Текст книги "Наша Светлость"

Глава 18
О правилах

Что ж, небо штопать – дело нужное, хорошее…

Рассуждения одного обывателя о сущности государственных дел

Теперь Тисса знала, каково быть бесплотным духом.

Она читала книги о призраках, обреченных блуждать по коридорам древних замков, неприкаянных душах, которых никто не видит, а если и видит, то лишь затем, чтобы отшатнуться в ужасе. Прямо как про саму Тиссу писали.

Было неожиданно больно.

Несправедливо.

Рассеянные взгляды, словно сквозь нее. Шепоток за спиной. И фрейлины, если случается нужда оказаться рядом с Тиссой, подбирают юбки, точно брезгуют и этого случайного к ней прикосновения.

Только леди Изольда осталась прежней. Она не замечает, что происходит: слишком счастлива и слишком занята. Тисса хотела бы поговорить с ней, но не решилась.

Да и что сказать?

Никто не обижает Тиссу. Ее просто не видят.

Дважды присылали подарки. У Тиссы получалось принимать их с улыбкой и словами благодарности, хотя потом, ночью, она все равно плакала, зажимая косу зубами, – не хватало хлюпаньем Долэг разбудить.

Она еще маленькая… не понимает.

Она учится играть на клавесине. И танцевать. Манерам. Счету. Чтению и письму. Географии. Языку ашшарцев, на котором ведут торговлю… и Тисса не понимает, зачем ей этот язык, но если тан решил, то почему бы и нет. Вдруг Долэг и вправду выйдет замуж за ашшарца, который увезет ее из этого города в другой, где люди не такие злые.

Надо успокоиться. Надо улыбаться. И найти себе занятие, раз уж леди Изольде сейчас не нужны фрейлины. Вот только все из рук валится.

– Тисса! – Долэг появилась раньше обычного. Уроки уже закончились? Или что-то произошло?

Произошло.

Долэг смотрит, поджав губы, с неодобрением, которого прежде не было во взгляде.

– Тебе вот… просили передать. Что ты опять натворила?

– Ничего.

На сей раз холщовый мешочек, в котором спрятан круглый гладкий камень, не драгоценный – самый обыкновенный, речной. Он отсвечивает зеленым, намекая, что приличные девушки предпочтут смерть позору.

– Они сказали, что мне не следует с тобой больше разговаривать. Что с тобой никто не разговаривает. Почему?

А если и Долэг замолчит? Будет как другие?

Этого Тисса точно не вынесет.

– Ты куда? – Долэг скрестила руки на груди, сделавшись похожей на маму. А что она сказала бы? Согласилась бы с прочими? Маме важно было, чтобы Тисса вела себя как леди…

Она обошла Долэг и открыла дверцу, которую давно хотела открыть. По лестнице поднималась бегом, боясь, что решимости не хватит. И остановилась перед другой дверью. Тан ведь сам сказал, что будет рад… если его нет, то Тисса уйдет.

Хотя бы попробует.

Она не хочет, чтобы Долэг от нее отвернулась.

Тан был у себя. Он сидел в кресле-качалке. Плед на коленях. Доска, перекинутая через подлокотники. Книга. Чернильница. Перо, которое тан жует с крайне задумчивым видом. Он не сразу и обернулся-то.

– Добрый вечер… – сказала Тисса, понимая, что больше не сумеет произнести ни слова.

– Добрый. Теперь точно добрый.

Их сиятельство отложили перо, доску поставили на пол, а плед бросили в кресло. Они были босы и одеты по-домашнему просто. Волосы мокрые…

– Я не помешаю?

– Ты? Никогда.

Наверное, можно выдохнуть. Он не сердится. И возможно, не рассердится, когда услышит, зачем Тисса пришла.

– Я хотела спросить… вы тогда сказали, что… – Каждое слово давалось с трудом. И тан не торопил. – Что можете на мне жениться в любой момент. И я…

– Хочешь, чтобы я женился?

Тисса кивнула.

– Сейчас?

– Да…

– Боюсь, не получится.

Вот и все. Мир кувыркнулся, и влажный камень в ладони, кажется, все, что Тиссе осталось. Не следовало сюда приходить.

– Извините. Я… наверное, пойду.

– Нет.

Тисса и забыла, что он способен перемещаться так быстро.

– Так, радость моя, посмотри-ка в глаза. – Тан поднял подбородок. – Совсем тебя затравили?

Смотреть ему в глаза было страшно. Серые. И значит, злится.

– Что это? – Он отпустил Тиссу, но лишь затем, чтобы разжать ее такие онемевшие пальцы. – Камень? И что он означает?

– Ничего.

– Врать ты по-прежнему не умеешь, что хорошо. Но пытаешься, что плохо.

Тан отнял камень и разглядывал его с таким любопытством, как будто никогда прежде камней не видел. Или пытался отыскать таинственную надпись?

– Ну? Я ведь могу пойти порасспросить. Думаю, отыщутся знающие люди.

О нет, этого еще не хватало.

– Он значит, что такой, как я, лучше умереть…

Камень вписался в стену с мерзким звуком, от которого Тисса зажмурилась. Вот и результат: теперь тан в ярости… он схватил Тиссу за плечи и тряхнул так, что зубы клацнули.

– Но ты не собираешься делать глупости? Отвечай.

– Н-нет…

У нее на такое смелости не хватит. Наверное, ни на что уже не хватит.

Ее вдруг обняли.

– Не бойся. Ну, прости, пожалуйста. Я не хотел. Сам испугался, что ты всерьез говоришь. Ну же, открой глаза.

Тан держал крепко, и гладил, и уговаривал успокоиться, и странное дело – Тисса больше его не боялась. Почти.

– Поговорим? – Тан подтолкнул Тиссу к креслу, но сел сам, а ее усадил на колени. – Это ведь раньше началось?

– Да.

Смотреть на него Тисса не осмеливалась и смотрела на свои руки. Обыкновенные такие руки. С царапиной свежей – когда только успела… Вчера, когда вышивать пыталась? Или уже сегодня?

– И когда я вчера спрашивал, все ли в порядке, ты сказала неправду?

– Да.

– И позавчера?

– Извините.

– Не надо извиняться. Но на будущее, ребенок, если вдруг случится, что кто-то или что-то тебя расстраивает, то ты сразу об этом говоришь мне. Хорошо?

– Да.

– А теперь давай подробно и по порядку…

Тисса дала себе слово, что плакать не станет. Но все равно расплакалась, хотя изо всех сил сдерживала слезы. Просто как-то само вышло. И плечо у тана такое удобное… как будто предназначено для слез. Хорошо, что он ничего не говорит. Если бы смеяться начал, Тисса точно не пережила бы. А он только по голове гладит, как будто она маленькая. И от этого слез только больше.

– Все будет хорошо, девочка моя. Обещаю. – Он наклонился и потерся о щеку щекой. А потом губами поймал слезу. И выпил слезы.

Разве так делают?

– Все будет хорошо… вот так, посмотри на меня, пожалуйста.

Глаза уже и не серые… лиловые какие-то. Не как у человека.

Тан провел большими пальцами по мокрым ресницам, по щекам и шее.

– У тебя губы мокрые.

И нос, наверняка, красный, распухший… ужасно.

– У тебя замечательно мокрые губы.

А у него – нежные очень. И совсем все не как в тот раз, на балконе.

Тисса, кажется, начинает понимать, чего ей хочется. Только не знает, можно ли… наверняка так не принято. Хотя с этим человеком никогда не получается так, как принято. И ее тянет прикоснуться. Например, к волосам. Они мягкие и все еще мокрые. А там, где сострижены были, отрастают уже. Рубец шва прощупывается, и разгладить бы его.

– Даже так? – Он отстранился, и Тисса убрала руку.

– Ну вот, надо было молчать.

Тан не спешил ее отпускать, напротив, обнял так, что дышать стало тяжело. И плед, про который Тисса забыть успела, вытащил. Укутал зачем-то до самого носа. От пледа пахло шерстью, деревом и еще лавандой, которую сыпали в сундуки от моли. И этот цветочный запах ничуть не раздражал.

Было почти хорошо.

– Успокоилась?

– Да. Извините.

Слезопад и вправду прекратился. Вот что Тисса за человек такой? Ей бы сейчас расплакаться, объяснений потребовать, но она ощущала странное умиротворение. Ей давно не было настолько спокойно. Тисса бы, возможно, всю жизнь просидела бы вот так. И еще голову на плечо положить можно.

А тан снова ленточку развязал.

– Я же говорил, не надо извиняться. – Он расплетал косу аккуратно, с видом сосредоточенным, точно дела более важного и не имелось. – Тем более когда ты ни в чем не виновата.

– А зачем вы мне волосы обрезали?

– Я?

Какое искреннее удивление. Тисса даже на секунду усомнилась, права ли она, подозревая тана. Но кто еще? Не Гавин же… и не Долэг.

– Захотелось, – признался тан. – Не думал, что заметишь.

Ну да… если бы еще от основания, она бы и не заметила. А вот прядь, от которой осталась половина длины, очень мешала при плетении.

– Мне… не жалко. Я могу сплести вам кайдаш. Это такое кольцо из волос… мама говорила, что на Севере так делают, когда… в общем, делают.

Тисса очень надеялась, что тан не будет выяснять, зачем делают кайдаш. Не рассказывать же ему, что тот, кто его носит, говорит всем, что обручен.

– Сплети, – тан запустил пятерню в Тиссины волосы, – если не сильно пострадают…

– Совсем не пострадают.

– Я никогда таких длинных не видел…

– Их никогда не стригли.

Даже в детстве, когда Тиссе случалось сбегать и возвращаться с полной косой репейника или набирать колючей череды, которую нянюшка выбирала по семечку, выравнивая пряди костяным гребнем, похожим на те, что подарила леди Изольда. Только они, конечно, куда как более роскошны. И все равно тепло не из-за роскоши, а из-за сходства.

– Леди Льялл говорила, что придется…

…и грозилась взяться за ножницы, если Тисса сама не образумится, но почему-то медлила угрозу исполнить. Наверное, не хотела пока тратиться на парики.

– Не смей даже думать. – Он все-таки оставил волосы в покое. – А теперь поговорим серьезно. Во-первых, я еще недостаточно хорошо тебя знаю и не пойму, что тебе плохо, если ты мне об этом не скажешь. И мне бы очень хотелось, чтобы ты не молчала. Не доводила себя до такого состояния. Понятно?

– Да.

Он не сердится. Наверное.

Или все-таки сердится? Но как ей было рассказать о том, о чем не принято говорить вслух?

– Во-вторых, те… или подозреваю, что та, которая затеяла эту игру, не имеет ни малейшего права тебя осуждать. Поверь, трети из тех, кто от тебя отворачивается, самое место в борделе. Впрочем, в отличие от шлюх эти работают за идею. Вторая треть хочет быть похожей на первую, но смелости не хватает. Оставшиеся вышли из употребления, завидуют первым, презирают вторых и поэтому рьяно пекутся о морали.

Да как тан может говорить такое!

Может. И говорит. А еще кресло раскачивает, и от этого разговор становится менее гадким.

– Вы… ошибаетесь.

– Нет, ребенок. Просто ты у меня слишком светлая, чтобы замечать подобное. И не надо. Я сам побеседую с ними на досуге. Думаю, успокоятся. Но охрана тебе нужна.

Тисса не без сожаления оторвалась от плеча и посмотрела на тана. Зачем охрана? Тисса не настолько важный человек, чтобы ее охранять.

– Нужна-нужна, – сказал он. – Мне так спокойней. Сегодня тебе камень прислали. Завтра – гадюку…

Тан определенно преувеличивает. Но лучше не спорить. И сесть как сидела, потому что от его взгляда Тиссе становится жарко. Или от пледа? Или от того, что сам он горячий очень. Рубашка даже промокла, прилипла к коже. И стала видна повязка, перетягивающая грудь.

– Это в-третьих. – Тан перехватил руку, не позволив коснуться повязки, и положил себе на шею. – Сейчас я действительно не могу на тебе жениться. Не потому, что не хочу. Хочу, и даже очень.

Под ладонью бился пульс. А пальцы дотягивались до волос, которые отросли до самого ворота. И завивались еще… не так сильно, как у леди Изольды, но забавно.

Только вот повязка была.

– Что с вами случилось?

И не больно ли ему Тиссу на руках держать? Возможно, тану лучше прилечь.

– Пока не могу сказать. Но клянусь, что ничего страшного. Все добровольно… почти.

Что значит «почти добровольно»? И насколько оно действительно не страшно? У мужчин странные представления о страшном. Мама говорила, что если за ними не присматривать, то они убьются сугубо из врожденного мужского упрямства.

– Мы с дядей должны закончить одно дело… и я смогу дать тебе куда больше, чем сейчас. Надо, чтобы все было законно. А это требует времени.

Он запрокинул голову, позволяя Тиссе добраться до затылка. И если так, то ему не было неприятно?

– Как они все взвоют, когда узнают… а потом заткнутся раз и навсегда. Надо только немного подождать.

Тисса будет ждать столько, сколько нужно. Разве у нее есть другие варианты?

– Вам… не больно? – Она все-таки решилась коснуться повязки, пусть и через рубашку, но все равно понятно, что повязка слишком тонкая и, значит, рана не серьезна.

Это хорошо.

На нем и так столько шрамов, что и думать страшно.

– Не больно.

И упрямый человек снова переложил Тиссину руку на прежнее место, велев:

– Гладь дальше.

Она с удовольствием. Ее слегка убаюкивает и тишина, и тепло его тела, и мерные движения кресла, которое едва слышно поскрипывает под двойной тяжестью. Тан молчит. Тисса не знает, что сказать. И пора бы уйти, она и так слишком много времени отняла. Но Тиссе жуть как неохота уходить.

– После бала, – сказал тан. – Наша свадьба состоится после зимнего бала. Только, боюсь, гостей будет не так много. У тебя есть родственники, кроме Долэг? Или кто-то, кого бы ты хотела видеть?

– Леди Изольду.

– Это само собой…

– Ингрид?

– Пожалуй, я не против… Что ты о ней думаешь?

– Она холодная.

– Надо же, точное определение. Полагаю, в ближайшее время она тебе много интересного расскажет.

О чем? Ингрид красивая. Иногда – добрая. Но она держится в стороне не потому, что Тиссу презирает, скорее уж по старой привычке. Ей ведь долго пришлось жить привидением. И она справилась. И собственная слабость выглядит позорной.

– Тисса, тебе нет нужды бояться, что я буду на чем-то настаивать.

Он говорит о… о том, что случается после свадьбы. И о том, о чем Тисса старалась в последнее время не думать, хотя не думать о таком было сложновато.

Но ведь нельзя так! Свадьба для того и нужна, чтобы…

– Я хочу тебя защитить, – сказал тан. – Остальное – как будешь готова.

Странный он человек все-таки. Откуда Тиссе знать, что она готова? Или не готова? Вот с пирогами – это просто. Протыкаешь щепкой и смотришь, налипло ли тесто на деревяшку. Но Тисса ведь не пирог!

Ей понять надо.

И как это сделать?

Бал… бал – это красиво.

Дамы в кружевах. Кавалеры. Вальс. Цветы. Все вокруг вежливые и счастливые. Свечи горят. Юные дамы тренируются в стрельбе глазками. Старые девы недовольно хмурятся. А матери, тетушки и прочий заинтересованный люд раскидывает матримониальные сети в поисках того самого, единственного, достойного руки кровиночки.

Ну или как-то так. Нет, наша светлость, конечно, предполагала, что все будет куда менее романтично, но вот чтобы настолько… за прошедшую неделю у меня сложилось впечатление, что весь мир объединился в желании мне напакостить. И порой – из самых лучших побуждений.

Взять, к примеру, три сотни льдистых цирилл – крохотных пташек с изумительной красоты оперением, умилительных по отдельности и невыносимых в свежесотворенной стае. Желая угодить нашей светлости, птиц доставили раньше срока, добавив забот по содержанию. Нежным птахам ни в коем случае нельзя мерзнуть, равно как и перегреваться.

А еще они питаются исключительно свежими фруктами…

И орут так, что оглохнуть можно.

Дерутся.

Норовят издохнуть… и вот вроде бы есть кому заняться галдящей ордой, но все равно каждый день приходится пересчитывать поголовье. И решать, как же так развесить клетки, чтобы птички не изжарились среди свечей.

Свечи тоже доставили восковые и не лучшего качества. А скульпторы с маниакальным упорством отказывались ваять ледяных зверей ввиду их пошлости, желая созидать исключительно обнаженных дев как символ нагой красоты. Но наша светлость подозревала, что глубокий символизм останется недопонятым.

Зеркала сделали не того размера…

Полотна, которыми надлежало драпировать стены, и вовсе почему-то покрасили в черный…

Ковровые дорожки поела моль. А с доставкой вина вышла заминка, но Кайя категорически отказывался открывать погреба, утверждая, что морально не готов расстаться с достоянием предков столь варварским способом. Вина у него, видите ли, особые, предназначенные исключительно для внутрисемейных нужд.

И устроил дегустацию.

Для ближнего круга. Вина были и вправду хороши, хотя бы те, которые наша светлость смогла еще продегустировать. По-моему, после того, как я отправилась спать, дегустация превратилась в банальную попойку. Во всяком случае, на следующий день и Кайя, и Сержант, и Урфин имели крайне печальный вид. А на ментальном уровне и вовсе только треск стоял, да такой, как будто у меня в голове радио испорченное врубилось. Тоже удовольствия мало – к своей головной боли чужую добавлять.

И ведь подействовал же этиловый спирт на Кайя. Где его устойчивость к ядам, спрашивается?

Впрочем, злиться на Кайя не выходит. Если у меня неделя нервная выдалась, то он и вовсе чудом держится в войне с Советом.

Совет против возвращения Кайя. Их светлость не должны были бросать войну и прочие важные для протектората дела незавершенными. Совет понимает, что стало причиной подобного поведения. Негодует. И народ поддерживает Совет в его негодовании. Наша Светлость вредят протекторату своим недостойным поведением, о котором знают уже все, и только их светлость продолжает наивно верить и позволять мне вмешиваться в дела государственной важности.

Совет против создания лечебницы.

Нет, не в принципе, но на месте конкретного банка. Он тоже полезен городу, а для лечебницы и окраина подойдет…

Совет против создания нового Благотворительного комитета.

Зачем, когда старый работает неплохо. А наша светлость своим беспардонным вмешательством нанесла тяжкое оскорбление достойнейшим дамам, которые многие годы беспристрастно и самоотверженно стояли на страже общественного блага.

И раздача денег беднякам – это глупость несусветная!

Они же их потратят!

Совет против вмешательства Кайя в дела частных лиц при недостаточных на то основаниях. «Золотой берег» принадлежал весьма уважаемым людям, и если возникли вопросы к уплате данными людьми налогов, то следовало эти вопросы решить мирным путем. Казне готовы были компенсировать ущерб. Надо было лишь озвучить сумму. Совет настоятельно не рекомендует повторять подобные действия…

Совет против произвола, учиненного лордом-дознавателем в городских кварталах. И обращает внимание, что именно действия Магнуса Дохерти вызвали народное недовольство. Нельзя сжигать чужие публичные дома и вешать людей без суда и следствия. А еще безосновательно преследовать некоторых рыцарей, вынуждая их скрываться…

…Кайя должен признать, что нет ни одного веского доказательства причастности де Монфора к тому досадному происшествию, которое имело место быть…

…Кайя должен согласиться, что вся вина лежит на Урфине, чье поведение всегда отличалась неосмотрительностью. И в общем, не надо шляться ночами по подворотням…

…Кайя должен взять де Монфора под свою защиту, поскольку дело даже не в нем, а во многих молодых и достойных представителях древних родов, которые в результате коварных происков людей низких и подлых больше не чувствуют себя в безопасности…

Совет против повышения закупочных цен на зерно, хотя хлебные склады города в этом году были заполнены лишь на две трети. Если крестьяне не желают сдавать зерно по установленным ценам, следует их заставить.

Совет против реконструкции трех городских кварталов. Узкие улицы? Плохая, а то и вовсе отсутствующая канализация? Обилие крыс? Заболевания? Высокий уровень смертности как результат? Помилуйте, люди всегда умирают. И это совершенно естественный процесс…

Совет против создания регулярной пожарной команды, наподобие той, что имеют гильдии оружейников, кузнецов и пекарей. Вернее, не совсем против: если другие гильдии пожелают последовать благому примеру – а Совет готов отметить сию инициативу выдачей благодарственных бумаг главам гильдий, – то город будет рад. Но вот содержать подобную структуру самому городу нецелесообразно… почти так же нецелесообразно, как содержать лечебницу.

Люди от этого болеть не перестанут. А бюджет пострадает.

Конечно, Совет всецело разделяет желание Кайя улучшить жизнь в протекторате и выступает с рядом собственных инициатив.

Совет за предоставление детям возможности работать без ограничения возраста. Почему бы и нет? Право на труд неотъемлемо и священно. И Кайя следует признать, что дети должны помогать родителям в меру собственных сил…

Совет за усиление городского гарнизона и возвращение существовавших некогда ограничений на присутствие простолюдинов в пределах Верхнего замка. И желательно вовсе сделать так, чтобы низшие сословия обитали исключительно в отведенных для них кварталах. Это снизит напряженность и уровень преступности в Верхнем замке…

Совет за право людей распоряжаться собой, включая продажу себя в вечное рабство в случае появления подобного желания. Это позволит решить проблему бедняков без привлечения дополнительных средств. Тот, кто не сумеет самостоятельно содержать себя, пусть ищет хозяина…

Конечно, Совет за признание заслуг Кайя перед протекторатом. И, выражая волю народа, глубочайшее признание и любовь к своему лорду, желает воздвигнуть памятник на городской площади.

Конный.

Проект и смета уже одобрены. И скульптор готов приступить к работе, если их светлость…

По-моему, это стало последней каплей.

– Памятник! – У Кайя не осталось сил на злость. – Вот зачем мне памятник?

Наша светлость согласилась, что совершенно незачем. Ей супруга в одном экземпляре хватает.

– Иза, я не понимаю. Им не жаль денег на памятник, но они не желают тратить их на город. Я пытаюсь объяснить… я уже говорю на том языке, который им понятен. Что люди – это тоже капитал. И ресурс. Ресурсы надо беречь, но им кажется, что этот ресурс бесконечен! Люди, в отличие от золота, иссякнуть не могут!

Он уставал – от этой войны, от необходимости раз за разом доказывать, объяснять, пробиваться… и отступать. Совет накладывал вето на решения Кайя. Кайя отказывался признавать законными решения Совета.

– Потом мы дойдем до компромисса. Я в чем-то уступлю им. Они – мне. Это торговля. – Кайя рассказывал мне не все, я знаю. А я не настаивала, понимая, что здесь вряд ли чем-то смогу помочь. – Но лечебница будет открыта. Здесь мне их одобрение не нужно… как и с комитетом. Фермы тоже я в покое не оставлю. Здесь закон на моей стороне.

Я знала, что Кайя думает о цепи, на которой сидит. И бесится от понимания, что не замечал эту цепь столько лет. А теперь цепь душит.

Ограничивает.

– Гийому нечего предъявить, – признается Кайя и ложится на ковер. Кот, в последнее время подобревший к хозяину, забирается на шею, топчется, ворчит и вытягивается рыжим меховым воротником. Волосы Кайя сливаются с шерстью. – Я пытался… приказать.

И не смог.

Знаю. Я слышала. Напряженный мучительный звон в ушах, который нарастал, превращаясь в гул, и в какой-то миг связь между нами просто исчезла. Признаться, это испугало.

– Больше не делай так, пожалуйста. – Мне приходится гладить и кота и Кайя. Не знаю, кто из них мурлычет, но получается душевно.

– Дядя понял. Урфин… кажется, тоже. Не думаю, что де Монфор объявится.

…дядя рамками закона не связан. И найдет способ решить проблему, не подставляя меня.

…тем более не надо было себя мучить.

…надо. Иза, я много думал… над всем. Мы очень надеемся на чужую помощь. И я хотел бы, чтобы мне помогли. Но не случится ли так, что эта надежда будет пустой? Блок уходит глубоко. Как быть, если его не снимут?

…а как ты был до этого?

…примерно как сейчас. Только без тебя. Поэтому я не любил здесь задерживаться. Легче было воевать со слонами, чем с этими…

Кот перебирается выше, пытаясь улечься на макушке Кайя. И тот терпит, что весьма справедливо с кошачьей точки зрения. Люди созданы для удобства котов.

А Кайя – для удобства лордов.

…Тайный совет созвал я, выбрав тех, кто хоть что-то да делал. И я же его распустил. Но Большой совет был создан отцом. Законным образом я могу избавиться от него лишь в случае, если большинство проголосует за роспуск Совета.

То есть никогда.

Пожалуй, хороший повод, чтобы напиться. Вернее, отвлечься на дегустацию. Ночью мне все-таки снился памятник, бронзовый Кайя с котом на голове.

Я пыталась доказать, что образ верен.

Совет голосовал против.

Чтоб их всех…