Текст книги "Сказка Востока"

Раб на веслах, конечно же, не «сезонный» раб. Но здесь тоже труд тяжелый, изнуряющий, под солнцем и ливнем, в жару и стужу. Здесь и сезон можешь не выжить: то ли шторм, то ли пираты. И от кнута не убежишь, и в море не прыгнешь: прикован к борту. Так и греби, так и ешь, так и спи, так и нужду справляй… (На то и есть рабство! Низшее, что было и есть в человечестве.)

А Таир оказался не хилого десятка: отработал целый сезон. А к зиме, когда в морях штормы бушуют, переживая, конечно же, не за рабов-гребцов, а за собственную галеру – целое состояние, хозяин галеру на прикол поставил, а то, не дай Бог, где на скалы в непогоду наскочит, да и прохудившееся днище корабля хоть раз в год просмолить надо. И пока этот ремонт шел, рабы-гребцы, а вместе с ними и Таир, так сказать, отдыхали в специальной тюрьме рабов-гребцов. А потом вновь тяжелейший сезон, в конце которого Таир уже был на исходе и физически, а главное, морально зачах. И хозяин, недовольно поглядывая на него, подумывал, то ли сразу в море скинуть, то ли до порта доживет, а там, быть может, кто и сжалится, даст монетку за этого доходягу. Однако случилось совсем иначе. Сам хозяин скоропостижно скончался. У галеры, а значит, и рабов-гребцов, появилось свободное время, а потом – новый владелец, и он поменял курс на Черное море, где закупал рабов.

На побережье Черного моря Таир – свой, знает весь колорит, язык. Так зачем такого на веслах держать? Лучше кнут в руки и его все поймут. Вот и назначен Таир на солидную должность – аргузил, то есть надзиратель над галерными невольниками. Разумеется, он – тот же раб, но у него немало привилегий: за свой труд он получает жалование, имеет личное оружие, хорошую одежду, шерстяной плащ, и главное, он имеет право сходить на берег и даже порою отлучиться на некоторое время.

Может быть, при хорошем хозяине Таир мог бы когда-нибудь получить вольную либо со временем откупиться. Да сбылась давнишняя семейная мечта: сестра добилась высот в чьей-то гаремной иерархии. Она не только выкупила своего брата, но еще дала ему столько денег, что Таир, иного ничего не зная, сам занялся работорговлей и для этого купил многовесельную галеру.

Казалось бы, что побывавший в рабстве Таир, если даже не сможет бороться с таким злом, то хотя бы сам будет благосклонно относиться к своим рабам. Однако человек многое быстро забывает и зачастую руководствуется не божьим желанием, а крылатыми фразами древних философов. Ведь еще Аристотель9595
  Аристотель (384—322 гг. до н.э.) – греческий философ.


[Закрыть] сказал: «С самого часа своего рождения одни предназначаются для подчинения, другие – для господства…». Оказывается, других вариантов и нет, по крайней мере, сам Таир иного и не видел и твердо знал, что бедный – раб. И, пытаясь от этого состояния подальше уйти, он нещадно эксплуатировал рабов и покупал самых дешевых лишь на сезон, чтобы в зимние месяцы задарма никого не кормить.

Вот так, по весне, да подешевле, имея наметанный глаз, купил Таир в гребцы истерзанного Малцага. И вряд ли Малцаг не то что сезон, но и одну ходку бы выдержал: до того он был искалечен и слаб. Да судьба вновь сжалилась над ним. Дело в том, что у Таира в родных местах были кое-какие дела. Ушел он с галеры на два-три дня, а задержался надолго. Оказывается, богатого земляка свои же украли, выкуп потребовали. Пока суд да дело, время шло, и оно пошло на пользу Малцагу: от морской воды, помощи лекаря-раба, а в основном из-за природной силы и молодости, ожил Малцаг, окреп. И когда по истечении месяца появился хозяин Таир, хотел было Малцаг свой кавказский норов показать, да не тут-то было. Поиздержавшийся, разъяренный черкес стал похлеще Тамерлана: щедрыми полосами отбивалась тяжелая плеть вокруг тела Малцага, оставила новые рубцы, да так, что он, позабыв обо всем, так рьяно и судорожно стал грести, что от запекшихся кровяных мозолей еще долго не мог оторваться от ненавистных, отполированных руками тысяч рабов тяжелых весел.

У Таира и один сезон мало кто выдерживает, а Малцаг выдюжил. И, наверное, не оттого, что был особо вынослив, стоек и силен. Просто в этот год дела Таира плохо пошли, галера подолгу простаивала в портах. А когда выходили в море, от беспрерывной гребли руки буквально немели, не сгибались. Тогда свист кнута перебивал шум волн, и горемычный Малцаг со слезами на глазах не раз мечтал прыгнуть в море и утонуть, да мощная цепь на ногах: прикован к борту, который его, в конечном счете, и спас.

Это случилось зимой, когда умелые капитаны поставили свои корабли на прикол. А жадный Таир понадеялся на хорошую погоду, а главное – посул был велик: он почти единственный перевозчик. От Константинополя до Крыма они дошли без проблем, так же и возвратились. И на этом можно было сезон завершить. Однако Константинополь переживал не лучшие времена, спрос на рабов и цены – не те. А вот южнее, если пройти небольшое Мраморное море и пролив Дарданеллы, можно достичь острова Лесбос, который со времен античности является центром работорговли.

Они были уже у цели, когда над Эгейским морем сгустились тучи, и даже новичок Малцаг понял, что будет шторм, и, судя по волне и ветру, неукротимый. Забегал Таир по галере, соревнуясь с ветром, засвистел было кнут, да ненадолго: первая огромная волна просто слизала всех, кто не был прикован к борту, а потом заметало галеру по волнам как щепку. Малцаг многое пережил, и не один шторм, но такого ужаса и беспомощности даже не представлял. Вначале он еще как-то хотел оценить ситуацию и попытался было командовать гребцами, как выправить курс, да его крик потонул в коловерти шипящего рокота. Сразу стало совсем темно, будто мир залился густым мраком. И казалось, что перекричать это буйство никто не в силах. Однако когда галеру бросило на скалы, не треск галеры, а рабский вопль душ на мгновение оглушил стихию.

Мечтал Малцаг, и не раз за последний год, найти покой на дне морском. А когда попал в мрак ледяной пучины, потеряв всякий ориентир, в смертельной панике забултыхался. И вряд ли он смог бы всплыть: уже наглотался едко-соленой воды и задыхался от распирающего кашля, еще воды хлебнул и в бессилии от такой кончины впился в свою грудь ногтями. Но вдруг словно неведомая сила потянула его за ноги, и он взлетел стрелой, почувствовав невесомость своего тела. И тут, после гробовой тишины, воцарившейся на мгновение, он буквально вспарил над пенно-кипящим котлом и хотел бы улететь, да та же сила вновь потянула его вниз, и он провалился в пучину волн. Эта бешено голодная, дьявольски распирающаяся морская пасть вновь готовилась его проглотить. От неимоверного страха он попытался закричать, не смог: вырвался кашель. Но истошный вопль, человеческий вопль стоял у его уха, и когда через мгновения его опять подняла волна, будто вознесла над миром, он увидел рядом две головы, эти два ненавистных доселе затылка рабов. В отличие от себя, он их так и считал – рабами, потому что за прошедший сезон дважды подговаривал их к бунту на корабле, и оба раза они предавали. И мало того, что побили – к этому он привык, три дня не кормили, и никто не поделился. Они действительно были рабами, к коим себя он никак не причислял, посему всех соседей – рабов-гребцов – просто презирал и за людей, тем более за мужчин, не считал.

Однако сейчас, в этом вихре ада, сквозь сумрак шторма, увидев знакомые силуэты голов, блеск живых человеческих глаз, как-то сразу вновь ощутил, пусть и ледяную, но жизнь – эту повседневную, беспрерывную борьбу. А рядом были люди, и у них одна судьба, и они прикованы к одному просмоленному, как пробка, бревну, которое, словно поплавок, им и утонуть не дает, и на поверхности за ноги, как угодно, яростно швыряет.

– Малцаг, помоги, спаси! – сквозь дикий рев он услышал свое имя.

Да, он, Малцаг, не раб, и эта стихия его спасет. Эта искрометная мысль придала ему сил, и он решил сражаться до конца.

– Держитесь за бревно, обнимите бревно! – стал командовать он, думая, что его слышат.

Правда, и сам он это сделать никак не мог: огромное бревно хаотично металось меж волн, беспорядочно вертелось, то в порыве уплыть, то резко притягивая к себе, ударяя с неимоверной силой. И все же после долгих потуг Малцаг сумел приноровиться, кое-как прилип. Но это не было спасением: руки онемели, и все тело заледенело. И он уже чувствовал, что замерзает, уже билось о него тяжелое, безжизненное тело соседа. Второго он тоже не видел. Там, к краю, накренилось бревно, и он уже отчаялся – конец. Но на гребне волны его угасающий взгляд выхватил проблеск огня и чудовищный мрак прибрежных скал, на которые с неистовым ревом бросилась эта волна. И хлесткий удар, вновь удар… Он ощутил твердь земли, вес продрогшего, онемевшего тела и, уже теряя сознание, последнее, что уловил, как дьявольская волна, уползая, с ядовитым шипением уносит за собой прибрежные камни из-под него.

* * *

Турки – древнейший народ. Согласно легенде, они произошли от волчицы и Турке, сына Яфета. А в Центральной Азии исчезла великая тюркская цивилизация, где был достигнут высокий уровень обработки металлов, выращивание и торговля лошадьми. С другой стороны, некоторые ученые, черпавшие сведения у китайцев, считают, что до V века нашей эры о тюрках ничего не было известно.

Как обычно, по-видимому, истина где-то посередине. Во всяком случае, турки (или тюрки) существовали всегда у так называемого Черного входа в Китай, там, где озеро Манас, Внутренняя Монголия и Черный Иртыш. Они были на южных просторах Сибири и востоке Центральной Азии. Это были большие племена, имевшие мало общего друг с другом, за исключением некоторого сходства языков (некоторые племена, например, такие как киргизы, караимы, каракалпаки, уйгуры, ассирийцы и другие, сохранились до сих пор). Их называли тюрками потому, что они разговаривали на одном или родственных языках, которые называли тюркскими. Но это не аналог турецкого языка. Вначале некоторые из этих языков имели много общего с монгольским.

При всех обстоятельствах эти племена оставались кочевниками-скотоводами. Они ели много мяса, носили одежду из шерсти и шелка, пили кобылье молоко. Их сильных, умелых в ратном деле мужчин называли бахадурами, знатных женщин – хатун, а предводителей – ха-ханами. Они были прекрасными и выносливыми наездниками, на скаку умело пользовались рогатыми луками, с тетивы которых срывались свистящие стрелы, носили металлические кольчуги и вуг-туг, штандарты с волчьей головой. Золотая волчья голова была эмблемой вожака волчьего племени. Воля хана – непререкаема.

В этих воинственных людях угадываются предки завоевателей, которые, приходя в движение, рассеиваясь, занимали огромные пространства далеко за пределами своей родины. Так, в XI веке турки-сельджуки вторглись в Армению и Византию. 19 августа 1071 года состоялось сражение у города Манцикерт, после которого Константинополь практически потерял контроль над восточными территориями, и образовалась новая империя Великих Сельджуков Персии, простиравшаяся в зените могущества от Афганистана до Средиземного моря.

Империя Сельджукидов просуществовала более двух веков (с 1037-го по 1300 годы) и, по мнению некоторых ученых, сыграла значительную роль в истории мира. Считается, что именно репутация сельджуков, как непобедимых воинов, основанная на ряде побед, которые они одержали над византийцами, западноевропейскими крестоносцами и армиями хорезмийских шахов, натолкнула монголов на мысль напасть вначале на Киевскую Русь вместо того, чтобы сосредоточить усилия на вторжение в Персию и Иран, что они и сделали, только позже.

Но это еще не все. Если, как считал Геродот, история действительно представляет собой сочетание случайностей и личности. Сельджуки, вероятно, несут ответственность еще за одно очень важное для Европы событие. Принято считать, что племя турок-османов получило свои первые земли в Малой Азии, благодаря милости одного из последних султанов-сельджуков.

Дело в том, что, в конце концов, сельджуки стали жертвами монгольских завоеваний и внутренней междоусобицы. Их упадок продолжался до тех пор, пока не сохранили свое господство лишь сельджуки Рума в Малой Азии.

В то время как тюркская держава переживала упадок, небольшие воинственные группы племен утвердились в Анатолии. Среди них всегда существовали отряды гази-мусульманских воинов, которые, не довольствуясь завоеванными территориями, постоянно стремились к продолжению военных походов и расширению границ господства ислама. К XIII веку некоторое число кочевых отрядов гази обосновались в самостоятельные ханства, почти свободных от власти сельджукских или монгольских вождей, правивших в глубине континента. Одной такой кочевой армией командовал Эртугрул – отец Османа, основателя Османской династии… Здесь смешиваются история и легенда, и рождается следующее предание.

Эртугрул, влиятельный полководец из тюркской знати, вел отряд всадников численностью в четыреста человек через Анатолийское плато, когда увидел бой неравных соперников. С большим рвением он поспешил на помощь меньшему по численности отряду сражавшихся воинов и вместе с ним выиграл битву. Предводителем отряда, которому помог Эртугрул, оказался не кто иной, как Алаудин Кайкобад – султан сельджуков Рума, который в знак благодарности подарил Эртугрулу земли, располагавшиеся вдоль границы с Византией, на крайнем северо-западе своих владений. Таким образом, Эртугрула поставили предводителем пограничного войска, наделив его полномочиями защищать владения султана, по возможности расширять их.

В 1281 году Осман наследовал своему отцу Эртугрулу, а в 1299 году он провозгласил свою независимость. И с этого времени начался путь Османа как завоевателя. И хотя его ханство первоначально было одним из самых незначительных среди государственных образований, поделивших между собой державу сельджуков, династия Османа в течение сотен лет одолела большинство своих соперников и основала империю, носившую это знаменитое имя шестьсот лет. В зените своего могущества владения Османской империи простирались от Будапешта на Дунае до Асуана на Ниле и от Евфрата почти до Гибралтара…

В конце XIV века, а точнее, в 1397 году, когда Малцага после кораблекрушения выбросило на берег Малой Азии, где в то время правил правнук Османа – Баязид Молниеносный, который прославился не только как искусный полководец и любитель гаремных наслаждений, но прежде всего как грамотный правитель. И если говорить, что Баязид – турок, то между этим турком-урбанистом и теми турками-кочевниками, что ушли на запад тысячелетия назад, было такое же колоссальное расстояние, какое разделяло побережье Средиземного моря и пустыню Гоби… Именно Баязид начал строить мощную экономику и сплошную систему социального обеспечения страны. Он подошел к реализации этих задач настолько серьезно, что через несколько лет после его восшествия на престол для населения Малой Азии наступил период настоящего процветания.

Начатое еще турками-сельджуками, продолжилось бурное развитие крупных городов. Наиболее заметной в каждом районе города была мечеть с комплексом общественно значимых зданий, обычно вырастающих вокруг нее. Их обеспечение, строительство и содержание финансировалось типично мусульманским способом, принятым во всем исламском мире. Поскольку пожертвование – одна из пяти важнейших добродетелей мусульманина, все строительство, можно сказать, осуществлялось за счет доходов частных благотворительных фондов, называемых вакфами.

В Европе такого еще не было, а в средние века в городах Османской империи на дотациях государства и вакфов рядом с мечетью обязательно должны были быть общественные бесплатные (и не только для бедных) столовые, баня, больница, аптека, библиотека, школа и даже гостиница.

В одной из таких больниц очнулся Малцаг. Вокруг все чисто и тепло, хорошо кормят, чернокожие мальчики-рабы прислуживают. Здесь молодые люди обучаются медицине. Всем этим заведует старый врач по имени Сакрел. Он же лично наблюдает за Малцагом.

Сам Малцаг о такой идиллии даже не мечтал: глаза заблестели, румянец на щеках и чувствует, как крепчает, даже голос прежний, звонкий, прорезался. Но однажды появился сгорбленный, маленький, тщедушный тип, явно мелкое должностное лицо, с парой грозных янычар, и прямо к Малцагу. От страха Малцаг съежился, мурашки по телу, язык прикусил, и это его спасло: он просто не мог открыть рот для ответа, а подоспевший Сакрел скороговоркой выдал:

– Он еще очень болен, да и вряд ли по-турецки понимает.

– А греческий, фарси, арабский? – недовольно скривил рот служащий.

– Полечим еще недельку, – ушел от ответа старый врач, – мы обязаны немощным сострадать, – принял он повинную позу.

В тот же день, вечером, якобы для обработки ран Сакрел увел Малцага из многолюдной палаты в свой кабинет, уложил на кушетку и, мягко поглаживая его руку, доверительно сказал:

– Молодой человек, я не знаю твоего имени, но остальное известно, – и, перехватив вопросительный взгляд Малцага, продолжил. – По внешнему облику ты, безусловно, кавказец. По количеству ран, к тому же полученных в разные периоды, ты воин и, видать, не плохой, раз многие раны впереди… Далее, ты попал в плен, скорее всего, к извергу Тамерлану. Об этом говорят твои отсутствующие уши, и они же говорят, что ты, хоть и молод, да здорово врагу насолил… Ну а это, – Сакрел коснулся клейма на плече, – это тавро я очень хорошо знаю. Купец Бочек – негодяй и мерзавец, каких свет не видывал, – при этом, тяжело вздохнув, врач встал. – Это вечная метка – ты пожизненный раб без права выкупа.

– Нет! – вскрикнул Малцаг, тоже вскочил. Он дрожал, глаза налились гневом.

– Не кричи, успокойся, – обнял его врач. – Я тебе помогу, – и, видя, как в надежде измелилось лицо Малцага, добавил, – молодой кавказец, тем более такой как ты – желанный слуга-охранник любого бая.

– Прислуживать я не буду!

– Это лучшая участь раба.

– Я – не раб, я – воин Малцаг с Кавказа!

– Хм, молодец, воин Малцаг, – не без иронии. – Ты действительно воин, раз даже роль галерного гребца не вышибла из тебя эту спесь.

В недовольстве заскрежетали зубы Малцага.

– Прости, – попытался исправиться старый врач, – это дух, – он отошел в сторонку. – Однако этот дух хорош на поле брани, а в рабстве – только смерть.

– Лучше смерть! – бросил Малцаг, и ему почему-то вспомнился шторм и как с этой смертью боролся. Он сел на кушетку, горестно закрыв лицо руками. – Что мне делать? Как быть?

– Понимаешь, Малцаг, в этом мире столько господ, потому что гораздо больше рабов у них под пятой… Смирись.

– Нет, нет, не могу, – уже не кричал, а почти что скулил Малцаг и вдруг оторвал руки от лица. – Помогите мне, возьмите к себе в охрану, в прислугу, как хотите.

– Хм, – как-то жалко усмехнулся Сакрел. – К счастью или к сожалению, но у меня прислуги нет, я и сам под охраной, и шаг в сторону сделать не смею.

– Это как? – удивился Малцаг.

– А вот так, – исказилось лицо врача, он вплотную подошел к Малцагу, грубо рванул свой халат, обнажил плечо. – Узнаешь?

– Тавро Бочека? – изумился Малцаг. – Ты тоже раб?!

– Как видишь, – сух голос врача. – Я раб Бочека. А эта больница и все остальное, включая мечеть, построены на его щедрые пожертвования. И каждую пятничную молитву одним из первых возносится имя этого самого Бочека. Хотя религия его одна – алчность и чревоугодие.

– Да как же так? – не перестает удивляться Малцаг.

– А вот так, – сух голос Сакрела.

– И вы не пытались …, э-э, – умолк на полуслове Малцаг.

– Бежать? – угадал его мысль врач. – Пытался. Как и у тебя пятки выжжены… Давно бы сдох, да специальность врачевателя спасла мне жизнь.

– Рабство – это жизнь?

– Пойми, все мы рабы Божьи и должны смириться со своей судьбой, и Бог нам воздаст.

– На том свете? – заметные нотки ехидства в тоне молодого человека..

– Твоя беда – ты слабоверующий, а может, и вовсе не верующий в Бога человек.

– А купец Бочек или Тамерлан – глубоко верующие?

– Это лишь Богу виднее, – очень мягок и добр голос врача. – Наше дело – смирение и покорность.

– И что оно вам дало? – едва уловимая грубость в интонации Малцага.

– Под старость мне позволили жениться, теперь у меня три ребеночка, – он аж засиял лицом. – Поверь, семья – высшее счастье.

– А Родина?!

– Гм, – замешкался Сакрел, – у меня ее, как таковой, не было. Есть лишь многовековая мечта.

– А у меня была, есть и будет, – по-молодецки напыжился Малцаг. – И она должна быть у каждого мужчины!

Наверняка этот тон не понравился Сакрелу: явно выпроваживая пациента, он тронулся к двери.

После этого прошло несколько дней. Врач был по-прежнему внимателен, но не более того. Сам же Малцаг уже жалел о своей дерзости, пытался вновь наладить отношения, но врач его избегал. У Малцага иного выбора не было, и никого, кроме Сакрела, поэтому он настойчиво искал с ним встречи.

– Понимаешь, – как можно вежливее обратился он, – мы невольно повязаны одной судьбой, одним тавро и, мне кажется, должны друг другу помогать, как братья.

– Молодой человек, – усталый взгляд в глазах врача, – в моем понятии, человека глубоко верующего, все люди – братья… А что касается тавро, то я знаю тысячи и тысячи людей с таким тавро.

– Это не люди, это рабы! – опять вспылил Малцаг.

Словно боль прошибла, дернулись на скуле Сакрела желваки:

– Мой рабочий день кончился, – не своим голосом сухо произнес он и, окинув Малцага взглядом с ног до головы, быстро удалился.

Все. Смятение охватило Малцага. С ужасом он представил, как за ним явится этот горбатый паша9696
  Паша (тюрк.-перс.) – титул военных и гражданских сановников.


[Закрыть] – опять кандалы – он раб… И почему не утонул? Даже в рабстве, но жить хотел? Значит, он раб…

От этого ощущения он пребывал в постоянном угнетении, даже не знал, как быть и что делать, ведь в любой момент за ним могли прийти. Да старый врач как-то странно повел курс лечения: перевязал ноги Малцага толстым слоем марли, сверху какую-то вонючую мазь наложил, так что на всем этаже у всех глаза щиплет, слезятся. Из-за этого запаха горбатый сановник даже в палату не вошел. А Малцаг не мог понять действий врача. И тут новая удача – священный месяц рамадан, больных еще лучше кормят, никого до праздника выписывать не будут. Но новый больной, да еще какой, поступил. Это был огромный, крепкий чернокожий африканец, у которого, видать, давно уже вырвали язык. Говорить он не мог, только кричал от боли невыносимо и беспрерывно, будто раненный бык. Его спина, ягодицы и даже икры ног, будто плугом, были испещрены следами от жесткого кнута.

– И меня так били, – почему-то выдал Малцаг.

– Тебя так еще не били, – сухо отреагировал Сакрел. – Но ты к этому идешь. Ушей уже нет, тавро – есть, пятки прожжены – склонен к побегу. Потом вырвут строптивый язык и, под конец, как его, не только выпорют, а хребет переломают. Что мне с ним делать?

– Добить, – бесстрастно сказал Малцаг.

– Я врач, а не палач, – процедил Сакрел.

В тот же вечер он напоил африканца какой-то микстурой, сунул вату под нос. Несчастный ненадолго затих, а потом до утра – истошный вопль. Утром процедуру повторили – облегчение не наступало.

– Теперь ему нужен палач, а не врач, – вновь подсказал Малцаг.

Ничего не ответив, Сакрел вышел, тотчас вернулся, весь бледный, как прибрежный песок. Заслонив собою африканца, он что-то сделал и очень быстро ушел. Больше криков не было. Малцаг подошел прикрыть веки, ему сразу стало дурно… Он спал мертвецким сном, около суток, а когда проснулся, одна лишь мысль – бежать, бежать на родной Кавказ, где рабства нет!

Поставив эту цель, он стал все изучать. Благодаря лечению и времени, раны его почти зажили. Он значительно окреп, набрался сил. Путь предстоит не легкий и не близкий. Оказывается, шторм в ту ночь унес их мимо острова Лесбос и еще дальше на юг, и он в большом портовом городе Измир. На парусно-гребной галере до Кавказа можно дойти за пять-семь дней, в зависимости от погоды и морского течения. Проникнуть на галеру трудно, почти невозможно. Надежда – встретить земляков. Все прояснится в порту. А если морем не удастся, остается лишь пеший путь. Караван купцов до Тбилиси ходит около месяца. Он будет идти только ночью – пусть будет два. Главное – свобода!

А доктор Сакрел, словно прознал о побеге, впервые за долгое время заговорил с Малцагом.

– Раб – основа и богатство любого строя… А посему рабов охраняют пуще золота. Смотри, не делай глупостей. Вспомни того африканца.

В том-то и дело, что того африканца Малцаг никак забыть не мог. И это воспоминание еще больше подогревало его порыв.

Он не знал этой страны, не знал этих людей, дорог, традиций и порядков. Он единственно надеялся на свою силу, выносливость, умение ориентироваться и удачу. Расчет был один – бежать на праздник Рамадан. И это ему здорово помогло. В последний день поста с вечера начались массовые гуляния, танцы, музыка, шум. В этот вечер в больницу понаехало много богатых людей, раздавали щедрые подарки, в том числе и одежду, которая так нужна была Малцагу.

Ночь Малцаг крепко спал, а до зари, пока еще не прозвучал утренний эзан9797
  Эзан – призыв к молитве.


[Закрыть], он свободно покинул здание больницы, перемахнул через забор мимо спящей охраны и прямо в порт, куда по нюху определил бы он дорогу.

Малцаг уже знал, что это города по истории, архитектуре, нравам и культуре значительно разнятся. А вот порты – они почти все одинаковые: разношерстные и шумные, шик и нищета, с разгулом и тоской, благоуханием и вонью, с криком и гульбой, с драками и танцами, с контрабандой и кучами хлама, а в целом, порт – это всегда мечта и желание, и даже для раба-гребца – простор.

Была зима. Накануне прошел дождь, и по узким грязным улочкам, извиваясь, текли мутные потоки, которые подсказывали Малцагу, куда надо идти. Из-за низких хмурых туч и утренней дымки испарений море с высоты не видно, но уже чувствуется веяние неспокойной стихии, резкий, влажный, соленый воздух. И так хочется дышать, так легко и весело и свободно вниз идти. Будучи еще молодым и от природы бесшабашным, он считал, что задуманное почти свершилось, и от этого он двигался по наклонной чуть ли не вприпрыжку, напевая себе под нос.

А праздник уже чувствуется. Спозаранку город наполняется людьми. Все довольны, улыбчивы, разнаряженные, задорными стайками бегают дети, кричат, играют, капризничают. Откуда-то уже слышится музыка, лают собаки. Попрошайки занимают выгодные места. Все смотрят, даже озираются на Малцага. Ему кажется, что это оттого, что он выше всех прохожих. Вот вдалеке появляются конные янычары. Чуть ли не бегом Малцаг проскочил в совсем узкий проулок, где сплошь месиво и от куч мусора и луж помоев тяжело идти. Поплутав по тесным переулкам, он вновь вышел на модную широкую, мощеную улицу. Затерявшись в толпе, оглядывая все свысока, он и не заметил, как к нему подобрались грубые стражники:

– Ты куда, урод? – стали они выдергивать Малцага из потока.

– Что вы к нему пристали, сегодня праздник, – зашумела толпа.

– Отпустить его! – властный голос с балкона.

Малцаг вновь свободен, но как муторно на душе. И надо бы ему как-то слиться с толпой, да длинный рост не позволяет. И он решил, что правильнее будет идти не по середине, а с самого края вдоль стен. А тут, на центральной улице, что ведет с площади, сплошь дорогие магазины и вдруг он кого-то знакомого мельком заметил, встал, очень медленно вернулся, – видимо, витрина очень дорогого магазина, большое зеркало, чего он давно не видел, толпы людей проходят, а один действительно урод: длинный, изможденный, худющий как жердь. А одет? Неужели это он? А что будет, если каук9898
  Каук (перс.) – высокая шапка на вате, вокруг которой наматывается сарык-платок.


[Закрыть] снять? Он осмелился, снял. Без ушей, лысый череп, лишь большущие синие глаза горят, выдают жизнь…

Напялив шапку, втянув голову в плечи, еще больше ссутулившись, Малцаг вновь тронулся вместе с толпой. Впереди обозначились огромная площадь. Там уже людно, шумно, сладкие запахи туда манят. Но там сипахи9999
  Сипахи (тюрк.) – привилегированная армейская кавалерия.


[Закрыть] стоят, издали видно – за порядком следят. Нет! На этом празднике не место беглому. Надо идти в порт.

Уже видно море, запах водорослей и гнилой рыбы, стал слышен беспокойный прибой и, наконец, побережье. Вот где желанный простор! И настроение Малцага чуть улучшилось, легче стало дышать. Правда и здесь на него обратили внимание; – торговые лавки и чайханы в ряд.

– Эй, старик, зайди к нам, отведай свежий плов, халву. Все даром, день какой!

– Хочешь, с собой возьми, сколько хочешь, бери! Все бери! – кричат из другого прибрежного заведения.

А третий торговец видит, что ранний прохожий всех сторонится, сам выбежал навстречу и, ласково улыбаясь Малцагу, монетку сунул. Обожгла эта монетка руку. Он и по виду нищий раб! Отойдя поодаль, он глянул на нее, – «Осман – Баязид», кинул в море, тотчас пожалел и более – себя: порт почти что пуст. И как он не догадался? Ведь разгар зимы, время штормов. И кто сейчас сунется в море? Лишь самый отчаянный, или у кого большой корабль в два яруса гребцов. С десяток таких судов, слегка покачиваясь, стояли на привязи в акватории. Здесь в порту, в отличие от города, ощущалась сила резкого, пронизывающего ветра, иногда со свистом. Море средне штормило. Некоторые волны с яростным шумом бились о берег, разбрасывая брызги.

– Эфенди, эфенди, ты явно кавказец, – неожиданно из небольшой лавки вышел краснощекий, коренастый хозяин. – Я родом из Карса, а ты откуда? Приболел? Морская болезнь? – забросал Малцага вопросами. – Заходи, заходи, все даром. Столько наготовили к празднику, а никого нет. Видишь, какая погода? Кости ломит, небось, вновь шторм идет.

У Карса Малцаг воевал под командованием побратима Тамарзо, там получил первые ранения. Наверное, поэтому он поддался искушению бесплатно поесть.

В небольшом помещении безлюдно, темно, уютно, приятный полумрак. Пахло жареной рыбой, сладостями и амброй. Хозяин усадил Малцага за небольшой тандыр100100
  Тандыр (тюрк.) – столик над печкой, покрываемый одеялом.


[Закрыть], на котором сразу же появились лаваш, сухофрукты, халва.

– Так ты откуда? – накрывая стол, опять спросил хозяин.

Дабы сразу не отвечать, а обдумать, Малцаг сразу же набил рот едой, знаком попросил запить.

– Айран, морс, шербет101101
  Шербет (перс.) – восточный фруктовый прохладительный напиток.


[Закрыть], – предложил хозяин и, видя замешательство гостя, подмигнув, – а может, бузу102102
  Буза (перс.) – легкий хмельной напиток из проса, ячменя и гречихи.


[Закрыть]? В честь праздника и аркъ103103
  Аркъ (тюрк.) – турецкая водка.


[Закрыть] бесплатно, чуть-чуть.

В это время, перекрывая шум прибоя, с улицы послышался какой-то гвалт.

– Господи! – хозяин прильнул к маленькому оконцу. – Опять эти мерзавцы, – он, нервничая, засуетился. – До утра здесь гуляли. Гашиш курят. А тут ураза104104
  Ураза (араб.) – пост.


[Закрыть]… Беда.

Пнув дверь, развязно ввалилось несколько человек, по виду – моряки.

– Накрывай стол, – не разуваясь, тяжело и бесцеремонно они повалились на достархан. – Арку неси, да повеселей.

– Сегодня священный праздник – пить нельзя, – в полусогнутом состоянии стал хозяин. – Вдруг мулазим105105
  Мулазим (тюрк.) – надзиратель.


[Закрыть] нагрянет.