Текст книги "Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить"

Мне говорили, что для людей, попадающих в хоспис, внезапное улучшение самочувствия – не такое уж редкое явление, что и случилось с матерью утром того дня, когда я сказала ей последнее «прощай».

Даже снег казался тяжкой, нудной работой, но Грег облегчал мне зимние труды. Он расчищал дорожку и колол дрова. Он наполнял для меня дровяной ящик и сыпал корм птицам. Несколько снежных дней мы почти целиком провели в постели, подкармливая пламя результатами труда Грега, однажды он приехал, чтобы набить дровами ящик, когда я потянула спину.

В феврале мы праздновали очередной день Т. С. Элиота, посвященный «зажигательным вещам».

Грег провел этот день, обрабатывая маслом деревянный кофейный столик, а потом наполнил хижину зажженными греющими свечами, которые мерцали на всех поверхностях. Снаружи хижины он выложил дорожку из таких же лучистых огней, утопленных в снег. Горные луминарии[56]56
  Маленькие бумажные фонарики, как правило, со свечами, популярные рождественские украшения в Нью-Мексико и других юго-восточных штатах.


[Закрыть].

Я поцеловала его.

– Это прекрасно!

– Нет, зажигательно, – возразил он.

Приехали мои друзья. Было очень заметно отсутствие Джудит – она перебралась в Боулдер, съехав из дома, где двадцать пять лет прожила с Дэвидом.

– Все никак не могу поверить, что что-то столь прекрасное могло так ужасно сломаться, – сказала я Грегу.

Он пожал плечами.

– Быть в отношениях – все равно что сидеть обнаженным на ручной дрезине, мчащейся во мрак по туннелю в шахте.

Его неопределенность устраивала, меня – нет.

В тот вечер мои друзья расшалились на славу: Жак импровизировала лимерики, а Джулия, одетая в летящую красную юбку и черное боа, возглавила нас в возбуждающей игре в «верю – не верю». Грег отвечал за музыку – Шакира, Патти Смит, The Replacements. Когда пришло время десерта, я попросила всех задуть свечи, а сама подожгла озерцо коньяка на верхушке запеченного торта-мороженого «Аляска» в форме вулкана. Нежное пламя пустило похожие на лаву дорожки по бокам, освещая хижину чудесным светом.

* * *

Весна пришла и протрубила внизу, в Боулдере, своего рода срочную побудку. Взорвались цветами нарциссы и крокусы, в то время как на горе вовсю цвели фиалки. По ночам я слышала мышь, хотя по громкости звука казалось, что это кто-то намного больший шуршит газетами в щели под моей кроватью. Строит гнездо? Однажды утром я обнаружила в своих уггах соленые крекеры, в другой раз заметила, что персикового цвета боа из перьев, которое Джудит подарила мне на день рождения пару лет назад, на одном конце изгрызено до состояния крысиного хвоста.

– Это ж какого ты размера?! – вслух удивилась я. И пошла доставать ловушки.

Вернулись медведи и стали бродить по краям моего участка так, как не делали годами; наверное, чуяли, что собаки больше нет. Одной пронизывающе холодной дождливой ночью меня разбудил мишка, учтиво откручивавший дно кормушки для колибри от ее стеклянного верха. Я поленилась и оставила ее на улице после лившего весь день дождя. Ну уж сегодня медведей не будет, думала я, но рассудила неверно.

– Эй! – завопила я из окна, подхватываясь и выбегая на слякотный двор, чтобы отпугнуть медведя и снять кормушку.

Признаюсь, я начала вести счет месяцам с Грегом, отсчитывая их, точно указатели на дороге к определенному месту назначения. Сколько мы еще продержимся? Каждая размолвка, каждое непонимание становилось поводом оценить долгосрочную перспективу наших отношений. Я не доверяла счастью. Компромиссы давались мне с трудом. Каждую ссору я откладывала в папку «о чем стоит побеспокоиться» или «причины, по которым у нас ничего не получится».

Тем не менее лето пришло. Грег посадил толерантный к тени розовый куст там, где я пыталась заставить вырасти лаванду и кореопсис, и помог мне выкорчевать осиновые корни, чтобы освободить место под такие колорадские эндемики, как пенстемон и гайлардия. Мы проводили время с моими новыми сезонными соседями из Небраски, Сэнди и Рэнди, на террасе их дома с видом на Хай-лейк и вместе ездили в «Мерк» на бранч.

Годом раньше Джоуи отошел от дел, и «Мерк» купила Рэйнбоу. Она напитала ресторан своей собственной творческой чудаковатой чуткостью, перенесла стойку дальше назад, избавилась от витрины для пирожных, надобность в которой отпала давным-давно, и отремонтировала трухлявый пол в кухне. Она поставила на подоконники фруктовые деревца, изменила меню, включив в него авокадо и большие салаты, и научила поваров резать картофель для жарки вручную. Теперь в воскресном меню было три вида яиц по-бенедиктински и бургеры с настоящим сирлойном.

В июле она попросила меня принять участие в «Двухдолларовом радио», «радиопередаче в старомодном стиле», которую собирался записывать и продюсировать «Мерк». Эту программу вел один бывший джеймстаунский музыкант, и она была чем-то средним между местной радиостанцией eTown и «Спутником прерий».

Было холодное, с моросящим дождем летнее воскресенье, «Мерк» был заставлен рядами стульев, повернутых к окну, которое запотело и всё сияло от мигающих белых огоньков, добавленных к разноцветной рождественской гирлянде, повешенной еще Джоуи. Грег сидел рядом со мной в рубашке с перламутровыми пуговицами в стиле «вестерн» и ковбойской шляпе. Мы смеялись вместе со всеми остальными, когда Снейк оглашал «Джеймстаунские новости» в хаотичном импровизированном монологе; он объявил, помимо прочего, что «какой-то миллионер купил гору и собирается сделать нас всех богачами», имея в виду покупку Берлингтонской шахты на краю города для разведки золотой жилы. Кристен, маленькая темноволосая красотка, читала прогноз погоды: «Лето наступит первого июля и отступит двадцать пятого». Джоуи выпендривался перед микрофоном, сыграв на своем казу битловскую «Когда мне будет шестьдесят четыре». Рэйнбоу прочла пару любимых стихотворений, а я представила рейтинг «холостяк месяца» – попытка «Двухдолларового радио» «решить повсеместную проблему холостяков в горах». Под конец была премия «Крошка Грош», призванная «признать акт крохотного достижения». Ее присуждала Сара, она объявила своим тонюсеньким голосочком, что Адам-спасатель бегом помчался к себе домой за инструментом, что понадобился в «Мерке», – «малое доброе деяние, которое в противном случае могло бы остаться незамеченным».

Я любила гору и любила его: нам суждено было любить друг друга так долго и так крепко, как мы сумеем.

Весь городок собрался, чтобы прославить свою эксцентричность и посмеяться над собой, но в отличие от театральных постановок, музыкальных мероприятий или даже бедлама Четвертого июля, которые тяготели к излишествам во всех возможных вариантах, в этом дне была некая приятность. Все искренне наслаждались друг другом. После программы, когда мы с Грегом стояли и разговаривали с другими слушателями, фонтанируя сентиментальным восторгом по поводу главных, на наш взгляд, достоинств Джеймстауна, я вспомнила ту стрелку, про которую говорил Грег, определявшую местонахождение на карте: Вы здесь.

Да, подумала я.

* * *

В августе мы лежали поверх моего спального мешка посреди дороги за моей хижиной – на единственном клочке открытой земли, – наблюдая Персеиды. Грег нервничал, опасаясь случайной машины, которая может неожиданно наехать на нас, хоть я и уверила его, что это маловероятно – особенно в два часа ночи:

– Здесь только местные и ездят.

Земля еще хранила дневное тепло, и две большие рогатые совы перекликались через луг. Я была сонная, и через некоторое время, привалившись к груди Грега, натянула на себя край мешка. Утром он должен был вернуться в Денвер. Пока нас обоих, казалось, устраивали эти поездки туда-сюда. Скучать друг по другу было частью наших «стимулов и реакций».

Запах грязи был повсюду. Я могла протянуть руку и зарыться в нее пальцами. Я погружалась в новую жизнь – жизнь, все еще полную неопределенности. Мы делились местом так же, как делились поцелуями: гора, времена года, звезды – все они были нашими. Грег не был ни тем кусочком головоломки, который делал меня целой, ни моей наградой за все годы, что я провела одна. Но здесь я, по крайней мере, видела историю любви – историю о том, как я узнала, что означает быть в отношениях: с местом, с людьми, с собой. Мне больше не нужно было уходить от. Вместо этого я шла к. Я любила гору и любила его: нам суждено было любить друг друга так долго и так крепко, как мы сумеем.

Эпилог
Лиса, что приходила на ужин

Мы с Грегом праздновали годовщину нашей встречи в тот день, когда лиса, которую я видела весной, нерешительно прокралась на террасу, ведомая запахом жареной баранины. Мы пили друг за друга, кидали мясные косточки во двор для нашей гостьи и смотрели, как одна за другой проявляются звезды.

Она впервые показалась в день другой годовщины – смерти Элвиса, – когда я выставила во двор куриное мясо в память о своем псе. С тех пор я не раз видела лисий помет на скалах неподалеку от лестницы – визитную карточку.

За осень – наверное, польстившись на объедки, что я разбрасывала всякий раз, завидев ее, – Малышка, как я стала ее называть, стала моей постоянной гостьей. По нескольку раз в неделю она появлялась вечерами, заставляя реагировать датчик движения, включавший свет на террасе, и я выходила из дома, вынося остатки еды – какие были под рукой. Она смотрела на меня со двора большими немигающими глазами викторианской нищенки.

Существует миллион причин не кормить лису, самая малая из них – хищники покрупнее, которых она может привлечь. Но соблюдать правила было слишком поздно. У нее появилась привычка сидеть на террасе на верхней ступеньке, как когда-то сиживал Элвис, наблюдая за двором со своего насеста. Я с нетерпением ждала ее прихода и, как ни абсурдно, беспокоилась, что ей не хватает еды.

Потом однажды, во время ледяного январского мороза, Малышка прихромала ко мне во двор с больной задней лапой.

– Возможно, с ней все будет в порядке, – сказал мне моложавый голос волонтерши из реабилитационного центра для диких животных. А потом она беззаботно добавила: – Или выживет, или нет.

Ловить ее они стали бы, только если б лиса потеряла подвижность.

Вот тогда-то я и стала кормить лису по-настоящему.

Малышка обожала сырые яйца и сырую курятину, но воротила нос от продуктов-наполнителей вроде риса или картофеля. Ночи были такие холодные, что оставленная во дворе еда смерзалась мгновенно. Так что каждый вечер я терпеливо ждала, пока осветится терраса, и выходила с тарелкой ее любимой еды, осторожно ставила тарелку на ступеньки, а лиса дожидалась меня, держась чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.

К тому времени как она поправилась, я уже покупала по две дюжины яиц в неделю и забивала морозилку «семейными» упаковками куриных ножек. Пару раз по вечерам, когда она не объявлялась, я босая выходила на снег, чтобы позвать ее по имени, которое ей дала.

Это была еще одна безнадежная и холодная зима. Когда я почти десять лет назад перебралась жить на гору Оверленд со своим псом, я могла по нескольку дней подряд не перемолвиться и словом с другим человеком. С появлением Грега все изменилось. И хотя мы каждый вечер разговаривали по телефону, из-за разделявшего нас расстояния он начал казаться самому себе «любовником на полставки». Я болезненно скучала по нему, когда его не было рядом. Лисица облегчала это одиночество – и заодно сглаживала острую грань холодного времени года.

Когда зима наконец оттаяла в весну, Малышка начала терять свою шубку косматыми неровными клочьями. К этому времени она устраивала постоянную дневную лежку на скальном выступе, и я видела, как она там яростно вычесывается и кусает себя за облезлый крысиный хвост.

У нее была чесотка.

И снова люди из реабилитационного центра не проявили сочувствия.

– Это обычное дело, – говорили они. Это редко лечат.

Нет уж, так дело не пойдет: я заказала гомеопатическое средство у организации по спасению лис в Англии и, согласно инструкции, старательно сыпала его на сэндвичи с арахисовым маслом и медом. Я лечила лису полных четыре недели, даже договорилась с Рэйнбоу, чтобы та кормила ее, когда мне приходилось уезжать из города.

Когда я почти десять лет назад перебралась жить на гору Оверленд со своим псом, я могла по нескольку дней подряд не перемолвиться и словом с другим человеком. С появлением Грега все изменилось.

Ветреницы на горе уступили место индейской кастиллее, и Малышка перестала чесаться, сбросив свою зимнюю шубку, под которой проступил шелковистый рыжий летний мех. Хвост у нее снова оброс, стал пушистый и толстый. Именно тогда в сумерках летнего вечера, когда Малышка осторожно выступила на террасу, я заметила, что «она» на самом деле «он».

– Догадываюсь, что теперь Малышка стала Малышом, – сказал Грег по телефону.

Лис по-прежнему являлся каждый вечер – теперь все позже, вместе с закатом, – чтобы съесть свою порцию еды. Вначале яйца: он уносил одно в лес, прежде чем вернуться за другим. Я видела, как он закапывает их у корней дерева, иногда в моем же дворе. Затем он возвращался за куриной ножкой, съедая ее у нижней ступени лестницы. Раз или два он совал нос в открытую москитную дверь моей хижины, и мне приходилось отгонять его.

Он стал частью моего ландшафта.

В июле Джулия объявила, что беременна – наконец-то! – а в августе мы с Грегом впервые отправились в совместный поход, исследовав пару городков-призраков в Коллиджиэйт Пикс и читая друг другу стихи под кофе у костра по утрам. Когда мы отпраздновали вторую годовщину в горячих источниках Буэна-Висты, я была уверена, что пора сделать шаг на сближение. Но мы препирались по вопросу о том, куда и как нам съезжаться, влюбленные каждый в свое место. Я отказывалась покидать гору, он – город.

А потом, как бывало много раз, ландшафт изменился.

Не прошло и месяца, как неделя непрерывных и сильных сентябрьских дождей вылила на гору двадцать дюймов воды и заставила Джим-Крик раздуться, значительно превысив обычные уровни весенних разливов. По ночам тревожный грохот валунов, сталкивавшихся в ручье, слышно было даже в Джеймстауне, а Литтл-Джим, сезонный ручеек, который бежал вдоль дороги на Оверленд, впятеро прибавил в размерах и скорости, существенно расширив свои берега. Мир промок насквозь. Вода стремительно летела по стенам каньона и неслась вдоль дороги. На пятый день непрекращавшихся дождей я интуитивно вернулась домой пораньше после встречи в университете, вместо того чтобы заняться делами в городке.

Не прошло и десяти часов, как Джеймстаун стал местом слияния трех рек по двадцать футов глубиной: Джим-Крик, Литтл-Джим, что был к западу, и дренажный поток Гиллеспи-Спер на южной стороне городка. За считаные минуты до полуночи грязевой оползень сошел с вершины горы Порфири над Джеймстауном и с силой катящейся бочки промчался по Мейн-стрит. Со скоростью восьмидесяти миль в час он врезался в дом Джоуи, снес его с фундамента и убил на месте хозяина. Майлс, квартирант Джоуи, выжил и кое-как дополз по улице до дома Нэнси Фармер, где стал колотить кулаком в дверь, пока не разбудил ее, – возможно, он спас этим не одну жизнь. Дорогу ниже дома Джоуи блокировали бурные и смертельно опасные воды селя. На вздутом брюхе Джеймс-Крик всплыла чья-то машина – наряду с вырванными с корнем деревьями и газовыми баллонами.

Мой телефон зазвонил в половине второго ночи. Это была Карен Зи, сообщившая, что половины ее двора больше нет и ручей бушует всего в футе ниже мостика подъездной.

– Не медля садись в машину и приезжай сюда, – сказала я, потом дала объявление на городской сайт о том, что мой дом открыт для всех, кто сможет выбраться на более высокие места. Я тогда не знала, что дорогу, ведущую на Оверленд, перекрыл другой массивный оползень на западной стороне. Выезды из Джеймстауна были блокированы с обеих сторон. А сам городок оказался разделен посередине на северную и южную половины наводнением, чьи воды неслись по Мейн-стрит и выворачивали огромные куски асфальтового покрытия. Через два дня приземлились первые спасательные вертолеты, и к этому времени треть домов в городке, включая дома Карен Зи и Нэнси Фармер, сложились гармошкой и были смыты течением. Маленький парк напротив «Мерка», где в теплые дни собирались любители побросать подкову и где Джеймстаун устраивал завтраки с оладьями на Четвертое июля, исчез, на его месте образовался завал из снесенных сосен и валунов, а Уорд-стрит, где я поначалу жила в Джеймстауне с Элвисом, когда ему было три года, оказалась выскоблена до основания – теперь дорога была на шесть футов ниже подъездных дорожек. Дома на Мейн-стрит и Лоуэр-Мейн были занесены шестью футами песка, и городок – без воды, без электричества, без доступа – стал едва ли пригодным для жизни. И таким ему предстояло оставаться многие месяцы.

У меня на дворе было четыре дюйма стоячей воды, и на пять дней я оказалась отрезанной от остального мира, без электроэнергии и возможности спуститься вниз. Связь пропала, Грег не находил себе места от тревоги. Я спустилась с Оверленда пешком вдоль тридцатифутового русла, прорытого Литтл-Джимом, к западной оконечности Джеймстауна, чтобы осмотреть нанесенный ущерб, но была остановлена двадцатью футами яростного потока вместо дороги.

Позвонил мужчина с другой стороны ущелья и сказал, что начинается заключительная часть эвакуации. Мои друзья – Рэйнбоу, Адам и их дети, а также Джудит, которая недавно перебралась в квартирку на первом этаже дома чуть дальше вниз по каньону, вместе с почти двумястами других жителей Джеймстауна уже были вывезены по воздуху в ходе операции, которой суждено было стать крупнейшей спасательной воздушной операцией после урагана Катрина. Горстка особо упорных джеймстаунцев, включая Кэтлин и ее мужа Вика, которые жили высоко на горе на северном краю городка, и Карен Зи, которая вызвалась позаботиться о брошенных животных, упрямо оставалась на месте, не желая покидать родной город. Им предстояло долгие недели жить впроголодь, пока не расчистили осыпи и не починили дорогу, ведущую на Оверленд.

Я провела один осенний уикенд с Сэнди и Рэнди, ныряя в остов дома Карен Зи, основная часть которого обвисла и полоскалась в Джим-Крик, точно выброшенный мусорный пакет, разыскивая немногочисленные ценные вещи, включая старинное бриллиантовое кольцо, принадлежавшее матери Карен. Потом вместе с другими волонтерами спасала, что могла, из ее еще стоявшей кухни и свозила спасенное в сарай. Впоследствии ей пришлось отдать банку оставшиеся три стены кухни и начать все заново в другом доме, выстроенном меннонитской благотворительной организацией неподалеку от нижнего парка. Прошло три года, прежде чем она снова обзавелась собственным домом.

Следующие шесть недель я нарезала круги по полуторачасовому маршруту через шоссе Пик-ту-Пик, по двадцати милям искореженной грунтовки через Год-Хилл, прежде чем открылся менее опасный, но все равно длинный альтернативный маршрут через Нидерленл на Боулдер и дальше. Прошло еще девять месяцев, прежде чем открылась временная и примитивная дорога «только для местных» через каньон Джеймс, и я рисковала быть остановленной местным шерифом, потому что жила на территории с другим почтовым индексом. Но я была местной. Да, этот маршрут экономил время, но как же странно было не проезжать через Джеймстаун на пути вверх или вниз по каньону, а еще страннее – не видеть множества знакомых лиц, как когда-то прежде!

В ту зиму лисья шубка расцвела во всей красе. Грег написал акварельный портрет лиса, сидящего на высоких скалах за моим кухонным окном, и подарил мне его на Рождество. Иногда по утрам я просыпалась и находила лисьи дорожки в снегу, наполняя кормушки, и он подбегал прыжками, спускаясь с того места, где у него была ближняя лежка.

На вздутом брюхе Джеймс-Крик всплыла чья-то машина – наряду с вырванными с корнем деревьями и газовыми баллонами.

Весной Джулия родила кругленькую и красивую малышку с очаровательными черными, стоявшими дыбом волосиками. В то же время моя сестра объявила, что возвращается домой, в Колорадо. Лис стал появляться редко. Теперь у него есть семья, думала я, прикинув, что ему должно быть около трех лет и, значит, давным-давно пора завести подружку. В апреле я уже не видела даже его следов в саду, а к тому времени как вернулась домой после долгой поездки в мае, моя жизнь тянулась без лиса уже полные шесть недель. Я заметила одного лиса-папашу ниже по каньону, примерно в миле от своего дома, но не была уверена, что это «мой».

Вслед за перелетными птицами все больше и больше джеймстаунских жителей потянулись домой вместе с весенней оттепелью. Во дворах водружали цистерны, пока горожане ждали строительства новой городской водопроводной системы. В том году Четвертое июля отметили маленьким праздником в большом парке, на котором наш казу-бэнд посвятил свое выступление памяти Джоуи. Некоторые говорили, что это был лучший их концерт. Я приготовила жареную курицу вместе с куриными ножками, хранившимися в морозилке, и пригласила Нэнси, ее мужа и свою племянницу отпраздновать этот дождливый день вместе со мной и Грегом на террасе моей хижины. И все же я скучала по своему лису и старалась не думать о том, что в дикой природе они живут в среднем четыре года.

Однако мир заполняет пустоты, которые сам и создает. Через четыре месяца после смерти Элвиса я познакомилась с Грегом, а через четыре месяца после того как я в последний раз видела лиса, мы с Грегом стали строить полные надежд планы на общий дом.

Почти два месяца мы обыскивали горы, и один за другим возможные варианты рушились у нас на глазах. Хотя такая ситуация не была напрямую вызвана наводнением, это событие все равно в итоге сыграло свою роль. Поскольку «небывалый случай за сто лет» ободрал как липку каньоны вверх и вниз по Передовому хребту, свободное жилье в горах стало редкостью.

Я плакала и в тот день, когда мы подписали договор аренды на дом на краю широко раскинувшегося городка в прериях, и каждый день после этого, пакуя вещи. Но в душе я знала, что это надо сделать. Мне придется отпустить один ландшафт, чтобы войти в другой. Вера, которая говорила мне, что мой лис нашел себе лисичку и они перебрались в более подходящие для них и их детей места, была той же верой, которая твердила, что новая территория, на которую я вступала вместе с Грегом, незнакомая мне в столь многих отношениях, была лучшим местом для нас – вместе.

Первый снег пришел на гору в тот день в конце сентября, когда мы с Грегом складывали вещи в грузовик для переезда. Мокрые осиновые листья облепили дорожку и дицентру, которая, наконец, расцвела, клонясь к земле. Времена года сменились за одну ночь.

Через четыре месяца после смерти Элвиса я познакомилась с Грегом, а через четыре месяца после того как я в последний раз видела лиса, мы с Грегом стали строить полные надежд планы на общий дом.

Пока Грег ждал меня на дорожке, я в последний раз вышла на террасу – Индиан Пикс не было видно, – а потом спустилась по ступеням, чтобы постоять в саду.

Жеода, которую я вынесла с пепелища, по-прежнему стояла на перекрученном пне в форме сердца, как и каждый день с тех пор, как я перевезла ее сюда. Сорок сезонов этот камень с одной плоской гранью был моим талисманом: выжил камень – выживу и я. Поначалу я думала сохранить его как напоминание о своей жизнестойкости – но истинная сила, как я, наконец, осознала, кроется не в сопротивлении, а в мягкости, в готовности ступить без опаски в новый день. Вглядываясь в эту туманную грань, я вспомнила слова Гретель Эрлих: «Значит, чтобы понять что-то, мы должны быть выскоблены дочиста, постящееся сердце – обнажено». Я всегда хотела познать свое место. Теперь я знала контуры собственного сердца.

Под теньканье синиц на деревьях я вдохнула прохладный горный воздух. На следующий день Нэнси Фармер, которая жила в квартире в предместье Боулдера со времени наводнения, должна была переехать в мою хижину, вернувшись на гору после почти года жизни без нее.

Я оставила непроницаемый каменный лик на пне. Моя история теперь была частью горы Оверленд: я знаю, из чего состоит мир, и все равно люблю его весь.

Наконец, пора было трогаться в путь.