Текст книги "Хорошая дочь"

Получилось ли у Чарли? Помог ли ей кто-нибудь? Или же, обернувшись в поисках Сэм, она увидела перед своим лицом дробовик Захарии Кулпеппера?

Или что похуже.

Сэм отогнала от себя эти мысли.

Она ясно представила, как Чарли убегает на свободу, зовет кого-то на помощь, приводит полицию к могиле, потому что, как и мама, интуитивно ориентируясь на местности, просто не может заблудиться и сразу находит место, где похоронили ее сестру.

Сэм считала удары своего сердца, пока оно не перестало биться так яростно.

И тут у нее запершило в горле. Все было забито землей: уши, нос, рот, легкие. Она не могла сдержать кашель. Ее губы разомкнулись. На непроизвольном вдохе в нос попало еще больше земли. Она кашлянула еще и еще. В третий раз она кашлянула так сильно, что почувствовала, как сжимается живот и скрючивается все тело.

И тут сердце ее подпрыгнуло. Она ощутила, как дернулись ноги.

Видимо, до этого паника и страх нарушили какие-то важные связи между мозгом и мышцами. Она не была парализована: она была напугана, сработал некий древний механизм «бей или беги», благодаря которому она находилась вне своего тела, пока не поняла, что происходит. Сэм с восторгом ощутила, как к ногам возвращается чувствительность. Она будто бы спускалась в бассейн. Сначала почувствовала, как в плотной земле растопыриваются пальцы ног. Потом смогла подвигать стопами. Потом ей удалось слегка напрячь лодыжки.

Так, стопы двигаются – что еще можно сделать?

Сэм натянула икроножные мышцы, разогревая их. Почувствовала жжение в квадрицепсах. Напряжение в коленях. Она фокусировалась на ногах, говоря себе, что может двигать ими, пока тело не послало обратный сигнал: да, ноги двигаются.

Она не парализована. У нее есть шанс. Гамма всегда говорила, что Сэм научилась бегать раньше, чем ходить. Ноги были самой сильной частью ее тела.

Ноги помогут ей выбраться отсюда.

Сэм начала работать ногами, делая едва заметные движения вперед-назад, пытаясь пробурить тяжелый слой земли. Дыхание в ее руках стало горячим. Сознание затуманилось, она почти перестала паниковать. Не слишком ли много воздуха она тратит? Имеет ли это значение? Она уже не вполне понимала, что делает. Нижняя часть ее тела двигалась вперед-назад, и порой ей казалось, что она качается в маленькой лодке на поверхности океана, потом она возвращалась в реальность, осознавала, что зажата под землей, и пыталась двигаться быстрее, сильнее, после чего снова забывалась на своей лодке.

Она попробовала посчитать секунды: «Раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи…»

Ноги свело судорогой. Живот свело судорогой. Все свело судорогой. Сэм заставила себя остановиться, хотя бы на несколько секунд. Отдыхать оказалось почти так же больно, как двигаться. Молочная кислота разъедала изнуренные мышцы, отчего крутило желудок. Позвонки перекрученными винтами впивались в нервы и электрической болью стреляли в шею и ноги. Каждый выдох трепыхался в ее ладонях, как птица в ловушке.

«Шанс выжить составляет пятьдесят процентов, – читает Чарли свое „Руководство“, – но только в том случае, если пострадавшего обнаружат в течение часа».

Сэм не знала, как давно она оказалась в могиле. Это, как и пожар в доме из красного кирпича, и смерть матери, произошло когда-то в прошлой жизни.

Она напрягла пресс и постаралась поднять корпус вбок. Уперлась рукой. Нагрузила шею. Тяжесть навалилась в ответ, вдавливая ее плечо в сырую почву.

Ей нужно больше места.

Сэм попробовала покачать бедрами. Сначала пространства было на дюйм, потом на два, потом она смогла подвигать талией, плечом, шеей и головой.

Увеличился ли зазор между ртом и руками?

Сэм еще раз высунула язык. Его кончик дотянулся до места, где соединялись ее ладони. Здесь как минимум полдюйма. Уже прогресс.

Она стала работать локтями, двигая ими вверх-вниз, вверх-вниз. Дюймов на этот раз не получилось. Сдвинулись сантиметры, потом миллиметры земли. Ей приходилось держать ладони перед лицом, чтобы дышать. Но в какой-то момент она поняла, что надо копать руками.

Один час. Столько ей дала Чарли. Время Сэм наверняка уже заканчивалось. Ее ладони были горячими и мокрыми от испарений. Голова кружилась.

Сэм сделала последний глубокий вдох.

Оттолкнула руки от лица.

С трудом отвернула ладони от себя: казалось, запястья вот-вот сломаются.

Она сжала губы, стиснула зубы и впилась ногтями в землю, яростно пытаясь ее разгрести.

Но земля сопротивлялась.

Плечи пылали от боли. Трапециевидные мышцы. Ромбовидные мышцы. Лопатки. В бицепсы впивалось раскаленное железо. Ногти обламывались. Кожа на костяшках пальцев ободралась. Легкие были готовы схлопнуться.

Она больше не может сдерживать дыхание. Она больше не может бороться. Она устала. Она одна. Мама умерла. Сестры нет. Сэм начала кричать, сначала мысленно, потом в реальности. Она была очень зла: в ярости на мать, которая схватилась за дробовик, в гневе на отца, который навлек этот ад на их дом, в негодовании на Чарли за ее слабость и в гребаном бешенстве из-за того, что ей теперь придется умереть в этой гребаной могиле.

Неглубокой могиле.

Вдруг она почувствовала пальцами руки прохладный воздух.

Она прорвалась через почву. Меньше двух футов отделяли Сэм от жизни или смерти.

Но радоваться было некогда. Не было больше воздуха в легких, не было надежды, если она не продолжит копать.

Она начала смахивать пальцами всякий сор. Листья. Сосновые шишки. Убийца пытался скрыть свежую могилу, не рассчитывая, что зарытая там девочка вылезет наружу. Она набрала полную горсть земли, потом еще одну, еще и еще, пока наконец не смогла поднять себя наверх одним последним рывком пресса.

Сэм поперхнулась внезапным потоком свежего воздуха. Она выплюнула землю с кровью. Волосы ее были спутаны. Она потрогала голову сбоку. Мизинец соскользнул в крошечную дырочку. Внутри нее кость была гладкой. Здесь вошла пуля. Ей выстрелили в голову.

Ей выстрелили в голову.

Сэм отдернула руку. Она не осмелилась вытирать глаза. Прищурившись, поглядела вдаль. Смутные очертания деревьев. Она увидела перед собой две жирные точки света, они плыли перед ее лицом, словно ленивые шмели.

Она услышала, как где-то рядом течет вода, отдаваясь эхом, будто бы через тот тоннель под метеовышкой, который ведет к асфальтированной дороге.

Мимо проплыла еще пара световых пятен. Это не шмели.

Это фары.

Глава первая

28 лет спустя

Чарли Куинн шла по темным утренним коридорам Пайквилльской средней школы, охваченная гнетущей тревогой. Это было не чувство стыда после бурно проведенной ночи. Это было чувство глубоко укоренившегося сожаления. Вполне уместное, потому что первый раз она занималась сексом с мальчиком, с которым этого делать было не надо, как раз в этом здании. А точнее, в спортзале: отец оказался прав, когда предупреждал ее о том, как опасно гулять поздней ночью.

Она повернула за угол, зажав в руке мобильный телефон. Не тот мальчик. Не тот мужчина. Не тот телефон. Не тот коридор, потому что непонятно, куда, черт побери, здесь идти. Чарли развернулась и пошла обратно той же дорогой. Все в этом дурацком здании выглядело знакомым, но все было будто бы не на своих местах.

Она свернула налево и оказалась около приемной директора. Пустые стулья поджидали нашкодивших школьников. На похожих пластиковых сиденьях коротала свои школьные годы и Чарли. Она препиралась. Грубила. Ругалась с учителями, одноклассниками и неодушевленными предметами. Взрослая Чарли влепила бы Чарли-подростку пощечину за то, как она всех доставала.

Она прижала сложенную ладонь к стеклу и заглянула в темный кабинет. Наконец что-то выглядит именно так, как должно. Высокая стойка, за которой вершила судьбы миссис Дженкинс, школьная секретарша, никуда не делась. Вымпелы спортивных команд свисают с покрытого разводами потолка. Детские рисунки скотчем приклеены к стенам. В глубине светится одинокая лампа. Чарли не собиралась спрашивать директора Пинкмана, как ей пройти к любовнику. Хотя она шла и не к любовнику. Она шла к человеку, который позвонил ей сказать что-то вроде: «Эй, детка, ты унесла не тот „айфон“ после того, как я трахнул тебя в своем пикапе около бара „Темный рейс“ вчера ночью».

Чарли не задавалась вопросом, о чем она думала, потому что в бар с названием «Темный рейс» ходят не для того, чтобы думать.

Телефон в ее руке зазвонил. Чарли увидела чужую заставку: немецкая овчарка с собачьей игрушкой в зубах. Номер определился как «ШКОЛА».

Она взяла трубку.

– Да?

– Ты где? – Его голос звучал напряженно, и она начала думать об опасностях, поджидающих девушек, которые трахаются с незнакомцами из бара: ревнивая жена, неизлечимые венерические заболевания, кровожадная бывшая, в одиночку воспитывающая его детей, или позорное членство в фан-клубе «Алабамы».

– Я перед кабинетом Пинка, – ответила она.

– Иди назад, второй поворот направо.

– Угу. – Чарли нажала «отбой». Она задумалась, отчего у него такой тон, но решила, что это неважно, потому что больше она его никогда не увидит.

Она пошла назад, и ее кроссовки поскрипывали при каждом шаге по вощеному полу темного коридора. Вдруг за спиной что-то щелкнуло. В приемной загорелся свет. Сгорбленная пожилая женщина, подозрительно похожая на призрак миссис Дженкинс, прошаркала за стойку. Где-то вдалеке открылись и закрылись тяжелые железные двери. Там же пиликнул металлодетектор. Кто-то звякнул связкой ключей.

С каждым новым звуком воздух будто уплотнялся: школа собиралась с духом перед утренним натиском. Чарли посмотрела на большие часы на стене. Если расписание осталось прежним, скоро прозвенит первый звонок на классный час и собранные в столовой дети, которых привезли пораньше, наводнят коридоры.

Чарли тоже часто привозили пораньше. Долгое время, когда бы она ни думала об отце, перед глазами возникал один и тот же образ: отец выезжает со школьной парковки, выставив руку с только что зажженной сигаретой из окна своего «Шеветта».

Она остановилась.

Наконец обратив внимание на номера кабинетов, Чарли сразу поняла, где находится. Она провела пальцами по закрытой деревянной двери. Кабинет 3, ее убежище. Мисс Киске давным-давно вышла на пенсию, но Чарли ясно слышала ее пожилой голос: «Они не смогут дразнить гусей, если ты не покажешь им, где птичник». Чарли до сих пор не до конца понимала, о чем это. Но можно было предположить, что речь шла о многочисленном клане Кулпепперов, которые неутомимо донимали Чарли, когда она наконец вернулась в школу.

А может, тренер школьной команды по женскому баскетболу по имени Этта Киске и сама не понаслышке знала, каково быть объектом насмешек.

Никто не мог посоветовать Чарли, что делать в сегодняшней ситуации. Впервые со времен колледжа она переспала с незнакомцем. Перепихнулась в машине, если точнее. Вообще подобное было совсем не в ее стиле. Она не ходила по барам. Она не напивалась. Она по большому счету не совершала ошибок, о которых потом жалела. По крайней мере до недавних пор.

Жизнь ее покатилась под откос в августе прошлого года. С тех пор почти все время, когда бодрствовала, Чарли совершала ошибку за ошибкой. Очевидно, наступивший месяц май не сулил улучшения ситуации. Ошибки теперь начинались еще до того, как она вставала с кровати. Проснувшись сегодня утром, она лежала, глядя в потолок и пытаясь убедить себя, что прошлой ночью ничего не было, но тут в сумке зазвенел незнакомый рингтон.

Она взяла трубку, потому что мысль завернуть телефон в фольгу, кинуть его в мусорку у офиса, купить новый и восстановить свои данные из бэкапа пришла ей в голову только тогда, когда она уже сказала «Алло».

За звонком последовал короткий разговор, который только и мог состояться между двумя незнакомыми людьми: «Привет, девушка, чье имя я, наверное, спрашивал, но сейчас не помню. Похоже, у меня твой телефон».

Чарли предложила встретиться у него на работе, потому что не хотела, чтобы он узнал, где она живет. Или работает. Или на какой машине ездит. Прежде чем Чарли села на него верхом – а тело у него было, надо признать, превосходное – в его пикапе, ей казалось, что он представился то ли автослесарем, то ли фермером. Потом, когда он сообщил, что работает учителем, Чарли нарисовала себе картинку из «Общества мертвых поэтов». Но после уточнения, что он преподает в средней школе, она вдруг без всякой причины сделала вывод, что он педофил.

– Сюда. – Он стоял у открытой двери в дальнем конце коридора.

Как по команде, на потолке включились флуоресцентные лампы, а они, подумала Чарли, подсвечивают все недостатки. Она тут же пожалела, что надела потрепанные джинсы и линялую футболку с длинными рукавами и логотипом баскетбольной команды «Дьюк Блю Девилс».

– О господи, – пробормотала Чарли.

На другом конце коридора никаких проблем с внешностью не было. Мистер Не-помню-как-тебя-зовут был даже привлекательнее, чем ей запомнилось. Стандартный учительский костюм из бежевых брюк и рубашки не мог скрыть, что там, где обычно у мужчин за сорок откладываются последствия употребления пива и жареного мяса, у него имелись мышцы. Вместо всклокоченной бороды была легкая щетина. Седина на висках и несколько выразительных морщин на лице только добавляли ему загадочности. Глубокой ямочкой на его подбородке можно было бы открыть бутылку. Это не тот тип мужчин, с которыми Чарли встречалась. Это как раз тот тип мужчин, которых она тщательно избегала. Он был слишком собранным, слишком сильным, слишком закрытым. Встречаться с таким – все равно что играть с заряженным ружьем.

– Это я, – он указал на доску объявлений рядом с классом.

На листе белой пергаментной бумаги – отпечатки маленьких ладошек. Из фиолетового картона вырезаны буквы: мистер Гекльберри.

– Гекльберри? – спросила Чарли.

– На самом деле Гекльби. – Он протянул руку. – Гек.

Чарли пожала ему руку, только потом поняв, что он протянул ее за своим телефоном.

– Извини. – Она отдала ему айфон.

Он ответил ухмылкой, которая, возможно, ускорила половое созревание не у одной девочки.

– Твой телефон здесь.

Чарли прошла за ним в кабинет.

Стены украшены картами, что логично, потому что он, очевидно, учитель истории. По крайней мере, если верить надписи «МИСТЕР ГЕКЛЬБЕРРИ ЛЮБИТ ВСЕМИРНУЮ ИСТОРИЮ».

– Я вчерашний вечер помню отрывочно, – сказала Чарли, – но ты вроде говорил, что ты морпех?

– На самом деле бывший, но «морпех» звучит сексуальнее, чем «учитель средней школы». – Он самокритично усмехнулся. – Я пошел в морскую пехоту в семнадцать и вышел в отставку шесть лет назад. – Он оперся на свой стол. – Хотел продолжить службу, поэтому окончил оплаченную армией магистратуру, и вот я здесь.

– Уверена, на День Валентина ты получаешь кучу пропитанных слезами открыток.

У Чарли были бы по истории одни двойки, если бы ее учитель выглядел так же, как мистер Гекльберри.

– У тебя есть дети? – спросил он.

– Насколько я знаю, нет. – Чарли не стала задавать ему тот же вопрос. Она предположила, что, если бы у него были дети, он не поставил бы фото собаки на заставку телефона. – Ты женат?

Он помотал головой.

– Пробовал, но мне это не подходит.

– А мне подходит. – Она тут же пояснила: – Мы не живем вместе уже девять месяцев.

– Ты ему изменяла?

– Ты не поверишь, но нет, не изменяла. – Чарли провела пальцем по книгам на полке рядом с его столом. Гомер. Еврипид. Вольтер. Бронте. – Ты не похож на человека, который любит «Грозовой перевал».

Он улыбнулся.

– В пикапе особо некогда было разговаривать.

Чарли начала улыбаться в ответ, но накатившее раскаяние стерло улыбку с ее лица. Этот обмен шуточками казался ей в чем-то даже больше изменой, чем сам секс. Она обменивалась шуточками с мужем. Она задавала глупые вопросы мужу.

И вчера ночью, впервые за все время брака, она изменила мужу.

Гек, видимо, почувствовал смену ее настроения.

– Это, конечно, не мое дело, но отпустить такую женщину – как он мог?

– Со мной непросто. – Чарли разглядывала одну из карт на стене. Почти по всей Европе и кое-где на Ближнем Востоке были воткнуты булавки с синими головками. – Ты везде здесь побывал?

Он кивнул, но ничего не сказал.

– Морская пехота, – сказала она. – Ты служил в спецназе ВМС?

– Морпехи могут быть спецназовцами, но не все спецназовцы – морпехи.

Чарли хотела сказать, что он не ответил на вопрос, но Гек заговорил первым:

– Твой телефон начал трезвонить ни свет ни заря.

Ее сердце сжалось.

– Ты не ответил?

– Не, забавно было по входящим звонкам попробовать вычислить, кто ты такая. – Он уселся на свой стол. – Около пяти утра позвонил Б2. Я так понимаю, твой дружок в магазине витаминов.

Сердце Чарли снова подпрыгнуло.

– Ага, Рибофлавин, мой инструктор по сайклингу.

Он прищурился, но допытываться не стал.

– Следующий звонок раздался около пяти пятнадцати, высветилось «Папа», и я понял то, что раз не «Папик», значит, это твой отец.

Она кивнула, хотя голос матери в ее голове уточнил, что правильно говорить «понял, что».

– Какие еще догадки?

Он сделал вид, что поглаживает длинную бороду.

– Начиная примерно с половины шестого тебе начали названивать из окружной тюрьмы. Звонили как минимум шесть раз, с перерывами минут в пять.

– Все, Нэнси Дрю, я сдаюсь, – Чарли подняла руки. – Я наркодилер. Моих курьеров повязали на выходных.

Он засмеялся.

– Я почти тебе верю.

– Я адвокат, – призналась она. – Обычно к наркодилерам люди относятся с бóльшим пониманием.

Гек перестал смеяться. Он снова прищурился, но игривость испарилась.

– Как тебя зовут?

– Чарли Куинн.

Она могла поклясться, что его буквально передернуло.

– Что-то не так? – спросила она.

Он стиснул зубы, и на скулах проступили желваки.

– На твоей кредитке была другая фамилия.

Чарли замолчала, потому что ей очень не понравилось это заявление.

– Это моя фамилия в замужестве. Когда ты успел рассмотреть мою кредитку?

– Я не рассматривал. Я увидел ее, когда ты расплачивалась в баре. – Он поднялся. – Мне надо готовиться к занятиям.

– Я что-то не то сказала? – Она пыталась перевести все в шутку, потому что, очевидно, она сказала что-то не то. – Слушай, все ненавидят юристов, пока им самим не понадобится юрист.

– Я вырос в Пайквилле.

– Ты говоришь так, будто это что-то объясняет.

Он открывал и закрывал ящики стола.

– У нас вот-вот начнется классный час. Мне надо готовиться к первому уроку.

Чарли скрестила руки на груди. Это был не первый ее подобный разговор со старожилами Пайквилля.

– У твоей смены настроения может быть одна из двух причин.

Проигнорировав ее слова, он открыл и закрыл еще один ящик.

Она стала перечислять варианты, считая на пальцах:

– Либо ты ненавидишь моего отца, и это нормально, потому что его многие ненавидят, либо… – Она подняла палец, чтобы назвать более вероятную причину, ту, по которой у Чарли на спине появилась мишень двадцать восемь лет назад, когда она вернулась в школу, ту, из-за которой в городе на нее до сих пор злобно поглядывали сторонники многочисленного кровосмесительного клана Кулпепперов.

– Либо ты считаешь, что я избалованная сучка, которая помогла подставить Захарию Кулпеппера и его невинного братика, чтобы отец заполучил какую-то вонючую выплату по страхованию жизни и их сраный трейлер. Которые он, кстати, так и не получил. Он мог отсудить у них двадцать штук, которые Зак ему задолжал за юридические услуги, но он и этого не сделал. Не говоря уже о том, что я опознала бы этих ублюдков с закрытыми глазами.

Она еще не договорила, как он начал мотать головой.

– Дело не в этом.

– Правда?

Она записала его в сторонники Кулпепперов, когда он сказал, что вырос в Пайквилле. С другой стороны, можно было предположить, что он просто кадровый военный и презирает работу Расти – ровно до того момента, когда у него самого найдут оксикодон в тумбочке или проститутку в кровати. Как любил повторять ее отец, демократ – это республиканец, прошедший через систему уголовного правосудия.

– Слушай, я люблю отца, но я занимаюсь другой юридической практикой. Половина моих дел – ювенальная юстиция, другая половина – наркотики. Я работаю с глупыми людьми, которые наделали глупостей: им нужен юрист, чтобы обвинение прокурора не было слишком суровым. – Она развела руками. – Просто выравниваю баланс на игровом поле.

Гек смотрел на нее в упор. Его злость во мгновение ока переросла в ярость.

– Выйди из моего класса. Прямо сейчас.

От такого тона Чарли сделала шаг назад. Она вдруг подумала: никто не знает, где она сейчас, а мистер Гекльберри, пожалуй, может переломить ей шею одной левой.

– Хорошо. – Она схватила свой телефон со стола и пошла к двери. И хотя понимала, что надо просто заткнуться и уйти, она обернулась: – И все-таки что такого тебе сделал мой папа?

Гек не ответил. Он сидел за столом, склонив голову над стопкой бумаг, с красной ручкой в руке.

Чарли ждала.

Он стучал ручкой по столу, демонстрируя, что ей пора идти.

Она хотела сказать ему, куда ему засунуть свою ручку, как вдруг громкий хлопок эхом прокатился по коридору.

Затем один за другим последовали еще три хлопка.

Это не машина с неисправной выхлопной трубой.

Не фейерверк.

Человек, в чьем присутствии стреляли в другого человека, никогда и ни с чем не спутает звук выстрела.

Резкий рывок – и Чарли оказалась на полу. Гек отбросил ее за тумбу для бумаг, закрыв своим телом.

Он что-то говорил – она видела, как движутся его губы, – но слышала только эхо выстрелов в своей голове.

Четыре выстрела: каждый – отчетливое, ужасающее эхо из прошлого. Как и тогда, во рту у нее пересохло. Как и тогда, ее сердце перестало биться. Горло сжалось. Зрение стало туннельным. Все вокруг вдруг уменьшилось, сузилось до точки.

Она наконец услышала голос Гека.

– Кто-то открыл стрельбу в школе, – спокойно шептал он в телефон. – Судя по звуку, стрелок где-то рядом с кабинетом директора…

Еще один хлопок. Еще одна выпущенная пуля. Затем еще одна.

Затем зазвенел школьный звонок.

– О господи, – сказал Гек, – в столовой же человек пятьдесят детей. Я должен…

Его заглушил душераздирающий крик.

– Помогите! – кричала женщина. – Пожалуйста, помогите нам!

Чарли моргнула.

Грудная клетка Гаммы взрывается.

Моргнула еще раз.

Брызги крови разлетаются из головы Сэм.

«Чарли, беги!»

Она выбежала из класса, и Гек не успел ее остановить. Ее ноги задвигались, как поршни двигателя. Сердце заколотилось. Кроссовки липли к вощеному полу, но она ясно чувствовала землю под босыми ногами, ветки, хлещущие по лицу, страх, колючей проволокой стягивающий грудь.

– Помогите нам! – кричала женщина. – Пожалуйста!

Гек догнал Чарли, когда она заворачивала за угол. Она видела только его размытые очертания, потому что угол ее зрения опять сузился и в фокусе оказались только три человека в конце коридора.

Ноги мужчины, носками вверх. За ним, справа, распластана пара ног поменьше.

Розовые ботинки. Белые звездочки на подошвах. Огоньки, которые мигают при ходьбе.

Женщина постарше стоит на коленях около девочки, качаясь вперед-назад, и воет.

Чарли тоже хотелось завыть.

Брызги крови на пластиковых стульях у кабинета директора, капли крови на стенах и потолке, ручьи крови на полу.

Сцена бойни показалась настолько знакомой, что Чарли оцепенела. Она замедлилась до трусцы, потом до быстрой ходьбы. Она это уже видела. Она знала, что все это можно сложить в коробочку, закрыть ее и убрать подальше, что можно продолжать существовать, если не очень много спать, не очень много дышать, не очень много жить, чтобы смерть не вернулась и не утащила тебя, готовенькую.

Где-то со стуком открылись двери. В коридоре послышались громкие тяжелые шаги. Кто-то кричал. Визжал. Плакал. Кто-то выкрикивал какие-то слова, но Чарли их не понимала. Она была под водой. Тело ее двигалось медленно, руки и ноги с трудом преодолевали сопротивление среды. Ее мозг документировал все то, что она видеть не хотела. Мистер Пинкман лежит на спине. Его синий галстук перекинут через плечо. Из центра белой рубашки расходится кровавое пятно. Левая сторона головы разворочена, кожа лохмотьями свисает с белой кости черепа. Там, где должен быть правый глаз, – глубокая черная дыра.

Миссис Пинкман была не около мужа. Она оказалась той орущей женщиной, которая внезапно прекратила орать. Она держала на коленях голову девочки и прижимала к ее шее нежно-голубой свитер. Пуля повредила что-то жизненно важное. Руки у миссис Пинкман были залиты красным. От крови бриллиант на ее обручальном кольце стал похож на вишневую косточку.

У Чарли подкосились колени.

Она опустилась на пол рядом с девочкой.

Она видела себя, лежащую на земле в лесу. Сколько ей тогда было, двенадцать? Тринадцать?

Тонкие юные ноги. Короткие черные волосы, как у Гаммы. Длинные ресницы, как у Сэм.

– Помогите, – хрипло прошептала миссис Пинкман, – пожалуйста.

Чарли протянула руки, не зная, что делать. Глаза девочки закатились, а потом она вдруг посмотрела на Чарли.

– Все хорошо, – сказала Чарли. – С тобой все будет хорошо.

– Пойди пред этой невинной душой, Господи, – молилась миссис Пинкман. – Не оставь ее. Поспеши, Боже, на помощь ей.

«Ты не умрешь, – мысленно умоляла Чарли, – ты не сдашься. Ты окончишь школу. Поступишь в колледж. Выйдешь замуж. Ты не оставишь своей семье зияющую дыру на месте твоей любви».

– Поспеши на помощь мне, Господи, спаситель мой.

– Посмотри на меня, – сказала девочке Чарли. – Ты поправишься.

Было очевидно, что она не поправится.

Ее веки задрожали. Посиневшие губы приоткрылись. Маленькие зубы. Белые десны. Нежно-розовый язычок.

Цвет стал медленно уходить с ее лица. Чарли вспомнила, как с горных вершин спускается зима: празднично-красные, рыжие и желтые листья коричневеют и опадают, и, когда мороз ледяными пальцами дотягивается до предгорий, никакой жизни на них уже нет.

– Господи Боже, – рыдала миссис Пинкман, – Ангелочек. Бедный ангелочек.

Чарли не помнила, когда взяла руку ребенка, но сейчас ее пальцы переплелись с пальчиками девочки. Они были маленькими и холодными, как потерянная на детской площадке перчатка. Чарли смотрела, как пальцы медленно расцепляются и рука девочки безжизненно падает на пол.

Умерла.

– Код «черный»!

Чарли дернулась от неожиданности.

– Код «черный»! – По коридору бежал полицейский. В одной руке – рация, в другой – дробовик. Перепуганный срывающийся голос: – Выезжайте в школу! Выезжайте в школу!

На долю секунды он встретился глазами с Чарли. Между ними мелькнула искра узнавания, и тут он увидел мертвого ребенка. Его лицо исказилось ужасом, а затем скорбью. Носком ботинка он наступил на струйку крови. Поскользнулся. Тяжело упал на пол. Из его открытого рта вырвался тяжелый выдох. Дробовик выскочил из руки и улетел по полу в сторону.

Чарли посмотрела на свою ладонь, в которой до этого была рука ребенка. Она потерла пальцы друг о друга. Кровь липкая, не как у Гаммы – у Гаммы она была скользкая, как масло.

Ярко-белая кость. Клочья сердца и легких. Жилы, артерии и вены, и жизнь, вытекающая из ее зияющих ран.

Она вспомнила, как вернулась в фермерский дом, когда все было кончено. Расти нанял кого-то прибраться, но они сделали работу не слишком тщательно. Несколько месяцев спустя Чарли искала миску в глубине кухонного шкафа и нашла осколок зуба Гаммы.

– Не надо! – закричал Гек.

Чарли подняла глаза и оторопела от увиденного. От того, что она не заметила. От того, что сначала не поняла, хотя это происходило в пятидесяти футах от нее.

На полу, прислонившись спиной к шкафчикам, сидела девочка-подросток. Чарли вспомнила, что видела ее краем своего туннельного зрения, когда бежала по коридору к месту бойни. Чарли мгновенно распознала знакомый типаж: черная одежда, черная подводка для глаз. Гот. Крови нет. На круглом лице – шок, не боль. «С этой все в порядке», – подумала Чарли и побежала дальше, к миссис Пинкман и маленькому ребенку. Но у девочки-гота все было совсем не в порядке.

Это она стреляла.

Она держала револьвер в руке. Она ни в кого не целилась, уставив дуло в свою собственную грудь.

– Положи на пол! – Полицейский стоял в нескольких ярдах от нее, уперев дробовик в плечо. Каждое его движение было пронизано страхом: от того, как он приподнимался на цыпочки, до мертвой хватки, которой держал ружье. – Я сказал, положи его на пол, твою мать!

– Сейчас она все сделает. – Гек опустился на колени рядом с девочкой, заслонив ее своей грудью. Руки его были подняты. Голос звучал спокойно. – Все в порядке. – Он обращался к полицейскому. – Давайте сохранять спокойствие.

– Отойди отсюда! – Коп спокойствие не сохранял. Он был на взводе, готовый нажать на спусковой крючок сразу же, как только цель будет в поле зрения. – Уйди с дороги, твою мать!

– Ее зовут Келли, – сказал Гек, – Келли Уилсон.

– С дороги, ублюдок!

Чарли не смотрела на мужчин. Она смотрела на оружие. Револьвер и дробовик. Дробовик и револьвер.

По ее телу прошла волна онемения – не раз испытанное ощущение.

– Шевелись! – кричал полицейский. Он дернул дробовик в сторону, потом в другую, пытаясь обойти Гека. – Уйди с дороги, твою мать!

– Нет. – Гек так и стоял на коленях спиной к Келли. Руки подняты. – Не надо, друг. Ей всего шестнадцать. Ты же не хочешь убить…

– Вали отсюда! – Страх полицейского электричеством искрил в воздухе. – На пол, быстро!

– Хватит, друг. – Гек двигался вместе с дулом дробовика, блокируя направление выстрела. – Она не пытается никого убить, только себя.

Девочка открыла рот. Чарли не слышала, что она сказала, но, очевидно, коп расслышал.

– Ты слышал эту суку?! – заорал он. – Или пусть она застрелится, или ты вали на хер с дороги!

– Пожалуйста, – прошептала миссис Пинкман. Чарли уже и забыла о ней. Жена директора обхватила руками голову и закрыла глаза, чтобы не видеть происходящее. – Пожалуйста, прекратите.

– Келли, – спокойно сказал Гек. Он протянул руку назад ладонью вверх: – Келли, дай мне пистолет, дорогая. Не надо этого делать. – Он подождал несколько секунд и добавил: – Келли. Посмотри на меня.

Девочка медленно подняла глаза. Рот ее был приоткрыт. Взгляд остекленел.

– Главный коридор! Главный коридор! – Еще один полицейский пробежал мимо Чарли. Он опустился на одно колено, проехавшись по полу, держа свой «Глок» обеими руками и выкрикнув: – Оружие на пол!

– Пожалуйста, Господи, – миссис Пинкман рыдала, закрыв лицо руками, – прости этот грех.

– Келли, – повторил Гек, – отдай мне пистолет. Не надо больше жертв.

– На пол! – заорал второй полицейский. Его голос срывался на визг. Чарли видела его напряженный палец на спусковом крючке. – На пол быстро!

– Келли, – голос Гека стал тверже, как у рассерженного родителя. – Больше я просить не буду. Сейчас же отдай мне пистолет. – Он тряхнул протянутой рукой для убедительности. – Я серьезно.

Келли Уилсон закивала. Чарли видела, как глаза девушки постепенно фокусируются, по мере того как до нее доходят слова Гека. Кто-то наконец сказал ей, что делать, показал выход из ситуации. Ее плечи расслабились. Губы сомкнулись. Она несколько раз моргнула. Чарли интуитивно понимала, что сейчас чувствует девочка. Сначала время остановилось, а потом кто-то нашел ключ, чтобы снова завести его.