Текст книги "Мужчина апреля"

Тренер уже забыла обо мне, словно меня никогда тут и не было, вскочила со скамьи и оглушительно заорала:

– Еби же! Еби!!!

Но я отчетливо поняла: она обо мне не забыла. Она просто не хотела говорить на эту тему: ярость Айны.

12.10

– Да мать же твою! – Я ударила мышкой по столу, не заметив, что дверь открылась.

Вошла Лена, бесцеремонно села задницей на край моего стола. Заглянула в монитор. Следит, что ли?

– Мат облегчает боль, – сказала я. – Доказано исследованиями.

– День фрустраций?

– Не то слово. Лен, а компьютер Греты у вас, так?

Лицо ее слегка затвердело.

– А тебе зачем?

– Из их дома прямо накануне самоубийства пропал кролик. Кто-то разрезал сетку.

– Это я знаю.

– Вы уверены, что это самоубийство?

– Пока не доказано обратное. Если поймем, что пора кого-то подозревать, передадим в отдел убийств. Поменьше читай всякий мусор.

– Да, но не похоже, что кролик удрал сам. Его унес человек. И к тому же эта дыра в сетке…

Лена отвернулась, взгляд ее задумчиво уперся в стену.

– А зачем кому-то чужой кролик? Они ж все с чипами.

– Чип то ли испорчен, то ли вообще вынут.

– Не так уж легко вынуть у живого животного чип.

Я посмотрела на нее.

– А уж мертвый чужой кролик и вовсе никому не нужен, – ответила на мой немой вопрос Лена.

– Особенно когда к кролику прилагается мертвый политик.

Лена взглянула на меня так, как будто я неудачно сострила и долг вежливого человека – сделать вид, что он этого не заметил.

– Пойдем куда-нибудь на ланч? – предложила Лена. – Достала столовка.

– У меня встреча.

– С теми, кто знал кролика?

Я вдруг поняла, что впервые не хочу ей ничего рассказывать.

– Почти.

– Ясно. – Лена отошла от моего стола. – Удачи.

Мне не хотелось выглядеть так, будто я ей не доверяю или что-то утаиваю. Тем более пока и утаивать было нечего.

– Прикинь, партнерша Греты рассказала: им домой прислали коробку с говном. Вы знали?

– Мне тоже прислали недавно коробку с говном, – отозвалась Лена, – а я заказывала платье. На сайте магазина говном не выглядело.

– Они не заявляли никуда, вот что странно.

– Я бы, наверное, тоже не стала.

– Но ты же не министр и не политик.

Лена посмотрела на меня серьезно – или мне просто показалось, что подозрительно? Сузила глаза:

– А что, разве коробка с говном имеет отношение к кролику?

– Я не знаю. Животное было в стрессе. Это то немногое, что не вызывает сомнений. Проверяю показания членов семьи. Лена… А что ты думаешь о пропавшей из клетки камере? Вы ее ищете?

Лена смотрела на меня внимательно и несколько отстраненно. Словно прощупывала: есть ли у вопроса второе дно.

– Зачем нам она? Наш техник сказала, что сад в кадр не попадал, только то, что внутри домика.

– Понимаешь… Зоокамера пропала с ночной записью. Зачем кому-то ночная запись, если ночью кролики спят?

Лена сухо оборвала:

– Мы этого пока не знаем. И не знаем, что было на камере.

– Но…

– Ты подменяешь установленные факты собственными домыслами.

Я осеклась. Лена была высококвалифицированным следователем. Лучше меня, чего уж там. И я видела, что ей было чуточку противно мне об этом напоминать, но очень уж хотелось.

– Ладно, побегу. А то опаздываю. – Я стала застегивать пальто.

Лена, не глядя мне в глаза, кивнула на ходу:

– Пока.

– Пока.

13.30

Я задрала голову. Здание Министерства гуманитарных ценностей и культуры на Котельнической набережной было похоже на фигуру в острой шапке, как будто человек пожал плечами: черт его знает. Да так и застыл.

В какой-то мере это выражает политическую позицию многих избирателей. Поэтому большинство голосов всякий раз получает умеренная партия социал-демократов, последние лет пять или семь ее возглавляла Грета.

Как министр она ведь ничем толком не управляла. Разве что общественным мнением. Но популярность ее росла.

Года два назад я перестала голосовать за ее партию: социал-демократы стали леветь. Я не то что была не согласна с их новой программой, я просто не люблю перемен. Мне от них неуютно.

Например, когда под давлением Греты в список личностей, не являющихся людьми, попали и насекомые, у нас сильно прибавилось геморроя. В тот день, когда меня вызвали к трупу паука – паука! – я твердо решила голосовать за другую партию. Кстати, «труп» при детальном осмотре оказался пустой хитиновой оболочкой, которую подросшее насекомое сбросило при линьке. Подобный бред быстро довел всех до ручки, и статью в отношении насекомых подкорректировали: уголовно наказуемыми признали только поступки, провоцирующие массовую гибель. Но осадок остался. У меня лично.

А в последнее время Грета ратовала за то, чтобы постепенно наделять гражданскими правами мужчин. Начиная с избирательного. Догадайтесь, за кого все мужчины тут же бросились бы голосовать!

На последних выборах я тоже голосовала за умеренных правых. То есть за партию действующего премьер-министра. Мне наша Татьяна нравится не только потому, что у нее лицо всеобщей матери. Мне кажется, она, как и я, не любит перемен.

День был теплый, но серенький, мокрый. И в зелени здания мне почудилось что-то сырое и мрачное. Сама собой пришла мысль, сколько ж там, в этих ветках, переплетенных кронах, между стволами, водится тварей: насекомых, птиц, рептилий, земноводных. Может, есть даже мелкие грызуны. Отсюда мне видна была фигурка в оранжевой униформе: на высоте четвертого этажа работала садовница. Вниз падали состриженные ветки. Я отступила. Из зелени высунулось лицо под оранжевой кепкой.

– Извините!

– Все в порядке! – Я помахала рукой – мол, жива-здорова, голова цела.

А интересно, что они делают зимой? Со всем этим своим лесом. Зимы в Москве все еще недостаточно холодные, температура выправляется медленно, но все же… Надо будет почитать как-нибудь об этом. А то ходишь вот так и не знаешь.

В высотке на Котельнической заседал парламент.

В вестибюле мне на миг показалось, будто вхожу в здание нашего Министерства экологической безопасности. Все семь высоток были построены в позапрошлом веке. Тогда было модно возводить такие вот каменные фаллические символы. Их нелепость сейчас кажется трогательной. Только очень не уверенные в себе люди могли превратить города в лес каменных членов. Хочешь показать член, сними трусы и покажи. Зачем столько шума из-за этого поднимать? (Бабушка обычно возражает: «Как это „сними да покажи“? А если член маленький?») Про эти башни много спорили, обсуждали, сносить или нет: слишком много исторических ужасов с ними связано. Но потом решили оставить. Просто переделать по уму. Восстанавливать старые здания в соответствии с представлением о природном равновесии оказалось куда выгодней, чем сносить. К тому же эти семь высоток идеально подходили для правительственных зданий: министерств экологической безопасности, здравоохранения, юстиции, экономического развития, иностранных дел, гуманитарных ценностей, гендерной интеграции – и собственно парламента. А вот то, что в былой Москве называлось Сити, снесли. Теперь там парк, где можно встретить даже косуль.

– Ариадна! – окликнула меня женщина. Голос ее гулко отдался в вестибюле.

Марту – главную партийную соратницу Греты – я сразу узнала. Успела пролистнуть по дороге парламентский сайт.

Она бросилась ко мне, на ходу выдвигая для рукопожатия крупную ладонь.

Есть такие женщины с большими руками и ногами, про которых уважительно думаешь: столпы земли. Вот Лена точно бы сказала: ну и корова, на контрольное взвешивание, наверное, давно не налетала. И была бы неправа! С индексом массы тела у таких, как эта Марта, все в порядке, это же ясно. Она была высокой. Со слоновьими ногами, которыми уверенно попирала землю. С широкими плечами. С широким лицом, усыпанным веснушками. По-моему, идеальное лицо для политика средней умеренной платформы. Родина-мать, да и только. Ее программу хотелось поддержать, не вникая.

Я пожала руку:

– Спасибо, что нашли время.

Как я и ожидала, рука мягкая, теплая. Ощутила камешки мозолей: похоже, форму Марта поддерживает греблей. Такая хлопнет ручищей по лицу – мало не покажется. Я невольно представила секс с ней – борцовский захват. Она не спешила выпустить мою ладонь – глядела в глаза.

– Интересное имя.

Я пояснила:

– Как в греческом мифе.

– А я подумала, как Ариадна Эфрон.

И только тогда разжала свои пальцы. Смотри-ка. Гребля греблей, а в истории русской литературы Марта разбирается.

– Идемте.

Она пошла вперед хозяйской походкой. Брюки обтягивали мощный зад. Не жирный – мощный.

– Долгий разговор? – улыбнулась она через плечо, ловя мой прямой взгляд. Как будто мы шли в комнату отеля, а не в офис.

Мне не понравилось, в какую сторону она меня затягивает.

– Зависит…

Марта пропустила меня в лифте вперед. Чуть прищурилась, подняла бровь:

– От чего?

– А я думала, вы ходите исключительно по лестницам.

Бам! Мощная рука не дала автоматическим дверям лифта закрыться.

– Пожалуйста. Как хотите. Можем и по лестнице. – Голос только притворялся веселым, а стал – холодным.

О черт! Терпеть не могу таких баб. Едва даешь им понять, что не играешь в их лиге или в их игры, сразу реагируют так, будто ты пришла спереть у них сумочку.

– Меня взвесили недавно. Штраф отрабатываю, – соврала я.

Марта засмеялась:

– Пойдемте.

Лед снова был сломан. Шикарная задница, невольно позавидовала я: два мощных полушария покачивались передо мной. Красиво. Женское тело по определению красивее мужского, с этим ничего не поделаешь. Эстетическую данность невозможно отрицать. Я это признаю. Просто женское тело меня не возбуждает. Мне не хотелось переспать с Мартой. Мне и с Никой не больно-то хотелось. А жаль. Это сильно бы упростило мою личную жизнь. Как верно заметила Адель: женщин много.

– Что, простите? – Я поняла, что пропустила вопрос.

Опять грудной смешок.

– Вас точно не в честь Эфрон назвали? Вы рассеянны, как все литераторы.

– Как раз литераторы весьма наблюдательны.

Марта на миг заткнулась. И я заговорила:

– Партнерша Греты сообщила, что та в последнее время испытывала сильный стресс, связанный с ее политической деятельностью.

– Ну еще бы! Я полагаю, стресс – это слабо сказано.

Я остановилась.

Марта обернулась:

– Что?

– Слабо сказано?

– Ее карьера закончилась в один день. Врагу не пожелаешь.

Вот теперь она застала меня врасплох.

– Простите?

Она засмеялась:

– Просто это не успело попасть в новости, а теперь уже не важно. Ведь Грета мертва. Какая ужасная судьба! И какой ужасный выбор сделала Грета! Мне так искренне ее жаль.

В окно на лестничной площадке лился дневной свет. Волосы Марты светились ореолом.

– Оно того не стоило, – добавила она.

– Что?

– Политика. Карьера. Но для таких людей, как Грета, политика и есть жизнь. Положа руку на сердце: чем бы она могла еще заниматься? Заседать в каком-нибудь фонде? Занимать какую-то почетную бессмысленную должность? Выступать с лекциями?

Я смотрела в пол, все еще переваривая услышанное.

– Вы не знали! – поняла Марта. – Никто пока не знает. Я имею в виду, в курсе был только узкий круг. Когда Грета умерла, она уже не была министром. Накануне премьер потребовала, чтобы она добровольно ушла в отставку. А когда Грета решила опереться на нас… на собственную партию, мы были вынуждены принять тяжелое, но необходимое решение. Объявить ей вотум недоверия. Мы не могли поставить под удар нашу коалицию и наше дело. Кто мог подумать, что в ответ Грета сделает такой… мелодраматический жест.

Не похоже было, что Марта сильно убивалась по Грете. В ее голосе звякнула злость.

– А теперь получается, мы все вроде как виноваты в ее смерти.

– Я не из отдела суицидов, – остановила ее я.

Марта вскинула удивленный взгляд, удивленный и злой, будто я ее надула:

– Вы журналистка?!

Я показала удостоверение:

– Я расследую пропажу кролика. Из дома Греты.

Марта изучила мое удостоверение:

– Не знала, что у них был кролик, – и добавила, поджав губы: – А раньше вы выглядели лучше.

Я проигнорировала ее хамство:

– Раньше и трава была зеленее. Проект МЕМО был встречен в вашей партии критикой, я верно вас поняла?

Марта пожала крупными плечами:

– МЕМО был страстью Греты. А в политике страстям нет места. Наша критика была единодушной и справедливой.

– И послужила толчком к самоубийству.

Губы Марты приоткрылись, лицо уже собралось в гневную гримасу. И вдруг – обмякло.

– Думаете, я не знаю, что мне теперь придется с этим жить?

Я смутилась:

– Простите… Вы давно знали Грету?

– Мы вступили в партию в один год, студентками. В молодежное крыло. Грета быстро пошла вверх, но связи и дружбы, завязанные в молодости, остаются всегда с нами, всегда чем-то большим… Тем труднее – и необходимее – сохранять объективность друг к другу как к коллегам по партии, – опять ощетинилась она. – Особенно когда лидер партии теряет под ногами почву.

– Даже так? Грета потеряла почву?

– Грета уделяла МЕМО непропорционально много внимания. Особенно при ее занятости. Это стало мешать всему. Нашим политическим альянсам. Нашей платформе. Нашему образу в глазах избирателей прежде всего. Но как определить, что пропорционально, а что – нет, когда речь идет о таких вещах, правда же?

– Каких?

– Совесть.

– Но Грета же не виновата в том, что мужчины умирают.

– Есть коллективная ответственность, – заметила Марта. – Люди умирают, а мы ничем не можем им помочь. Пока не можем. Только сохранить о них память. Хотя сами понимаем, что никто никогда эти страницы, эти профайлы в МЕМО смотреть не станет. Все эти мертвецы. Которые, извините, платят за ошибки и заблуждения своих предшественников. Никому они попросту не интересны. Ни живые, ни мертвые. Вот что по-настоящему грустно. Только при чем здесь ваш кролик?

– А угрозы?

Марта засмеялась. Повернулась и пошла вверх по лестнице. Я потопала следом. Дышала она ровно. А у меня уже покалывало бок.

– Истерические выбросы радикалок? – усмехнулась она. – Вы про это?

– А были и другие угрозы?

Марта остановилась и обернулась:

– Какое отношение это имеет к кролику?

– Он реагировал на стресс в доме. Я хочу понять, что за этим стоит.

– Стресс у кролика?!

– Мы стараемся сделать систему совершенной. Насколько можно. Животным не место в доме, – задыхаясь, доложила я основные пункты Закона об адаптации компаньонов, не являющихся людьми. – Искусственная среда обитания – это нарушение их гражданских прав. Но их присутствие благотворно для психического здоровья людей. Поэтому…

– Поймите правильно. Это политика. Ничего личного. Да, Партия свободы видела в Грете своего главного политического оппонента. Без оппонентов нет демократии.

– Присылать угрозы – не демократия. А преступление.

– Их угрозы? Боже мой. Их угрозы – не преступление.

– А что?

– Театр. Перформанс. Жест.

Я возмутилась. Но Марта привыкла к дебатам и не дала мне возразить:

– Радикальная партия необходима. Это клапан для тех, кому нужно выпускать пар своего недовольства. Если этот клапан перекрыть, то пар будет скапливаться, давление расти, и – бум! – Марта надула щеки, пыхнула губами, хлопнула кулаком в ладонь. И спокойно добавила: – А зачем?

– Но Партия свободы…

– Безвредные клоунессы.

– Но их угрозы…

– Ну что ж! Идемте! – Марта вдруг понеслась, перескакивая через одну ступеньку, взлетела на площадку. Я засеменила за ней, икры одеревенели. – Покажу!

Марта ждала меня наверху. Спокойная, даже не вспотела, даже не раскраснелась.

– Сами увидите. Они, я уверена, полностью на стороне вашего кролика.

Она толкнула дверь. И меня оглушил запах духов.

В виске сразу закололо. В носу засвербело.

Это и был офис праворадикальной Партии свободы.

Марта поднесла руки рупором к своим полным губам, гаркнула:

– Белла!

Повернулась голова с длинными блондинистыми локонами. Хлопнули густо накрашенные ресницы. Приоткрылись блестящие от помады губы. И Белла медленно, как встающая кошка, отлепила от стула зад. Юбка на ней была минимальная. Ноги в сетчатых чулках заканчивались туфлями с острыми, как копытца, носами.

В обществе, где всем давно уже по барабану, как ты одета, как ты выглядишь, кем себя считаешь, хочешь детей или нет, спишь ли с женщинами, с мужчинами или вообще забила на секс, Партия свободы выражала свою женственность в самом воинственном, а потому карикатурно-старомодном виде. Но правые считали иначе: «Женщина не должна притворяться мужчиной. Можно делать всю мужскую работу, оставаясь красивой и оставаясь женщиной». Что бы это ни значило.

Марта ухмыльнулась:

– Наслаждайтесь, Ариадна… Понадобится помощь, кричите.

Вот стерва. Думаю, она поняла про меня больше, чем мне хотелось бы.

Шаги ее застучали по лестнице вниз.

На меня надвинулся одуряющей силы запах духов. А я все не могла отвести взгляд от туфель Беллы. Как только она в них ходит? Нет, серьезно. Если ей, как всем, положены три пары в год с учетом смены сезонов, то на своих копытах она должна ковылять постоянно. Или для членов праворадикальной партии существуют другие правила потребления? Может, ее копыта считаются более экологичными, так как соприкасаются с поверхностью куда меньше моих кроссовок? А потому Белле разрешены не три пары обуви в год, а…

– Что вас интересует?

Она стояла передо мной. Руки в боки. Грудь, огромная, уложенная в глубокий вырез, торчала горизонтально, как балкон.

Я невольно скосила на этот балкон глаза. Белла усмехнулась. Мой взгляд тут же отпрыгнул ей в глаза: два блестящих озерца среди густого дымчатого макияжа.

– Ариадна, – представилась я. Хотелось вынуть удостоверение. Тогда она вынуждена будет отступить от меня на шаг, чтобы его прочесть. Иначе я задохнусь в ее тропических душных испарениях.

Остальные партийные дамы выглядели почти так же. Я вспомнила их лозунг: «Будь женщиной – для себя». Там какая-то затейливая логика, которая сводится к тому, что подлинную женственность обретаешь, лишь проделав над собой перед выходом из дома кучу неудобных и даже болезненных экспериментов. Почему – не знаю. Но моя бабушка согласна. Особо воинственны правые радикалки по отношению к волосам. Те, что на голове, надо завивать. Если они вьются от природы – выпрямлять. В любом случае – красить. А вот те волосы, что на теле, – бескомпромиссно удалять. Так же важны для партийного самоопределения духи. Как только они не падали в обморок в одной комнате? Видимо, запахи их духов взаимно элиминировали друг друга. А может, за годы партийной борьбы все просто друг к другу принюхались?

– Я расследую пропажу кролика из дома министра гендерной интеграции…

– …и почему-то решили, что мы имеем к этому отношение? – с усмешкой договорила за меня Белла. – Мы не крадем кроликов, малышка.

Ее спиралевидные локоны почти касались моих рук, лица. Выдерживать общепринятую социальную дистанцию она не собиралась. Отодвигаться тем более. Отодвинулась я.

– Я не утверждала обратного. Животное страдало от стресса в связи с нервной обстановкой в доме. Партнерша умершей сообщила об угрозах, которые ваша партия ей…

– Наша партия не присылала госпоже министру ничего, кроме поздравительных открыток.

– Я еще не сказала: «присылала». Что насчет коробки с фекалиями?

Даже под слоем тонального крема и румян проступила естественная краснота. Белла изучала меня как маленькое ядовитое насекомое: можно топнуть и оставить мокрое место, но вдруг развопятся защитники природы? Экология в нашем обществе – главная сила.

– Как граждане, наделенные избирательным правом, мы имеем право выражать недовольство действиями тех, кто занимает выборные должности.

– Но не травить. Создание эмоционально-токсичной атмосферы, вообще-то, уголовное преступление.

– Посадите меня.

Мы обе понимали: даже одна-единственная неделя в трехкомнатной комфортной камере позволит Белле изобразить мученицу политической борьбы.

– Белла, все в порядке? – подняла кудлатую голову еще одна партийная соратница.

И еще одна, и еще. Теперь все, кто был в комнате, смотрели на меня, их глаза были похожи на мохнатых пауков. Мне стало не по себе.

Белла широко им улыбнулась и сделала знак рукой: все ОК.

– Чем еще вы угрожали ей?

Она с той же улыбкой повернулась ко мне:

– Угрожали? Н-нет. С чего вы взяли? Мы вообще ни при чем.

– Партнерша умершей…

– Я не исключаю, что кто-то слал министру сигналы.

– Кто-то? Не вы.

– Встревоженные граждане… И зря вы рисуете нас какими-то кровожадными чудовищами.

– «Финальная чистка», по-вашему, звучит не чудовищно? – возмутилась я.

– Мы выступаем за то, чтобы мужчины получили возможность и медицинскую помощь в добровольном уходе из жизни. А вы и такие, как вы, лишь продлеваете их бессмысленные мучения. Что, по-вашему, гуманнее?

– Убийство никогда…

Она опять надвинулась:

– Эвтаназия – дело добровольное. В этом весь смысл. С чего вы вообще решили, что мы против мужчин? Наоборот. Мы боремся за расширение их прав. В частности, права на добровольный уход из жизни. Очень странно, что министр гендерной интеграции этого не понимала. Вроде бы ее сфера деятельности. Еще этот ее МЕМО… Это же в чистом виде нарушение гендерного баланса! Давайте тогда и умерших женщин почтим! Всех! Как мы могли пройти мимо? Разве министр гендерной интеграции не должна была понять это сама? Почему надо поднимать шум из-за каждой мужской смерти? Делать ее общественным достоянием? Мы же вокруг женской смерти всего этого не устраиваем.

– От FHV женщины не умирают.

– FHV – продукт мужской цивилизации. Что посеешь, то и пожнешь.

– Я не ваш политический оппонент. Не трудитесь меня агитировать. Раз. И я занимаюсь делом кролика. Два.

Белла была мне противна. Внешностью, запахом, туфлями, пассивно-агрессивной манерой. Тем, как придвигалась ко мне, норовя сомкнуть вокруг меня руки, унизанные браслетами. Как постоянно дотрагивалась до меня будто невзначай – длинными красными ногтями. Но это еще не преступление.

Не заявить сразу же в полицию об угрозах было ошибкой Греты. И Айны. Я на миг представила Айну с коробкой дерьма в руках. Она бы это так просто не стерпела. Скорее бы надела эту коробку на голову Белле, после чего отсидела бы положенный срок за преступление против человеческого достоинства. Невозмутимая, как орлица в клетке.

Я двинулась к двери.

Голос Беллы за моей спиной зазвенел от злорадства.

– Вы не оставите мне свой номер? Вдруг я что-то вспомню! Я очень – очень! – люблю животных!

…Я выкатилась на воздух. И сначала просто дышала. Чтобы выветрить из легких, из гортани, из носа жгучий парфюмерный дух. Наконец мир снова стал пахнуть самим собой: весной, первыми листьями, ветром.

Зеленая громада министерства высилась позади меня, как гора, покрытая лесом. Садовницы в оранжевом уже было не видать, наверное, закончила работу на этой стороне здания.

Движения на набережной почти не было. Разгар рабочего дня. Все заняты. Издалека светился в сероватом дождливом воздухе неоново-желтый мужской комбинезон с черными шлангами. Фигура брела медленно. Дворник, вероятно: там, у его ног, ползет по асфальту робот, осушает лужи. Не гуляет же бедняга, в самом деле. Я задумалась: если вот этому дворнику предложить умереть сегодня же, что он сказал бы в ответ на наши жаркие дискуссии? Выбрал бы смерть? Сомневаюсь. Лучше такая жизнь, чем никакой.

Я сунула руку в карман за бумажной салфеткой, чтобы высморкаться. И пальцы мои окаменели. Нащупали в кармане что-то твердое и пушистое. Выхватила. Невольно вскрикнула. Отшвырнула.

На асфальт шлепнулась серая лапа.

Мороз продрал меня по позвоночнику.

Но я не повторю ошибку Греты и Айны. Я наклонилась. Длинные когти торчали из меха. Отрубленный край был странно желтоватым. Тусклым глазком глядела кость. Падалью не пахло.

Ужас и недоумение сменились злостью, от которой скрутило живот.

Я подняла кроличью лапу через бумажную салфетку. Обернула, сунула в карман.

Я им не Грета. Я это так не оставлю.

14.40

От злости я и не заметила, как домчалась до нашей конторы. Кое-как ткнула велосипед в стойку на парковке.

Женщины входили в лифт. Я пристроилась позади. Мне заулыбались, каждая кивнула. Все друг друга знают, хотя бы в лицо.

– Привет, Ариадна.

– Привет, Лера. – В упор не помню, из какого отдела, но мы всегда здороваемся и болтаем.

– Куда на ланч ходила?

– В парламент.

– Хорошая у них столовка?

– Вроде, – обтекаемо ответила я.

Одна из женщин обернулась:

– Симпатичные духи.

О черт! В меня, пока я говорила с Беллой, наверное, въелся запах. Комплимент меня не обманул – женщина вовсе не имела в виду, что духи ей нравятся. Она имела в виду «душенька, ну что ж вы облились с головы до ног? А другим теперь что – удавиться?».

– Спасибо, – улыбнулась я, показав, что смущена. – Извините за неудобство, я и не заметила, что переборщила.

Женщины закивали. Верный ответ. Инцидент исчерпан.

Двери открылись на пятом этаже. Как раз! Я устремилась к выходу.

– Тебе разве здесь? – удивилась Лера.

– Не переживайте, ничего страшного! – крикнула мне вслед та, что сделала комплимент духам. Ей наверняка теперь неловко.

Я махнула ей рукой и засмеялась:

– Мне и правда здесь выходить.

Самое ужасное в нашем обществе – прослыть «токсичным» или таким казаться. С детского сада нас учат: будьте доброжелательны и учтивы друг с другом. Поддерживайте. Приходите на помощь. Не донимайте окружающих. А в остальном делайте, что хотите. По-моему, это восходит к старому скандинавскому «Закону Янте», который учит не высовываться и прежде всего уважать других, но до корней этих принципов уже давно никто не докапывается. Мы все вырастаем с этим общественным кодом. Сглаживаем углы везде, где их видим. Когда бабушка рассказывает, как они в ее времена собачились по поводу и без, меня передергивает. А им это не казалось чем-то из ряда вон выходящим, агрессия была нормой. И бабушка еще ностальгирует по мужской культуре?!

На пятом этаже располагался наш отдел. Я открыла дверь.

– Да! – тут же откликнулся голос.

– Бера, привет.

– Ариадна! – Бера удивленно откатилась на стуле от стола, на котором светился экран. – Твоя смена вроде ж закончилась.

Однажды, когда наш отдел отмечал Новый год, она рассказала, что ее имя в переводе с какого-то, уже не помню, языка означает «медведица». Хотя сама Бера – маленькая брюнетка. Как вы яхту назовете, так она и поплывет? Теперь Бера занимается преступлениями против личностей, не являющихся людьми.

Первыми признали слонов и дельфинов. Потом ворон, касаток и осьминогов. Потом понеслось. В итоге последние домашние свиньи и коровы дожили свой век на специальных фермах-пансионатах с выгулом на свежем воздухе. Больше их не разводят. Лишь дальних потомков домашних овец и коз еще можно встретить в горных областях.

Мне страшно даже думать, что мужская цивилизация делала с животными. С личностями, не являющимися людьми.

С теми, кто не может взбунтоваться. Защитить себя. Подать жалобу.

– Да. Я собиралась уходить. Но не вышло, – сказала я. – Гляди.

И развернула платок. Бера уставилась на лапу. Нахмурилась.

– Я ее трогала, – предупредила я.

– Где ты это нашла?

– У себя в кармане.

Бера подняла изумленный взгляд:

– В кармане?! Кто это сделал?

– Пока точно не знаю. Но жалобу на токсичное поведение, травлю и агрессию я обязательно подам, – заверила я. – И на жестокое обращение с животным. Хочу, чтобы тому, кто это сделал, влетело по полной программе. Кролик вряд ли наслаждался процессом ампутации.

– Посмотрим, – суховато кивнула Бера, словно осаживая меня.

– На что?

– Лапу могли отрезать пост мортем.

– А что это меняет?

Бера пожала плечами:

– Может, делали аутопсию мертвого животного – в исследовательских целях. Может, вообще ампутировали, чтобы спасти жизнь. Мы этого пока не знаем. Мы даже не знаем, принадлежит ли эта лапа кролику из твоего дела.

Она встала. Вернулась с контейнером. Переложила лапу туда. Запечатала крышку. Отсканировала. Ввела время регистрации. Отсканировала мое удостоверение.

– Позволишь дать совет? – вскинула на меня глаза.

– Дай, конечно.

– Не психуй.

– Но я не…

– Я вижу, что ты здорово рассержена. И жаждешь возмездия. Имеешь право на эмоции. Но не делай выводов, пока мы не установим факты. Возможно, здесь и преступления нет.

– Факты?! Факт, что эта лапа была у меня в кармане! – возмутилась я. – По-твоему, человек хотел сделать мне приятное?!

– Вот видишь. Ты кричишь, – спокойно заметила Бера.

Я фыркнула:

– А ты бы не разозлилась?

– Нет, – беззаботно бросила Бера. – Исполнение закона требует спокойствия и точности.

– Ты, конечно, права, – пробормотала я автоматически. В конце концов все мы воспитаны в единой системе детских садов. Все мы натренированы сглаживать углы.

Но думала я совсем другое. Другого мне хотелось. Схватить Беллу за ее блондинистые лохмы и шваркнуть лицом о стол.

– Извини, пожалуйста, Бера. Я действительно немного расстроилась и из-за этого отреагировала слишком бурно. Оно того не стоило. Спасибо, что помогла.

– Конечно, дорогая! Всегда рада. Не волнуйся, сделаю все, что в моих силах. Прекрасно понимаю твои чувства.

Даже если ей на них, мягко говоря, наплевать.

Бабушка называет нас лицемерками. Но разве лучше, если бы Бера сказала мне прямо «пошла на хер, истеричка»? Конечно, нет. Слова имеют силу, даже неискренние.

– Иди уже домой, – улыбнулась Бера.

– Отнесу контейнер в лабораторию, – предложила я. – Все равно по пути.

Я вышла из отдела. Вопрос: лифт или лестница? Мне вспомнилась задница Марты. И как у меня закололо в боку, а Марте – хоть бы что. Завидно. Но пилить вниз пешком до смерти не хотелось. Начну со следующего понедельника.

На площадке возле лифтов стояли несколько женщин, негромко переговаривались, поглядывали нетерпеливо на кнопки – все они горели. Я тоже начала нетерпеливо поглядывать. Вдруг уши мои загорелись. Кто-то упомянул Томми.

Господи, только этого не хватало. Неужели я всякий раз теперь буду так реагировать на его имя?

– Не знаю… – говорила за моей спиной невысокая шатенка в сером свитере, – моя сестра от этих календарей без ума. Мне как-то все равно.

У обеих на беджах написано: КО. Криминалисты.

– Просто обидно. Смотреть-то не на что.

– Люсь, ну в мае будет другой. Смотри на это философски. Ведь и женщины разные бывают. Некондиционных мужчин тоже подбодрить не мешает. Так я этот Апрель поняла.

Но криминалиста Люсю было не унять.

– Меня не внешность его, меня несправедливость задела. Вот что!

– Несправедливость? – вырвалось у меня.

Люся обрадовалась новой паре ушей. Но тут кнопка погасла, на этаж пришел лифт, все потянулись к дверям. Женщины сместились вправо, чтобы дать выйти тем, кто приехал. Люся протиснулась ко мне:

– Я с самого начала слежу за голосованием. Как только кандидатов вывешивают. Мне интересно просто. Кто как идет. Этот Апрель, он в самом хвосте плелся. Все время. Реально!

Женщины вышли.

Другие потянулись в лифт. Стали выстраиваться. Делали одинаковые телодвижения, чтобы, с одной стороны, всем показать, как стараешься занимать поменьше места, а с другой – не притискиваться друг к другу.