Текст книги "Верная Рука"

Сэм Паркер слушал, как я отчитываю его обидчика и притеснителя, с блаженным видом, как только я закончил, он громко крикнул «браво!». Старик накинулся на него:

– А ты-то чего так распелся? Кажется, я уже однажды просил избавить меня от подобных воплей!

– Да уж конечно! – отвечал Сэм. – Мне вы то и дело грозите «оставлением здесь», а сами не желаете выслушивать замечаний, так ведь, мистер Каттер? Что вы тут успели натворить, пока нас не было?

– Ничего! Но если ты не заткнешься сию же минуту, то натворю, и не с кем-нибудь, а с тобой!

И разгневанный Олд Уоббл, гордо держа свою седую голову, отвернулся.

Теперь следовало позаботиться о нашей безопасности, и я велел привести всех лошадей на поляну и выставить возле них часового. Джош вызвался караулить первым; ему было поручено патрулировать рощу и наблюдать за обстановкой в прерии. Затем мы осмотрели команчей и, убедившись, что все они мертвы, оттащили их подальше в сторону. Покончив с этим неприятным делом, мы присели, чтобы обсудить положение. Близился вечер, но разжечь костер было нельзя – не из-за отблесков пламени (Маленький лес надежно скрыл бы их от постороннего взгляда), а потому, что скоро сюда придут команчи, и они не должны заметить никаких следов нашего лагеря.

Мне хотелось поскорее услышать рассказ Длинного Ножа, и я спросил, виделся ли он с Виннету. Индеец кивнул:

– Да. Когда команчи вышли на тропу войны, воины-апачи послали разведчиков, чтобы узнать, на кого готовится нападение. Я был в их числе, и один из младших воинов пошел вместе со мной. Мы добрались до Пекос и обнаружили лагерь наших врагов возле Саскуан-куи, Голубой воды, которую апачи называют Доклис-то. Но ни подкрасться к ним вплотную, ни тем более подслушать их нам не удалось – команчи решили запастись мясом в дорогу и все время рыскали по окрестностям.

– Но ведь к ночи все охотничьи отряды возвращаются в лагерь?

– Олд Шеттерхэнд прав. И мы рассуждали так же. Мы отъехали назад, спрятали лошадей в укромном месте, а когда стемнело, вернулись к Голубой воде.

– Ну и как? Смогли что-нибудь выяснить?

– Нет. Мы очень старались, но нам не везло. Пусть мой белый брат не сомневается – мы приложили все наше умение и не жалели сил, но удача повернулась к нам спиной. Такое бывает и с самыми храбрыми и опытными воинами.

– Конечно. Мне и в голову не приходило подозревать или упрекать тебя. А где ты встретил Виннету?

– Там, у Голубой воды. На второй вечер мы опять пошли к лагерю команчей, но на полпути столкнулись с Виннету, великий вождь ждал нас. Он приказал нам прекратить слежку и идти за ним.

– О, значит, Виннету провел там время не зря!

– Да, он узнал новость, которая изумит даже моего белого брата. В самом сердце огромной пустыни – той, что на языке бледнолицых зовется Льяно-Эстакадо, – есть маленький зеленый остров, где вдоволь чистой воды, растет сочная трава и есть даже деревья. Там стоит хижина, и в ней живут трое – чернокожий мужчина, чернокожая женщина, его мать, и белый охотник по имени Кровавый Лис. Он – хозяин этого места. Виннету виделся и говорил с ним, и они выкурили трубку дружбы.

– Я тоже знаком с этим человеком.

– Уфф! – воскликнул удивленный апач. – Шеттерхэнд знает его?

– Да.

– И знает про ручей в пустыне, про хижину и ее обитателей?

– Мой брат не ошибся.

– Но в таком случае моему белому вождю, наверное, известна и дорога туда.

– Разумеется, я бывал там, и не однажды. Но разве Виннету не сказал тебе, как туда ехать.

– Нет. Великий вождь Виннету не любит длинных разговоров и не произносит ни слова сверх необходимого. Так Шеттерхэнд знает дорогу к зеленому острову в пустыне! Вот, оказывается, почему Виннету велел мне дожидаться тебя!

Оправившись от изумления, индеец продолжал свой рассказ.

– Как я понял со слов великого вождя, команчи тоже когда-то видели дом Кровавого Лиса…

– Конечно. Они были там вместе с Виннету и со мной. В тот день ими предводительствовал молодой вождь Большой Шиба.

– Память Шеттерхэнда верна, как всегда. Именно Большой Шиба должен теперь возглавить военный отряд, направляющийся в глубь пустыни.

– А не знаешь ли ты, что побудило команчей начать войну с Кровавым Лисом?

– Дело было так: как-то раз, охотясь, Кровавый Лис случайно встретился с несколькими команчами, и они напали на него. Он защищался; его пули попадают без промаха точно в середину лба, и большинство нападавших погибло в этом бою.

– Но кто-то из уцелевших узнал его…

– Да, один из тех, кто был тогда с вами в пустыне.

– Удалось ли команчам ранить Кровавого Лиса?

– Ни пуля, ни нож даже не коснулись его.

– Слава Богу! Ну а теперь они решили отомстить?

– Да. Они хотят убить его, сжечь его дом и срубить деревья, чтобы пустыня навсегда поглотила это место. Так сказал мне великий вождь Виннету, который слышал разговоры собак-команчей.

– Когда же он это успел? Во всяком случае, не у Голубой воды. Я получил от него весть о походе команчей еще несколько дней назад, в горах Сьерра-Мадре.

– Он повстречал там двух охотников-команчей, – ответил Длинный Нож. – Они приняли его за человека племени айова и без всякой опаски обсуждали при нем все свои дела.

– Видно, разум совсем покинул их головы. Неужели Виннету можно с кем-то спутать? Но пусть мой брат продолжает.

– Виннету тотчас же отправился предупредить Кровавого Лиса. По дороге он увидел следы команчей и поехал по ним до Голубой воды, до их лагеря. Он дождался темноты, подкрался к лагерю и послушал, о чем говорят враги, а затем пополз обратно. Тут он заметил нас. Виннету очень обрадовался этой встрече, потому что теперь он мог передать новые приказы. Моего товарища он послал домой, велев, чтобы триста воинов, хорошо вооруженных и с запасами продовольствия, выступили к Нарголете-циль 2828
  Гора Дождей.


[Закрыть] и, придя, ждали там Шеттерхэнда. А мы с Виннету приехали сюда, в Маленький лес, и здесь расстались. Великий вождь поскакал дальше, поручив мне передать тебе его слова. Теперь Шеттерхэнд должен поспешить к горе Дождей, возглавить отряд наших воинов и повести их в пустыню Льяно, вслед за Виннету.

– Отлично, так я и думал. Это все, что ты должен был передать мне?

– Да, все.

– Итак, к горе Дождей. Место мне знакомо, к тому же оно недалеко отсюда – до него полдня хорошей езды, не больше. Там может спрятаться и тысяча человек, да так, что их не заметит никакой враг. Эх, как жаль, что мой брат убил этих троих команчей! Будь они живы, мне бы наверняка удалось выпытать у них кое-какие нужные нам сведения.

– Что именно желает узнать Шеттерхэнд?

– Ну, например, кто возглавит команчей.

– Я же сказал – вождь Большой Шиба, или Железное Сердце, как его еще называют. Или мой брат забыл?

– Я не забыл, но сомневаюсь, что это произойдет. Железное Сердце слишком молод. В лагере у Голубой воды приказы отдает только вождь Вупа-Умуги, и вряд ли он легко согласится признать главенство воина намного моложе себя. А скоро прибудет и Нале Масиуф со своими людьми – он, я думаю, тоже слишком горд, чтобы подчиняться Железному Сердцу.

– Нале Масиуф? Это тот, у которого лишь но четыре пальца на каждой руке? Мой брат говорит о нем?

– Да, о нем. Он приведет еще сотню человек.

– Но откуда это стало известно Олд Шеттерхэнду?

– Я подслушивал команчей возле Голубой воды.

– Уфф, уфф! Шеттерхэнд уже был там, и ему удалось проникнуть в лагерь этих собак? Да, на такое способны только двое – мой белый брат и великий вождь Виннету.

– О нет, прости, но я должен отклонить твою похвалу. Белые воины, которых ты здесь видишь, были там вместе со мной.

– Да уж, были! – не выдержал Шурхэнд. – Были в качестве…

– Тихо! – прервал я его. – Лучше будет, если все, что мы видели и пережили, останется между нами. Вернемся к делу. Итак, для нас важно узнать, кто в действительности поведет команчей. От Вупа-Умуги и Нале Масиуфа ничего хорошего ждать не приходится, но с Большим Шибай все обстоит иначе. Он обязан мне, в тот раз мы спасли ему жизнь и провели через пустыню. Железное Сердце молод, но он – сын великого вождя Тевуа-Шое, Огненной Звезды, командовавшего объединенными отрядами всех кланов племени команчей. Не исключено, что отблеск отцовской славы дал сыну определенные преимущества в борьбе за власть. Удалось ли ему взять верх над двумя другими вождями? Если бы наши сегодняшние пленники остались в живых, я уже знал бы точный ответ на этот вопрос.

Длинный Нож, очевидно, воспринял мои слова как завуалированный упрек, потому что произнес, не поднимая глаз:

– Шеттерхэнд сказал, что прощает меня. Могу ли я говорить об этих шести убитых команчах?

– Да, сделай это. Расскажи все по порядку – кто нападал, кто оборонялся.

– Я увидел их первым. Я знал, что команчи могут приехать в Альчезе-чи в любую минуту, и был очень осторожен, пока ждал Шеттерхэнда. Мою лошадь я привязал в густом кустарнике и очень старался не оставлять следов. Но время от времени надо было выходить к краю леса и осматривать прерию, а позднее потребовалось отвести лошадь на водопой. Это и явилось причиной моего обнаружения. Я оставил лошадь у пруда, вышел на опушку и, оглядевшись, увидел этих шестерых собак, они были уже совсем близко. Я едва успел увести лошадь, но уже не смог вернуться и заровнять отпечатки копыт. Команчи пошли по следу, а бежать мне было некуда. Первого из них я застрелил, второго и третьего – заколол ножом, но остальные навалились на меня, обезоружили и привязали к дереву. А потом пришли вы, я получил свободу и тут же расквитался с врагами. Шеттерхэнд не спросит их уже ни о чем, но я могу рассказать ему то, что успел здесь услышать.

– Я слушаю тебя.

– Они собирались ехать в пустыню, к дому Кровавого Лиса, чтобы захватить в плен его самого и старую женщину с черной кожей. Пленников они собирались отвезти в селение команчей, и здесь прозвучало название этого места.

– Очень важное известие. Где же их селение?

– Где оно, я не знаю, ибо прежде никогда не слыхал о таком. Они назвали его Каам-Кулано.

– Мой брат ошибается, он прекрасно знает это место. Апачи зовут его Качо-настла, Заячья долина.

– Заячья долина? Конечно, я знаю ее! Она к северу отсюда, и до нее всего день хорошей езды. Вот в ней-то команчи и хотели казнить Кровавого Лиса и старуху. А чернокожий мужчина уже там.

– Что? – испугался я. – Какой чернокожий?

– Ну, сын этой женщины, – объяснил апач. – Тот, который жил вместе с ней в доме Кровавого Лиса.

– Ох! Вот так новость! Столь же важная, сколь и плохая! Но не ошибается ли мой брат, верно ли он понял слова команчей?

– Мои уши еще никогда не обманывали меня.

– Может быть, речь шла о каком-нибудь другом негре?

– Нет, об этом. В пустыне нет других чернокожих, кроме него. И к тому же команчи называли имя пленника.

– Как его зовут? Говори быстро!

– Имя очень странное, и я забыл его, – смущенно ответил Длинный Нож.

– Не Боб?

– Да, да, Боб. Это самое странное слово произносили собаки-команчи, – подтвердил мой собеседник.

– Как же он попал к ним в руки? Или об этом они не говорили?

– Говорили. Он был на охоте вместе с Кровавым Лисом в тот день, когда команчи решили на них напасть. Как помнит мой брат, Лис убил в перестрелке много их воинов и ускакал, а черного человека взяли в плен и увезли в Заячью долину. Его не казнят, пока не поймают остальных – старую женщину и бледнолицего охотника. Тогда все трое умрут у столба пыток.

– Ну, до столба пыток не дойдет, об этом я позабочусь. Надо немедленно ехать туда!

И я вскочил в сильном волнении, хотя обычно вывести меня из равновесия совсем нелегко. Такая бурная реакция очень озадачила моих спутников, включая и индейца – ведь краснокожие презирают негров даже сильнее, чем белых. Однако Длинный Нож промолчал. Но Олд Уоббл, для которого понятия «негр» и «собака» были практически равнозначны, не собирался довольствоваться ролью молчаливого наблюдателя.

– Что с вами, сэр? – поинтересовался король ковбоев. – Можно подумать, вы не в себе из-за этого Боба.

– Не из-за него самого, а из-за того, что он в плену и может погибнуть! – резко ответил я.

– Ну и что! Какой-то черномазый, ниггер!

– Ниггер? Вы, вероятно, хотите сказать – негр, мистер Каттер!

– Что я хотел сказать, то и сказал. Ниггер есть ниггер, и я ни разу в жизни не назвал никого из них как-то иначе.

– Очень жаль! Похоже, вы вообще отказываете неграм в принадлежности к человеческому роду?

– Если слушать всяких там ученых, то их, может, и следует считать за людей, но, Бог мой, какие это люди?

– Ничуть не хуже всех прочих, просто с иным цветом кожи.

– Бросьте! Ни один ниггер не стоит того, чтобы вообще говорить о нем.

– Вы действительно так думаете?

– Да!

– Мне очень прискорбно слышать это, мистер Каттер. Ваше утверждение доказывает, что по своему развитию вы ниже любого негра.

– Тысяча дьяволов! Не советую вам, сэр, так шутить!

– Я говорю вполне серьезно.

– Тогда вы обидели меня еще больше, чем я вас. Как вы можете принимать цветных за настоящих людей, коли сам Господь пометил их черным цветом?

– Но ведь негр с еще большим правом мог бы сказать: белые – недочеловеки, раз у Бога не хватило на них краски. Я повидал много стран, мистер Каттер, и среди черных, коричневых, красных и желтых народов мне встречалось по меньшей мере столько же хороших, достойных людей, как и среди белых. Я подчеркиваю – по меньшей мере! Вы понимаете меня, сэр?

– Плевать мне на то, что вы там видели, – отрезал Уоббл. – Скажу одно – мне еще никогда не попадался такой ниггер, рядом с которым я согласился бы присесть!

– Ничего удивительного. Встретив чернокожего, вы с первой же минуты ведете себя так, что он никак не может испытывать к вам дружеские чувства. Поэтому в данном случае ваш опыт – не доказательство. А что касается Боба, то он – честный, храбрый парень; если бы вы вместе с ним попали в какую-нибудь переделку, то очень возможно, что сначала я поспешил бы на помощь к нему и лишь потом – к вам!

– Ну и комплимент, разрази меня гром! Вы иногда бываете исключительно вежливы, мистер Шеттерхэнд, чертовски вежливы и почтительны, сэр!

– Не хочу вас обманывать, мистер Каттер – у меня нет никакого желания быть вежливым с теми, кто презирает других людей из-за цвета их кожи. Когда вашу персону в один прекрасный день зароют в землю, вы сгниете и истлеете точно так же, как любой негр, но, может быть, у вас есть перед ними какие-нибудь иные природные преимущества? Тогда потрудитесь их назвать! Все мы, все люди – творения Божьи и дети Его. Если же вы считаете, будто изготовлены из какого-то особого, сверхценного материала и являетесь поэтому любимчиком самого Творца, то вы пребываете в заблуждении, сэр, и столь глубоком, что я не могу постичь, как вообще могла в вашей голове зародиться подобная мысль. Я был очень рад познакомиться с вами, мистер Каттер, и буду, поверьте, очень огорчен, если нашей дружбе придет конец.

Уже смеркалось, и я не мог разглядеть выражение на морщинистом лице Уоббла, но, очевидно, мои слова не пропали даром. Старый король ковбоев понурил свою седую голову и тихонько проворчал:

– Черт возьми, как жаль, что вы предпочли сделаться охотником на Диком Западе, а не проповедником. Это занятие удавалось бы вам куда лучше, this is clear!

– Ну, охотником я стал случайно. Прежде всего я – человек, и если вижу, что могу помочь другому человеку, попавшему в беду, то не спрашиваю, какого цвета у него кожа – белая, зеленая или голубая. И этого Боба я у команчей не оставлю!

– Конечно, конечно! – поспешно сказал старик. – Я не собираюсь вам мешать и охотно помогу, но теперь у нас просто нет для этого времени.

– И тем не менее мы должны заняться этим прямо сейчас.

– Как так? Уже сейчас?

– Да.

– Но ведь нам нужно ехать к горе Дождей на встречу с вашими друзьями – апачами!

– Это не столь срочно.

– Сэр, я отказываюсь вас понимать! – рассердился Олд Уоббл.

– Вы умеете считать, мистер Каттер? Полагаете, апачи уже ждут нас?

– Это вам виднее. Я думаю не столько о них, сколько о команчах, которых нам следует опередить.

– И здесь тоже нет нужды в особой спешке. Нале Масиуф приведет свою сотню воинов к Голубой воде только послезавтра вечером. Как, по-вашему, выступят ли они сразу же в новый поход?

– Разумеется, нет. И людям, и лошадям необходим отдых.

– Причем основательный – не только ночью, но и в течение всего следующего дня. Значит, в запасе у нас не меньше трех суток, а чтобы вызволить Боба, мне хватит и двух.

Старик хотел было что-то возразить, но его перебил Олд Шурхэнд, обратившийся ко мне с вопросом:

– Мистер Шеттерхэнд, я слыхал о вашей стычке с индейцами-сиу – там, на севере, в национальном парке. Говорят, с вами было несколько храбрых парней и среди них один негр по имени Боб. Я не ошибаюсь?

– Нет, все верно.

– Это тот самый Боб?

– Да.

– О, в таком случае вы поступаете совершенно правильно! Его нужно выручать, и поскорее!

– Хотите отправиться со мной?

– Конечно, само собой. Когда мы выезжаем?

– С рассветом.

– А не поздно будет?

– Нет. Правда, отсюда до Каам-Кулано не меньше дня быстрой скачки, но лошади у нас отличные, и дорогу я знаю. Мы доберемся туда ближе к вечеру, в самое подходящее время.

– Да, предвечерний час, пожалуй, удобнее всего. Успеем осмотреть местность и сообразим, как лучше действовать. Тут как раз стемнеет, и можно будет приниматься за дело. Превосходно! А сколько их там живет, вы не знаете?

– Не имею понятия. Но это – селение вождя Вупа-Умуги, и я полагаю, что сейчас там осталось не так уж много взрослых мужчин.

– Ах вот как! Значит, нам предстоит сражаться с женщинами и стариками?

– Вряд ли, так что не огорчайтесь раньше времени. При всяком походе часть воинов остается дома – защищать лагерь от возможных набегов или в данном случае для охраны пленника. С ними-то нам и придется иметь дело.

– Одно меня тревожит: выдержат ли наши лошади такой бросок?

– А скольких лошадей вы имеете в виду?

– Всех, какие у нас есть, – с недоумением ответил Шурхэнд.

– То есть двух, – уточнил я.

– Как? Почему двух?

– Очень просто – я считал только вашего коня и моего вороного.

– Хау! Так в этой вылазке участвуем только мы?

– Конечно, мы. Кто же еще?

– Я-то думал, что мы поедем все вместе.

– Вы же знаете, что только наши кони могут проскакать без остановки целый день, поэтому об участии мистера Паркера и мистера Холи даже говорить не стоит. Их лошади уже утомлены и падут на половине дороги.

Сэм промолчал, зная, что я ничуть не преувеличиваю, но Джош, привязавшийся ко мне всем сердцем, сдался не так легко.

– А может, я все-таки поеду, сэр? – попросил он. – Не хотелось бы опять расставаться с вами.

– Как мне ни жаль, но это невозможно, мистер Холи. Вы загоните своего коня.

– Мистер Каттер одолжит мне своего ради такого случая.

– Это кто тебе сказал? – вскипел Олд Уоббл. – Я сам поеду с ними!

– Вы? – удивился я. На этот раз мое удивление было непритворным.

– Да, я!

– Но мне кажется, вам лучше остаться здесь.

– Почему, хотел бы я знать? Мой коняга не хуже ваших. Или вы думаете, он не выдержит долгого пути?

– Выдержать-то он выдержит, но наверняка заупрямится и не захочет вести вас туда, куда мы едем.

– Заупрямится? Что за чепуха! Да на всем белом свете не сыщешь лошади, которая посмела бы упираться под Фредом Каттером!

– А на этот раз все-таки упрется. Ведь мы едем спасать какого-то нигтера!

– Ха, вот вы о чем! – ухмыльнулся старик. – Ну, тут можно было бы опасаться скорее того, что упрусь я.

– Или я, мистер Каттер! Не хочу обременять вас заботами о черномазом.

– Вы меня нисколько этим не обремените, – нетерпеливо произнес Уоббл. – Напротив, я сделаю это с большой охотой.

– Но совсем недавно вы были настроены по-другому.

– Недавно… кхм, да. Я могу быть с вами откровенным, мистер Шеттерхэнд?

– Конечно. Итак?

– С вашей стороны было чертовски бестактно рассуждать о том, как я буду гнить в земле, но все же в ваших словах много справедливого, и они запали мне в душу. Поэтому я хочу исправить свою прежнюю глупость и выручить вашего Боба. Ну как, теперь возьмете меня с собой?

– Хм, такой разговор меняет дело. Я взял бы вас с радостью, но есть еще одно препятствие.

– Какое?

– На вас нельзя надеяться, мистер Каттер.

– Ну, знаете ли! Этаких заявлений я не слышал еще ни от кого!

– Значит, я буду первым. И не далее, как сегодня, вы сами доказали мою правоту. Вы хоть понимаете, что за дело нам предстоит? Мы собираемся выкрасть пленника из стойбища команчей – уже этого было бы вполне достаточно. Но в придачу ко всему мы стеснены во времени, и у нас не будет возможности выжидать удобного и безопасного момента. Риск удваивается, один неверный шаг – и мы пропали.

– Я сам это знаю…

– А раз знаете, то должны согласиться со мной – ехать вам нельзя.

– Думаете, я боюсь смерти?

– Нет, этого я не думаю. Но я опасаюсь, что вы, сами того не желая, сделаетесь причиной нашей гибели. Не бояться смерти и погибнуть по неосторожности – совершенно разные вещи. А полагаться на вас я уже не могу.

– Из-за того, что я не остался тогда при лошадях? Сэр, поверьте мне, это больше не повторится!

Уоббл говорил так кротко, а тон его был столь искренним, что сердце мое дрогнуло. Мог ли я после таких слов не поверить старому, знаменитому на Западе человеку, сухо отказать ему, словно какому-нибудь неопытному новичку? Я протянул руку и сказал:

– Ладно, едем. Надеюсь, что доводы рассудка одержат верх над вашей склонностью к мальчишеским выходкам.

– Ну вот и чудесно! – воскликнул старик. – Вы будете довольны мной, вот увидите. Но что станут делать остальные? Подождут нас здесь?

– Нет, они тоже отправятся в путь.

– Куда?

– К горе Дождей, где нам следует встретиться с апачами. Длинный Нож знает дорогу туда?

– Знаю, – отозвался индеец, услышав мой вопрос. – Когда нам выезжать?

– Рано утром, сразу же после нас.

– Оставим ли мы здесь на виду мертвых собак-команчей?

– Нет-нет, они должны бесследно исчезнуть. Но хоронить их здесь тоже нельзя – по дороге в пустыню команчи завернут в эту рощу и увидят могилы.

– Может ли простой воин предложить Шеттерхэнду свой совет?

– Конечно, говори.

– Мы навьючим их тела на их же лошадей, отвезем к горе Дождей и там закопаем.

– Да, это самое разумное решение. Возьмите команчей с собой.

– Кому принадлежат теперь их лошади и все другие вещи?

– Тебе. Нам ничего не нужно, разве что мои друзья, мистер Паркер и мистер Холи, пожелают обменять своих лошадей на индейских. Тогда пусть выберут двух, какие им понравятся.

– Хау! Я согласен. И еще я сниму с убитых скальпы; будь я на их месте, они сделали бы то же самое со мной.

На том и порешили. Закончив совещание, мы поели и улеглись спать. Паркер, Холи и Длинный Нож вызвались посменно караулить до самого рассвета, поскольку нам троим предстоял завтра трудный день. Мы, естественно, не возражали.

Заяц американского Запада отличается от своего европейского сородича – он крупнее, с более длинными ушами. В те времена в Штатах, и особенно в Техасе, их водилось несметное множество, ведь все внимание охотников было обращено на крупную дичь вроде бизонов, и никто не стал бы тратить пулю на какого-то зайчишку. Но нигде их не встречалось больше, чем в верховьях Буффало-Спринг, на одном из ее притоков. Эта речушка брала начало в огромной скалистой котловине, и здесь длинноухие грызуны прямо-таки кишмя кишели – причина, по которой вся прилегающая местность получила среди белых охотников название Хэй-Пэн, то есть Заячье Корыто. В этой долине почти круглый год сохранялась густая, сочная трава, а ее крутые склоны сплошь заросли колючим кустарником – одним словом, это было райское место, с точки зрения любого зайца. Такова была Каам-Кулано, Заячья долина, где сейчас поставили свои палатки команчи из клана Вупа-Умуги.

На следующий день, часа за два до заката, мы уже прибыли к истокам Буффало-Спринг. Кругом простиралась ровная, побуревшая от солнца прерия, и во избежание нежелательных встреч нам требовалось поскорее отыскать какое-нибудь укрытие. Спрятаться мы могли только в кустах, а ближайшие кусты росли по берегам той самой речки, которая вытекала из каменного «корыта». Мы поехали вдоль нее и почти сразу увидели местечко, как нельзя более подходившее для наших целей. Здесь можно было наконец спешиться, напоить лошадей, а затем, когда усталые животные начали пастись на свежей траве, и самим впервые за день немного перекусить вяленым мясом.

От нашей стоянки до котловины было не больше четверти часа ходьбы, что заключало в себе немалый риск. День еще не кончился, и нас могли заметить. Но выбирать не приходилось. Время поджимало, а до наступления темноты следовало разведать обстановку и выработать план действия.

Ни один из моих спутников прежде не бывал в этих местах. Я поручил им сидеть тихо и ни под каким видом не покидать нашего убежища, а сам отправился на рекогносцировку.

Там, где из долины вытекал ручей, склоны ее раздавались в стороны и поднимались довольно полого. Сверху донизу их покрывал густой кустарник – обстоятельство, весьма благоприятное для моих целей. Однако трудность состояла в том, что мне нельзя было оставлять следов или оставлять только такие, по которым не разберешь – отпечаток ли это мокасина или сапога. Если меня выследят и начнут преследовать, дело обернется плохо – ведь кругом расстилается ровная прерия, и спрятаться там будет негде. Занятый этими мыслями, я осторожно продвигался вперед, не забывая внимательно поглядывать по сторонам. К моей радости, людей поблизости не замечалось – ни мужчин, ни женщин, ни детей. Видимо, уже наступил тот вечерний час, когда все население поселка собирается возле вигвамов, чтобы поужинать и отойти ко сну. Если воины ушли в поход, то их семьям безопаснее не слишком удаляться от своего жилья – таково незыблемое, проверенное веками правило, соблюдаемое во всех индейских племенах.

Достигнув входа в долину, я взял немного правее и полез по склону наверх. Интересно, нет ли тут часовых? Но беглый осмотр убедил меня, что тревога напрасна. Заячья долина имела около мили в длину, и можно было думать, что сам лагерь расположен в ее средней, самой широкой части, а позади него, в замкнутом отвесными скалами тупике – выгон для лошадей. Я пошел дальше, по-прежнему не встречая ни индейцев, ни даже их свежих следов.

Вскоре в самом низу долины показались первые палатки, а еще через несколько шагов я уже мог охватить взглядом весь лагерь. Вигвамы были летние, то есть полотняные (покрытия для зимних вигвамов шьются из бизоньих шкур). Пересчитывать их все до одного у меня не было времени, а на первый взгляд я оценил количество палаток в сто – сто пятьдесят. Кое-где меж ними играла детвора, ходили женщины, те немногие мужчины, которые попадались мне на глаза, выглядели довольно пожилыми. Неужели Вупа-Умуги увел к Голубой воде всех своих воинов, оставив селение без всякой защиты? Трудно поверить, чтобы опытный вождь проявил такую беспечность.

Я перебрался на другое место, дававшее лучший обзор. Отсюда можно было видеть не только поселок, но и пастбище – как я и думал, оно располагалось в глухом конце долины, и там пасся табун лошадей. Теперь следовало определить, в какой из палаток команчи держат своего чернокожего пленника. Рассуждал я, следуя простой логике: где узник, там и стража. И действительно, скоро я заметил двух воинов, лежавших на траве перед входом в одну из палаток. Чуть поодаль от нее возвышалась другая палатка, намного больше прочих; возле нее торчали два врытых в землю столба, на которых висели какие-то странные, причудливой формы предметы. Скорее всего, это – палатка вождя, а в таком случае вещицы на столбах должны быть его родовыми амулетами. Подобный амулет есть у каждого индейца, и его утрата означает страшное несчастье и позор. Если вернуть потерю почему-либо невозможно, воин обязан добыть себе новый амулет, например, сняв его с убитого врага. Когда владелец амулетов умирает, все принадлежавшие ему священные предметы хоронят вместе с ним. Но такой обычай практикуется не у всех племен – в некоторых, напротив, амулеты переходят по наследству от отца к сыну, становясь с годами все более ценными и почитаемыми. Они связывают мир живых с духами великих предков, и нет для индейца большей беды, чем лишиться своей семейной реликвии. Это влечет за собой, если искать аналогии в европейских понятиях, что-то вроде гражданской смерти – человек теряет уважение соплеменников и становится бесправным изгоем.

Но если я прав и там, внизу, действительно развешаны родовые амулеты вождя Вупа-Умуги, то это – обстоятельство огромной важности. Я должен непременно завладеть ими; упустить такой козырь было бы непростительно.

Увлеченный открывающимися перспективами, я прошел еще немного вперед и тут увидел на земле отпечаток босой ноги – судя по его размеру, женской или детской. След казался совсем свежим. Быть преждевременно обнаруженным не входило в мои планы, и я повернулся, собираясь тихо удалиться тем же путем, каким пришел. Но в этот миг в кустах послышался шорох и передо мной возникло удивительное существо.

Это была женщина, старая женщина. Я уже протянул руку, чтобы схватить ее за горло и оглушить – в сложившейся обстановке не приходилось думать о рыцарском обращении с дамой. Но странное выражение ее глаз удержало меня, и мы застыли, напряженно разглядывая друг друга.

Высокая, худая, плечистая, она была одета в мешковатое и выцветшее синее платье; с непокрытой головы свисали спутанные космы серых волос. Несмотря на густой загар, черты ее лица показались мне не вполне индейскими, а скорее соответствовали бы представительнице кавказской расы 2929
  В немецкой антропологии термин «кавказская раса» означает «белая раса».


[Закрыть]. Встретив эту женщину где-нибудь в иных краях, я бы, вероятно, и не подумал, что она может принадлежать к какому-либо из краснокожих племен. Более того, она явно напоминала мне кого-то, кого я видел совсем недавно! Это изможденное, испуганное лицо… А глаза, что за глаза! Мне был хорошо знаком такой взгляд – настойчивый, горящий, одновременно дикий и несчастный, я не раз наблюдал его в больницах для умалишенных. Да, передо мной стояла сумасшедшая, в этом не было никаких сомнений.

Прошло несколько томительных секунд. Наконец выражение ее лица смягчилось, и на бледных губах мелькнуло подобие улыбки. Бронзового оттенка палец, тощий, как у скелета, согнулся и поманил меня; я услышал тихий голос:

– Иди сюда, иди скорее! Мне надо спросить тебя.

Она говорила на языке команчей. Я подошел к ней вплотную.

– Ты бледнолицый?

– Да, – ответил я. – А кто ты?

– Я Тибо-вете-Элен, – шепнула безумная.

«Вете» на языке команчей означает женщина; но что такое «Тибо» и «Элен», я не представлял даже приблизительно. Эти слова не встречались ни в одном из известных мне индейских диалектов.