Текст книги "По волчьему следу"

Глава 10. Логово

«И стоит заметить, что в это непростое для страны время некоторые несознательные личности, увлекшись заграничной пропагандой и излишним либерализмом, с прежним упрямством пытаются навязать обществу чуждые Империи ценности…»

Из выступления министра культуры, князя Сурикова, о критичном подходе к современному искусству.

Тихоня обнаружился на лавочке, что характерно новенькой, еще не облизанной дождями. Краска на ней сияла, разве что кое-где пролегла по ней тонюсенькая паутина трещин. Тихоня сидел и лузгал семечки, ссыпая шелуху в кулек из газеты. Светило солнышко, правда, тени уже вытянулись, намекая, что дни весной пусть и долгие, но все одно не бесконечные.

– Что думаешь? – поинтересовался Бекшеев, отряхиваясь. Он, последние полчаса отчаянно чихавший – кабинет нам дали, да убраться в нем забыли, – вытер нос платком. – Извини… не думал, что пыль – это так…

И снова чихнул.

Шапка обещал, что к заврешнему дню наведет порядок.

И дела соберет.

И вовсе составит список тех, кто имеет отношение – сугубо теоретически – к произошедшему. А еще наверняка припрячет то, что еще не припрятал.

– Дурак, – я прищурилась.

Военные вот-вот должны были подъехать. И не хотелось. Вернуться бы в комнаты, проверить Софью, как она там. Кофею заказать, хотя во мне еще выпитые чаи плескались. Но тогда не кофею, а ужин. И растянуться бы на постели, закрыть глаза, вдыхая теплые ароматы сдобы и еще чего-нибудь.

– То, что он не слишком умен, это очевидно, – Бекшеев отвернулся прежде чем высморкаться. – Но он к тому же продажен. Я так думаю… и предупредит.

– Уже предупредил, – я потянулась. – Вчера. Когда позвонили ему, сказали встречать. И остался он тут вовсе не из-за военных. Скорее уж прибирался.

– Не… похоже.

– Будь здоров, – пожелала я. – В смысле, что прятал он то, что не след показывать лишним людям. Не знаю… может, на столе серебряные пепельницы стояли. Или запонки изумрудные закопать надо было. Или документы какие, что куда как верней. Спросить можно, да без толку. Все одно не скажет, разве что пытать станем.

Но не станем.

Во всяком случае пока.

– На лапу здешнее начальство берет без стеснения, – согласился Тихоня, сыпанув горсть семечек на тропинку. Местные голуби, сизые и ленивые, раздобревшие от спокойной жизни, лишь чуть повернули головы, явно прикидывая, стоит ли выбираться из тени по-за каких-то там семечек. – Я тут по рынку прогулялся…

Он потянулся.

– А Туржин где?

– До сих пор гуляет… сказал, что раз распоряжений не поступало, то он свободен. Ну и хрен с ним. Нужен он… только ноет. То ему комната маловата, то матрац тонковат, а кровать скрипит, то из окна дует. То мухи… это ж деревня, почитай. В деревнях всегда мухи.

Тихоня огляделся и бросил кулек с шелухой в ближайшую урну.

Руки отряхнул.

– Поедем солдатика искать? – уточнил он.

– А ты откуда… – Бекшеев удивился.

– Так ведь говорю же, по рынку гулял. Хочешь?

Он протянул кулек с семечками.

– Спасибо, но… пожалуй, воздержусь.

А я вот отказываться не стала. Семечки были прошлогодними, но хранились, верно, с толком, а потому не пахли ни плесенью, ни мышами. Их выжарили, щедро плеснув подсолнечного масла. Оно пропитало скорлупу, сделавши семечки липкими, и подхвативши крупицы крупной каменной соли.

Хорошо.

– О чем еще болтают? – поинтересовалась я.

– Да про всякое…

Лузгались семечки тоже неплохо. И паленых, как и недожаренных, не попадалось почти.

– Говорят, что зверь в лесах завелся лютый. Оборотень. Явно из числа беглых пленных. А может, и не их, но каторжников. Тут мнения расходятся. Но все знают, что взяли меньше, чем сбегло. Вот и спорят, кто таки, немец или каторжник. Правда, есть еще версии.

– И какие?

Я оглянулась, ощутив взгляд. И уловила тень в окне. Шапка? Вполне может статься. Отговорился занятостью, а сам приглядывает?

Я на его месте приглядывала бы всенепременно.

Хотя… я бы на его месте этого бардака не допустила бы. Хотелось бы так думать.

– Тут лесник имеется…

– Михеич? – я выцепила из памяти имя, названное Васькой.

– Ага. Он самый. Крайне подозрительная личность. Живет в лесу, сам собой. Ни семьи, ни родственников вовсе… собак держит злых. В общем, идеальный вариант.

– Для кого?

– Для полиции. Шапошников, поговаривают, собирался наведаться, да Михеича дома не оказалось.

– Сбежал?

– В лес ушел. Одна хорошая женщина сказала, что он частенько надолго уходит, на неделю или две. Но она не верит, что это он. Она вообще полагает, что это из клятой деревни наведались.

Бекшеев вздохнул и протянул руку.

– Что? Вы тут грызете так… неприлично вкусно. Как это вообще едят?

Тихоня отсыпал ему семечек, а я показала.

– Берешь одну, или пальцами раздавливаешь, или зубами. Ничего сложного.

На меня посмотрели с укором. Но… оно ж и вправду невелик навык. Я в свое время выучила, для чего какая вилка надобна, хотя и ругалась про себя, ибо нормальные люди одной управляются. И Бекшеев с семечками сладит.

– Я в тебя верю, – сказала я ободряюще. – Так что за деревня-то?

– Тут язычники жили. До войны. Недалече. Верст десять. Аккурат то ли на болотах, то ли рядом с болотами, я не особо понял. Главное, что пасеку вроде держали, ну и травы собирали. А как война началась, то пожгли их. Согнали всей деревней… – Тихоня оскалился, да и голос чуть подсел. – И сожгли… и деревню следом. Или сперва убили… принесли в жертву… тут тоже по-всякому говорят. Но сходятся в одном. Место там нехорошее. Мертвецов там не хоронили, вот они и… колобродят.

– Могут? – уточнила я у Бекшеева.

Тот пожал плечами.

– Случалось, конечно, всякое. В том числе и стихийные выбросы темной энергии, а вслед за ними и… мертвецы вставали. Ничего хорошего.

Семечки он лузгал медленно. Явно сказывался некоторый недостаток опыта.

– Но это не они.

– Почему?

– Из того, что знаю, восставшие не отличаются умом. Да и в целом ими движет всепоглащающая ненависть к живым. Мертвец, случись ему вернуться, будет убивать. Просто убивать. Всех, кто попадется на пути. Но отделять головы, выставлять их, припрятав тела, умудрившись не оставить при этом следов… нет, на это способны лишь живые.

Уже хорошо.

А то как-то… я сама с подобным не сталкивалась, но слухи ходили. Страшные истории, которые шепотом передавались у костра, о пропавшей дивизии, о проклятом болоте, о туманах, что приходят с той стороны, укрывая в белизне своей оживших мертвецов.

В общем… в окопах, как и на местном рынке, поговорить любили.

– А вот Михеич, к слову, в деревню заглядывает… так мне сказали. И беглых пленных тоже где-то там и нашли, недалече. Я так понимаю, мы тоже наведаемся?

– Всенепременно, – пообещал Бекшеев.

А я ссыпала шелуху в урну.

И повернулась к почти новенькому грузовику, который медленно, осторожно вполз на газон. За нами, стало быть…

Из кузова выглянул паренек, мало старше Васьки, и спросил:

– Это вы из полиции будете?

– Мы, – отозвался за всех Тихоня. – Кто ж еще-то?

В кабине пахло чесноком и бензином, и паренек, которого звали Никиткой, бодро крутил руль. Правда, в отличие от Васьки он был молчалив и на вопросы старался отвечать кратко.

Да, нет.

Не имею чести знать.

Он так и говорил, явно повторяя услышанную где-то фразу, приглянувшуюся важностью своей. И я замолчала. Бекшеев тоже говорить не спешил. Прикрыл глаза, притворяясь придремавшим, да и откинулся. Только грузовик мотало на лесной дороге, голова дергалась из стороны в сторону, и спать в таком положении не смог бы самый уставший человек.

Меж тем солнце опустилось еще ниже.

– Далеко ехать?

Не то, чтобы меня ночной лес пугал. Нет. Для Девочки и вовсе разницы никакой, что ночь, что день. Будет след? Возьмет. Или вдвоем попробуем.

– Нет. Скоро уже. Сейчас от… и налево.

– А проклятая деревня где? – не открывая глаз, поинтересовался Бекшеев.

Паренек вздрогнул и едва не выпустил рулевое колесо. Сглотнул. Но ответил.

– Направо, ежели с тракта. До нее еще пять верст. Там как раз болота начинаются.

И это было самой длинной его фразой.

– Бывал? – Бекшеев не стал открывать глаза. Парень покосился на него, но головой покачал.

– Я – нет, – повторил он.

– А кто бывал?

– Не имею чести знать…

Стало быть, кто-то да бывал.

– Пропавший ваш… наверняка к невесте сбежал… – это Бекшеев сказал лениво. А я тоже откинулась, сделав вид, что мне-то этот разговор совсем не интересен. – Его не в части, а на станции ловить надо. Куда он там подался? В Городню?

– Нет у него невесты, – нехотя произнес Никита. – И не было.

– Совсем?

– Ну… он переписывался с одной. Через газету. Такие, знаете, приходят… в библиотеке при части взять можно. Он сперва не больно хотел.

– А потом?

– А потом… все письма пишут. Время на то выделено. И ему приходилось. И все равно, что некому. Он… сирота ведь, – каждое слово давалось Никите легче, хотя было видно, что говорил он не слишком охотно. И глядел при том не на Бекшеева – на дорогу. Обеими руками в руль вцепился да так, что костяшки пальцев побелели. – А порядок – должен быть порядком. Ему и велели найти кого. Он и нашел. Писал.

Порядок должен быть порядком.

Это я уже слышала. Раньше. И молчу.

– Каким он был?

– Мы не дружили.

– Но знали его?

– Да как… сказать… тут все… друг друга… и мы. Спокойный. Говорить не любил. Ни с кем особо не сходился. На службы не ходил.

– Почему?

– А он из этих… из язычников, – Никита выдавил из себя признание. – Но вам лучше с командиром. Командир точно расскажет. А мы вон…

Часть и вправду расположилась неподалеку от городка, отделенная от него парой полей да леском средней густоты. Он, вытянувшись, расползся, разросся, обзаведшись пушистым подлеском. Над ним поднимались зеленые шары берез и осин, и уже там, в лиловатой дали, вставали молчаливые стражи-дубы.

Дубы…

Священное дерево. Знаковое.

И если тут неподалеку и вправду жили староверы, в рощу стоит заглянуть. И заглянем.

Сама же часть отгородилась и от леса, и от дороги глухим забором. А строили его явно не сегодня и не вчера. Высокий. Надежный. И с ровными клубами колючей проволоки.

Я оценила.

Как и квадратные башни-вышки.

Грузовик притормозил, и ворота, украшенные имперским орлом, дрогнули, отворяясь.

– Сбежать отсюда не так и просто, – заметил Бекшеев. – Из города куда как проще…

– Кто ж пустит-то? – Никита явно не выдержал и тотчас прикусил язык. – Извините.

Интересно.

Офицеры в город явно наведывались. А солдаты? У них ведь должны быть увольнительные там… впрочем, выясним. И не у Никиты, который остановился в глухом закутке меж двумя воротами.

– Тут… выходить надо, – сказал он, извиняющимся тоном. – Правила такие. Машину досмотрят.

– Даже свою?

– Без исключений.

Мы переглянулись. И Бекшеев стукнул в кузов, где устроились Тихоня и Девочка.

– Сдается мне, – Бекшеев произнес это очень тихо. – Здесь какие-то слишком уж… строгие правила. С чего бы?

– Сейчас узнаем…

А к машине спешила пара солдатиков и офицер при них.

– Новинский Максим Игнатьевич, – представился лейтенант, протянув Бекшееву руку. – Рады, что у полиции появилось-таки желание помочь нам…

Я одним глазом глядела на этого вот, Новинского, что старательно тряс руку Бекшеева, а другим следила за солдатиками. Они обходили грузовик, впрочем, не приближаясь к нему. В руках один нес деревянную коробку. Другой держал пару характерного вида палочек.

Надо же, сканирующий артефакт?

Здесь?

На кой ляд?

– Приказ командира части, – Новинский тоже следил за солдатами. – Все машины, которые выезжают и въезжают на территорию, должны быть осмотрены на предмет нахождения в них несанкционированных лиц.

Чего?

– И многие приезжают? – Бекшеев изобразил улыбку. А меж тем лейтенант протянул руку и произнес:

– Могу я взглянуть на ваши документы? Извините, но правила – есть правила.

Тихоня хмыкнул и полез за удостоверением. Счастье, что я свое прихватила, вечно забываю. А изучали бумаги тщательно, мало, что не на зуб попробовали. Интересно, что у них там, за забором-то?

Второй забор, чуть пониже первого, но тоже внушительный и с колючей проволокой.

К слову, если напрямик, то до города тут совсем ничего. Дорога петлю закладывает, то ли поля огибая, то ли болота, а вот так, пешком… за час-другой доберешься точно.

– Многие, – Новинский удостоверения вернул. – Машины с продуктами. У нас договор с городом заключен. Мясо каждый день подвозят, еще овощи, бакалея всякая. И так. Прачечная, куда отправляем вещи на стирку. Мыло для бани. Стройматериалы… боеприпасы, оружие, но это уже спецтранспортом. И упреждая ваш вопрос, да, были попытки воспользоваться чужими машинами. Особенно раньше, когда подотчетный состав был в разы больше. Собственно, поэтому меры безопасности и ужесточили до крайности.

– Стало быть… случались инциденты?

– Как не случаться. Но то дела прошлые.

Кому как.

В прошлом, кажется, много интересного есть, да только чуялось – не расскажут. Даже если Одинцова дернуть, чтобы отыскал кого из вышестоящего начальства, все одно не расскажут.

Обозлятся только.

– Ваша правда, – Бекшеев, верно, к тем же выводам пришел. – Прошлые на то и прошлые… куда интересней дела нынешние, верно? Что у вас случилось, а то я, признаться, ничего толком и не понял. Только-только приехали, а тут… и от полицейских местных толку мало.

По тому, как изменилось выражение лица, я поняла – угадал.

Только ли Шапошникова или же всю местную жандармерию разом, но Новинский полицейских не жаловал. И теперь раздраженно шевелил губами, словно оправдываясь перед кем-то, а может, наоборот, выражая глубочайшее возмущение.

– Солдат у нас… сбежал, – выдавил он. – Но о том лучше не со мной. Я тут так… в помощниках. Ермолай Васильевич вам лучше расскажет… прошу…

Глава 11. Ночная охота

«Ночная охота тем сложна, что по природе своей человек не приспособлен к активным действиям в темное время суток. Его глаза слабы, как и нюх, и слух. А потому для успешной охоты стоит обратить свой взор на вспомогательное снаряжение, которое…»

«Охотничий вестник», статья об особенностях ночной охоты

Место это мне не нравилось.

Забор.

И еще один.

Колючая проволока. Я видела такие заборы с ровными кольцами колючки там, по ту сторону границы, как и людей, которых держали за заборами да колючкой. И теперь не могла отделаться от ощущения, что снова оказалась там.

Собаки.

Голоса их хриплые раздаются откуда-то сбоку. И Девочка поднимает уши, скалится, готовая ответь на вызов. Кобели свирепы настолько, что присутствие зверя их не пугает. А может, здесь, за забором, слишком много людей и запахов, вот и теряется среди них тот, по-настоящему опасный.

Я хлопаю по ноге, и Девочка успокаивается.

В конце концов, она знает, что сильнее любого пса. Да и они при встрече поймут.

Мы идем. За человеком, который суетлив и нервозен. От него плохо пахнет, настолько, что я сама кривлюсь, отворачиваясь, отступаю, стараясь пристроиться за Бекшеевым. Этот человек болен. Знает ли о том?

Понятия не имею.

В какой-то момент отстает, отступает Тихоня, подав знак, что он осмотрится. Пускай. Надеюсь, не пристрелят за лишнее любопытство.

За заборами чисто. И эта неестественная чистота, с ровно выстриженной травой, с идеальными дорожками, присыпанными желтым песочком, вновь же кажется мне опасной.

Дома.

Низкие бараки. Один получше, каменный, с черепитчатой крышей. Три – деревянные и глухие. Эти потемнели, крайний даже покосился, грозя обвалиться.

– Там раньше контингент содержали, – поясняет сопровождающий, хотя его никто не спрашивал. – Ныне никто не живет. Хотя приказа ликвидировать не было.

Это было сказано равнодушно.

А я… меня резануло это равнодушие. Показалось вдруг, что о ликвидации контингента, поступи подобный приказ, он говорил бы столь же спокойно, как о деле неприятном, но необходимом.

Я сглатываю вязкую слюну.

Это игры разума. Голос прошлого. И мозгоправ ведь когда-то предупреждал, что прошлое на самом деле никуда не уходит, что оно живет в нас, там, глубоко внутри, а потом проявляется, даже когда о том не просят. Особенно, когда не просят и не ждут.

За бараками – домики. Явно поставленные не сейчас, но обновленные. Аккуратные, как все здесь. Почти одинаковые. И темно-зеленая краска, которой они выкрашены, лишь усугубляет сходство.

– Жилье для офицеров. Раньше жили по четверо, но после частичного расформирования части Ермолай Васильевич счел возможным…

И голос его мне не нравится.

И сам он.

И главное, я пытаюсь понять причину этой вот неприязни, прежде мне не свойственной, но не могу. К счастью, нас передают в руки тому самому Ермолаю Васильевичу.

Бахтин.

Его фамилия Бахтин. Об этом говорит бронзовая табличка на дверях. Да и на столе вторая, поставленная, верно, для тех, кто первую не прочел. Он высок. Широкоплеч. Не стар, но и не молод. Благородная седина тронула виски, придав толику импозантности. И подумалось, что женщинам он должен нравится.

Наверняка.

А еще он лжец. Он улыбается и руку пожимает Бекшееву, делая вид, что несказанно рад его приезду. И выбравшись из-за стола, трясет мою, к счастью, целовать не пытается. Он бы и Девочку за ухом почесал, но та предусмотрительно оскалилась.

– Роскошный зверь! – восхищается Бахтин. – Чья разработка?

– Авторская, – Бекшеев отвечает за меня и чуть щурится.

– Видно… да, видно… простите за любопытство, но весьма интересуюсь данной темой. Прежде у нас имелась парочка зверей. Держали для охраны… контингент у нас был весьма беспокойный.

– Вы о военнопленных?

– Контингент, – с нажимом повторил Бахтин. – Мы привыкли называть их так… наши звери попроще были. Да и показали себя весьма ненадежными… года три-четыре и все, конец. С учетом того, сколько энергии необходимо потратить, я склонен согласиться с теми, кто говорит о тупиковом пути данной ветви магической науки…

Он и сам маг.

Неслабый, да. И странно, что его, такого замечательного, наверняка родовитого – надо будет у Бекшеева поинтересоваться, он точно скажет – заперли в этой глуши.

– Впрочем, пожалуй, сейчас я даже рад… да, да… признаться, когда этот олух Шапошников позвонил и сказал…

Бахтин говорит как-то слишком уж громко. И в голосе слышна радость. Тоже фальшивая, как это место.

– …я не поверил своей удаче. А теперь понимаю, что мне повезло куда больше, чем я надеялся… вы отужинаете? Изысков не обещаю, все же местные повара…

– Дело, – оборвал Бекшеев. – Что случилось?

– Говоря по правде… не сказать, чтобы что-то так уж важное. Хотя, конечно, инцидент пренеприятный, но время от времени подобное везде происходит. Солдат сбежал.

Бахтин перестраивается быстро.

А ведь чин у него полковничий, полновесный. И тем непонятнее…

– Когда?

– А кто ж его знает… – Бахтин развел руками. – Вечером заступил на пост. Утром…

– Один?

По тени, что мелькнула на лице Бахтина, понимаю, что не один.

– Где его напарник?

– Убит, – он не сразу решается ответить.

– То есть, ваш служащий не просто покинул пост, но и совершил… убийство?

Молчание.

Тягучее.

И взгляд у Бахтина недобрый, давящий. И кто бы другой, может, испугался бы. Взгляда ли. Чинов ли. Сизого этого мундирчика. Связей, которые наверняка имелись. Кто бы другой.

Не Бекшеев.

Он подходит к стулу и садится, вытягивает ногу и говорит:

– Ермолай Васильевич, давайте начистоту. Мне мало интересно, чем вы тут занимаетесь. Как мало интересна подковерная возня. Кто-то лишится чина, если не пойдет под трибунал, кто-то, напротив, поднимется, воспользовавшись ситуацией. Я все понимаю. Это жизнь.

Я встаю у стенки, прикрывая глаза.

– Меня прислали сюда расследовать убийство. Три убийства, а возможно, что и куда больше. Скорее всего больше, но пока достоверно можно сказать о трех. И не факт, что ваш солдатик исчез сам… вполне возможно, он стал очередной жертвой.

Бахтин чуть прищурился.

Ну да.

Жертва коварного убийцы – это куда приятнее, чем убийца и дезертир. За дезертирство солдатика и Бахтину не поздоровиться. А с жертвы какой спрос? Разве что выговор влепят и потребуют караулы усилить.

Но…

– Два вариант, – продолжил Бекшеев. – Мы сотрудничаем. И вы даете разрешение своим подчиненным говорить со мной и моими людьми.

Я молчу, поглаживая голову Девочки.

– В этом случае, к чему бы я ни пришел, вы получаете полную информацию…

А с ней возможность эту информацию использовать так, как выгодно самому Бахтину.

– А во втором случае?

– Во втором я не стану тратить на вас время. Но если придет запрос… просьба подтвердить или опровергнуть причастность серийного убийцы к смерти вашего подчиненного, я честно отвечу, что не обладаю нужной информацией.

– Ваши люди…

– Не привыкли болтать лишнего. Но вопросы будут задавать неприятные. И еще. В любом случае подготовьте пару человек из тех, кто знает окрестности. Попробуем взять след.

– Пробовали уже, – Бахтин опустился в кресло.

Дубовое.

С кожаной обивкой. И кожа темно-красная, словно кровью пропитанная. Нет, этот человек мне тоже не нравится. Хотя не редкость.

– Он чем-то следы посыпал, собаки чихают. Вряд ли ваш зверь сможет…

– Посмотрим. Зверь или человек, но попробовать стоит. А вы пока подумайте…

…в сопровождение нам дали троих солдат и того самого Новинского, который успел переодеться. Ныне вместо формы на нем были серые, покрытые пятнами и разводами штаны да такая же куртка.

Табельный пистолет.

Обрез через плечо.

Перчатки. Нож на поясе.

А еще на темнеющую вдали кромку леса человек глядел спокойно и даже с предвкушением. Солдаты же боялись. И не понять, леса ли, Новинского ли.

А может нас с Девочкой?

Или Тихони, что появился рядом, вынырнув из тени.

И снова ворота.

Вторые.

Забор…

И ветер доносит смешанные запахи, среди которых четко улавливаю один – слабый аромат крови. Девочка тоже его чует и волнуется. Мы вдвоем поворачиваем. Идем. Мимо забора. Рядом с забором. Даже, пожалуй, слишком близко, будто те, кто стоял в карауле, кто совершал обход, боялись отступить от этого забора даже на шаг. Цепочки их следов остались на земле. И если так, то парни должны были плечами о забор тереться.

Я останавливаюсь.

Прикипаю к стене, втягивая запахи. Так и есть. И не только эти двое, вещи которых нам выдали по приказу Бахтина. Остальные не лучше. И тропка, ими протоптанная, жмется к ограде.

– Так должно быть? – Бекшеев тоже замечает эту странность.

– Это… – Новинский оборачивается на солдат, что привычно жмутся к забору. – Это все глупость и суеверия. Наслушались… контингент у нас был… своеобразный. Сочинили историю…

Мы останавливаемся.

И я позволяю себе измениться чуть больше. Это уже почти и не больно. Только краски гаснут. А очертания предметов делаются резче.

Яснее.

И я вижу серое небо. Белый кругляш луны, что уже зависла на небе, по-весеннему торопливая, не дождавшаяся заката. Хотя солнце почти долетело до земли. Лес… лес не так и далеко, если подумать. Нет, пространство между ним и оградой вычищено. Да и на вышках один за другим загораются прожектора. Они скользят по выглаженной, выровненной земле, ощупывая её со всем возможным прилежанием.

Только люди все одно боятся.

Чего?

– Что за история? – Бекшеев отступает, позволяя нам с Девочкой пройти вперед. И мы идем. Не спешим, нет. Крадемся, подбирая оброненные следы. Их много, а потому действовать приходится аккуратно, чтобы не ошибиться.

Читаем по следам прошлое.

Двое.

Идут. Ступают гуськом. Пропавший впереди, а его напарник – Евтухов – вторым номером. Он чуть подволакивает ногу. Хромает? Натер? Или же подрался?

Тело в части. И взглянуть нам позволят, а вот увезти для полноценного вскрытия – нет. Бахтин не видит в этом смысла. А может, просто не хочет, чтобы маленькие местные тайны выходили на свет божий.

Его право.

Бекшеев тело не оставит, если это и вправду по нашей части. Но спорить пока не видит смысла. Да и я… этот мальчишка хромал, но пытался не отставать от напарника.

Расстояние между следами большое. Так бывает, когда люди спешат. Шаг становится шире.

– Обычная глупость… дух леса, который…

Голос Новинского стихает. Он не хочет говорить об этом духе. И не потому, что это глупость. Наоборот. Он в него тоже верит.

Пусть и подспудно.

Он сам себе не признается, но нюх не обманешь. Как и собственное тело, которое чует опасность и подбирается, готовое бить или бежать.

Бить.

Или все-таки…

Девочка коротко рыкнула. И солдатики от звука этого замерли, а в руку Новинского прыгнул пистолет, и вовсе не из поясной кобуры.

Значит, и скрытым оружием не брезгует.

– Здесь, – я уже понимала Девочку более-менее ясно. И сама присела, а потом и вовсе опустилась на колени. Расставила руки, наклонилась к земле, что сохранила запахи.

Крови.

Всего пара капель. И их пытались скрыть, спрятать. Кто бы ни пришел к этой стене, он знал правила игры. Более того, он был опытным игроком, а потому не побрезговал смесью табака и перца, которая наверняка отшибла нюх у обычных собак.

Девочка тоже вот чихнула.

И рявкнула уже возмущенно. Ничего, мы справимся. Но запах крови, как и след её, не перекрыть табаком.

– Здесь он убил, – сказала я, голос звучал надсадно. – Подошел сзади…

Я обернулась.

И люди попятились. Кроме Бекшеева. Он привык уже. Впрочем, он и прежде меня не особо боялся, скорее наоборот, инаковость влекла его, как ребенка.

Сейчас Бекшеев уставился на траву, явно раздумывая, стоит ли искать следы.

Не стоит.

Все, что можно, затоптали. Тут ведь сперва смена подошла, потом, обнаружив труп… хотя… я оглянулась.

Тот, кто сюда приходил, не стал бы бросать труп. Не здесь. Забор рядом. Вышки. Прожектора. Кто-то явно бы заметил неладное…

И что-то этакое пришло в голову Бекшеева.

– Когда обнаружили, что их нет?

Ко мне подобрался Тихоня и тоже присел, вглядываясь в вытоптанную тропинку. Он поднял одну былинку.

Другую.

Понюхал и выбросил. Повернулся влево. Вправо. А потом так, как сидел, на корточках, сдвинулся чуть в сторону.

– Утром… когда пришло время сменяться, – Новинский смотрел за действиями Тихони, который описал полукруг.

– Они ведь должны были выходить на связь?

– Должны, но… – Новинский замялся, явно имея, что сказать, но не зная, можно ли. – Вчера пуск был… на всю ночь. Связь и накрыло. Да и в целом… возмущения поля таковы, что… в общем, по протоколу смена была утром.

Связь?

Возмущения?

Что за дрянь тут творится?

– И что за пуск?

– Боюсь, – Новинский принял решение. – Не в моей компетенции… вам нужно получить допуск и тогда…

Он развел руками, словно извиняясь.

– А на вышках? Почему не заметили, что караульных нет.

– Никого не было на вышках, – Новинский вздохнул. – Согласно протоколу во время запуска необходима изоляция личного состава, находящегося внутри рабочего периметра, во избежание негативного влияния излучения.

– А те, которые…

– Поле не выходит за периметр внутренней ограды. Протокол работает давно. И сбоев не было.

А Тихоня растворился во тьме.

– Прожектора работали?

– Нет, – произнес Новинский не сразу. И нахмурился. – Они и вправду… поле таково, что… В самый первый раз… вам лучше поговорить…

– Поговорю, – пообещал Бекшеев тем самым добрым тоном, который я распрекрасно знала. – Всенепременно… то есть, вчера часовых не было. Прожектора не работали. Личный состав находился… в казарме?

– Да.

– А снаружи была… сколько? Пара часовых?

– Двадцать четыре, – Новинский морщился. – На каждом участке по двое… расставлены так, чтобы находится в поле зрения друг друга.

Только двое исчезли.

Точнее один исчез, а второй убит.

– Ночь ясной была! Луна почти полная. Звезды. И фонари у них были! Масляные. Поле дает сбои, но масляные фонари горят нормально! И личное оружие!

Он оправдывался, этот человек.

Вот только не перед нами. Перед собой. А это всегда сложнее.