Текст книги "Сказка Востока"

– Разберешься, – они кинули на скатерть несколько дирхемов106106
  Дирхем (араб.) – серебряная монета.


[Закрыть], и, пока хозяин ловко подбирал монетки, они с удивлением разглядывали Малцага.

– А это что за чучело там сидит?

Хозяин склонился, что-то на ухо, видать, старшему, сказал. Тот на непонятном для Малцага языке заговорил со своими, все захохотали.

– Неси хаш, да побыстрее, – вновь последовала грубая команда.

Пока хозяин торопливо накрывал стол, пришедшие, перебивая друг друга, стали страстно говорить, перешли на спор, который продолжался всю трапезу под немалое количество хмельного. Довольно быстро утолив голод, они потребовали кальян, и без особого напоминания хозяин принес странный поднос, на котором лежали раскаленные металлические спицы и тростниковые трубки. Маленькая лавочка наполнилась дурманящим ароматом ханки107107
  Ханка (монг.-уйгур.) – сильнодействующий опий.


[Закрыть].

Сизый, терпко-слащавый густой дым, как плотная едкая паутина, завис в полумраке, так что глаза Малцага с непривычки стали слезиться, и он невольно кашлянул.

– Эй, урод, – обернулся один из моряков в сторону Малцага. – За кайф надо платить.

– Он отработает, – бросил другой.

От их дикого хохота задрожало тусклое оконце. Внезапно резкий порыв ветра тряхнул дом, ворвался внутрь, растворив пелену дыма. Пришельцы встревожились, замолкли, прислушиваясь к нарастающему шуму стихии. Меж ними вновь возник шумный спор, и, видимо, мнения разделились. Двое, недовольно жестикулируя руками, встали, направились к выходу, но их словно за ноги дернули, обратно усадили.

– Эй, хозяин, – вдруг крикнул старший, – а где Шадома? Шадому давай!

Точно обухом по голове, прояснилась мысль Малцага… Шадома!? Редкое имя. Неужели это та обольстительно-сладкая красавица Шадома, которую он у Тамерлана отобрал, которую, как первую любовь, все время помнил, которую бросил на заснеженном кавказском перевале, когда она спасала ему жизнь. Неужели это она, его Шадома? – приятные грезы унесли Малцага в небеса.

– Шадому сюда! – вновь грубый голос.

– Да вы что? – в испуге залепетал хозяин. – Шадома много динар108108
  Динар (латин.) – золотая монета.


[Закрыть] стоит, сюда не отпустят, да к тому же сегодня выходной, праздник.

– В том-то и дело, что праздник, будем …, – он не успел договорить, шквальный ветер, свист, рев волны оглушили весь мир.

Все замолчали, испуганно переглянулись. Снаружи рванули дверь, и вместе с яростным, диким порывом ветра в лавочку вломился промокший моряк. Указывая в сторону моря, он что-то тревожно закричал. Как по команде, толкая друг друга, они быстро покинули помещение.

– Ну и погодка, – скорее прикрыл за ними дверь хозяин и, слащаво улыбаясь, приблизился к Малцагу. – Ну, как еда? Тебе с ними будет хорошо, они щедро платят… А ты пей, кушай, только шапку во время еды сними, как-то не по-христиански. Ты кто по вере? – вместо ответа, увидев исподлобный взгляд: – Конечно, это не важно, ведь Бог един, – тут он как-то тупо засмеялся. – Вот это ханка! Хе-хе, даже я Шадому захотел… А они славные парни, не пожалеешь.

Малцаг уже понял, что эти «славные» парни не кто иные, как морские разбойники – пираты. Видимо, спасаясь, от непогоды, они зашли в этот порт. У таких рабы-гребцы и сезон не держатся, а во время шторма, чтобы сильнее гребли, забивают плетьми насмерть.

Эта лавочка как ловушка, с помощью хозяина здесь пираты заманивают к себе на борт новых гребцов. Конечно же, у Малцага был соблазн сесть на их корабль и уйти куда угодно, тоже стать пиратом, всем мстить, всех грабить. Да разве эти разбойники будут с ним как с равным считаться? Ведь он даже языка их не знает. Вновь прикуют до самой смерти к палубе, пока к рыбкам на корм не пойдешь.

– Богатые, щедрые ребята, – опять твердил хозяин, – иди с ними, не пожалеешь, – и словно его подслушивали, два пирата вернулись, бесцеремонно схватили Малцага:

– А ну, вставай. Пошли.

В возникшей сутолоке с головы Малцага слетела шапка. От безухого вида все оцепенели. Этого мгновения было достаточно, чтобы вполне окрепший Малцаг показал свои боевые качества.

От хлынувших потоков крови старому хозяину стало дурно. В ужасе, раскрыв рот, он пятился к выходу, когда и его Малцаг настиг, сдавил сморщенную шею, ткнул лицом в плов.

– Кто такая Шадома? Где она? Живее! – тормошил он старика.

В искренности ответов не было сомнения. Оказывается, сам хозяин Шадому никогда не видел, только слышал о ней. Она куртизанка, не всем доступна, очень дорогая, содержится в роскошном серале109109
  Сераль (тюрк.) – дворец.


[Закрыть] под названием «Сказка Востока», это в самом центре города.

Как раб, Малцаг уже давно знал, что по закону времени тот, кто не сдает беглого раба, понесет серьезное наказание, а кто раба хотя бы и временно приютит, да к тому же накормит, тот может и сам в рабство попасть. Исходя из этого, а более, не осознавая, что он раб, оставил Малцаг хлебосольного хозяина в живых, правда, деньги его прихватил. На ходу напяливая шапку, он спешно покинул маленькую харчевню. На улице, как и в его душе, бушевал шторм, острыми прутьями хлестал косой дождь. От шквального ветра тяжело было дышать и даже стоять. Волны так разыгрались, что шипящие языки доползали до ног Малцага и в любой момент грозили его уволочь. Невдалеке, сквозь пелену дождя и брызг было видно, как пираты безуспешно дергают канаты, пытаясь спасти галеры.

Путь морем был отрезан. Оставалось, пользуясь непогодой и праздничной суматохой, попытаться днем покинуть город. Однако, вопреки здравому смыслу, он двинулся навстречу опасности, быстро направляясь в сторону центра. Теперь у него была одна мысль, одна мечта – увидеть Шадому. И для него эта встреча была не просто встреча с красивой любимой девушкой, это была встреча с юностью, встреча с родными и близкими и, наконец, встреча с Родиной.

От этих иллюзорных мечтаний и грез все внутри кипело, он даже не замечал разбушевавшейся стихии. Малцаг уже был на широких мощеных улицах центра города. Из-за непогоды праздник не удался – кругом ни души. Даже спросить, где «Сказка Востока», не у кого. А в ногах слабость, дрожат, буквально подкашиваются от все возрастающего страха, что эта Шадома – не та Шадома, которую он знал. Его Шадома не может быть публичной женщиной. Значит, наложница в чьем-либо гареме – другого у рабыни нет. Какая разница? Второе даже хуже, ибо в гарем постороннему хода нет.

Теперь и ревность съедает нутро Малцага. В поисках «Сказки Востока» до нитки промок и продрог. Он уже долго блуждает по пустынному центру города. К обеду ветер усилился, стало еще холодней, зато дождь ослабел и пошел вперемежку с крупным мокрым снегом. Наверное, от этого стало светлее, но «Сказки» не видно. И он не раз, не два ловит себя на мысли вернуться в теплую больницу. Где больница, теперь он тоже не может понять. В его душе и в голове началось смятение. Он не знает, чего хочет: бежать на Кавказ? встретить Шадому иль больничный покой? И, как спасение, он увидел скрывающуюся под плащом маленькую фигуру.

– Эй, – окликнул Малцаг и хотел было спросить дорогу на Анкару, еще более – больницу, а язык выдал: «Где «Сказка Востока»? Она оказалась совсем рядом.

В самом центре, на возвышенности, утопая в роскоши вечнозеленых растений, где фонтаны даже в непогоду бьют, белокаменный огромный комплекс с роскошными колоннами, статуями и аркадами, что простоят здесь не одно столетие. Здесь, на целебном источнике термальных вод, что издревле течет из котловины бывшего вулкана, построены жемчужные азиатские бани. Здесь же школа, библиотека. Здесь же апартаменты государственных чинов, дорогие магазины и чайханы. Здесь и гостиница, или караван-сарай, и при ней театр со всевозможными увеселениями. Это действительно сказка, и не только Востока. Здесь еще господствует византийский язык, и здесь, в этом старом портовом городе, властвуют не религии, языки и традиции, а власть денег, огромных денег, несметных богатств. Но и деньги не всякому открывают вход. Здесь своя когорта избранных, а таких как Малцаг и близко не подпускают. Самого же Малцага, пока он, разинув рот, любовался, задержали янычары-охранники, ни слова не говоря, отправили в городскую тюрьму. И на сей раз Малцагу повезло: не били и не пытали, только допросили, и три дня он объедался: праздник – для всех несут в тюрьму пищу.

А потом был суд, настоящий суд, где был кадий-судья, гособвинитель, – тот горбатый сановник, и свидетели – врач Сакрел и хозяин прибрежной лавочки, что донес на Малцага и поджидал с янычарами у «Сказки Востока».

Главный вопрос: была ли попытка побега? К тому же, судя по пяткам, уже не первая.

– Нет, Ваше Величество, – как мог, защищал Малцага доктор Сакрел. – Был праздничный день и послабление режима.

Второй вопрос – убийство пиратов.

– Раз прежний хозяин погиб при кораблекрушении – это уже вердикт судьи, сохранившийся в архивах, – и прямые наследники неизвестны, то данный раб становится собственностью города, а точнее, собственностью нашего Великого Эмира, Властителя города Измир и его окрестностей… Некие пришлые разбойники позарились на жизнь этого раба, значит, на священную собственность Эмира. В данном случае раб действовал по закону… Учитывая это, а еще более милосердие нашего Эмира, а также умеренно-положительную характеристику врача Сакрела, определить в дубильную мастерскую.

Дубильная мастерская – это гораздо лучше, чем городская каменоломня или шахта рудника. Она находится на окраине города, в захолустье. Из-за стойкого неприятного запаха там трудно дышать, значит жить. А живут там только рабы или бывшие рабы и все холостые. Женщины, впрочем, как и мужчины, долго не выдерживают. Дубильная мастерская занимается выделкой шкур животных для нужд армии. Также есть возможность продавать излишки по своему усмотрению. Надзирателей здесь нет, все на самоконтроле и самообеспечении. Кто умудряется прожить первые пять лет – автоматически получает освобождение от рабства и соответствующую часть доходов от производства. Деньги получаются не малые, и многие из дубильщиков, не имея иных возможностей, так и остаются здесь на всю жизнь, и сами становятся хозяевами, надсмотрщиками, палачами. А конец – топливо в печке… Так называемые хозяева дубильных мастерских выжили в неимоверно тяжелых условиях. Им не нужны новые совладельцы, но им нужны новые рабы, к которым они беспощадны.

По своему буйному нраву попытался Малцаг на первых порах показать строптивый характер: драку затеял, многих избил. Так дубильщики его по-своему и наказали: посадили всего на полчаса в бочку с раствором кислоты для дубления, после чего все прежние пытки позабылись. Три дня он не только есть и пить, а дышать не мог, задыхался от беспрерывного сухого кашля. И вряд ли он выжил бы, да собратья по цеху спасли: то мочились на него, то оливковым маслом мазали.

Малцаг ожил, значит должен работать. Работа дубильщиков не столько трудоемкая, сколько вредная. Если организм справится, то может прожить и десятки лет, а если нет, то и полгода не протянет, от чахотки помрет – до того здесь зловонно и ядовитые пары. В этом плане Малцагу изначально повезло: может свежим воздухом подышать. Его работа – собирать по городу собачьи экскременты, применяемые в технологии дубления. И на ногах Малцага тяжелые железные оковы, так что передвигается с трудом и бежать невозможно. Ночью, задолго до зари он уходит в город. В каждом квартале есть базары, где мясные лавки, там множество собак и их отходов. С рассветом, когда город просыпается, он должен город покинуть, потому что от него исходит мерзкий запах, да и сам вид его отвратителен.

В первый день Малцаг набрал лишь треть сумы. Боясь вернуться он задержался в городе в поисках и его избили горожане, потом мулазимы, а старые дубильщики молча показали на бочку с раствором, так что всю следующую ночь Малцаг блуждал по городу средь одичалых собак, сам себя ощущая собакой, но все-таки не рабом. И, наверное, это чувство как-то спасало его и поддерживало.

Вскоре, почти по нюху, он находил в городе большие стаи, и, видимо, нрав у них был один. Во всяком случае, собаки к нему привыкли: не лаяли и даже не убегали. Скоро, наловчившись, еще до рассвета он набирал полную суму, прятал ее в укромном месте и брел к берегу моря, чтобы хоть немного отдышаться. Так понемногу он приходил в себя. И когда наступила весна, он почувствовал, как окреп его дух, потому что он стал впервые смотреть на свои оковы не как на неизбежность существования, как доступ к хлеву, где корыто и тепло, а как ярмо, от которого надо избавиться, чтобы жить. И от этой мысли Малцаг взбодрился, понял, он еще человек, и есть еще люди вокруг – это доктор Сакрел и, может, Шадома.

До нее не добраться. И где живет доктор, он не знает, зато путь к больнице уже разведал. И здесь беда: по времени никак не получается. И тогда Малцаг решил подать знак: бросил у входа кусочек вонючей дубильной шкурки. Ответа нет. Второй раз – то же. А на третий Сакрел догадался, что это условный знак, до зари поджидал у больницы.

– Помоги, Сакрел, – просил Малцаг, – совсем дышать не могу.

– Вижу, вижу, – с одного взгляда понял врач, но в больницу вести Малцага не посмел, – постараюсь тебе помочь.

Договорились у входа в больницу устроить тайник, из которого Малцаг каждое утро в течение месяца будет забирать лечебные снадобья. Еще Сакрел предупредил, что, опасаясь за семью, больше на контакт не пойдет, только в крайнем случае.

Посреди ночи Малцаг бывал у больницы. Первым делом натощак пил какую-то горькую неприятную микстуру, от которой всегда слегка пьянел. Потом, собирая экскременты, сосал кусочек барсучьего или медвежьего жира и, под конец, коробок из тростника, в нем – густой мед.

Доктор свое дело знал: к концу месяца дыхание почти восстановилось, и даже голос окреп, так что старые дубильщики с удивлением на него поглядывали. Однако сам Малцаг существовать так пять лет, а потом стать хозяином вовсе не желал. Мысль об ином, и он опять дает условный знак Сакрелу.

Уже надвигалось лето. С юга, из аравийских пустынь, приближался палящий зной, даже ночи стали теплыми. Притаившись в колючих кустах можжевельника, Малцаг с нетерпением ждал появления доктора. Вначале он услышал звуки шагов, потом в предрассветных сумерках темная тень с капюшоном, как призрак. Малцаг не испугался, напротив, очень рад, выскочил навстречу.

– Фу, в жару ты еще больше смердишь, – отстранился Сакрел, он прячет лицо. – Из-за тебя я рискую: у меня семья, дети, – крайне недоволен его голос. – Что ты еще хочешь?

– Зубило, – тихо выдавил Малцаг.

Наступила долгая пауза. Сакрел медленно стянул капюшон, в изумлении уставился на Малцага:

– Вновь бежать?! Так и не смогли вышибить из тебя этот дух свободы… Удивительно! Этим ты меня и привязал к себе… Зубило завтра будет, но убежать ты не сможешь.

– И жить так не могу.

– Мне тебя жаль.

В предрассветных сумерках холодно блеснули глаза Сакрела:

– Прощай, на сей раз навсегда, – он стал уходить.

– Спасибо, врач. Я буду долго тебя помнить.

Сакрел остановился, чуть постояв, медленно обернулся:

– Неужто ты веришь, что убежишь от рабства?

– Конечно, верю, ведь я невольник, но не раб!

Сакрел молча кивнул, что-то пробормотал и, исчезая, накинул капюшон.

На следующий день, ближе к обеду, под лучами палящего солнца, на пустынном берегу моря, уйдя подальше от города, разбив до крови руки и ноги, Малцаг сумел освободить только одну ногу, дальше дело не пошло: зубило совсем затупилось, и сил уже не было.

Малцаг надеялся, что сможет долго идти, но не пришлось: обходя город, позвякивая колодой, на окраине он наткнулся на чернокожего пастуха, такого же раба, который обязан был выслужиться.

Малцага не били и не судили. Лишь была процедура опознания раба, где был тот же горбатый сановник и вызван доктор Сакрел (дубильщиков не вызывали: они воняют). Еще день Малцага держали в городской тюрьме, а потом отправили на другую работу, откуда не убежишь, просто не сможешь идти.

Работа не грязная, зато изнурительная… Центральная городская мельница. Огромные каменные жернова, из которых торчат четыре деревянные жерди, к ним привязаны три мула, четвертый – Малцаг. У него одна рука свободна, в ней плеть, он должен погонять впереди идущее животное. Если жернова слабо шумят или совсем затихли, то появляется здоровенный надсмотрщик, и он бьет плеткой самого Малцага.

Помещение не проветривается, страшная духота. От мучной пыли не продохнуть, и у Малцага вновь обостряется кашель. В полдень – час отдыха: кормят и поят на привязи. И лишь вечером мулов отгоняют к стойлам, а Малцага – в клетку. Правда, клетка и не нужна, он взахлеб пьет воду и валится с ног, даже есть не может. Лишь под утро, едва придя в себя, он начинает набивать желудок: благо, мучной похлебки дают сколь угодно. От этой тяжелой пищи то запор, то понос, и он, как скотина, испражняется на ходу.

У скотины, чтобы голова не кружилась, глаза весь день завязаны. Малцагу и этого снисхождения нет, и не только днем, даже ночью в мучительном сне перед ним весь мир кружится, все кувырком, все болит, и лишь одна мысль, как и у мулов, – отогнать мух и комаров, расчесать раны от укусов клопов. Каждый день одна мечта – дожить до спасительной ночи, и ночью одна мечта – поесть, попить, поспать. Другого желания не было и не могло быть. Он уже знал, что превратился не просто в раба, а в животное, как однажды случилось неожиданное: присев на корточки, у его клетки очутился доктор Сакрел. Вот тут что-то дрогнуло внутри Малцага. Понял он, что старый врач изучает его. Из последних сил, кое-как, Малцаг взял себя в руки, еле подполз и, постаравшись выдавить гримасу ухмылки:

– Ты как сюда проник?

– Заплатил.

– Тогда проникни еще раз… Мне нужен нож.

– Боже! – отпрянул Сакрел. – Что ты за человек?!

– В том-то и дело, что человек, а не раб и не скотина! – взорвался Малцаг.

– Не шути, – вновь придвинулся к решетке Сакрел. – Нож не принесу, боюсь, и невозможно, проверяют. Да и прийти я больше не смогу: последние гроши отдал.

– Так что ж ты пришел?

Сакрел хотел было что-то сказать, но не смог. Сжав губы, он вплотную прильнул, меж ними была лишь решетка, их руки соприкоснулись, и в это время появился надсмотрщик:

– Все, время вышло, врачеватель.

– Терпи, Малцаг, смирись. В будущей жизни тебе за все воздастся, – горячо прошептал Сакрел.

– Хм, что будет в будущей жизни – никому не известно. А я в этой пожить хотел.

– Прощай… Прощай, Малцаг, я поражен.

С уходом Сакрела Малцаг совсем иссяк, вновь в бессилии свалился. Однако чуть позже, немного поспав, он поймал себя на том, что мысль чуть-чуть заработала, да в ней столько тоски и удрученности, что быть животным оказалось гораздо легче, и он им снова стал… Теперь, наяривая круги, он думал лишь об одном: когда же ноги заплетутся, он повиснет на жердях, и его забьют как собаку. И он зависал, его истязали и будто высекали энергию. И он снова шел и с яростью хлестал вола.

Но конец был близок. И главный признак в том, что эта похлебка, словно параша, не лезет больше в рот. Он совсем обессилел и как бывший воин понимал испытующий взгляд надсмотрщика: добить сегодня или еще день подождать?

Малцаг сказал бы «добей», если б это было на поле боя, по-мужски, с мечом в руках. А здесь, средь собственных испражнений… Нет! Скрипя зубами, он вставал, всем своим видом стараясь высказать, что еще жив, что хочет жить, что не хочет быть прирезанным, как накануне старый вол.

Это была искра, последняя искра. Она быстро погасла, и он чувствовал, будто уже осязал запах своей смерти… В тот день он даже не притронулся к этой опротивевшей постной мучной похлебке. Дважды надзиратель спускался к нему, заглядывал в котел и в его глаза. Когда тяжелая дверь скрипнула в третий раз, Малцаг со всем смирился, он даже не шелохнулся, спиною ожидая палача. А у этого палача даже поступь другая, легкая, пугливая, не похоже на него.

– Малцаг, Малцаг, – вдруг услышал он свое имя, от этого вскочил. И по голосу, и по лицу старого врача не узнать.

– Сакрел, что с тобой?

– О-о-о! – жалобно зарыдал старик. – Мои девочки, мои совсем маленькие девочки, – больше он ничего не мог сказать. Крупные слезы текли по его опавшим щекам и седой бороде.

– Что с девочками? Что с ними? – сразу ожил Малцаг.

– Забрали. Увели… Они ведь еще дети, младшая – совсем ребенок.

– Как увели? – даже голос у Малцага окреп.

– Взяли и увели… Я – раб! И мои дети – рабы.

От сознания своего бессилия оба умолкли, потупились. В стороне, у стойла, протяжно фыркнул мул. Оба посмотрели туда, потом друг другу в глаза:

– Так зачем ты пришел? – некая враждебность в тоне Малцага.

– Не знаю, – Сакрел уже не плакал, горечь в его воспаленных глазах. – Наверное, зависть. Я не смог как ты выстоять. Сломился, смирился… Я принес нож, борись до конца.

– Хе-хе, – усмехнулся Малцаг. – Поздно, Сакрел, я не борец. Нет больше сил, – он протянул через решетку свою иссохшую руку, погладил холодную кисть старика. – А ты, Сакрел, держись, живи. Ты нам нужен… А девочки… Что тут нового? В этой стране с самой юности все они попадают в гарем.

– О-о, Господи! – вновь заплакал Сакрел. – Если бы в гарем, то полбеды. Их ведь забрали в «Сказку Востока».

– Что? – воскликнул Малцаг, светлые глаза заблестели. – Что ты сказал? – в его тощей руке откуда-то появилась сила, он схватил доктора за грудки, как некогда спасательное бревно, рванул к себе. – Повтори!

– «Сказка Востока», – испуган Сакрел.

– Ты был там когда-нибудь? О куртизанке Шадоме слышал?

– Я публичные дома не посещаю, – Сакрел попытался высвободиться, но Малцаг яростно его тряхнул.

– Что ты несешь, старый хрыч? – злобно прошипел Малцаг, в уголках рта появились пузырьки, как у бешеной собаки. – А твоя больница, дубильня иль эта мукомольня что – богадельня? Зачем ты сюда пришел? Ты не знал, что тут мужчин имеют, а там – женщин? И там хоть шик, а здесь срачь… И что бы я ни болтал, я раб, и ты раб! Но нам ведь дано имя «мужчина», и мы обязаны хоть как-то бороться. Ты слышишь? – тряхнул он Сакрела.

– Что я должен сделать? – задрожала бородка старика.

– Беги домой, приведи себя в порядок, приоденься, возьми штук пять золотых монет…

– Ты что?! – взмолился врач. – Откуда? Нету! – и, видя ярость в глазах. Малцага, – Клянусь, нет! Последнее этой свинье отдал, – кивнул он на дверь, за которой надзиратель.

– Тогда возьми в долг, – не сдавался Малцаг.

– Кто мне даст?

– Молчи. Ты сам сделал из себя раба. Но ведь ты врач, человек известный, всем нужный, уважаемый… Слушай меня. Идешь сейчас же в «Сказку Востока», там Шадома. Назовешь мое имя. Если это та Шадома, то …, – Малцаг глубоко глотнул, замолчал.

– А если не та? – его мысль хотел продолжить Сакрел. – Как я погашу долг?

– Хе-хе, – ехидно усмехнулся Малцаг. – Долг раба – вовремя подохнуть.

– У меня семья, еще сын.

– Молчи, – грубо перебил Малцаг. – Твой сын, как и ты, раб. И знай, подрастет, с ним обойдутся еще хуже, чем с девочками.

– Что мне делать? – опять слезы ручьем.

– Хоть сейчас нюни не распускай.

Сакрел молча плакал.

– Пойми, – дернул Малцаг старика, – если это та Шадома, то она, я уверен, по крайней мере, облегчит участь твоих девочек… Это шанс! Что ты еще хочешь? Хоть теперь убей в себе раба.

– Я пошел, – дернулся Сакрел. – Прости… Прощай.

– Беги, – настаивал Малцаг, и когда врач уже коснулся двери, – погоди, нож-то отдай, раз принес.

Изучающее глядя на Малцага, старик вернулся:

– Самоубийство – страшный грех.

– Хе, – с напускной бесшабашностью ухмыльнулся Малцаг. – Лучше уж я умру как мужчина, а не как жалкий раб, от рук этой свиньи.

Врач молчал, а Малцаг, усмехаясь, продолжил:

– Что ж ты не скажешь: «Смирись, все мы рабы Божьи!».

– Все мы рабы, – склонил голову Сакрел.

– Да не раб я, не раб! – прошипел Малцаг. – Беги, ради детей беги и борись до конца, а смириться еще успеем!

Припрятав нож, вцепившись за решетку, Малцаг чего-то, стоя, ждал. Он знал: пока стоит, его не прибьют. Он привык ждать, привык терпеть, но ноги не держали. И он стал на колени, а потом едва не упал, да в это время лязгнула дверь, она принудила встать.

– Гм, – хмыкнул толстый надзиратель, удивленно повел подбородком и, тяжело дыша, ушел.

Надзиратель еще дважды приходил, а Малцаг все стоял. И позже, когда за дверью послышался храп со свистом, и в мукомольне стало совсем темно, он все еще стоял. Он не цеплялся за жизнь, он за нее боролся до конца. И когда силы иссякли, он повалился, на ощупь нашел нож, коснулся лезвия и где-то в глубине души вспыхнул слабый огонек позабытого азарта боя. Это был его последний бой, и, предвкушая эту страсть, он явственно ощутил запах крови, запах смерти. От этого он получил нежданное наслаждение, в последний раз глубоко вздохнул… И он учуял некий новый аромат, аромат цветущих роз и сказочных благоуханий. Потом был лязг засова, слепящий свет и шелест шелка. Он не видел под яшмаком110110
  Яшмак (тюрк.) – разновидность полупрозрачной вуали.


[Закрыть] ее лица, и она никогда бы не узнала его, если бы не голос:

– Шадома!