Текст книги "В балканских ущельях"

Глава 3
В ОПАСНОСТИ

За несколько минут я добрался до настоящего селения Енибашлы, проехал его насквозь и оказался среди кукурузных полей, к которым примыкали луга, а сразу же за ними начинался лес.

Следы колес большой повозки были отчетливо видны. Следуя по ним в юго-западном направлении, я достиг леса и тут заметил всадника, подъезжающего от лугов слева. Я ехал медленно, и вскоре он догнал меня.

– Бог в помощь! – приветствовал он меня.

– Спасибо.

Он изучающе осмотрел меня, я сделал то же самое, но с моей стороны это не выглядело так вызывающе. В его внешности не было ничего особенного. Лошадь у него была плохой, одежда – тоже, лицо явно не претендовало на привлекательность. Пистолеты и ножи торчали из-под седла и были хорошо видны.

– Откуда путь держишь? – спросил он меня.

– Из Енибашлы, – ответил я с готовностью.

– А куда?

– В Кабач.

– Мне туда же. Ты знаешь дорогу?

– Надеюсь, найду.

– Надеешься? Ты что, чужестранец?

– Да.

– Может, поедем вместе? Не прогадаешь.

Он не произвел на меня благоприятного впечатления, н о отказывать ему не было оснований. Он вполне мог оказаться приличным человеком. И в любой момент я М ог избавиться от него. Конечно, его оружие совсем не случайно висело на виду, но я все же весьма миролюбиво произнес:

– Ты очень любезен, поехали вместе!

Он дружески кивнул и повернул лошадь в мою сторону. Какое-то время мы ехали молча. Он с видимым любопытством осматривал мою лошадь и оружие. При этом, как я заметил, он не забывал оглядывать окрестности. Чего-то следовало здесь опасаться! Я решил пока ни о чем не спрашивать. Потом-то я понял причину этих опасливых взглядов!

– Из Кабача ты поедешь дальше? – дружески спросил он.

– Нет.

– Значит, хочешь кого-то навестить?

– Именно.

– Можно узнать – кого? Ты ведь здесь никого не знаешь, а я мог бы указать тебе дом.

– Я еду к Али Сахафу.

– О, я его знаю, могу показать его дом.

Разговор снова прервался, беседовать мне не хотелось, ему, видно, тоже. Так мы и ехали молча.

Лесная тропа все круче забирала вверх. Мы достигли высоты, указанной пекарем, и места, где колеса повозки повернули на юг. Но были видны следы и в западном направлении. Мы тоже туда поехали и вскоре добрались до ручья, о котором и шла речь.

Через некоторое время перед нами открылась поляна, на краю которой стоял низкий, продолговатый дом. Он был грубо сложен из камней, а крыша покрыта Дранкой. Видны были дверь и окошечко, а в крыше имелось отверстие для дыма. Мощные ели простерли над постройкой зеленые лапы; сооружение выглядело явно заброшенным. Мой спутник кивнул на хижину и сказал:

– Там живет нищий.

При этом он не сделал попытки остановить лошадь. Это вызвало у меня подозрение, однако я его не выказал. Лишь притормозил вороного и спросил, как зовут того нищего.

– Сабах.

– Не он ли был вязальщиком метелок?

– Он.

– Тогда мне к нему очень надо заскочить – передать кое-что.

– Давай, это наверняка ему нужно. А я поеду вдоль ручья, ты меня нагонишь.

Он действительно поехал. Если бы он слез вместе со мной, мне следовало бы удвоить внимание. Сейчас же я чувствовал себя в безопасности. Я приблизился к хижине и объехал ее, чтобы убедиться, нет ли кого вокруг. Дубы и буки стояли достаточно редко, и я легко углубился в лес. Никаких следов присутствия человека не было видно.

Сначала я укорял себя за подозрительность – бедный, больной нищий, что он мог мне сделать? Засады здесь не было, по крайней мере вблизи хижины, в этом я был уверен. Если меня что и ждало, то только внутри дома, а там уж я как-нибудь справлюсь!

Возле двери я слез с лошади, но привязывать ее не стал, чтобы в любой момент вскочить и ускакать. С револьвером в руке я медленно вошел внутрь.

Дальше красться не имело смысла – это я понял с первого взгляда. Внутреннее помещение представляло собой единое пространство, причем такое низкое, что я касался головой потолка. Я увидел почерневший камень-очаг, несколько черепов лошадей и ослов, служивших сиденьями, а в левом дальнем углу – ложе, устланное листьями, и на нем – неподвижное человеческое существо. Рядом на полу лежали черепок, разбитая бутылка, нож и еще какие-то мелочи. Чего бояться?

Я вытащил посылку и приблизился к ложу. Человек по-прежнему не шевелился.

– Добрый день! – приветствовал я его.

Он медленно повернулся, уставился на меня и спросил:

– Что прикажете, господин?

– Тебя зовут Сабах?

– Именно так, господин!

– Тебе знаком красильщик Бошак?

Тут он принял сидячее положение и, заметно повеселев, ответил:

– Еще как знаком, господин.

Он действительно выглядел больным и бедным. На нем были одни лохмотья, едва скрывавшие худое, тщедушное тело. Глаза с любопытством уставились на пакет, который я держал в руках.

– Он шлет тебе вино и выпечку. – С этими словами я наклонился к его кровати, чтобы развязать сверток.

– О Господи, как ты добр, а я так голоден! – глаза его горели.

Что это – действительно голод или в этом таится что-то опасное и непредвиденное для меня? Я даже не успел додумать. Сзади послышался шорох. Двое, нет ,четверо, даже пятеро мужчин протискивались в двери. Первый, который держал ружье за ствол, кинулся на меня. Я схватился за револьвер, но длинные и цепкие руки нищего, как щупальца осьминога, опутали меня сзади, сжали шею и потянули вниз. Я помню только, что направил револьвер в голову предателя и нажал курок не целясь. А потом получил удар по голове.

Наверное, я умер: тела не ощущал, остались душа, призрак. Я парил над огнем, который обжигал меня, над какими-то молниями и льдами, которые жгли и морозили одновременно, над землями и облаками – картинки менялись с ужасающей скоростью. Во мне была какая-то странная пустота. Я ощущал себя луной, безмолвно сверкающей над мертвой планетой. Я мог думать, но думать не о чем. Пытался говорить, но звук не получался.

Однако постепенно сознание возвращалось ко мне. Я вспомнил свои имя, профессию, возраст, в котором умер, но обстоятельства смерти никак не мог вспомнить. Я продолжал падать все ниже и ниже, как перо падает с башни, крутясь и вспархивая. И чем ниже я опускался, тем отчетливее становились мои воспоминания о земной жизни. Лица и события проходили предо мной как в калейдоскопе. Становилось все яснее, что со мной происходит; что я путешествую по дальним странам; что недавно был в Стамбуле, потом в Эдирне; что стремился домой, но был настигнут недругами в одинокой, сложенной из камней хижине и убит в ней же. Убийцы связали меня, когда я уже был трупом, и бросили на лежанку, где до этого спал нищий, а сами уселись вокруг очага и что-то жарили себе на обед…

Хотя я и умер, все это мне удалось увидеть. И я слышал их голоса, потому, наверное, что упал с неба на землю. Слышал все четче и четче. И о чудо! Я упал как раз в эту хижину, проломившись сквозь крышу, чувствовал запах мяса, но видеть этих людей не мог, потому как глаза не открывались, и пошевелиться я тоже не мог…

В самом ли деле я дух? Там, вверху, где раньше была моя голова, горело как в аду, как будто там орудовали с клещами и огнем тысячи циклопов. Сначала я чувствовал только голову, потом стал ощущать тело, руки, ноги. И отчетливо слышал каждое слово, что говорилось у очага. И услышал стук копыт. Двое всадников спешились у входа.

– Толстый едет! – произнес один из сидящих. Похоже, то был голос того парня, с которым я встретился на дороге. Но ведь он вроде бы уехал.

– И еще кто-то, – произнес другой. Кто же?

– А, это Дезелим, кузнец-оружейник из Измилана!

Я услышал, как сидевшие у огня вскочили и радостно приветствовали вошедших.

– Вы поймали этого глупца? – спросил кто-то.

Я узнал этот голос: он принадлежал толстому пекарю-красильщику из Енибашлы. Интересно – он спрашивал обо мне? Попадись он мне, я бы ему… Ах, если бы мне удалось сжать пальцы в кулак!

– Да, мы его прихлопнули.

Это сказал нищий. Значит, моя пуля его не задела.

– Где эта баранья муха?

Это было уже слишком. Когда немец хочет кого-то обозвать, то называет его «бараньей головой». Турок использует другое слово – «коюнсы», что-то вроде «бараньего парня». Меня же не удостоили даже этого титула, присвоив имя надоедливого насекомого.

Я пошевелил пальцами – они уже сгибались! Значит, я все-таки жив. Кроме того, желания мои были весьма земными: на турецком они выражались тремя словами: «дуймак», «вурмак» и «даяк едирмен», в немецком же имеется хорошее слово «потасовка».

Голова уже не так горела, хотя болела и саднила по-прежнему.

– На лежанке, – ответил нищий.

– Связан? – спросил мужчина, назвавший меня мухой и чей голос был мне знаком.

– Да, но в этом нет необходимости.

– Почему?

– Он мертв.

Голоса затихли. Через какое-то время я услышал громкий приказ:

– Покажите мне его.

Они подошли ко мне, и нищий произнес:

– Вот он.

Чья-то рука легла мне на лицо и какое-то время оставалась в таком положении, она пахла сапожным варом и кислым молоком. Так, значит, обоняние я не утратил. Следовательно, я умер не до конца. Затем тот, кто стоял рядом, заявил:

– Холоден, как смерть.

– Пощупайте ему пульс! – раздался голос пекаря. Рука с запахом молока и ваксы оторвалась от моего лица и ухватила за кисть руки. Большой палец коснулся верхней части кисти, где пульс вообще не чувствуется. Через некоторое мгновение он произнес в напряженной тишине:

– Пульса нет.

– Послушай сердце!

В следующее мгновение я почувствовал руку на груди. Кто-то посчитал лишним расстегивать пуговицы. Или с меня уже сняли верхнюю одежду? Видеть я этого не мог, поскольку не в состоянии был раскрыть глаза. Рука какое-то время лежала на сердце, затем скользнула в область желудка и осталась там.

– Его сердце молчит.

– Значит, он мертв! – решили люди вокруг.

– Кто убил его? – спросил мужчина, чей голос не был мне знаком.

– Я! – прозвучал ответ.

– Как?

– Я ударил его.

Человек произнес это с чувством удовлетворения, и это убедило меня, что я жив и различаю нюансы речи.

Но толстый пекарь еще был, кажется, чем-то озабочен. Он выказал опасение, что испробованы не все способы убедиться в моей смерти.

– Не дышит ли он?

– Я сейчас послушаю.

Я почувствовал, как кто-то нагнулся надо мной. Чей-то нос приблизился к моему. До меня донесся дух чеснока, табачного перегара и запах крутых яиц. Затем последовало заключение:

– Дыхания нет.

– Отойдем-ка!

Наконец-то они поверили в мою кончину. Но лучше, может, было бы, чтобы они убедились, что я жив? Ведь я не в состоянии был двигаться, и они могли похоронить меня заживо.

Меня охватил страх. Сначала сделалось холодно, потом бросило в жар. Я начал потеть. Люди сидели возле огня и молчали. Они, наверное, занимались мясом, ибо я почувствовал запах жаркого.

Положение мое было безнадежным. Меня ударили прикладом по затылку. Даже не будучи патологоанатомом и врачом, я мог представить себе последствия такого удара. Но сознание меня больше не покидало. Однако двигаться я по-прежнему не мог и приписывал это последствиям травмы. Смогу ли я воспользоваться руками и ногами, причем быстро? В моем положении это являлось непременным условием

Как же выпутаться из такого положения, при том, что враг рядом? Ах, если бы Халеф знал, что я здесь! Но об этом оставалось только мечтать…

Меня охватило смешанное чувство ярости и отчаяния, но более ярости, ибо я еще верил, что Бог придет мне на помощь, хотя часы уже бьют двенадцать. Я сжал кулаки, втянул воздух в легкие, как бы напрягаясь, чтобы разорвать путы. И о чудо! – я уже мог пошевелить руками, ногами и головой, поднять веки!

Постепенно я незаметно проверил, как двигаются пальцы рук и ног – дело оказалось нелегким, голова просто раскалывалась. И чтобы думать, мне приходилось сильно напрягаться. Конечности были словно налиты свинцом, но, пожалуй, я бы нашел в себе силы подняться и сопротивляться. Оцепенение проходило скорее, чем можно было предположить. Еще, наверное, сыграли свою роль твердая воля и желание преодолеть недуг, дух одерживал победу над плотью.

Лежа на спине, я осторожно повернул голову в сторону огня. Там сидело восемь мужчин, которые старательно очищали баранье мясо с костей и с аппетитом отправляли его в рот. Среди них были и толстый пекарь, и жизнерадостный нищий, и пресловутый Мурад, вызвавшийся проводить меня до Кабача.

Вот, оказывается, что имел в виду пекарь, когда, прощаясь, говорил, что мы еще свидимся! Но он явно не собирался меня убивать. Погоди, кусок сала, я еще покажу тебе, на что способен!

А мой проводник Мурад наверняка все знал и предвидел. Не потому ли он столь внимательно всматривался в кусты? Ах вот оно что! Выходит, прежде чем я покинул красильщика, его посланник уехал устраивать мне встречу – предупредить нищего и остальную братию, чтобы те как следует подготовились. Мурад ждал меня в чистом поле и опасался, что мы встретим на дороге гонца и что я что-то заподозрю. Значит, хитрый пекарь отправил меня к нищему с коварным умыслом. Именно так!

А теперь он здесь, вместе с кузнецом-оружейником и хозяином кофейни Дезелимом из Измилана. Он ждал его не сегодня-завтра, и вот этот родственник Жута прибыл в нужную минуту, чтобы нейтрализовать меня и таким образом отвести грозящую опасность.

Как же мне выкрутиться? Один против восьмерых. К тому же связанный и беспомощный. Окно было слишком мало, человек туда не протиснется…

Впереди, в углу, лежало мое оружие. Его отобрали у меня и вместе с другими вещами свалили в кучу. На лежанке я валялся лишь в рубашке и штанах.

Я принялся осматривать мои путы. Это были ремни, причем крепкие. С ними ничего не сделаешь. Если напрячься, они только разрежут мне кожу. Что же делать? Одна надежда – да и то зыбкая – по-прежнему притворяться мертвым. В любом случае, они поволокут меня в лес, чтобы закопать. И у них хватит ума снять с меня ремни, ведь они денег стоят. И только тогда я смогу воспользоваться своими руками и ногами.

Если они захотят похоронить меня без одежды, то им точно придется развязывать ремни. И я покажу им, на что способен, хотя бы погибну достойно.

Оставалось терпеливо ждать развязки. Не вечно же они будут так молча сидеть! Любой разговор между ними мог бы оказаться для меня полезным.

Но вот тот человек, чей голос не был мне известен и кого я принял за кузнеца-оружейника из Измилана, отложил последний мосол. Он вытер нож о штаны и убрал его в сумку.

– Так. Поели, теперь можно и поговорить. Сколько с нас причитается? Кто платит?

– Никто, – ответил нищий, – я этого барана украл.

– Тем лучше. День начался с экономии. Я приехал, чтобы дать вам всем выгодную работу, а вы, гляжу, заварили тут другую кашу, как видно, еще более выгодную. Не могу понять, как это все произошло. Я приехал к Бошаку, и мы так быстро мчались сюда, что по дороге даже не успели переговорить.

– Аллах-иль-Аллах! Я в жизни так не скакал! – признался толстяк. – Я устал как собака, еле дышу.

– Ты-то дышишь, дружок. А вот он – нет. Кто этот чужак?

– Христианин из страны франков.

– Да пригвоздит Аллах его душу к раскаленной сковороде. Как он у тебя оказался?

– Он встретил мою жену по дороге и расспросил ее. Вызнал все наши домашние секреты и хотел наказать нас, если я не отдам свою дочь в жены Сахафу.

– Она же принадлежит Москлану, нашему собрату. Кто вообще посвятил чужеземца в наши тайны?

– Не знаю. Он говорил о Москлане, о Жуте, обо всем. Он знал о наших зарослях в овраге и шантажировал меня этим.

– И ты ему что-нибудь обещал?

– Верующему я еще что-то мог сказать, но он ведь христианин. Поезжайте в Стамбул и поговорите с неверующими – там много русских христиан, которые говорят, что не надо держать слово тому, кто во время разговора тихо сам себе скажет, что он нарушит слово. Почему бы нам так не сделать?

– А ведь ты прав!

– Я послал тайком слугу к Сабаху и здешним друзьям и велел ему рассказать, что у нас происходит. Сабах должен был притвориться больным, My рад – подождать чужеземца, чтобы проводить его сюда, а остальные спрятались за деревьями, чтобы потом ворваться в хижину. Вот что мне известно, пусть остальные доскажут.

– Ну, Сабах, что же было дальше? – спросил кузнец-оружейник.

– Все очень просто, – ответил нищий. – Чужеземец приехал с My радом, который сделал вид, будто едет дальше, и слез с лошади. Я наблюдал за ним через окно и сразу же улегся на кровать. Он вошел и стал рассказывать, что он привез от пекаря передачу.

– Что! Ты послал ему вино? – взвился измиланец.

– Да.

– Ты его обратно не получишь.

– Это почему же?

– Потому что мы его выпьем.

– Как это? Вы – верные сыны ислама. Пророк запретил вам пить вино!

– Нет, не запретил. Он сказал всего лишь: «Все, что опьяняет, да будет проклято!» А бутылка вина нас не опьянит.

– Это моя собственность!

Тон, которым это произнес толстяк, не оставлял сомнений, что он будет бороться за свою посудину до конца, и нищий со смехом заметил:

– Не спорьте о наказах Пророка. Вино выпить нельзя.

– Почему же? – изумленно спросил измиланец.

– Потому что оно уже выпито.

– Что ты себе позволяешь? Кто тебе дал право заявлять такое? – вскричал пекарь.

– Ты сам. Ты ведь его мне отправил. А я разделил его со своими спутниками. Если бы приехал с нами, то выпил бы с нами. Вон валяется пустая бутылка – возьми и понюхай, если твоя душа так стремится к ней.

– Ты, чертово отродье! Чтоб ты еще хоть раз что-то получил от меня!

– Прекратите препираться! – скомандовал кузнец. – Давай рассказывай, Сабах!

Тот, к кому это относилось, внял требованию. Он сказал:

– Чужак подумал, что я сплю. Он подошел ко мне, поздоровался, и я сделал вид, будто проснулся. Он удостоверился, Сабах ли я и знаю ли Бошака. Потом нагнулся надо мной, чтобы распаковать сверток. А я тем временем заметил тех, кто тихо входил в дверь. Я обхватил его руками, притянул к себе, и в этот момент он получил смертельный удар прикладом. Мы раздели его и поделили то, что при нем было.

– Что при нем было?

И было названо все до мелочей, даже иголки, пачка которых всегда имелась при мне. Здесь они были редкостью и потому представляли значительную ценность.

Сквозь полуприкрытые веки я наблюдал за тем, как кузнец из Измилана обследовал мое ружье.

– Это ружье не стоит и десяти пара, – заявил он. – Кому оно нужно? Оно тяжелее пяти турецких ружей, у нас к нему не подберешь патронов, этому ружью все двести лет!

Этот человек никогда не держал в руках «медвеже-боя». Еще больше его озадачила система штуцера «генри». Он вертел его и так и сяк, заходил и с той, и с другой стороны, а затем дал свое заключение:

– У этого чужеземца крысы в голове завелись. Это ружье – игрушка для детей, не более того. Его и зарядить-то нельзя как следует, не то что стрелять. Вот приклад, вот ствол, между ними какая-то железяка с дырками. Куда пулю-то загонять? А курок где? Если бы он был жив, я бы спросил у него, как с ним обращаться. Он бы ничего с ним не сделал. Вот стыд!

Я бы рассмеялся, если бы мне не было так плохо.

Измиланец уже поднялся, чтобы взглянуть на мою лошадь, как вдруг послышался стук копыт. Бандиты повскакали с мест.

– Кто там? – крикнул измиланец.

– Чужой, – последовал ответ. – Человечек, которого вы еще не видели.

И я услышал приветствие:

– Да будут вечны твои дни!

– И твои тоже. Кто ты?

– Путешественник издалека.

– Откуда едешь?

– Из Ассемната.

– А куда?

– В Гюмюрджину, если позволишь.

– Ты очень вежлив, ведь тебе не нужны мои позволения.

– Я вежлив, когда со мной вежливы. У меня просьба.

– Говори!

– Я устал и голоден. Не разрешишь ли ты мне отдохнуть в этом доме и разделить с вами трапезу?

– У меня ничего для тебя не найдется, я беден.

– У меня самого есть хлеб и мясо. Здесь хватит для нас обоих.

Я напрягся, ожидая, что скажет нищий. Можно понять мое волнение, ведь я узнал голос говорящего – то был храбрый хаджи Халеф Омар. Где он прятался ночью? Как узнал, что я здесь? Все это мгновенно пронеслось у меня в голове. Во всяком случае, он знал, что я где-то здесь, ведь моя лошадь стояла возле дома. И наверняка догадывался, что со мной обошлись не совсем по-дружески. К тому же у нищего в руках был мой нож «боуи». Значит, его у меня отняли.

Меня охватило беспокойство о друге, и в то же время я немного успокоился. Халеф не пожалеет жизни, чтобы вызволить меня отсюда.

Измиланец поднялся, подошел к нищему, осмотрел хаджи и удивленно сказал:

– Вах, что я вижу, чужак! У тебя копча!

– А, ты знаешь этот знак?

– Разве ты не видишь, что он и у меня тоже?

– Вижу. Значит, мы друзья?

– Откуда у тебя это?

– Ты думаешь, секреты так легко выдаются?

– Ты прав, слезай с лошади и входи, хотя сейчас у нас в доме траур.

– По кому же вы скорбите?

– По родственнику хозяина этой хижины. Он умер этой ночью от несчастного случая. Тело лежит там, в углу, а мы собрались, чтобы помолиться о нем.

– Да воздаст же ему Аллах почести в ином мире! – С этими словами Халеф вроде бы спрыгнул с лошади.

Потом я услышал, как он сказал:

– Какая красивая лошадь! Чей же это такой вороной?

– Мой! – ответил кузнец-оружейник.

– Тогда тебе можно позавидовать. Эта лошадь родом из конюшни Пророка.

Он вошел, поприветствовал остальных и бросил взгляд в мою сторону. Я увидел, как его рука потянулась к сумке, но он вовремя удержался и не выдал себя.

– Это и есть почивший? – осведомился он, указывая на меня.

– Да.

– Разрешите мне оказать ему последние почести! – И он двинулся ко мне.

Но тут нищий сказал:

– Оставь его в покое, мы уже помолились за него.

– А я не помолился. Я придерживаюсь ортодоксального учения и чту заветы Корана. – И он беспрепятственно приблизился ко мне, молитвенно сложив руки.

Я услышал, как скрипят у него зубы. Я знал, что все взгляды направлены сейчас на нас, поэтому держал глаза плотно закрытыми, но сумел шепнуть сквозь стиснутые зубы:

– Халеф, я жив…

Он перевел дыхание, как будто сбросил тяжесть с плеч, какое-то время побыл в коленопреклоненном состоянии, поднялся снова и воскликнул:

– Но мертвый привязан!

– А почему тебя это удивляет?

– Потому что даже трупы врагов не связывают. Мертвый никому не причинит зла.

– Это верно, но мы вынуждены были его связать, потому что, когда его постигло несчастье, он был как неистовый, угрожал нашим жизням.

– Но сейчас-то он мертв. Почему бы его не развязать?

– Мы об этом еще не думали.

– Это нарушение Корана. Душа не может отлететь. Вы ведь правоверные мусульмане?

– Да.

– Тогда надо освободить ему руки и положить лицом к Мекке.

– Разве ты не знаешь, что можно оскверниться, дотронувшись до трупа?

– Вы уже осквернены, раз находитесь с ним в одном помещении. Вам не надо касаться тела, разрежьте ремни ножом, обвязав его платком, вот мой платок. Может, мне сделать это за вас?

– Что ты так печешься о его душе?

– Только о своей, не более того. Я приверженец учения и ордена Мердифа и исполняю лишь то, что велит Пророк.

– Делай что хочешь!

Он вытащил нож. Два разреза – и мои руки свободны. Потом он обернул свою правую руку платком, чтобы не касаться мнимого трупа, сложил мне руки и повернул меня на бок так, чтобы я смотрел на восток – лицом в комнату, где находились люди. Теперь мне было удобнее за ними наблюдать.

– Так, – сказал он, отбросив от себя оскверненный платок. – Теперь моя душа спокойна, и можно поесть. – И он отошел к лошади.

Бандиты стали шептаться, но тут он вернулся с мясом и хлебом.

– У меня немного, – признался он, – но можно поделиться.

– Ешь сам, мы сыты, – сказал измиланец. – А пока скажи нам, кто ты, собственно, таков и что тебе надо в Гюмюрджине.

– Вы вправе это знать, но я могу первым выяснить, кто вы и у кого я нахожусь?

– У добрых друзей, это ты видишь по знаку.

– В этом я и не сомневаюсь, иначе было бы хуже для вас.

– Почему?

– Потому, что быть моим врагом опасно.

– В самом деле? – Кузнец усмехнулся. – Ты такой страшный человек?

– Да, – гордо ответил Халеф.

– Может, ты возомнил себя великаном?

– Отнюдь, но я еще ни разу не убоялся ни одноговрага. Но вы друзья, и у вас нет оснований опасаться меня.

Вокруг захихикали, и кто-то сказал:

– Ладно, так и быть, мы не станем тебя бояться.

– Тогда скажите, кто вы.

– Я – крестьянин из Кабача, другие – тоже. А ты?

– Моя родина – Курдистан. Я охотник на медведей. Возникла пауза, потом все стали громко хохотать.

– Почему вы смеетесь? – спросил Халеф обиженно. – Вблизи усопшего не пристало так веселиться, если вы, конечно, настоящие верующие.

– Как такое может быть? Ты – и охотник на медведей! – И смех возобновился.

– А почему нет?

– Ты же почти карлик. Медведь же тебя проглотит, едва завидит, но не наестся. Таких, как ты, ему на обед нужен десяток.

– Он закусит моими пулями!

– И что же, это твоя профессия?

– Да, у меня были две тетушки, которых я очень любил. Одна была сестрой отца, другая – матери. Медведь съел их обеих. И я поклялся отомстить медведям и теперь убиваю, как только встречу.

– И многих убил?

– Да, многих.

– Пулями?

– Мои пули не знают промаха.

– Так ты, выходит, знатный стрелок!

– Так обо мне говорят. Я знаю все типы оружия и стреляю из всего без исключения.

Теперь я понял, зачем хитрый хаджи придумал эту историю с охотой на медведей. Он искал возможность заполучить в руки мое ружье. Наверное, он хотел, чтобы его попросили сделать пробный выстрел. В этом случае все должны будут выйти из дома, а я смогу подняться.

– Что ты говоришь! – рассмеялся в очередной раз кузнец. – Так вот и знаешь!

– Да.

– А это знаешь? – И он указал на штуцер «генри». Халеф взял ружье в руки, осмотрел и заявил:

– Очень хорошо знаю. Это многозарядная американская винтовка.

– Мы такой никогда не видывали, думали, что это игрушка. И что, из нее можно стрелять, не заряжая, по нескольку раз?

– Двадцать пять раз.

– Врешь! – воскликнул кузнец.

– Я говорю правду. В стране, которую я назвал, был знаменитый оружейник. Он изобрел это ружье. Но это был особенный человек. Он подумал, что с помощью такого ружья люди быстро истребят всех животных, поэтому никому не продал патента. И изготовил только одно… Вскоре он умер. Кто-то хотел выяснить тайну этого оружия, разобрал винтовку, но собрать так и не смог. И она стала непригодной для пользования. А некоторые копии, которые находились на испытании у отдельных охотников, постепенно пропали, и эта осталась одна. Она называется штуцер «генри», и мне очень интересно, как она попала в ваши руки.

– Я купил ее в Стамбуле у одного американлы, – с ходу придумал кузнец.

– Очень неумно с его стороны было продавать эту вещь! В ней есть особенности, не зная которых, невозможно выстрелить. Показать?

– Будь так добр.

– Как же это американец продал винтовку, не объяснив, как пользоваться?

– Я забыл у него спросить.

– Тогда я тебя не понимаю. Ты что, родился в Аркылыке, где сапоги без подошв, телеги без колес, а горшки без дна? Выходите, я покажу вам, как действует эта винтовка.

– Она заряжена?

– Да, покажите мне цель, и я попаду в нее десять раз подряд. – И он вышел из дома, а они за ним.

Они были так увлечены экспериментом, что не подумали обо мне. Хотя, впрочем, они были убеждены в моей смерти – обо мне можно было не беспокоиться.

– Куда стрелять? – услышал я голос Халефа со двора.

– Стреляй в ворон, вон там, на ветке!

– Нет, они упадут, и мне не в кого будет стрелять. Давайте отойдем вон туда. Я буду стрелять в дом. Видите там, наверху, кровлю, которая сорвана ветром? Вот ее я и прострелю десять раз.

Я слышал, как удаляются их шаги. Халеф увлекал их как можно дальше от хижины, чтобы облегчить мне воскрешение из мертвых.

Рядом лежали моя одежда и ножи, а также патроны, часы, полевая сумка, портмоне, а к стене было прислонено ружье.

Я вскочил и потянулся. Руки и ноги у меня были словно свинцом налиты – они мне не повиновались, но двигаться я мог. Голова болела, и, потрогав место удара, я ощутил под пальцами внушительную шишку. Но на дальнейший осмотр времени не было. Я влез как можно быстрее в одежду, сложил вещи и схватил ружье. Для всего этого мне потребовалось больше времени, чем обычно. Халеф между тем стрелял с большими интервалами, и к пятому выстрелу я был готов.

Когда он закончил, я услышал хлопки одобрения зрителей. Я стоял посреди комнаты и мог видеть Халефа в окно. Он как раз произвел шестой выстрел. Я заметил, как он взглянул не на крышу, а в окно. Надеялся, что я дам ему знак? Я мгновенно среагировал и махнул рукой, это длилось долю секунды, но он заметил мое движение. Едва кивнув, Халеф повернулся к своим зрителям. Я не слышал, что он сказал, но увидел: он забросил винтовку за плечи и направился к дому.

– Десять выстрелов! Десять! – услышал я крик кузнеца. – А ты сделал только шесть.

– Хватит, – ответил Халеф. Он приблизился настолько, что я разобрал его слова. – Вы же видели, что я поразил цель с первого выстрела. Не будем тратить заряды попусту, они могут пригодиться.

– Для чего?

– Чтобы прострелить ваши головы, подонки!

При этих словах он повернулся к ним. Настало время действовать. Нас двое – против этой банды! Но малыш не проявлял страха и нерешительности. Они же оставили оружие в хижине, и в их распоряжении были лишь ножи.

Они остолбенели – как от его слов, так и от действий. Сначала подумали, что он шутит, поскольку измиланец проговорил, смеясь:

– Как, ты нас перестреляешь, малыш? А лучше ничего не придумал? Ты же видишь, как мы близко стоим, ты ведь в нас не попадешь! Может, тебе не следует выходить на охоту одному, а то тебе от скуки еще не то придет в голову!

Халеф сунул пальцы в рот и громко свистнул. Потом сказал:

– Одному? Кто тебе сказал, что я один? Посмотри туда – эти двое покажут тебе, что я не шучу. Он протянул руку в сторону поляны. Я тоже проследил за его пальцами. Там, на некотором расстоянии друг от друга, стояли Оско, черногорец, и Омар бен Садек, и оба целились в бандитов. До того они прятались и ждали только знака Халефа.

– Тысяча чертей! – вырвалось у кузнеца. – Кто эти люди? Что они от нас хотят?

– Они хотя забрать труп, что лежит в доме.

– Зачем им мертвец?

– Затем, что он не родственник этого нищего, а наш предводитель и друг. Вы убили его, а мы пришли заплатить по счету.

Они схватились за ножи, но Халеф крикнул:

– Бросьте ножи, они вам не помогут, у меня в винтовке восемнадцать патронов, и при моем выстреле начнут стрелять и те двое. Вы будете трупами прежде, чем подойдете ко мне.

Он произнес это таким грозным и решительным тоном, что бандиты замерли в нерешительности. Они стояли от него в десяти – пятнадцати шагах. Он же держал винтовку наизготовку. Если бы они сразу бросились на него, то он убил бы только одного, но никто не хотел быть этим первым.

Они хмуро переглянулись. Затем измиланец спросил:

– Кто этот человек, которого вы назвали своим предводителем и другом?

– Он еще более известный стрелок и охотник, чем я. Он бессмертен, и даже, если его убили, душа возвратится к нему. Если не верите, взгляните туда!