу по окончании учебы. Об этом говорили при расставании. А до этого, прямо после вручения кольца, Арзо и Совдат, взялись за руки и молча, даже торжественно, пошли обратно в университетский корпус. В сумеречном полупустынном помещении, с помощью стула, заперлись и, плотно прижавшись друг к другу, впервые в свои двадцать один год, неумело чуточку поцеловались. Ничего не говорили, только прерывисто дышали, скрывая друг от друга глаза… За это скоротечное счастливое время они пуговки не расстегнули, но что-то теплое, нежное, по-юношески обильное оросило щедро их объятие, не утоляя, а наоборот, разжигая яростную страсть…

На улице, в промозглых жутких потемках, целомудренная Совдат на мгновение прижалась к Арзо, сладко прошептала:

– Ты у меня был первый и будешь последним.

На что такой же Арзо «по-бывалому» ухмыльнулся, важно выпятил вперед подбородок… Но великодушно смолчал.

На радостях ночью Арзо помчался в Ники-Хита. Младшая сестра – Деши от новости была в восторге, только мать, после утихания волны первого возбуждения, озабоченно спросила:

– А где вы будете жить?

– Снимем в городе квартиру. Оба будем работать.

– Так, значит, наш дом окончательно пропадет, осиротеет.

Арзо впервые за много дней вспомнил о родовом наделе.

– Нет, – твердо сказал. – Наш дом, моя свадьба – звенья одной цепи, и делить их и противопоставлять не буду… Значит я буду жить всегда в Ники-Хита, рядом с тобой, мама. – Он нежно за плечи обнял мать.

На следующий день Совдат на занятиях не появилась. К телефону не подходила. Трубку поднимали только ее мать и брат. Через день блуждающий вокруг дома Кулаевых Арзо заметил любимую в окне. Лицо Совдат было тревожным, испуганным. Она попыталась приоткрыть окно, но кто-то сзади резко ее отстранил и решительно задернул занавеску. В ту же ночь Самбиева вызвали на проходную общежития, оказывается – тетя Совдат в сопровождении сестры Лизы. Женщина просила, умоляла вернуть кольцо, говорила, что и Совдат того же желает, что Арзо не горских тейпов и они по этой причине не могут породниться. И наконец, объявила, что Совдат уже засватана, и никакие их договоры и обещания силы не имеют.

– Через полгода ваша любовь растает, и вы будете страдать, – подытожила свою скорбно-просящую речь тетя.