Текст книги "Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить"

Я честно обрызгала сад по периметру «Жидкой изгородью» во второй половине дня. Не прошло и двух часов, как в косых лучах солнца все еще светлого летнего вечера Элвис рванулся, рыча, к москитной двери: моя пахучая «изгородь» привлекла во двор огромного медлительного медведя. Вылетев из двери без всякой задней мысли, я похватала лежавшие на ступенях деревянные щепки и стала кидаться ими в зверя, доходившего в холке мне до груди, с воплем: «Кыш!» Медведь неохотно развернулся и ушел в лес за бермой. Только вернувшись под сравнительно безопасный кров своей отгороженной москитной дверью хижины, я задумалась о том, что сделала.

– Кыш?! – сама себе не веря, повторила я Элвису и покачала головой. Иисусе!

Безрезультатно перепробовав все возможные вонючки, чтобы избавится от докучливых земляных белок, я неохотно прибегла к ловушкам. Мой план состоял в том, чтобы ловить зверьков живьем и переселять в другое место. Но белки бегали мимо открытых ловушек неделя за неделей. Последней каплей стал тот день, когда на моих глазах белка прикончила последний колокольчик, потоптавшись прямо по усыпанному белыми цветами стеблю – от корня к цветам, – когда я криком пыталась выгнать ее из сада. Взъярившись, я пошла к Полу, чтобы взять взаймы крысоловку, которую он предлагал мне парой недель раньше, и установила ее, взведя пружину, сразу за дверью. Уже через час я поймала одну из белок за лапу. Я ее выпустила, и она ухромала прочь, пока я заново настораживала ловушку. На следующий день та же белка попалась снова, но уже за шею. Я приехала домой из «Мерка» и обнаружила, что она слабо трепыхается в крысоловке. Белка посмотрела на меня затуманенным взглядом: страдание было написано на ее мордочке. Задняя лапа бесполезно болталась, согнутая под неестественным углом. Помочь ей было уже нельзя. Я отпустила пружину металлического зажима, и он душил несчастное создание, чья пасть открывалась все шире и шире: две самые долгие минуты в моей жизни. Охваченная отвращением, я вернула крысоловку Полу.

– Получилось? – спросил он. Я помотала головой: нет.

Капитулировав, я отдала сад на откуп белкам.

* * *

Настоящим началом лета в Джеймстауне было ежегодное празднование Четвертого июля, событие, в котором участвовал весь городок, чтобы собрать деньги для добровольной пожарной команды. Все начиналось с большого завтрака с оладьями в городской ратуше, который в итоге перетекал в маленький парк через улицу, и парада по Мейн-стрит с участием «фордов» Model A, принадлежавших Эль Патрону, казу-бэнда[43]43
  Казу – американский народный музыкальный духовой инструмент, принцип которого основан на изменении тембра голоса играющего.


[Закрыть], возглавляемого Джоуи, и детей, разбрасывавших конфеты с крыши пожарной машины. После этого праздник продолжали ларьки с закусками и музыка в большом парке, носившем название Елисейские Поля, – располагался он на восточном конце города, – а вечером наступал черед фейерверка.

Тем летом вдобавок к традиционному конкурсу на лучший пирог и лучший торт: победители награждались почетной лентой, устраивали соревнования по рубке дров: победителю был обещан приз – целый корд древесины. Хотя на нашей горе полным-полно женщин, рубивших дрова, в конкурсе пожелали участвовать только две. Зато записалось немало парней, жаждущих помахать топором. Состязания были назначены ближе к вечеру, к этому времени большинство народу должно было уже как следует напраздноваться. По этой причине я содрогнулась, услышав объявление о конкурсе, и с замиранием сердца наблюдала, как одна горстка участников махала топорами, одетая только в шорты, а другие тем временем тянули долгими глотками пиво из красных чашек или пригубливали «по глоточку» самогона из фляжки Джоджо, прежде чем воздеть топор к небесам.

Белка посмотрела на меня затуманенным взглядом: страдание было написано на ее мордочке. Задняя лапа бесполезно болталась, согнутая под неестественным углом. Помочь ей было уже нельзя.

Разумеется, зрители поедали зрелище глазами, громко подбадривая пару особенно пьяных парней. Я держала пальцы скрещенными за Карен Кью, третью Карен в Джеймстауне, небольшого росточка женщину, которая одевалась в черную кожу, водила мотоциклы и жила одна в хижине «там, наверху» без электричества и водопровода. На нее одну пришлось семеро соперников-мужчин. Но громче всех я подбадривала Джоджо – он был на двадцать лет старше ближайшего по старшинству участника состязаний. В свои семьдесят два Джоджо был седобород и лыс, одет в красно-бело-голубую рубаху – такую же, как у его жены Джесс. Он раскалывал каждое тщательно подобранное полено одним мощным ударом топора. В четырех раундах он шел нос к носу с Босяком Кенни, со здоровенным мужиком по имени Шон – тот был в одних шортах и едва не отхватил себе ногу, с Рудигером, который улыбался и промахивался, улыбался и промахивался, и, наконец, с Родом – зубастым бородатым мужчиной, устроившим конкурс. Этот Род гордо расхаживал по площадке, уверенный в том, что будет победителем. И в итоге обставил всех.

Дрова я рубила неохотно и никогда не делала этого ради развлечения, зато с самого своего переезда в Джеймстаун пыталась выиграть пирожный конкурс. Мои изыски – лимонный пирог-шейкер, запеченные персики с имбирной корочкой в шампанском – занимали призовые места, но ни разу не были первыми. Подгоняемая лошадиной дозой разочарования и самолюбия, я упорно продолжала участвовать из года в год, убежденная в том, что тонкость моих рецептов должна принести мне почести, которых, по моему глубокому убеждению, я была достойна. В «Мерке» мои утренние булочки расходились еще до полудня, а фирменный «непристойный шоколадный торт» был легендой; я пекла свадебные торты и обеспечивала выпечкой разнообразные церемонии открытия и корпоративные вечеринки – я свое дело знала. Проблема заключалась в том, что мое творчество тяготело к тому, что многие джеймстаунцы назвали бы «шиком» – слово, которое я ненавидела за его способность угробить все, что не было печеньем, подливой или еще какой-нибудь откровенно безвкусной ерундой. Как-то раз я участвовала в ежегодном джеймстаунском конкурсе на лучшее чили – событие, к которому готовилась три полных дня: запекала в духовке зеленые чили и халапеньо, прежде чем замариновать в текиле, а потом запекала на гриле куриные грудки, чтобы представить блюдо, которое я назвала «Куриное чили с текилой и лаймом “Белая молния”». Название говорит само за себя. Разумеется, я не выиграла. Первое место заняла Нэнси Фармер со своим красным чили, поданным с гамбургером и сдобренным готовой смесью специй от King Soopers. Я уверена, что не сдержала свой язык. В момент уязвленной гордости я наверняка сказала вслух то, что думала: что подобные конкурсы – это ситуация типа «жемчуг перед свиньями». И с еще большей уверенностью можно сказать, что этот подход не привлек ко мне новых поклонников.

Так что в этом году я записалась в судьи конкурса пирогов и тортов, вместо того чтобы участвовать в нем, и вместе с Карен Зи, которая просто любила поесть, и горсткой городских холостяков, которые любили поесть бесплатно, выбрала пирог-победитель: с начинкой из кислой вишни и корочкой «в самый раз», более нежный и хрустящий, чем любой из когда-либо приготовленных мной. Но не раньше, чем мне пришлось практически сойтись из-за него лоб в лоб с Биллом, седеющим джеймстаунцем с плохими зубами, потому что он упрямо заявлял, что «не любит вишневых пирогов и не будет за него голосовать».

Под конец пирог победил.

* * *

Я чувствовала, как скольжу по поверхности лета: жара, звенящие в воздухе ласточки, грозы на горе, эхо которых провожало меня ко сну по ночам. После того как меня избрали в совет JAM на встрече, во время которой какой-то мужчина повернулся ко мне и сказал: «Я откажусь от своего места, если вы его займете», я убедила членов совета и свою самую ярую не-сторонницу Хортенс позволить мне устроить «Вечер кино» в парке Елисейские Поля в августе. «Это будет что-то вроде автокинотеатра, – сказала я, – только без машин». Загвоздка была в том, что стоимость аренды оборудования была изрядной, большей, чем любые обычные расходы JAM, так что я составила план сбора средств с помощью лотереи, продажи билетов, пожертвований местных жителей и бизнесменов, а также кекуока – танца, во время которого участники двигались вокруг номеров, выложенных по кругу, пока не заканчивалась музыка; после этого называли номер одного удачливого победителя, а он забирал себе торт.

Разумеется, не обошлось без сопротивления. Фонды JAM, сказали мне, как правило, приберегаются для совершенствования звуковой и световой аппаратуры, для перформансов в городе. Было еще много всякой вони на тему «кем она, к черту, себя возомнила?!», особенно со стороны апатичной Хортенс.

– Мы собираем деньги, – категорично сказала она мне, – мы не тратим их на развлечения.

Совет разделился на непримиримых консерваторов, людей, которые, как Хортенс, стояли у истоков организации пятнадцать лет назад и стремились сохранить принцип «как это делалось всегда», и других, которые не хотели устраивать одни и те же два ежегодных мероприятия все следующие десять лет. Я не стала обращать внимания на буквально осязаемую неприязнь Хортенс: она была из тех людей, которые терпеть не могут не ими придуманные идеи. И все же после того, как совет проголосовал за выделение на мой вечер трехсот долларов («Беспрецедентная сумма!» – воскликнула она), стало ясно: Хортенс надеялась, что я не смогу собрать дополнительную необходимую тысячу долларов.

Как раз то, что было мне нужно! Ничто так не помогает сфокусировать разум, как небольшое противодействие.

Ничто так не помогает сфокусировать разум, как небольшое противодействие.

В августе послеполуденные муссоны накатывали ежедневно и высасывали дневную жару грозовыми ливнями, которые несли пелены дождя или града, но небеса волшебно очистились ради «Вечера кино». На широкое поле, ограниченное ручьем и стеной каньона, туда, где располагалось более чем столетнее джеймстаунское кладбище, пришли с походными стульчиками и одеялами около семи с половиной десятков людей. Некоторые из особенно мерзких городских типов, готовых помериться ядовитостью с гремучниками, клялись, что не станут платить за то, чтобы посмотреть кино в собственном городском парке, что они переберутся через Джим-Крик и будут смотреть бесплатно, от линии деревьев на краю большого парка, – но это была не проблема.

Кекуок стал настоящей «бомбой», поскольку люди выстроились в очередь, готовые заплатить пять долларов за одну или десять баксов за три попытки, чтобы выиграть один из пятнадцати тортов, изготовленных городскими кондитерами. Дети, хихикая, ходили и бегали в сумеречном свете; играла музыка; но по-настоящему увлеклись этой затеей взрослые. Кэмерон, высокий худой мужчина, который работал техником, а по уикендам входил в пожарную команду, прыгал по кругу, стараясь каждый раз оказаться на одном и том же числе. Джоуи, одетый в свою фирменную гавайскую рубаху, свежеподстриженный руками Хизер, которая обихаживала почти все шевелюры в городке, заплатил за три круга десятидолларовых попыток, потому что отчаянно хотел выиграть. Джоуи был веселым пранкстером, поседевшим парнем с плаката минувшей эпохи. У нас случались свои разногласия, но он был добрым, игривым человеком, и под конец, когда он проиграл, его неприкрытое разочарование вдохновило меня испечь ему не торт, а его любимый пирог – банановый с кремом. Я карамелизовала пропитанные кофе бананы в сахаре, взбила двойное количество сливок для верхушки и доставила пирог к нему домой, вверх по улице от «Мерка». Джоуи широко ухмыльнулся и поблагодарил меня медвежьим объятием с ласковым поколачиванием по спине, а потом беспечно отнес пирог в «Мерк», чтобы поделиться с «мальчиками», большинство из которых не стали бы платить ни за что, кроме пары кружек пива, а некоторые считали мою готовку слишком «шикарной».

Насколько мне известно, они слопали весь этот клятый пирог до крошки.

* * *

Неделю спустя, когда я то хохотала, то охала, слушая Уди, которая позвонила, чтобы рассказать мне историю об очередном онлайн-свидании: «О боже мой, он оказался на десять лет старше, чем писал в профиле, и говорил о своих четырех машинах так, будто они делали его сексуальным», – темное тельце размером с кулак спикировало из открытого чердачного пространства над спальней. Вначале я уловила только движение, а потом уже характерное трепетание. Это была летучая мышь.

– О Иисусе! – выдохнула я. Меня напугала внезапность появления мышки, а не само крылатое создание. – Мне надо идти, – сказала я в трубку. – У меня тут ситуация.

Летучая мышь беспорядочно билась о стропила крыши, а Элвис таскался за ней по всей гостиной, задрав морду и виляя хвостом. Я понятия не имела, как мышь проникла внутрь, и хотя мне вроде как импонировала мысль о летучих мышках, висящих над сонной мной вверх тормашками где-то там в пространстве над моей спальней, последнее, чего мне хотелось, – это столкнуться с одной из них во время похода в ванную посреди ночи. И к тому же – гуано… Распахнув основную дверь и подперев москитную, чтобы она не закрывалась, я выключила свет и уселась на диван, держа Элвиса при себе. Столкновения и трепетание продолжались. Для моего пса это была упоительная игра. Он принюхивался, взволнованно тыкался носом мне в шею и силился вырваться из моей хватки. Прошло полчаса, дом наполнился ночным воздухом. На горе было тихо. Дыхание стало медитацией, а летучая мышь все чирикала над головой. Наконец, я ушла в спальню, уведя с собой Элвиса, и закрыла дверь.

В ту ночь я спала с настежь распахнутой входной дверью.

Часть третья
Дом неприрученных

Глава 8
Контролируемое сжигание

Я долго клялась избегать романов в городке, поскольку территориальная близость и одиночество создавали на ровном месте странные пары, оставляя неловкие последствия для всего населения горы. Сюзи, из-за чьего расставания с Джоуи в «Мерке» разгорелась борьба за сферы влияния, в день отъезда погрозила мне пальцем с наказом: «Мужиков привози с собой». Она была права: местный генофонд был невелик. Кем бы ты ни была, маленький флирт субботним вечером в «Мерке» приводил к заговорщицким кивкам по всему городку уже к воскресному бранчу. Все это навязчивое внимание душило зарождающуюся влюбленность. Но еще хуже становилось, когда отношения приказывали долго жить или кто-нибудь начинал сравнивать прошлое твоего партнера с твоим настоящим.

Даже браки не были исключением. Многие долгосрочные отношения портились внезапно, но самая скандальная история случилась, когда наш городок решил поставить собственный мюзикл. Дважды в своей истории Джеймстаун отваживался на оригинальные театральные постановки, которые приводили – под влиянием двойного зелья артистических страстей и пива, употребляемого на репетициях, – к странным постельным партнерствам, результатом которых была рокировка нескольких супружеских союзов в городке. Похоже, пение волновало отнюдь не только душу.

Когда супруги расставались, самой трудной задачей для них было разделить не свою недвижимость и домашний скарб, а сам городок. Разрывы тяжело сказывались на всех, когда из давно установившихся дружеских кругов выпиливались новые группировки. Иногда половинке бывшей пары легче было просто уехать из города.

И все же в Джеймстауне были свои серийные ловеласы – те, кто примеривал новые любовные интересы и отбрасывал их прочь, как одежки в распродажной куче. Их репутация и завоевания давали пищу сплетням в баре и на вечеринках. Среди них чаще всего меня заставлял подбирать челюсть с пола Ланс, которому едва исполнилось тридцать, когда я с ним познакомилась. Это был длинный худой симпатяга с песочного цвета волосами и высокомерным шармом Дэвида Боуи. Не красивый, даже если напрячь воображение, не особенно интересный – просто очередной парень с пивом в одной руке и сигаретой в другой, стоящий на веранде «Мерка». И все же он ухитрялся подцеплять женщин городка одну за другой, и всякий раз – была ли то неловкая голенастая девчонка-подросток, выросшая в красотку с волосами воронова крыла и ужасным вкусом в отношении мужчин, или разведенка с седой головой, на двадцать лет его старше, – я оказывалась в шоке. Как ему это удалось?!

А вот когда речь шла о Сэмми, наоборот, можно было точно сказать – как. Это была атлетического сложения женщина со змеисто вьющимися каштановыми волосами; она так и лучилась обаянием и лакомилась одинаково и мужчинами, и женщинами, точно они были блюдечками с вкуснейшими сливками. Женщина настолько влюбленная в любовь, что побывала замужем девять раз, причем дважды – за одним мужчиной. Как-то раз она скользнула ко мне субботним вечером на танцполе в «Мерке», пронзая своими неотразимыми кошачьими глазами и мурлыча что-то о том, как я хорошо танцую; одновременно она провокационно проводила ладонью от моего плеча до бедра.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что следует избегать романтической неразберихи в Джеймстауне. Я для этого слишком умна, твердила я себе. И поэтому никогда не думала, что влюблюсь в Джея. Но он был первым мужчиной за десять с лишком лет, который поцеловал меня. Может быть, дело было во всем том времени, что я провела одна, в бесконечных месяцах, оседавших на моей коже, как пыль. Может быть, дело было в близости к Джеймстауну, сообществу, которое я старалась полюбить, – все эти вечера в «Мерке», наблюдение за тем, как люди пробуют друг друга… Может быть, проблема была в том, что у меня было слишком мало практики.

Джей, маловероятная партия для меня, любил джем-бэнды и вечеринки. Я слушала Национальное общественное радио и медитировала. Мягкий мужчина с большим сердцем, широкими плечами, темными волосами и голубыми глазами, Джей был отчасти рохлей, отчасти Гризли Адамсом и неизменным милашкой.

Я знала Джея по «Мерку», откуда часто выпихивала его за дверь после того, как он перебирал пива в мой регулярный понедельничный вечер. Эта смена была идеальна для меня по двум причинам: поскольку она была короткой и поскольку я была главной. Я открывала кафе в четыре (после того как оно было закрыто с вечера воскресенья) и подавала не только барное меню – все жаренное на сковороде и гриле, что обожал Джоуи, – но и быстрые домашние фирменные блюда, продукты для которых покупала сама: митлоф и картофельное пюре, курицу, жаренную в пахте, куриные тако. Работая одновременно поварихой и официанткой, я зарабатывала хорошие деньги даже тогда, когда поужинать или выпить после работы пива ко мне заходила лишь горстка людей. А лучше всего было то, что «Мерк» по понедельникам закрывался в восемь, и я уходила с работы уже к девяти.

Джей был очаровательным выпивохой, чуточку мягкотелым. Безвредным, как я подумала, когда он однажды весенним вечером обратил на меня взор своих больших голубых глаз и сказал, что я прекрасно выгляжу. Я рассмеялась, глянула на свой испачканный мукой фартук и ответила: «Льстецам открыты все пути, друг мой», – подавая ему фирменное пиво, за которое он оставил чаевые, равные стоимости напитка.

Я отвечала флиртом по причине чистой невероятности чего-то большего. О том, чтобы зайти дальше, и речи быть не могло. Просто разнообразия ради нежилась во внимании, направленном на меня. По мере того как тепло той весны перетекало в летнюю жару, а в «Мерке» стиль понедельничных вечеров превращался из «парни в баре» в «народ на патио», Джей начал являться каждую неделю, занимая место у стойки, чтобы поболтать со мной, пока я разносила тарелки и напитки посетителям на улице, и оставить большие чаевые.

Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что следует избегать романтической неразберихи в Джеймстауне. Я для этого слишком умна, твердила я себе.

Оказалось, он жил всего в полумиле от моей хижины, в съемной квартире на первом этаже дома, в который хозяин приезжал только летом. Как и я, Джей выгуливал своего пса вокруг лягушачьего пруда. Я стала чаще видеть его из окна кухни, когда он проходил по границам моего участка со Скунсом – черным бордер-колли с белой полосой по спине. Все это время я относилась к увлечению Джея мной с умеренным интересом человека, просматривающего новости в газете, даже после того как он заявился с лопатой и почистил мою подъездную дорожку и подход к дому от невероятно глубокого апрельского снега. Потом как-то раз в июле, проверяя ученические работы за своим письменным столом, я увидела в окно Джея, который шагал по дороге, размахивая мощными руками. Он нес свое тело с грацией лесоруба, обутый в кожаные сапоги и шерстяные носки, набросив фланелевую рубаху поверх футболки. Я помахала ему рукой, он помахал в ответ, потом остановился. Помедлил. И свернул на мою подъездную дорожку.

Элвис спрыгнул с террасы и помчался к Джею, стал обнюхиваться со Скунсом. Эти двое принялись прыгать и кланяться, потом затеяли играть в догонялки.

Джей протопал по тропинке под осинами.

– Погуляем? – предложил он, широко разведя перед собой большими руками. Мимо прогарцевали Скунс с Элвисом, Элвис явно вел нового друга на луг.

– Полагаю, выбора у меня нет, – сказала я, смеясь над собачьими играми.

Потом были еще прогулки.

К началу августа мы с Джеем все дальше и дальше забредали в леса, гуляя по часу подряд, до ранчо Кушманов, а иногда и до Сент-Врейна, городка неподалеку от наших домов. Мы много беседовали о кулинарии – Джей обожал готовить, – но наши стили, как и наши личности, сильно разнились. Джей предпочитал исполинские порции чили или пасты даже летом и жарил на гриле здоровенные шматки мяса. Я отдавала предпочтение сальсе и чатни с куриными или свиными отбивными, пекла галеты с ежевикой и пиццу.

Однажды, когда мы огибали по тропе Высокое озеро, идя по его болотистым бережкам, я споткнулась о бревно, и Джей подал мне руку. Внезапная нежность этого жеста застигла меня врасплох. Эта рука предлагала некую возможность, приглашение. Я замешкалась… Ой, да какого черта! Я позволила себе опереться на него, сделав шаг ближе. Скажу-ка ради разнообразия «да».

Джей спросил, позволю ли я следующим вечером угостить меня ужином – еще один жест, который очаровал меня. Я произвожу устрашающее впечатление в кухне. Слишком часто мои меню «только-не-мясо-с-картошкой» приводили к тому, что друзья говорили, мол, боятся для меня готовить. А я, как и все остальные, люблю, когда меня кормят.

Весь следующий день я то уговаривала себя поддаться тому, что, как мне казалось, могло случиться, то, наоборот, отговаривала. Под конец надела сарафан, выпила бокал вина и села слушать, как в воздухе раннего вечера шелестят осины на милосердно прохладном ветерке. Какой может быть вред от пары поцелуев?

Джей пришел с двумя продуктовыми сумками, полными еды, и сковородками, упаковкой баночного пива и двумя бутылками вина. Выставил на плиту две разного размера отельные сковороды, которые позаимствовал у Джоуи в «Мерке». На одной лежала полоса готовых ребрышек с фирменной «особой смесью» Джея, завернутый в фольгу.

– Когда это с ними случилось? – поинтересовалась я, указывая на ребрышки.

– Не прошло и четырех часов, – ответил он, улыбаясь.

Джей достал сковороду поменьше и бумажный сверток с клэмами[44]44
  Мелкие двустворчатые моллюски.


[Закрыть]. Он водрузил сковороду прямо на мой гриль и, посолив моллюсков, накрыл ее фольгой, оставив щелки для воздуха. Мы пили риоху и закусывали клэмами, маслянистыми и отдающими дымком, пока на гриле грелись ребрышки. Потом, пока бледнел свет дня, ели ребрышки – мясо само слезало с кости – с приготовленным мной салатом и облизывали пальцы.

Как выяснилось, Джей тоже долгое время был один.

– Я самый счастливый одинокий мужчина, какого ты только встречала… – заявил он, а потом умолк, поглядывая на меня поверх края своего бокала.

– Что? – спросила я.

– Я как раз думал, как это будет – поцеловать тебя, – проговорил он.

Сколько всего я разрешила себе представить в этот миг! Как это легко – расслабиться, идти туда, куда ведет тропа. Моей последней мыслью перед тем, как я позволила любопытству увлечь меня за край, была: «Ну конечно же, моя любовь будет иной».

Я сама поразилась тому, насколько быстро сбросила доспехи, когда легкий интерес уступил место головокружительному удовольствию. Прошло уже несколько лет с тех пор, как у меня было последнее увлечение, и двадцать – после настоящего бойфренда. На самом-то деле я давным-давно решила, что влюбляться – это легкомыслие. Когда мои друзья обоих полов изнывали по истинной любви, я считала, что у меня есть более основательные дела. К тому времени как я поняла, что партнерство – это не так уж и плохо, я уже давно миновала возраст, годный для начального образования в области романтики, которую люди получают в школе и колледже. Грубо говоря, когда доходило до ухаживания, я была как пятилетний ребенок за рулем мотоцикла.

Пару недель, пока лето перетекало в осень, дни проходили в лихорадочной дымке. «Давай будем счастливы», – говорил Джей, пожимая мне руку и называя ангелом. Я принимала каждое произнесенное шепотом ласковое словечко, каждую декларацию любви, каждый жест, как нечто редкое и драгоценное. Столь же неожиданное, как внезапная перемена погоды.

Джей хотел «делать все то, что делают супруги», и поэтому мы до отказа набивали начинавшееся новое время года всем «первым»: ходили в походы, запускали воздушных змеев, бывали в ресторане, на концертах, знакомились с друзьями друг друга. Однажды ночью, засыпая, всего через пару недель после начала нашего романа, он назвал меня любовью своей жизни.

– Когда уже вы двое съедетесь? – спросил Джоуи в «Мерке» однажды утром. Я покачала головой и скроила рожицу, но какая-то часть меня была не прочь уступить. Конечно, подумала я, вперед. Я устала быть осторожной. В отношениях с людьми я слишком долго держала себя на поводке, уверенная, что не создана для близости.

Моя подруга Рэйнбоу, повариха тридцати с чем-то лет из «Мерка», которая только что окончила колледж и была моей союзницей в нашем общем стремлении заставить Джоуи усовершенствовать меню, с самого начала приветствовала мой роман.

– Перестань думать, – приговаривала она, – просто делай.

Когда через пару месяцев после окончания колледжа Рэйнбоу обнаружила, что беременна, она посмотрела на меня наполовину со смирением, наполовину с надеждой и потрясла своими волнистыми локонами.

– Вот бы тебе тоже завести ребеночка, – сказала она.

Поначалу я только посмеялась. Ее предложение было абсурдным. Конечно же, у нас с Джеем не будет ребенка. С самого начала были признаки того, что этот роман долго не продлится, но я их игнорировала, опьяненная близостью и контактом, в горячечном восторге от того, что у меня есть человек, держащий меня за руку.

Слишком скоро между нами вклинились наши различия.

В конце сентября мы с Джеем вместе присутствовали на свадьбе – первом подобном событии для меня с тех пор, как Элвис был моим спутником на свадьбе сестры – наполовину хиппническом, наполовину дэд-металлистском мероприятии, где я щеголяла в черных мотосапогах, а Элвис был украшен галстуком с изображением форели. Давний приятель Джея женился на своей давней подружке в горной осиновой рощице в день, который был отмечен первым снегопадом сезона. Когда пастор спросил жениха и невесту, обещают ли они быть «друзьями, возлюбленными и партнерами» на всю жизнь, Джей нежно прошептал эту фразу мне на ухо и сжал мои пальцы. Никто из нас не мог знать, что этот брак развалится меньше чем через год.

С самого начала были признаки того, что этот роман долго не продлится, но я их игнорировала, опьяненная близостью и контактом, в горячечном восторге от того, что у меня есть человек, держащий меня за руку.

На улице было холодно, и золотые листья липли к обуви всех приглашенных. После церемонии Джей хвастался мною, познакомив с бо́льшим числом людей, чем я сумела запомнить, а между знакомствами бросал меня одну на тридцатиминутные перерывы, во время которых занюхивал дорожки кокаина с друзьями жениха. К тому времени как мы уехали, у меня зуб на зуб не попадал от холода; лицо и руки покраснели и замерзли. На долгом пути домой, глядя на заметавший шоссе снег, я говорила что-то о том, как это неудобно – устраивать свадьбу под открытым небом в горах без запасного варианта, чтобы в последнюю минуту можно было поторопиться, взять в аренду и поставить шатер для вечеринок; я пыталась не думать и не говорить о том, как вел себя Джей: словно играл со мной в «ку-ку». Я была обижена.

В ответ Джей покачал головой.

– Это все из-за нее, – сказал он, имея в виду Шону, невесту. – Она настояла на том, чтобы выйти замуж под этими осинами. Я сказал Дереку: «Это ее день, пусть делает, как хочет. Если хочет ехать верхом на зебре или нацепить корону – пускай. Она мечтала об этом дне каждый Божий день с тех пор, как была маленькой девочкой».

– Что ты имеешь в виду? – я выдавила смешок. – Мечтала о чем?

– О дне своей свадьбы, – Джей серьезно посмотрел на меня.

– Ты шутишь, что ли? – фыркнула я. – Да разве еще кто-то так думает?

– Это самый важный день в жизни женщины.

– О боже мой! – простонала я и умолкла.

Когда мы свернули на мою подъездную, я не выдержала и вывалила на него всё.

Я в ярости, сказала я, оттого что меня привезли на мероприятие, где я никого не знала, и оставили вести бессмысленные разговоры с незнакомыми людьми. Джей заверил, что я могу «расслабиться», потому что от меня «все в восторге» и сочли меня «милой» – прилагательное, которого попросту не было на моей орбите.

– Можешь ехать, – сказала я, вылезая из машины.

На следующий день мы кое-как наложили пластырь на рану. Я решила игнорировать представления Джея о браке, а он извинился за то, что бросал меня одну. В последовавшие недели Джей стал чаще оставаться в Боулдере после работы, чтобы потусить с друзьями в баре, а потом и вовсе объявил, что хочет видеться со мной только по выходным. «У меня много дел», – так он сказал. К тому же он предпочитал спать в собственной постели.

Я некоторое время откладывала неизбежное, честно не желая отказываться от роскоши прижиматься по ночам к живому телу, а не к подушечному кому. Мне также понравилась смягчившаяся реакция на меня в городке. Когда там увидели, что мы с Джеем держимся за руки, я внезапно перестала быть невидимкой. Стали поступать приглашения в гости от пар, с которыми я была в дружественно-поверхностных отношениях уровня «как-дела-нормально»: «Непременно ждем к нам на ужин вас обоих». Боб Британец, один из мерковских пьяниц, как-то вечером угостил меня пивом в знак «извинения», потому что, как он стыдливо признался, раньше думал, что мне «нравятся девушки». Даже Джоуи стал намного приятнее, многословно распространяясь о том, как он за меня рад, – словно, наконец, разобрался во мне и испытал облегчение оттого, что не настолько я грозна или резка, как он думал. Теперь при каждой встрече он заключал меня в медвежьи объятия.