Текст книги "Верная Рука"

– У тебя есть муж? – спросил я.

– Да. Его зовут Тибо-така.

Опять это непонятное «Тибо»! «Така» значит просто «мужчина».

– А где он сейчас? – продолжал я, видя, что она отвечает охотно и как будто не боится меня.

Тут женщина приблизила губы к моему уху и еле слышно произнесла:

– Он ловит Кровавого Лиса там, в пустыне. Он – шаман нашего племени.

Проговорив это – а ни одна индеанка в здравом уме не стала бы сообщать такие сведения какому-то неведомому бледнолицему, – она вцепилась в мой рукав и, пытливо глядя мае в глаза, спросила:

– Ты знаешь моего брата Деррика?

О Господи, что еще за Деррик? Имя, конечно, искажено, но все же оно явно европейского происхождения. Но почему брат этой несчастной, индеец, зовется христианским именем? Нет, видимо, «Деррик» – не имя, а какое-то неизвестное мне понятие.

Я покачал головой.

– Нет, я его не знаю.

– Ты – бледнолицый, а ничего не знаешь о нем? – изумилась женщина. – Ну вспомни же! Ты должен его знать! О, вспомни, вспомни! Смотри…

Сломив тонкую веточку с куста, она свернула ее, переплетя концы; получился маленький обруч, который она возложила себе на голову со словами:

– Это мой myrtle wreath! 3030
  Миртовый венок (англ.).


[Закрыть] Он нравится тебе? Скажи, он тебе нравится?

Ну, уж это не лезло решительно ни в какие ворота! С чего бы женщине из племени команчей употреблять английские выражения? И откуда ей знать о свадебных миртовых веночках? Я схватил ее за руку и спросил:

– Может быть, ты белая? Ответь!

Женщина захихикала, и в этом смехе неописуемым образом сочетались отчаяние и самодовольство.

– Ты принимаешь меня за белую, потому что я так прекрасна? – бормотала она. – О да, я прекрасна и ношу на голове чудесный венок. Но не смотри мне в глаза, а то тебя сожжет тоска, сжигающая меня. Ты знаешь моего брата Деррика? А хочешь, я покажу тебе вигвам, где я живу?

– Да, покажи мне его, – с трудом выговорил я.

– Идем, но держись у края долины. Если кто-нибудь увидит тебя, ты умрешь. Наши воины убивают всех бледнолицых. Но я рада, что встретила тебя, я не скажу никому ни слова, потому что ты сделаешь то, о чем я прошу.

– Конечно, сделаю. Чего ты хочешь?

Она сняла с головы свернутый кольцом прутик, протянула его мне и потребовала:

– Когда встретишь моего брата Деррика, отдай ему этот myrtle wreath. Ты запомнишь?

– Запомню и сделаю, – ответил я, принимая «миртовый венок». – Но где он, твой брат?

– Да… кажется, он в… я не знаю… я забыла. Но ты найдешь его, правда?

– Найду, – заверил я, надеясь хоть немного порадовать эту несчастную. – А что мне ему сказать?

– Ты скажешь ему… скажешь, что… Нет, говорить ничего не надо. Когда он увидит myrtle wreath, он сам все поймет. А теперь гляди. Видишь – вон там, во втором ряду – вигвам, расписанный знаками шаманского могущества?

– Да, вижу.

– В этой палатке живет Тибо-така. А я его жена, и меня зовут Тибо-вете-Элен. Не забудь!

– Я не забуду. А кто живет в большой палатке со столбами перед входом?

– Наш вождь Вупа-Умуги.

– Но ведь он в отъезде. Кто же сейчас там, внутри?

– Его жена и дочери, больше никого.

– А почему вон ту палатку, самую дальнюю, охраняют два воина?

– Там живет чернокожий, – объяснила женщина. – Его убьют, когда поймают его господина, Кровавого Лиса.

– О, вот как! Ну а пока стерегут, чтобы он не сбежал?

– Да, да! – с важностью подтвердила Тибо-вете-Элен. – Стерегут воины… днем и ночью.

– И много здесь таких воинов? – словно невзначай поинтересовался я.

– Нет, сейчас только эти двое. Большой отряд ушел в пустыню вместе с вождем, а другие поехали на охоту в прерию. Они вернутся завтра, а может быть, через день. Но ты не потеряешь мой myrtle wreath, ты будешь бережно обращаться с ним?

– Не беспокойся, я держу его крепко и не потеряю.

– И отдашь его Деррику, да?

– Как только найду твоего брата.

– Ты обязательно найдешь его… – Она запнулась и опустила глаза, словно отыскивая что-то в своей больной памяти, потом продолжала: – И передай ему… передай ему еще одну вещь, ладно?

– Конечно, передам… – начал я, но тут женщина внезапно обвила руками мою шею и поцеловала меня так стремительно, что я не успел бы ее оттолкнуть, даже если бы и решился на подобную жестокость.

– А теперь мне надо идти, – произнесла она, отпрянув. – Иди и ты, но смотри, не рассказывай никому о нашей встрече. И не бойся – от меня никто ни о чем не узнает.

– Ты будешь молчать?

– Да, я клянусь! А ты?

– Буду, если ты действительно этого хочешь, – ответил я.

– Не говори никому, ни одному человеку, кроме моего Вава-Деррика! 3131
  Вава – брат на языке команчей.


[Закрыть] Только он должен знать, и никто другой. Обещай мне и дай на том руку!

Я протянул руку; простившись со мной порывистым рукопожатием, женщина повернулась и побежала вниз, но через несколько шагов оглянулась и, приложив палец к губам, повторила:

– Помни – ни одному человеку! И не потеряй мой myrtle wreath!

Она исчезла в кустах, а я, позабыв об осторожности, еще целую минуту стоял на открытом склоне. Мысли кружились в голове беспорядочным вихрем. Кто эта женщина – индеанка или белая? Но как она может быть белой? Конечно, она безумна, и все же ее слова, да и весь облик произвели на меня глубокое впечатление; я чувствовал, что здесь кроется какая-то трагедия. Однако решать загадку у меня не было времени, да и сомнительно, чтобы я сейчас сумел это сделать.

Слишком много здесь неясного. Во всяком случае, Вава-Деррик, похоже, существует не только в ее воображении. Но где его искать и кто он? Индеец, команч? Об этом как будто свидетельствует слово «вава», но почему Деррик? А при чем здесь миртовый венок? Неужели он был на ней в ту самую минуту, когда она потеряла разум? Если так, то это действительно белая женщина.

Я двинулся в обратный путь, утешая себя надеждой, что во время ночного визита в лагерь мне удастся еще раз увидеться с Тибо-вете-Элен и получить более вразумительные сведения о ее прошлом. По дороге я раздумывал, как мне вести себя с моими спутниками – промолчать или рассказать об удивительной встрече? Можно ли считать обязательством слово, которое я дал сумасшедшей? С житейской точки зрения – нельзя, и не будет большого греха его нарушить. Но я всегда сдерживал свои обещания и к тому же, проведя столько лет среди индейцев, во многом перенял их правила поведения и взгляды. А они уверены, что душевная болезнь сродни святости. Значит, безумие этой женщины не снимает, а усиливает мою ответственность перед ней. Придя к такому выводу, я укрепился в мысли сохранить тайну и не нарушать обещания.

Встреча с Тибо-вете-Элен задержала меня, и уже смеркалось, когда я, никем не замеченный, добрался до места нашей стоянки. Олд Шурхэнд ничего не сказал, только поднял на меня вопросительный взгляд, а Олд Уоббл явно обрадовался.

– Наконец-то, наконец-то! – говорил он, дергаясь от возбуждения. – А я уже начал беспокоиться о вас, сэр!

– Для беспокойства нет никаких причин, – ответил я, садясь на землю.

– Стало быть, все спокойно. И ниггер там?

– Негр, хотите вы сказать? Да, там.

– Но, конечно, под надзором?

– На сегодня во всем лагере осталось лишь двое взрослых мужчин, которые стерегут его, не отходя ни на шаг. Все прочие уехали за мясом. К ночи внимание сторожей ослабеет, и мы сможем легко осуществить наш замысел.

– Так, так! С чего же мы начнем?

– Дайте мне немного подумать, мистер Каттер.

На самом деле у меня уже имелся готовый план действий, но разговаривать не хотелось, а объяснять ему причину моей задумчивости я не собирался. Из головы никак не шла загадочная индеанка. В эту минуту мой взгляд случайно упал на Шурхэнда – он сидел прямо передо мной, и багровый свет заката озарял его красивое, мужественное лицо, из-за необычного освещения оно казалось еще печальнее и строже. И вдруг я понял – так вот на кого была похожа безумная индеанка, Тибо-вете-Элен! Но не мерещится ли это мне? Всматриваясь в лицо Шурхэнда, я словно видел те же самые черты: такой же лоб, глаза, губы – но конечно, в мужском и более молодом варианте. Мне до сих пор еще никогда не приходилось испытывать такого потрясения; я сидел, боясь пошелохнуться. Но в следующий миг ко мне вернулось мое обычное хладнокровие, и я решил, что заблуждаюсь или обманут случайным сходством.

Закат погас, и все окружающее потонуло во мраке. Теперь, уже не видя лица Шурхэнда, я окончательно успокоился и был рад, что не поддался минутному порыву и не рассказал о своей встрече с индеанкой. А ведь сделай я тогда это – и в ту же ночь один человек мог бы освободиться от груза, многие годы лежавшего у него на душе, а другой – вырваться из тьмы безумия. Но нам не дано знать наперед, что выходит из наших поступков.

Довольно долго мы просидели в молчании. Наконец терпение старика истощилось, и он заговорил:

– Что-то затянулись ваши размышления, сэр. Могу ли я предложить свою скромную помощь?

– Не утруждайте себя, Олд Уоббл, – заметил Шурхэнд, относившийся к королю ковбоев с явной, хотя и сдержанной иронией. – Мистер Шеттерхэнд справится и без вашей помощи.

– Справится, но когда! Вечер проходит, а нам нельзя терять времени.

Я повернулся к Уобблу.

– Потерпите еще немного, мистер Каттер. Пускай индейцы заснут.

– Они уснут, а что потом? Как мы будем действовать?

– Очень просто: я знаю палатку, в которой они держат Боба; мы подкрадемся к ней, обезвредим часовых…

– То есть прикончим их? – деловито уточнил дотошный старик.

– Зачем же? Вполне достаточно оглушить их.

– Ну, этим вы занимайтесь сами! Такие номера не по моей части. Послушать вас, так все проще некуда: подкрались, оглушили…

– И забрали пленника! – закончил я.

– И это все?

– Нет, еще сделать кое-что. Сходить к палатке вождя Вупа-Умуги и стащить его амулеты. Они висят там перед входом, на столбах.

Олд Уоббл вытаращил на меня глаза.

– Да-да. Не удивляйтесь. Это необходимо.

– Тысяча чертей! Вот взбесится он, когда об этом узнает! Да для краснокожего такое – все равно что заживо помереть!

– Не взбесится, – коротко ответил я.

– Вы что, собираетесь их вернуть?

– Да.

– Сэр, что за бессмыслица!

– Никакой бессмыслицы, мистер Каттер.

– Ну-ну! Чем возвращать амулеты, лучше оставить их спокойно висеть, где висели.

Мне пришлось сознаться, что на амулетах вождя я строю определенный план, и Уоббл очень заинтересовался:

– Какое же применение вы нашли для этих штуковин?

– Хочу остановить кровопролитие.

– Дикарскими амулетами? Вы большой оригинал, мистер Шеттерхэнд! Может, объясните мне все толком?

– Скажите, мистер Каттер, – начал я, – что произойдет, когда вождь узнает о пропаже?

– Он придет в ужас, this is clear!

– И пойдет на все, лишь бы снова завладеть ими. Так?

– Само собой. Ради этого он будет готов на любые жертвы.

– Вот именно. А потребуется от него совсем немного – без промедления заключить мир с апачами и оставить в покое Кровавого Лиса.

– Мистер Шеттерхэнд, – восхищенно заявил старик, – вы большой чудак, но вместе с тем чертовски хитрый парень. Это я вам говорю! Он, как пить дать, согласится на ваши условия.

– Вот и я так думаю.

– Да, согласится; как ни жаль, а он вынужден будет это сделать.

– Почему жаль?

– Потому что я лишаюсь удовольствия – огромного, ни с чем не сравнимого удовольствия, сэр.

– О чем вы, мистер Каттер?

– О возможности преподать краснокожим хороший урок. Знаю, вы относитесь к ним по-другому, ну, а я повторяю: это мерзкие твари, вредители, и они должны исчезнуть с лица земли!

– В вас опять заговорил не привыкший рассуждать ковбой, мистер Каттер, – заметил я. – И в том самом тоне, который раздражает меня, как вы уже могли заметить.

– Оставьте свое раздражение при себе! – огрызнулся старик. – Будь вы ковбоем, так узнали бы, что всякий индеец – прирожденный конокрад. Ох, сколько я намучился с этими негодяями!

– Похоже, не так уж сильно они вам навредили, вы благополучно дожили до глубокой старости.

– Да, мучения пошли мне впрок, – скорбно подтвердил Олд Уоббл. – Тут я не спорю. И все-таки я ненавижу этих краснокожих ублюдков и радуюсь, когда мне удается истребить хоть нескольких из них – чем больше, тем лучше. Но не могу не признать, что ваша идея великолепна, хотя лично я жду от нее только неприятностей. Впрочем, одна маленькая надежда у меня еще осталась.

– Какая надежда? – забеспокоился я. – Признайтесь, на что это вы надеетесь, мистер Каттер?

– На то, что другие вожди команчей не пойдут на соглашение.

– Да, они могут и заартачиться, особенно Нале Масиуф.

– Этот тоже. Но я имел в виду молодого вождя Железное Сердце, или Большого Шибу.

– Интересно, почему именно его?

– Как раз из-за возраста. Его отец был верховным вождем племени, и теперь сын хочет занять такое же положение, но с ним соперничают другие вожди. А потеря Вупа-Умуги амулетов даст ему прекрасный повод вывести его из игры.

– Ваши рассуждения логичны, но в данном случае вас ждет разочарование. Я ведь уже говорил, что Большой Шиба мне многим обязан, если потолковать с ним серьезно, по душам, он, я думаю, пойдет мне навстречу.

– Потолковать серьезно? Вы хотите припугнуть его?

– Если потребуется, то да.

– Чем же?

– Ну, во-первых, нашими апачами.

– Этим его не проймешь. Команчи и так воюют с апачами.

– Тогда я выставлю аргументы морального порядка.

– Да вы что? Неужели вы и вправду думаете, будто слово «мораль» хоть что-нибудь значит для краснокожего?

– Уверен в этом.

– Вы здорово ошибаетесь!

– Как-никак, я выкурил с ним не только трубку мира, но и трубку дружбы. Вы полагаете, это не стоит принимать в расчет?

– Трубку дружбы? Это меняет дело. Да, да. По их дикарским понятиям, теперь вы – братья и уже никогда не должны сражаться друг против друга.

– Ну вот, видите. Если Большой Шиба мне откажет, все будут знать, что он нарушил древний обычай, преступил клятву; об этом станут говорить в каждом вигваме, у каждого лагерного костра. Сами понимаете, какие последствия ждут тогда молодого вождя.

– Хм, пожалуй. Его заклеймят позором, как клятвопреступника, и уже никто, ни белый, ни индеец, не захочет курить его табак.

– Совершенно верно. Поэтому я убежден, что он откажется от борьбы с нами – если не из добрых чувств, то хотя бы вняв голосу рассудка. Не так ли, мистер Каттер?

– Похоже, что так. Значит, все мои надежды окончательно идут прахом… Хотя нет – у меня есть еще один шанс: а вдруг вам не удастся стащить эти чертовы амулеты!

– На это лучше не надейтесь. Так или иначе, я их заполучу.

– Не будьте так самоуверенны, сэр! Заранее никогда не знаешь, на каком месте споткнется твоя лошадь.

– Здесь никаких неожиданностей не предвидится, да и обстановку я изучил. Имеется только одно препятствие, которое способно помешать мне добыть амулеты, только одно, о многоуважаемый мистер Каттер!

Старик опешил.

– Что это вам вздумалось так ко мне обращаться?

– Просто вы и есть то самое препятствие, сэр. Если вам опять придет на ум какая-нибудь затея вроде вчерашней, мы наверняка потерпим неудачу. Ну а если нет – все будет в порядке.

– На этот счет не беспокойтесь, – обиженно сказал Уоббл. – Я буду делать то, что вы велите.

– Вы уверены, мистер Каттер? Я спрашиваю еще раз: вы действительно в этом уверены?

– Да, черт подери! А то вы потом опять начнете читать мне мораль перед всеми ребятами, а я этого совсем не хочу, this is clear!

– Вы меня чрезвычайно обяжете, если сделаете, как сказали. Тогда я смогу быть спокоен за судьбу нашего предприятия.

– Ладно, ладно. Но вот послушайте-ка, мистер Шеттерхэнд – вы такой хитрец и всезнайка, а позабыли об одном очень важном пункте, от которого зависит успех.

– Но вы-то вспомнили о нем, сэр?

– Вспомнил, хотя, к сожалению, только сейчас.

– Что же это за пункт, мистер Каттер?

– Лошадь! – выпалил старик.

– Лошадь? Какая лошадь?

– Та, которая повезет вашего ниггера… то есть негра. На чем ему ехать отсюда? Или он побежит рядом с вами, держась за стремя?

– Ах, вот вы о чем. Да, забыть о такой вещи мог бы только самый зеленый новичок.

– Нам надо было взять еще одну лошадь! – торжествующе заявил Олд Уоббл.

– Нет, сэр. Все остальные, кроме тех, на которых мы приехали, недостаточно выносливы. Ни одна из них не выдержала бы дороги в оба конца, а отдыхать нам некогда! Мы возьмем лошадь здесь.

– У краснокожих?

– Конечно. Ведь манежей в прерии нет, и получить коня напрокат тут негде.

– Хм! Занятная идея! Украсть лошадь у индейцев! Но это очень рискованно, мистер Шеттерхэнд. А что, если она тоже окажется не слишком резвой?

– Не беспокойтесь, мистер Каттер. Я уже присмотрел одну, и она нам вполне подойдет.

– О, вы даже успели выбрать подходящую?

– Да, и это великолепное животное. Она привязана отдельно от табуна, рядом с палаткой Вупа-Умуги. Думаю, обычно на ней ездит сам вождь. Лошадь очень хороша, и ему, наверно, не хотелось рисковать ею в долгом и опасном походе в Льяно. Поэтому он оставил ее дома.

– Так негр поедет на ней?

– Нет, на ней поеду я, а он на моей.

– Well, но тогда возникает еще одно затруднение.

– Как, опять?

– Да, на этот раз последнее. Допустим, все у нас прошло удачно: вы оглушили часовых, мы вытаскиваем из вигвама негра, забираем амулеты вождя, и все это так незаметно, что ни одна живая душа ничего не заподозрила. Но с лошадью дело без шума не обойдется. Это я знаю наверняка.

– Я тоже это знаю.

– Индейская скотина, никогда не носившая на себе белого человека, и близко вас к себе не подпустит.

– Подпустит.

– А если вы все-таки изловчитесь и заберетесь на нее, она не будет вас слушаться.

– Будет.

– Ого! Вы так уверены в своих силах? В таком случае вас можно сравнить лишь с одним наездником, лучшим в мире.

– Кто же этот джентльмен?

– Это… это… Не сочтите за хвастовство, но это не кто иной, как Олд Уоббл, он же король ковбоев.

Я улыбнулся.

– Да! – продолжал старик. – Это я! Вам кажется, хватил лишку? Но тем не менее это так. Известно вам, что значит получить прозвище короля ковбоев? Да то, что нет такой лошади, от которой я не добился бы всего, чего захочу! Можете ли вы сказать о себе то же самое?

– К чему это, мистер Каттер? Слова немногого стоят.

– Что ж, вы правы. За мужчину должны говорить его дела. Я давно уже слышал, да и видел, что вы неплохой наездник, ну, а теперь…

– Охотно верю, что вы это слышали, но видеть пока не могли, – вставил я.

– Как это не мог видеть? За последние дни у меня было достаточно возможностей посмотреть на вас в седле.

– Тогда я правил своим собственным конем, а сегодня сяду на чужого.

– Пошли вам Бог удачу! Надеюсь, что этот конь не увезет вас, а заодно и нас прямиком в пекло!

– Не тревожьтесь, мистер Каттер. В тот миг, когда я окажусь на нем, вы уже будете далеко.

– Где именно? О чем это вы?

– Часовых мы оглушим, но через какое-то время они придут в себя, – объяснил я. – Да и поймать лошадь вряд ли можно совсем бесшумно. В общем, не исключено, что в лагере поднимется тревога и за нами устроят погоню. Преследователями будут юноши и подростки, но оружие-то у них все-таки есть. А шальная пуля разит не хуже прицельной. Поэтому нам не стоит тут задерживаться после того, как сделаем все, что наметили.

– Конечно, и я так думаю.

– Значит, поступим следующим образом: как только выручим пленника и завладеем амулетами, вы трое должны быстро покинуть долину. Вы, мистер Каттер, поведете негра, чтобы он не оступился в темноте, а мистер Шурхэнд понесет амулеты. Возвращайтесь сюда, садитесь на коней и уезжайте.

– Боб на вашем жеребце?

– Да.

– А парень сумеет удержаться в седле? Насколько я помню, ваш конь никого чужого и близко не подпустит.

– Они с Бобом старые знакомые.

– Ладно, пускай так. Ну а вы?

– Я подожду, пока вы не окажетесь в безопасности, потом изловлю лошадь Вупа-Умуги и поскачу следом.

– О Господи! Мистер Шеттерхэнд, я предупреждаю вас в последний раз: одумайтесь! Взгляните на вещи здраво: вы остаетесь посреди вражеского лагеря. Лошадь вождя постарается удрать от вас; придется ее ловить, а когда вы запрыгнете ей на спину, она начнет вертеть задом, лягаться и брыкаться, чтобы вас скинуть. Прикиньте время, которое потребуется на укрощение этой зверюги, и кутерьму, которая поднимется в лагере! Все индейские мальчишки проснутся, выбегут из вигвамов и откроют пальбу. Да вас изрешетят, прежде чем вы повернете ее мордой к выходу из долины!

– Я повторяю, мистер Каттер: эта лошадь повезет меня.

– О да, повезет, вот только куда и как? Она будет скакать взад-вперед, потом забежит в табун, и все другие лошади тут же начнут лягаться и кусаться, потом станет носиться между палатками, наконец повалится на землю и будет кататься по ней, пока не сломает вам шею и сама не покалечится, и тогда…

– Хватит, сэр, довольно! – перебил я. – Даю вам слово, что из всех столь ярко описанных вами событий не произойдет ни одного. Вы слышите – ни одного!

– Что ж, прекрасно, – проговорил Уоббл, глубоко уязвленный моим равнодушием к его аргументам. – Хотите поступать по-своему – поступайте, но вы наживете беду, я это предчувствую. В лучшем случае вы отделаетесь переломами ног и ребер, да еще парочкой вывихов. Кто не слушает добрых советов, тому нельзя помочь, this is clear!

– Помощь мне не нужна. Единственное, о чем я вас попрошу, это возвращаться той же дорогой, по какой мы сюда приехали. Иначе я могу потерять вас в темноте.

Тут в разговор вступил молчавший до сей поры Олд Шурхэнд.

– Я почему-то совершенно не беспокоюсь за вас, мистер Шеттерхэнд, – заметил он. – Дело, конечно, очень опасное, но я знаю, что вы не взялись бы за него, если бы не были уверены в успехе. Так что, думаю, все пройдет как надо. Но мне хотелось бы, если вы не против, внести одно предложение.

– Буду вам только признателен, – ответил я.

– Скажите, какой длины вся долина?

– За полчаса быстрой ходьбы ее можно пересечь.

– А сколько времени нужно, чтобы дойти отсюда до ее начала?

– Еще четверть часа.

– Лошади, наверное, находятся в дальнем конце ее, в тупике?

– Да.

– Значит, исполнив все, что следует, нам придется еще почти час добираться до наших лошадей. Не слишком ли много времени потребует это от нас?

– Хм. Можно сберечь время, если подвести их к самому устью долины.

– Вот это я и хотел предложить вам, сэр.

– Благодарю и безоговорочно соглашаюсь. Ну а теперь, джентльмены, нам пора. Одиннадцатый час, и население лагеря, вероятно, уже отправилось на покой. Возражений нет? Тогда вперед!

Мы забросили за спины ружья, взяли лошадей под уздцы и двинулись к вигвамам команчей. Перед входом в долину я остановил моих спутников, а сам прошел еще несколько десятков шагов и, поднявшись по склону, огляделся и прислушался. Но поблизости все было тихо, в лагере команчей ни звука, ни огонька. Убедившись, что индейцы действительно спят, я вернулся к моим друзьям. Мы привязали конец к дереву и тихо проскользнули в долину, навстречу предприятию, которое лично для меня должно было, по мнению Олд Уоббла, завершиться бесславным и горестным стратегическим поражением.

Звезды давали как раз столько света, сколько нам требовалось, ни больше и ни меньше. Мы держались левой стороны долины, днем, идя по правому склону, я успел изучить ее во всех подробностях. Да и кустарник здесь был гуще и доходил почти до вигвамов, что позволяло нам избежать немедленного обнаружения – в том случае, если кто-нибудь из команчей еще не заснул. Очутившись на одной линии с вигвамами, мы легли на землю и поползли к тому из них, где находился Боб. Движение наше было очень медленным, его вдобавок сильно затрудняли винтовки. Но они могли понадобиться для обороны, и оставлять их снаружи, при лошадях, было бы рискованно. Если в лагере начнется тревога, то одними револьверами не обойтись.

Шурхэнд полз впереди. Когда нас отделяло от цели всего лишь несколько шагов, он замер на месте, дожидаясь меня, и шепнул:

– Вы видите часовых? Вон они, лежат у входа и дрыхнут. Вам помочь? Хотя, думаю, ваши кулаки более привычны к драке, чем мои.

– Я справлюсь. Побудьте здесь, а как услышите два глухих удара, можете идти к палатке.

Тихонько подкравшись вплотную, я увидел обоих команчей – они крепко спали. Схватив одного за глотку, я стукнул его в висок; он даже глаз не открыл, только дернулся и обмяк у меня в руках. Так же гладко получилось все и со вторым. Через минуту рядом со мной стояли Шурхэнд и Олд Уоббл.

– Посидите с ними, джентльмены, – попросил я. – И посматривайте, чтобы ни тот, ни другой не вздумал шуметь, пока я буду в вигваме.

– Шуметь? – удивился старик. – Они же оглушены!

– Да, но надолго ли? Я боялся проломить им черепа и потому бил несильно. Если кто-то из них очнется, пригрозите ему ножом.

С этими словами я откинул входной полог и шагнул в вигвам. Внутри было темно, и слышалось только глубокое дыхание спящего человека.

– Боб! – позвал я.

Никакого ответа. Я нащупал в кромешном мраке чью-то ногу и подергал за нее.

– Эй, Боб! – на этот раз спящий заворочался.

– Боб, это ты?

– Кто?.. Что?.. Где?.. – пробормотал сонный голос. Но говорил он по-английски, значит, я не ошибся адресом.

– Боб, проснись скорее и слушай меня! Ты один?

– Да, Боб один, совсем один. А кто это?

Тут я вспомнил, что этот славный парень всегда изъясняется о себе в третьем лице – «массер Боб»; к тем же, кого считал выше себя, он обращался «масса», как это принято среди негров американского Юга.

– Говори как можно тише. Я пришел освободить тебя.

– О-ох! Освободить Боба! Массер Боб станет свободным, взаправду свободным?

– Да, взаправду, – прошептал я.

– Но кто вы?

– Ты знаешь меня и будешь рад услышать мое имя. Но смотри, не завопи на радостях, не то нам конец.

– Боб будет вести себя тихо, так тихо, что никто не проснется. Это вы, масса Лие?

– Нет, не угадал.

– Тогда… тогда масса Шеттерхэнд!

– Верно, это я.

– У-у-ух! – трудно описать всю ту богатую гамму чувств, которую негр ухитрился вложить в этот долгий стон облегчения. Он сжал зубы, но от возбуждения так взбрыкнул ногами, что я еле успел отодвинуться в сторону. Боб был очень сильным парнем, и его пинок мог сравниться с ударом лошадиного копыта.

– Уймись! – велел я. – Радоваться будешь, когда мы выберемся отсюда. Твои ступни связаны, это я уже понял. А как по части всего остального?

– Они привязали руки Боба к шестам своего дома, – шепотом сообщил негр. – И еще обвязали ремень вокруг тела.

– Как с тобой обращались?

– Плохо, масса. Очень плохо. Боб получил много тумаков.

– Но хотя бы кормили?

– Боб все время голодал.

– Ладно, полежи минутку спокойно, пока я развяжу тебя. Ремни нам понадобятся.

– А их здесь еще много, – ответил Боб. – Они висят тут рядом, наверху.

– Well! Они пригодятся для твоих сторожей. Скажи мне, сумеешь ли ты сладить с моим конем? Он стоит неподалеку, чтобы увезти тебя отсюда.

– Жеребец Хататитла? О, мы с ним друзья! – с энтузиазмом отозвался Боб.

– Вот и прекрасно. А теперь хватит разговоров, нужно спешить. Как ты попал в плен, расскажешь потом.

Я перерезал его путы. Он поднялся, потянулся всем своим сильным телом и снова тихонько застонал – то ли от боли в онемевших членах, то ли от радости.

– Где ремни, о которых ты говорил? Давай их сюда.

Боб протянул мне пучок тонких сыромятных ремней, и мы вдвоем вынырнули из палатки. Он, по-видимому, сразу же сообразил, что Олд Шурхэнд и Олд Уоббл прибыли вместе со мной и бояться их не надо. Но, разглядев в темноте оглушенных команчей, Боб произнес:

– А, вот они, эти индейские собаки, которые все время били массера Боба и пинали его ногами! Масса Шеттерхэнд накажет их?

– Да. А пока мы их свяжем.

– О, о! Боб хочет сделать это сам! Да так, что ремни дойдут им до костей!

И негр, набросившись на своих мучителей, мгновенно скрутил их ремнями, да с таким усердием, что от боли оба индейца пришли в себя. Но это было уже неважно. Мы запихнули им во рты кляпы (на которые употребили куски их собственных рубашек), затащили в вигвам и бросили там, удостоверившись, что они не смогут ни позвать на помощь, ни освободиться своими силами.

Первая часть нашего предприятия завершилась вполне успешно, теперь нужно было завладеть амулетами. Велев Бобу и старику ждать, мы с Шурхэндом прокрались к вигваму вождя. Здесь все было спокойно, и мы без помех вывернули из земли оба шеста с реликвиями предков Вупа-Умуги. Вернувшись с этой добычей к нашим товарищам, мы сняли амулеты с шестов и нанизали их на ремень, чтобы было удобней нести.

– У нас все готово, – проговорил Олд Уоббл. – Ну а вам, мистер Шеттерхэнд, остается самая трудная задача. Поверьте, мне действительно не по себе. Далеко отсюда лошадь вождя?

– Нет. Я сейчас видел ее – она лежит в траве за его вигвамом.

– А можно нам взглянуть на нее?

– Хотите узнать, как она себя поведет, заметив чужих?

– Да.

– Хорошо, пошли. Думаю, это ничем нам не грозит. Только не подходите слишком близко, а то будет много шума.

Мы беззвучно двинулись вперед. Когда между нами и лошадью осталось всего около двадцати шагов, она подняла голову и фыркнула; еще три шага – и вскочила, отбежала в сторону, натянув лассо, и угрожающе взбрыкнула задними ногами.

– Отойдите назад, сэр, – прошептал я. – Видите, она уже готова заржать. Это животное вышколено на совесть.

– Вышколено! – пробормотал Уоббл. – Черт бы побрал такую школу, где коней учат ломать кости всякому белому человеку. И вы хотите попытать счастья с этой бестией?

– Да.

– Да еще в такой темноте!

– Вы полагаете, что мне следует дождаться дня?

– Бросьте шутить, дело очень серьезное. Я чертовски боюсь за вас. Послушайтесь доброго совета: вам лучше…

Тут Олд Шурхэнд прервал старика, не дав ему закончить очередное, заведомо бесполезное поучение:

– Довольно разговоров, сэр. Нам нужно уходить. Возьмите за руку Боба и ведите его, а я понесу амулеты. Скорее, вперед!

– Ладно, ладно, – отозвался Олд Уоббл. – Уже иду и веду негра… Но хотелось бы мне посмотреть, чем тут все кончится! Как бы то ни было, я сделал все, что мог, а теперь умываю руки!

Они скрылись в ночи, и я мог приступать к исполнению задуманного. Конечно, мне и в голову не приходило действовать так, как предполагал Олд Уоббл – это значило бы попусту рисковать жизнью. Лошадь была выдрессирована на индейский манер, то есть привыкла шарахаться от каждого белого. Если бы я, не зная об этом, все-таки сумел каким-нибудь чудом вспрыгнуть на нее, животное действительно принялось бы яростно обороняться, ржать, кататься по земле – словом, проделывать то, о чем со знанием дела предупреждал меня старик. В придачу ко всему на ней не было ни седла, ни уздечки – вообще никакой сбруи, только лассо, привязывавшее ее к вбитому в землю колышку. Значит, я мог бы рассчитывать только на силу собственных ног, стараясь, как говорят кавалеристы, удержать лошадь в шенкелях 3232
  Шенкель – обращенная к лошади часть ноги всадника (от колена до щиколотки); нажимом шенкеля всадник управляет лошадью при одновременном использовании повода.


[Закрыть]. Но какой в этом смысл, если я все равно не сумею заставить ее скакать в нужном направлении? Укрощение коня требует времени, и весь лагерь всполошится задолго до того, как я добьюсь хоть малейшего успеха.