Текст книги "Одинокий некромант желает познакомиться"

– Возьми, – Анна сняла полушубок с вешалки, но мальчишка покачал головой. Присев на колени, он трогал снег пальцами, будто не способный поверить, что тот существует. – Все же возьми. Если ты простынешь, ваш мастер будет недоволен.

– Хорошо, – Арвис зачерпнул полные горсти, прижал к щекам и закрыл глаза. – Холод. Хорошо. Свет. Лето. Дрянь.

– Плохо, – поправила Анна. – Следует говорить: плохо… Вот там, смотри, розовый мох. Точнее, он не совсем мох, это сложный организм, несколько видов мха, в клетках которого живут крохотные водоросли. Им вне мха не хватает влаги, а ему самому – питания, вот они и объединились.

Мох был не розовым. То есть и розовым тоже. А еще алым, темно-красным, пурпурным и почти черным. Он отчаянно впитывал разреженный солнечный свет, спеша урвать свое. И разрастался быстро. Для мха.

Можно будет снять несколько веточек к превеликой радости мастера Ильева, только сперва отписаться, пусть пришлет кого. Почте Анна не слишком доверяла.

– А вот там северная береза…

Крохотное деревце расстелило полог ветвей по земле. Частью присыпанные снегом, они казались темными змеями под белым покрывалом.

– И ветреник… осторожно, колется.

Но Арвис уже подхватил белый шар, будто созданный из колючих игл льда, на ладонь. Поднес к губам. Дохнул и рассмеялся.

Он отступил с дорожки, чтобы коснуться мха, и тот отозвался на силу, выкинув сразу с полдюжины мясистых молодых отростков. Совсем крошечных, прозрачных, к вечеру они обретут окрас и плотность.

– Спасибо, – Анна все же накинула шубку. – У меня в целом получается ладить, но иногда нужна темная сила.

Арвис кивнул. Он шел, сам прокладывая тропу между холмами спящей вертеннии, которую еще предстояло разбудить, постепенно уменьшая плотность фильтра солнечного света и длину светового дня. Остановился, чтобы разглядеть ледяной дуб, не являвшийся ни дубом, ни ледяным. Анна сомневалась, можно ли вовсе его к растениям отнести. Мальчишка с легкостью скользнул под веткой-щупальцем, чтобы погладить темный ствол.

– Осторожно, ядовит! – предупредила Анна.

На стволе появились полупрозрачные капли сока.

Почти все здешние растения питались не только солнечным светом, может, оттого, что солнца на Севере, если верить книгам, было мало.

Ледяные лилии только-только распустились.

– Вообще я просила привезти мох, – Анна говорила, не сомневаясь, что ее слушают. – Мне и привезли. Целый мешок. Правда, живых осталось всего несколько побегов, поскольку везли его, скажем так, не слишком бережно.

В тот раз Анна впервые позволила себе повысить голос.

Мешков было семь. Их везли в трюме, и часть пропахла навозом, пропиталась им, и содержимое превратилось в гниющую жижу. Еще несколько просто-напросто высохли, поскольку их не удосужились поливать.

– Но в нем обнаружились несколько камней. Сперва я приняла луковицы за камни.

Только искра жизни, теплившаяся в них, заставила взглянуть на эти синеватые камни куда более пристально.

– Потом… вот что вышло.

Они отняли немало сил, поскольку сами были едва-едва живы. И первые чахлые ростки заставили Анну усомниться, что из них выйдет хоть что-то.

Вышло. Всего-то пять лет до первого цветения, а потом еще несколько, чтобы цветение стало обычным. Тонкие стебли, прозрачные настолько, что казалось, будто бы их вовсе нет. И огромные белоснежные цветы парят в воздухе. Их листья, покрытые мелкими волосками, казались припорошенными снегом, и мальчишка осторожно трогал их, заставляя цветы покачиваться.

Едва слышный звон разносился по оранжерее. И над пыльниками поднималось сизоватое облако пыльцы. Впрочем, у Анны до сих пор не вышло добиться, чтобы завязались семена.

– Красивые, правда?

Сейчас у нее было с две дюжины луковиц, и, если все пойдет нормально, количество их удвоится. Тогда часть и вправду можно будет передать в Императорские сады, о чем ее давно просят, и весьма настоятельно.

Арвис кивнул. И, наклонившись над самым цветком – пыльца тотчас прилипла к коже, – сделал вдох. А потом чихнул, оглушительно, звонко, и, сам испугавшись, отпрянул, едва не рухнув на спину.

У Анны с трудом получилось не рассмеяться. И, закусив губу, она отвернулась, сделала вид, будто разглядывает плотную кору ядовитого снежного плюща. А вот его стоит подрезать. Если воспользоваться накопителями и создать плотное поле, возможно, что-то и укоренится.

Мастер Ульц давно интересовался, можно ли приобрести… Многие интересовались. И быть может, не так уж не прав был Никанор, установив на оранжерею защиту.

А волосы мальчишки посветлели. И что-то подсказывало, что к лилиям он вернется.

Глава 6

Завтрак принесла Адель. И менее всего она походила на кухарку.

Клетчатое платье с пышной юбкой, из-под которой выглядывал ворох других, отороченных кружевом. Алая шляпка. Алые перчатки. И корзинка в руках.

– Добрый день, – она потупилась, изображая скромность. – Тетушка просила передать, что немного задержится, но она передала вам завтрак.

– Мне?

Корзинка была слишком мала, чтобы там хватило еды на всех.

– Вам… то есть тетушка… она будет… простите, – под взглядом Глеба девушка смутилась. – Простите, пожалуйста, я не умею врать.

– Научитесь, – успокоил ее Глеб.

– Мне просто захотелось вас увидеть, а тетушка сказала, что у вас здесь совсем пусто… и я могла бы помочь…

В ворота врезалось проклятье, которое, впрочем, тотчас рассыпалось и было поглощено защитой. А ведь уровень второй-третий. И кто там такой талантливый? Впрочем, гадать нечего, пока структурировать магию способен лишь один титулованный засранец, уверенный в собственном превосходстве над другими. В том числе и над Глебом.

– Ой, – сказала Адель.

А на дороге показался старенький экипаж.

– Вам лучше уйти, – сейчас Глебу хотелось не столько завтракать, сколько отыскать поганца и выдрать его, наконец. И плевать, что розги ныне не считаются допустимым инструментом воздействия на юные умы. У него в школе свои правила.

– Вы… вы сердитесь? – Адель часто заморгала, и выражение лица у нее сделалось таким обиженным-преобиженным.

– Тетя ваша где?

– Так будет только позже, у нее на кухне беда приключилась, – Адель закусила губу. Надо полагать, беда приключилась не без ее помощи. – Но я могу готовить не хуже.

– Хорошо, – Глеб отступил. – Тогда идите и готовьте. Кухня там.

Кажется, теперь она и вправду обиделась.

Все-таки с женщинами было сложно. Даже сложнее, чем с детьми. Впрочем, Глеб искренне сомневался, можно ли считать эти мелкие отродья тьмы детьми.

– Надеюсь, вы поторопитесь, – не удержался он, поскольку на кухню Адель не торопилась, а стояла, разглядывала его сквозь ресницы, явно раздумывая, стоит ли связываться. – Мои подопечные хотят есть.

Определенно обиделась. И корзинку подхватила.

Ну да плевать, лишь бы и вправду управилась быстро, а то скоро и Земляной очнется, а он, лишенный завтрака, становился совершенно невыносим.

Богдан Калевой обнаружился у старого сарая. Некогда надежный, тот давно уже покосился, южная стена просела, утянув с собой кусок крыши, дранка на которой расползлась, обнажив потемневшие ребра балясин. В сарае осталась солома, а в ней – мыши, что было в какой-то мере даже на руку, поскольку големы Земляного питались не одною лишь сырою силой.

Богдан, пыхтя от натуги, пытался наполнить силой малую печать.

А с крыши за ним внимательно, как почудилось, с издевательскою улыбочкой наблюдал Арвис. Он забрался высоко, умудрившись удержаться на хлипких досочках, и теперь вытянулся, что твой кошак.

Штаны опять потерял.

Почему-то именно эта деталь одежды раздражала мальчишку. Он готов был носить рубашки, а пиджак с эмблемой несуществующей пока школы и вовсе вызывал в нем молчаливый восторг. Он терпел гольфы и панталоны, а вот брюки сдирал.

В соломе закопал их, что ли?

Глеб остановился в десятке шагов. И тень потянул, хотя и без того Калевой был слишком увлечен процессом, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг. Следовало признать, что пентаграмма была вычерчена не идеально, но вполне допустимо. А с учетом, что создал ее паренек, который только начал постигать основы, стоило бы его похвалить. Потом, когда задница заживет.

– Скоро ты получишь, тварь, – Калевой потер руки и отвлекся. Сила уже наполнила внешний контур, и легкая дестабилизация не разрушила формирующееся проклятье.

– Тварь, – согласился Арвис.

Он как-то изменился, но в чем именно, Глеб не знал. Волосы, что ли, побелели?

– Именно, тварь. И место твое среди других тварей. Я тебя предупреждал…

Сила завихрила, стало быть, не так уж хороша была пентаграмма, и мальчишка замолчал. Лицо его побледнело, а на лбу выступила испарина.

Держит. А ведь больно.

Ему приходится справляться и с собственной тьмой, которую пока не сдерживают печати, и с той, что пробудил его призыв. Глеб ощутил колебания, которые грозили перерасти в стихийный выплеск. Что ж, стоило вмешаться. Он дотянулся до силы, вобрал ее и ту, которая еще оставалась в хрупком сосуде тела. И лишь затем отпустил мальчишку, позволив рухнуть на колени.

– Тва-а-арь, – захихикал Арвис, поднимаясь выше.

Подумалось, что если сверзнется и шею сломает, то проблема решится сама собой.

– Я… я… – Калевой всхлипнул.

– Ты бестолочь, – Глеб взял Богдана за шиворот и рывком поднял на ноги. Благо Калевой был аристократично слаб и хрупок.

Молока и вправду следовало заказать. Пусть пьют.

Земляной что-то там такое говорил про пользу и кости, которые именно у некромантов без должного ухода формируются излишне тонкими.

И рыбий жир еще нужен. Банка.

Глеб его самолично раздавать станет. А пользовать этих бестолочей разрешит исключительно касторкой. Вон папенька, не к ночи будь помянут, и в почти нормальном состоянии только ее признавал. Глеб не знал, есть ли в касторке польза с медицинской точки зрения, но на педагогическом поприще открывались определенные перспективы.

– Он первый начал! – Калевой слабо дергался, но куртка была сшита из хорошей прочной ткани, а держал Глеб крепко. – Он… он… печенье ел!

Арвис показал язык.

– И приказ нарушил. Вы запретили ходить туда! – Богдан указал в сторону соседского дома, крыша которого поблескивала на солнце. – А он пошел! И печенье ел!

– Ел, – подтвердил Арвис.

Глеб вздохнул.

И вот что с ними делать? Перед соседкой извиниться надо, это само собой, а заодно узнать, какие еще редкие растения погибли от стихийного выброса силы.

– Сука хорошая, – сказал Арвис с немалым удовлетворением. – Дать. Есть.

Глеб разжал руку. То есть с соседкой он успел познакомиться, а стало быть, обозвал ее… в своем стиле. И теперь предстояло не просто извиниться, но как-то успокоить оскорбленную до глубины души женщину, объяснив ей, что Арвис вовсе не имел в виду собачью мать как таковую, но его словарный запас оставляет желать лучшего.

– С тобой поговорим позже.

Арвис вздохнул. Глеба, как ни странно, он не боялся. Предыдущего хозяина боялся. А вот Глеба – ничуть. Слушать слушал. Иногда внимал. Укусить уже не пытался, а главное, в драках перестал пускать в ход когти. Но… может, стоило бы цепь с собой прихватить? Исключительно устрашения ради.

– А ты… господин виконт, объясните, чем вы думали, нарушая прямой запрет на использование структурированной силы в заклятьях выше второго уровня? – у Глеба с трудом, но получилось сохранить спокойствие.

Калевой потупился, сделавшись неуловимо похожим на Адель. Глеб очень надеялся, что с завтраком она все же справится.

– Идиот, – отозвался с крыши Арвис.

– Вы понимаете, что речь идет не только о вашем явно преступном намерении, направленном против своего одноклассника…

– Он не мой…

– Молчать.

Богдан упрямо поджал губы.

– К счастью, не все в мире подчинено вашим желаниям. И хочется вам или нет, но Арвис точно так же одарен, как и вы. И лишь этот факт, а не ваше происхождение, положение или иные глупости, которыми забита еще ваша голова, имеют значение.

Не убедил.

– Однако вернемся к вашему проступку. Вы пытались проклясть человека.

– Он тварь!

– К вашему сведению, так называемые твари, согласно существующему кодексу, полностью уравнены в правах с людьми. Следовательно, кем бы ни был Арвис, но вы преступили закон.

Ответом было обиженное сопение. Про закон Калевой думать не привык.

– Ко всему сделали это крайне неумело. Вы спешили. Взгляните. Круг весьма далек от того, чтобы иметь право назваться кругом. Руны… вы пытаетесь писать их с наклоном. Ваш почерк ставили хорошие учителя, но к рунописи правила обычного письма неприменимы. Далее. Установленные вами линии внутреннего круга не слишком соотносятся с осью проклятия, что и вызвало дестабилизацию.

Теперь Калевой слушал. И слушал внимательно.

Чего у него было не отнять, так это жажды знаний. Арвис, к слову, тоже чуть спустился и вытянул шею. Уши его развернулись. Стало быть, и ему любопытно. Иногда Глебу казалось, что понимает найденыш куда больше, нежели пытается показать.

– Впрочем, эту ошибку легко было бы исправить, если бы вы не спешили так в своей ненависти. Вам следовало перекрыть силовые потоки. Отметить точки первичного угасания. Вычленить нестабильные секторы и на основе их анализа выявить ошибку. Исправить ее. Попробовать вновь. А ваша попытка удержать рассыпающееся проклятье, вливая в него дополнительную энергию, приведет лишь к тому, что вы потеряете контроль над собственной силой. Это чревато стихийным выбросом, который повредит всем, кто находится рядом с вами, а затем откатом ударит по вам же. Итогом может быть как временная потеря трудоспособности, так и полное выгорание. Я уже не говорю о таких мелочах, как помутнение разума, разрывы кровеносных сосудов и прочие физические… проблемы.

Калевой окончательно притих.

– Именно поэтому работа со сложными проклятьями проходит под наблюдением наставника. И на специально оборудованном для того полигоне.

Который придется оборудовать куда раньше, чем Глеб предполагал. Мальчишка слушал. Но надолго ли его хватит?

Силен. Честолюбив. И наивно полагает, будто пары десятков книг достаточно, чтобы стать мастером.

– Что ж, я вижу, вы осознали глубину вашей ошибки, – Глеб разжал руку.

И Богдан буркнул:

– Осознал.

– И готовы извиниться перед товарищем?

Взгляд, которым наградили товарища, подтверждал: полигон нужен. Очень нужен. Иначе пострадают не только розы.

– Я… мне очень жаль, – пробормотал Богдан, глядя куда-то в сторону.

– На печеньку, – Арвис свесился с крыши и вытянул руку с зажатой в ней печенькой. Та была слегка обгрызена, несколько покрошена, но все равно жест этот до глубины души удивил Глеба.

А вот Калевой не понял:

– Сам жри…

Арвис кивнул и сунул печеньку за щеку.

Завтрак почти получился. Во всяком случае, каша не пригорела, хлеб был свеж, а чай походил на чай, а не на темную бурду.

Правда, Адель выглядела недовольной. Но… Глебу было плевать на чужое недовольство.

Первые девушки появились на Березовой улочке ближе к вечеру. Они прогуливались парами, хотя в городе имелись другие улочки, куда более подходящие для вечернего променада. Но нет же…

Платьица в клеточку. Платьица в горох. Пышные юбки, подчеркивающие тонкую талию. Широкие, по моде, пояса, завязанные непременно хитрым бантом. Чулочки. Туфельки.

И шляпки с непременной вуалеткой. А под ними – обязательные локоны. Яркие помады. Духи, запах которых ощущался, казалось, даже с той стороны улицы. И главное, голоса. Звонкие. Веселые, раздражающие. И раздражение это внезапное было тем более удивительно, что девушки, если разобраться, не совершали ничего незаконного или постыдного. Они просто… были.

Там. На улице.

Они останавливались у кружевной ограды господина Кляйстена, известного в городе часовщика. Любовались скворечниками пожилой четы Духновых. Беседовали… и жили.

Жили! У них у всех было будущее, Анна же… она вдруг явственно ощутила свою чуждость этому миру, будто проклятье, очнувшись, оплело ее.

К чему сопротивляться? К чему цепляться за призрачную надежду, которая и существует-то исключительно в воображении Анны? К чему вовсе ей жизнь, если Анна этой жизни сторонится, привычно затворяясь воротами сада.

– Ах, ты посмотри, какие розы! – воскликнул кто-то. И радостный голос этот резанул по нервам, заставив закрыть уши. – Нет, просто прелесть! Я таких даже у маменьки не видела.

– Неудивительно. Твоя маменька вряд ли потратит на розы сто рублей.

– Сколько?

– Сто. Я в каталоге видела. Папеньку садовник очень уговаривал, мол, чудеснейший сорт…

Сорт получился и вправду весьма многообещающим. Анна скрестила большую «амаранту» с клеевской старой «королевой», а получившийся гибрид закрепила кроссом на дикую белую, от которой он взял неприхотливость и устойчивость ко многим природным болезням.

– Да быть того не может…

На позапрошлогодней выставке цветущий на штамбе куст получил заслуженную награду, а с ней и право на собственное имя – «прелестница».

Анну уговаривали взять иное, куда более впечатляющее, чтобы всенепременно с короной, ибо корона однозначно делает продажи, но на продажи ей было плевать.

И пусть спрос на «прелестницу» оказался куда больше, нежели Анна предполагала (подкупали людей огромные цветы с едва заметным голубым отливом и ненавязчивым ароматом), но заниматься лишь ею было скучно.

Анна передала поверенному с десяток кустов – у него найдется кого занять черенкованием – и на том остановилась. Сейчас ей хотелось вывести сорт темный, желательно вовсе черный, но пока получались лишь разные оттенки вишневого. Некоторые кроссы были весьма хороши, но не настолько, чтобы выставляться.

Правда, пару она все ж передала. Пусть будут.

– Говоря по правде, я удивлена, что в этой глуши… стань так.

– Зачем?

– Папенька, конечно, не разрешил тратиться, но… если взять черенок…

– Он у вас не приживется, – Анна терпеть не могла, когда кто-то пытался навредить ее растениям. – Если, конечно, ваш папенька не маг жизни с моей специализацией. Но будь оно так, я бы знала.

Девицы смутились. Слегка.

– Извините, – проговорила высокая брюнетка. В гладких волосах, уложенных по моде волной, поблескивали алые прядки, в тон платью. – Мы не предполагали, что здесь кто-то есть…

В руках она держала сумочку. И книгу. И Анну разглядывала… с интересом.

– А вы тут служите?

– Я тут живу, – Анне подумалось, что она, должно быть, и вправду выглядит несколько неправильно. Вместо платья – брюки, и не женские клеш, которые общество скрепя сердце все ж согласилось принять, но обыкновенные, узкие, украшенные разве что шестью перламутровыми пуговицами. К ним – светлая рубашка с пышными рукавами, которые Анна по привычке закатала.

Узкий жилет. И поверх него старый фартук. Перчатки, пропитанные каучуком, – а в других с плетехвостом не поработаешь, мигом шкура слезет – и чересчур уж короткие волосы.

Что поделать, сыплются.

Анна знала, что стрижка ей не идет, пусть делал ее отличный мастер, но, несмотря на все старания, гляделась она жалкой.

– Надо же… – задумчиво произнесла брюнетка, а ее подружка, светловолосая, но отличная разве что цветом платья и помады, отступила в тень.

– А вы не хотите дом продать? – эта девушка была настроена куда более практично.

– Нет.

– Подумайте, папенька даст вам хорошую цену…

– Светлана!

– Что? Или хотя бы сдать… на месяцок. Я даже обещаю поливать ваши розы.

Наверное, нормальный человек разозлился бы, Анна же… розы… поливать… если бы здесь были только розы. Небось с ними сладить несложно, даже с тем кустом, который то и дело выдавал полупрозрачные, будто стеклянные цветы, но поймать и закрепить изменение у Анны никак не выходило. Но что они будут делать с тем же плетехвостом, который Анна высадила второй линией? Вместе с плющом будут смотреться интересно, особенно по осени, когда тяжелые листья выцветут до бледно-розового оттенка.

И сам плющ, пока не приживется, капризен. А как приживется, то другая беда: поди-ка попробуй не позволь ему самовольно расползтись по саду.

Оранжерея. И коллекция крохотных суккулентов, которая нашла свое место в комнате, что некогда считалась гостевой. Зачем она, если гостей Анна не принимает.

– Нет, – Анна покачала головой. При всем своем старании девица не справится, да и сомнительно, что старание это будет. – И вам лучше уйти.

Светлана хмыкнула:

– Зря вы так… но хоть квартирантку возьмете?

– Не возьму.

– Что, сами думаете познакомиться? – она явно не привычна была к отказам, оттого и разозлилась, и, не умея с этой злостью совладать, поспешила выплеснуть ее на Анну. – Так вы чересчур уж староваты, ко всему хромаете. Кому нужна хромая жена?

– Ваша правда, никому… – этот мягкий голос заставил блондиночку ойкнуть, а Светлану замереть. – Но еще меньше нужна жена, не обладающая такой малостью, как такт и хорошее воспитание, я уж не говорю про совесть. Совесть, как понимаю, в нынешнем мире роскошь.

Анна почувствовала, как полыхнули щеки, и хотела было закрыть их ладонями, но вовремя – слава Сестрам – вспомнила о перчатках. Была бы потом… красавица с облезшей кожей.

– Простите, – брюнетка, как ни странно, ничуть не смутилась. – Мы не были представлены.

– Не были, – согласился Глеб. – Глеб. Белов.

– Светлана Таржицкая, – брюнетка протянула руку, но та повисла в воздухе.

Неловкий момент, и Глеб явно не собирался сглаживать неловкость. Рука упала.

А Таржицкая… уж не та ли Таржицкая, которая является единственной и горячо любимою дочерью градоправителя, весьма себе пожилого графа Таржицкого, некогда сделавшего имя в боях при Тарчме, за что и жалованного орденом Полярной звезды?

Впрочем, какая разница.

– А это Татьяна. Венедеева…

И опять же звучная фамилия. Венедеевы орденов не имели, зато имели несколько заводов и пеньковую фабрику, которую за последние десять лет дважды расширяли.

– Мы вместе учимся. В Академии…

Об Анне будто бы и забыли. Хорошо. Она не любила внимания, а перчатки стоило снять, пока ненароком и вправду лица не коснулась. Все же отвратительно, когда тебя отвлекают от работы.

– Маг жизни, третий уровень с потенциальным выходом на второй. А вот Светочка уже на втором, но ей прочат великое будущее… она целитель.

– А вы?

– А я… я так, с землей работаю, наивысшее сродство, хотя и тоска смертная. Цветочки, корешочки… порой выть готова, но что не сделаешь, чтобы папеньку порадовать.

Тоска? Земля отозвалась, ей тончайший слой каучука и не преграда вовсе. Смертная? Эта девочка о смерти ничего-то не знает, как не знает и о жизни.

Корешочки… Корешочки расплелись, хотя и норовили ухватить за пальцы.

– Не шали, – прошептала Анна, и плетехвост успокоился.

Он позволил освободить себя от тесного горшка – еще немного и перерос бы окончательно – и поставить в заранее выкопанную ямку, на дно которой Анна бросила рыбьи головы. Оценит.

Она осторожно укрыла корни рыхлой землей. И погладила лист, делясь силой. Саженца всего три, но плетехвост растет быстро и силу темную жалует. А силы на той стороне, как Анна подозревала, скопилось изрядно. Это был последний из саженцев, и Анна сняла-таки перчатки, положив их на стул. А после, вцепившись в этот самый стул, попробовала встать.

У нее получилось. Почти. Стул вдруг покачнулся, и Анна, утратив равновесие, стала заваливаться. Упасть ей не позволили.

– Осторожнее, – с легким упреком в голосе произнес Глеб.

И когда вошел? И как? И неудобно получилось. Настолько неудобно, что Анна покраснела.

– Спасибо, – тихо сказала она, цепляясь за руку.

Серая ткань пиджака оказалась жесткой, а сама рука – твердой. Ее подняли. И подали трость. И слегка склонили голову, показывая, что благодарность принята.

– Вы…

– Калитка была открыта. Все хорошо?

– Все замечательно, – Анна оперлась на трость.

Она разглядывала гостя, отметив, что за прошедшие несколько дней Глеб мало изменился. Правда, костюм несколько измят, а на манжете виднеется темное пятнышко то ли крови, то ли грязи. Галстук к рубашке не подходит, а пара серег в ухе, пожалуй, выбивается из мирного, даже степенного образа.

– Эти девушки вас не обидели?

– Меня сложно обидеть. Тем более малознакомым девушкам.

Какой-то странный разговор. Но у Анны вообще с разговорами сложно. И с людьми. С растениями вот куда как проще.

– Это же плетехвост, не ошибаюсь? – Глеб указал на черенки, уже выпустившие плети боковых побегов. – Он ведь ядовит?

– Ядовит.

– И вы…

– Надеваю перчатки.

– Но все равно… это как-то… женщины обычно розы разводят.

– Розы у меня тоже есть.

– А еще венейский плетехвост и плющ, как вижу… и вон там, в уголке, если не ошибаюсь, арвия благородная? Я ее только раз живьем видел.

Арвию Анне привезли из султаната, ответным подарком от многоуважаемого аль-хаяши Им Сумра, с которым она имела удовольствие познакомиться на Третьей международной выставке цветов. Кажется, тогда они поспорили о возможности вырастить сумашайский камнелист в искусственных условиях.

Мудрый человек. Только нервный немного. И арвию прислал, как обещал, а с нею – чудесный сапфировый браслет с парой камней жизни. Жаль, не помогут.

– Она.

– Мне казалось, что вне султаната ее вообще нет…

– У меня есть.

– А в Императорском ботаническом саду нет, – почему-то это прозвучало почти обвинением. Но Анна лишь пожала плечами: Императорский ботанический сад скоро получит ее оранжерею вместе со всеми обитателями и скромными записками.

Кто еще сумеет позаботиться о растениях, когда Анны не станет?

Арвия, аккуратное деревце с серебристой корой, покачала бледными листочками, словно укоряя за неправильные мысли.

Она привязалась к Анне. Она узнавала Анну среди иных людей. Она радовалась ей и делилась что радостью, что силой. Пройдет еще каких-то пять лет, и арвия, быть может, зацветет.

А там и плоды завяжутся. Крупные, сизоватые, покрытые плотной пушистой оболочкой. На вкус они будут невыносимо кислы, но сок их пригодится целителям.

– В Императорском ботаническом саду многого нет, – Анна погладила лист, ощутив легкий отклик. – Вас заинтересовала моя коллекция?

Глеб, присев на корточки, разглядывал плетехвост, который спешил расти.

Солнце. Вода. Сила, до которой он дотянулся. Что еще нужно? Уже завтра ограду оплетут мясистые розовые побеги, на которых чуть позже проклюнутся листья. И плющ поспешит по ним, цепляясь и одновременно укрывая собственной глянцевой листвой.

– И это тоже, но вообще-то я пришел принести извинения.

– За что?

– За поведение моих… гм, подопечных. Знаю, к вам забрался Арвис. Надеюсь, он ничего не сломал?

– Нет.

Мальчик придет еще, если не к Анне, то к ледяным лилиям точно. Анне не жаль. Пускай себе. Сегодня она испечет новое печенье, с сыром и кунжутом. Почему-то показалось, что оценят.

– Он весьма специфический молодой человек, – Глеб поднялся и руки за спину спрятал. И правильно, плетехвост в активной фазе весьма надоедлив. А этот будет расти до заката, быть может, и ночью. И пусть к забору тянется, а не к постороннему мастеру Смерти. – Порой он сам не понимает, что говорит. Его речь… словарный запас… является естественным результатом предыдущей его жизни.

– Откуда он? И… хотите ледяного чаю?

Ей показалось, Глеб откажется, но он кивнул и сказал:

– Хочу. А если и к чаю что найдется, то тоже не откажусь.

Что ж, почему бы и нет.

У нее нашлись маленькие булочки из местной пекарни, ветчина и козий сыр, который Анна любила сам по себе, без булок и масла, чем донельзя возмущала Марьяну. Та, и без того полагавшая, что странностей в хозяйке куда больше, нежели это можно сносить молча, постоянно ворчала.

К ворчанию Анна привыкла давно. И с Марьяной смирилась. Изо всех, кого ей случалось нанимать, Марьяна была самой неназойливой. А ворчание… пускай.