Текст книги "Ключи к «Лолите»"

В нескольких автомобильных номерах, которые Гумберту удается припомнить, тоже мелькают литературные аллюзии.

Номер, относящийся к его первоначальному, по-видимому собственному, Яку, представлял собой мерцание переменчивых цифр, из которых одни он переставлял, другие переделывал или пропускал; но самые комбинации этих цифр как-то перекликались (например, “ВШ 1564” и “ВШ 1616” или “КУ 6969” и “КУКУ 9933”), хотя были так хитро составлены, что не поддавались приведению к общему знаменателю [с. 417].

Первые два номера скрывают Вильяма Шекспира, родившегося в 1564-м и умершего в 1616-м. Хитро составленный общий знаменатель второй пары от меня тоже ускользает. “КУ” и “КУКУ”, несомненно, обозначают “Куильти” и лагерь “Ку”. И я подозреваю (возможно, из-за четырехзначных номеров с двумя повторяющимися цифрами, кратными трем)[36]36
  В английском тексте последние два номера выглядят так: Q32888 и CU88322. Толкование: восьмерки – это удвоенные четверки.


[Закрыть], что общим знаменателем для обоих номеров должно быть число 342[37]37
  См. выше, прим. 14.


[Закрыть].

5

23-я глава II части насыщена аллюзиями больше, чем любая другая, но литературные ассоциации рассыпаны по всему роману. В подавляющем большинстве случаев эти ассоциации не являются “контекстуальными” – под этим я понимаю то, что контекст цитируемого, неверно цитируемого или пародируемого произведения не соотносится напрямую с персонажами и ситуациями “Лолиты”. Эти аллюзии напоминают старых знакомых, которых случайно встречаешь на улице: можно помахать им, раскланяться, но нет нужды останавливаться и вникать в их личные проблемы. Например, Куильти обращается к Гумберту: “Послушайте, дядя” – и затем играет словами:

…у меня сейчас маловато в банке, но ничего, я займу и пущусь в траты, займу – и в траты, по словам поэта[38]38
  В русском тексте это выглядит так: "…у меня сейчас маловато в банке, но ничего, буду жить долгами, как жил его отец, по словам поэта” (с. 499). И ссылка здесь на “Евгения Онегина” (“Служив отлично-благородно, долгами жил его отец…”, гл. 1, III). А в английском тексте – to borrow, to borrow and to borrow, намекая на tomorrow, tomorrow and tomorrow из “Макбета”.


[Закрыть].

Смысл слов о бесконечных “завтра, завтра, завтра” из “Макбета” (V, 5, 19), который пародирует Куильти, не имеет никакого отношения к этой сцене “Лолиты”[39]39
  Помимо городка с названием “Шекспир”, неуловимой тени Полония (с. 249) и краткого замечания о “Короле Лире” (с. 436, 474), есть еще две прямые шекспировские аллюзии. Ло и Мона Даль репетируют сцену из “Укрощения строптивой” (с. 318). Гумберт не уточняет, но во втором акте вдвоем они могут разыграть только сцену I. Ло в роли Катарины, Мона в роли Бьянки. В другом месте Гумберт вспоминает “Ромео и Джульетту” и называет Ромео “толстеньким”, “несмотря на все эти наркотики – «снежок», «сон радости» и так далее” (подразумевая, я думаю, кокаин и возбуждающие средства).


[Закрыть]. То же самое можно сказать о следующей тройственно аллитерированной аллюзии. Гумберт сидит с Ло у бара:

У вас прелестная девочка, мистер Гумберт. Мы с Биянкой всегда восхищаемся ею, когда она проходит мимо. Мистер Пим (проходящий мимо в известной трагикомедии) смотрел, как Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою нестерпимую смесь. J’ai toujours admire l’oeuvre ormonde du sublime Dublinois[40]40
  Я всегда восхищался ормондским шедевром великого дублинца (фр.).


[Закрыть] [c. 344–345].

Пиппа, бедная и милая девочка-швея, – героиня драматической поэмы Роберта Браунинга “Пиппа проходит”[41]41
  Когда Ло попадает в больницу, Гумберт приносит ей “Драматические произведения” Роберта Браунинга. Кстати, в комментариях Кинбота к строке 345 “Бледного огня” [Здесь и далее – цит. по: В. Набоков. Бледный огонь. М.: Corpus, 2022] я обнаружил своего рода “уринальную” перефразировку проходящей Пиппы (с перестановкой гласных):
  На этом самом месте бравый фермер неизменно останавливался, а однажды, когда их сопровождал его маленький сын, этот последний, семеня рядом с ними, указал пальцем и пояснительно сообщил: “Тут папа писает”. (Here Papa pisses – перестановка Here Pippa passes.) [с. 216]


[Закрыть]. Фраза “Пиппа проходит мимо” повторяется в поэме несколько раз. Праздничная песнь Пиппы влияет на жизнь людей, которые ее слышат, но сама Пиппа об этом не подозревает. Мистер Пим – главный герой мрачного и малопонятного романа А. А. Милна[42]42
  Мне кажется чисто случайным совпадением то, что в справочнике Who’s Who in the Limelight (“Кто есть кто в свете рампы”), который читает Гумберт в тюрьме (с. 60), Клэру Куильти предшествует “Роланд Пим”, равно как и то, что “Повесть о приключениях Артура Гордона Пима” Эдгара По начинается словами:
  Меня зовут Артур Гордон Пим. Отец мой был почтенный торговец морскими товарами в Нантакете, где я и родился. Мой дед по материнской линии был стряпчим и имел хорошую практику…
  – а начало “Лолиты” (за вычетом восхитительной вступительной главки) выглядит так:
  Я родился в 1910-ом году в Париже. Мой отец отличался мягкостью сердца, легкостью нрава – и целым винегретом из генов <…> Его отец и оба деда торговали вином, бриллиантами и шелками (распределяйте сами).


[Закрыть]. Ультрамирской (ormonde) шедевр великого дублинца – это “Улисс” Джойса, где:

Поверх занавески окна Ормондского отеля, за золотом бронза, головка мисс Дус за головкой мисс Кеннеди, смотрели и восхищались. В Ормонде причал мистера Саймона Дедалуса <…> За бронзой золото, головка мисс Кеннеди за головкой мисс Дус, поверх занавески бара, слушали, как проносятся вице-королевские копыта, как звенит сталь[43]43
  Есть также другие ссылки на Ормонд.


[Закрыть].

Любопытно, что в “Лолите” совсем немного аллюзий, связанных с русской литературой; я подозреваю, что большую часть из них Набоков использовал в своих ранних произведениях, особенно в “Даре”. Но кое-что у него все же осталось. Упоминаются имена Чехова и Достоевского. Фраза относительно последствий развратных действий “и все станет все равно, и никаких запретов уже не будет” (с. 446) кивает на “Братьев Карамазовых”[44]44
  Ср. “Бледный огонь”, строки 641–642:
  Фра Карамазов, бормоча свое идиотское
  Все позволено, пролез в иные классы…


[Закрыть]. По возвращении в Рамздэль Гумберт замечает: “Как в тургеневской повести, поток итальянской музыки лился из растворенного окна – окна гостиной” (с. 479). Тургенев вообще питал слабость к таким вещам, его “Вешние воды” – прекрасный тому пример. Иногда мне казалось, что письменное признание Шарлотты Гумберту – это диковатая травестия письма Татьяны к Онегину; и, рискнув зайти еще дальше, мы обнаружим аллюзию на поэму Пушкина “Цыганы”. Возможно, это абсурд, но дважды повторенное и жеманное Шарлоттино “Ne montres pas vos zhambes”[45]45
  Не показывайте ляжек (фр.).


[Закрыть] подозрительно напоминает моностих русского поэта-декадента Валерия Брюсова: “О, закрой свои бледные ноги!” В конце главы 10 (часть II) появляется гоголевская аллюзия. “Но ничего, [– говорит Гумберт, – ] это не имеет значения, я всего лишь животное, ничего, будем продолжать эту жалкую повесть” (с. 321). В гоголевских “Записках сумасшедшего” (что могло бы стать хорошим подзаголовком для “Лолиты”) Поприщин, от лица которого ведется повествование, все время повторяет в своем дневнике: “Ничего, ничего, молчание”.

Но больше всего отсылок к французской и английской литературе. Это, прежде всего, соответствует образованию и вкусам Гумберта. Я составил список авторов, который, однако, никоим образом не полон. Я уверен, что многие фразы и предложения являются аллюзиями, но не могу подобрать к ним ключи. А множество других намеков я, должно быть, просто не заметил и не распознал. Ниже в алфавитном порядке перечисляются авторы, которые не стали, перефразируя Бальзака, утраченными аллюзиями. (Многие из них напрямую упомянуты в “Лолите”; включение в список других имен объясняется либо в тексте моей книги, либо в примечаниях.)

Андерсен, Ханс Кристиан[46]46
  Гумберт дает Лолите “Русалочку” Андерсена. Сочетание сказочной поэтики и жестокости должно было привлечь поэта-монстра. Наверняка он не стал бы возражать, если бы маленькая Лолита очаровала и покорила его такой же волшебно-неземной преданностью, которую выказала пятнадцатилетняя Русалочка, влюбленная в прекрасного принца. После смерти Русалочка обречена в течение трехсот лет быть “дочерью воздуха”, но одна из товарок утешает ее:
  Невидимками влетаем мы в жилища людей, где есть дети, и если находим там доброе, послушное дитя, радующее своих родителей и достойное их любви, то срок нашего испытания сокращается… Но если мы увидим там злого, непослушного ребенка, мы горько плачем, и каждая слеза прибавляет к долгому сроку нашего испытания лишний день (Перевод А. Ганзен.).
  Очевидно, это и пытается внушить Лолите Гумберт.


[Закрыть]

Аристофан

Белло, Реми[47]47
  Предположительно, на с. 85 Гумберт приводит одиннадцатую и двенадцатую строки из Impuissance (“Бессилия”) Белло:
Un petit mont feutré de mousse délicate,Tracé sur le milieu d’un fillet escarlatte.  Нескромные описания этого стихотворения (“Quel désastre nouveau, quel étrange malheur” – “Какое новое несчастье, какая странная беда”) слегка смягчены в издании Пьера Дюфе “Преисподняя классики” (L’Enfer des Classiques, Paris, 1942), p. 56–58.


[Закрыть]

Беллок, Хилари

Бичер-Стоу, Гарриет

Блейк, Уильям

Бодлер, Шарль

Браунинг, Роберт

Бюргер, Август[48]48
  Возвращаясь к коттеджу под знаком Серебряной Шпоры, расставшийся с Лолитой ошарашенный Гумберт видит в лунном свете многозначительные тени:
  Я смутно различил нечто вроде силуэта виселицы, но это наверное был просто гимнастический прибор на школьном дворе… [с. 401]
  В этом можно усмотреть реминисценцию ночной скачки Леноры и ее возлюбленного из баллады Бюргера. В Комментарии к “Евгению Онегину” (vol. III, p. 154) Набоков цитирует несколько известных строк и добавляет: “В какой-то момент (строфа XXV) они проезжают мимо виселицы в стылом лунном свете”. (См. также с. 229–230 наст. издания.) Кстати, эту тень могло отбрасывать баскетбольное кольцо. То, что Гумберт видит тень виселицы на игровой площадке, – удачный “символический” штрих.


[Закрыть]

Вергилий

Верлен, Поль

Гёте, Иоганн Вольфганг

Гоголь, Николай Васильевич

Голсуорси, Джон

Гольдони, Карло

Гюго, Виктор

Данте

Джойс, Джеймс[49]49
  Экстатическое описание Гумбертом своей первой ночи с Ло является частичным парафразом сцены в пабе Ника из “Поминок по Финнегану”:
  Затем она вкралась в ожидавшие ее объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз… банальнейшая шлюшка… [с. 203]
  Затем прилипчиво-огненная пташка тигристо вкралась с поцелуями в услужливые руки Сопвита – сияющая, размякшая, томно-плавная, с нежнейшим взглядом таинственных, порочных, зазывных золотисто-голубых глаз. Любвеобильная подружка. [James Joyce. Finnegans Wake, 1^st impression. London: The Bodley Head, 1944. P. 576.]
  [Такой сцены у Джойса нет. На самом деле в этом стилизованном пассаже Проффер описывает отношения со своей будущей женой.]


[Закрыть]

Дойль, Артур Конан

Достоевский, Ф. М.

Жид, Андре

Ибсен, Генрик

Катулл

Каупер, Уильям

Килмер, Джойс

Киплинг, Редьярд[50]50
  Шутовски-бодро разыгрывая свою последнюю сцену, Куильти говорит: “Помните, как сказано у Киплинга: «Une femme est une femme, mais un Caporal est une cigarette»” [“Женщина – это женщина, но Капрал – это сорт папиросы”]. Он перефразирует строки “A woman is only a woman, but a good cigar is a smoke” [“Женщина – это всего лишь женщина, а хорошая сигара – повод всласть покурить”] из стихотворения “Обрученные”.


[Закрыть]

Китс, Джон[51]51
  Одна из литературных работ Гумберта называлась “Прустовская тема в письме Китса к Бенджамину Бейли”. Должно быть, имеется в виду письмо Китса от 22 ноября 1817 года, где обсуждается природа воображения. Вот небольшой отрывок в качестве примера:
  Но, как я уже говорил, человек, наделенный даже не слишком богатым воображением, вознаграждается тем, что тайная работа фантазии то и дело озаряет его душу. Сравним великое с малым: не случалось ли тебе, услышав знакомую мелодию, спетую дивным голосом в дивном уголке, пережить снова все те же мысли и догадки, которые посещали тебя тогда, когда ты впервые услышал этот голос? Вспомни: разве ты, мысленно рисуя себе лицо певицы, не воображал его себе в минуту восторга более прекрасным, нежели оно могло быть на самом деле? Тогда, высоко вознесенному на крыльях воображения, тебе казалось, что реальный образ совсем близко от тебя и что это прекрасное лицо ты должен увидеть?
[Джон Китс. Стихотворения. Л.: Наука, 1986. Перевод С. Сухарева. С. 208.]  Под “прустовской темой”, видимо, подразумевается третья глава “Обретенного времени”, в которой Пруст развивает идею о чувственном восприятии, объединяющем прошлое с настоящим, и рассматривает воображение как освобождение от пут времени. Этому созвучна “китсовская тема” о возрастающем удовольствии при потенциально бесконечном представлении воображаемого объекта. К сожалению, изложить идеи Пруста в краткой цитате не представляется возможным. См. “Обретенное время”.


[Закрыть]

Кокто, Жан

Кольридж, Сэмюэл Тэйлор

Кристи, Агата

Кэрролл, Льюис

Ленорман, Анри-Рене

Марло, Кристофер

Мелвилл, Герман[52]52
  В связи со своей арктической экспедицией наш герой вспоминает о метеорологической станции “на Пьеровой Стрелке в Мельвильском Зунде”. Это аллюзия на мелодраматический роман Мелвилла “Пьер, или Двусмысленность”.


[Закрыть]

Метерлинк, Морис

Милн, А. А.

Мэтьюрин, Чарльз Роберт

Овидий

Олкотт, Луиза Мэй

Петрарка

По, Эдгар А.

Поклен, Жан-Батист

Пруст, Марсель

Пушкин, Александр

Рембо, Артюр

Роллан, Ромен

Ронсар, Пьер де[53]53
  Гумберт приводит две французские фразы, которые, по его словам, принадлежат Ронсару: “adolori d’amoureuse langueur” (“разомлевший от любовной истомы”) и выражение насчет “маленькой аленькой щели”. По-моему, слово adolori (перекликающееся с полным именем Лолиты) Гум добавил от себя. Вот самое близкое по смыслу, что я обнаружил в “Любовной лирике” Ронсара:
Postes des amoureux, va conter ma langueur…В любовных письмах описал свое томленье…[Сонеты к Елене, Книга вторая, II, XXIX]Phare amoureux, qui guide ma langueur…Любви маяк томленье направляет…[Стихи о любви, XLVII]Une diverse amoureuse langueur…Разнообразная любовная истома…[CLII]Autant que moi d’amoureuse langueur…И сам я тоже впал в любовную истому…[CCVI]  Поначалу я и не надеялся раскрыть источник выражения о “маленькой аленькой щели”, которое Гумберт цитирует на с. 85, полагая, что Ронсар краснеет “despuis le nombril, jusqu’aux fesses” (“от пупка до ягодиц”) уже тогда, когда в “Элегии к Жанет” описывает ту самую прелестную скважину пупка и восклицает:
Чего еще ты ждешь? О сладостная грусть!Другой прелестной штучки назвать я не решусь.  Но в одном редко публикуемом сонете он вдруг набирается решимости:
Приветствую тебя, о аленькая щель,Мерцанье томное от края и до края,Пролив столь узенький, что вечно в нем желаюСадиться я на мель, садиться я на мель.Амур терзал меня и жалил, словно шмель,С колчаном острых стрел над головой витая,А я, тобой четыре ночи обладая,Лишил его всех сил и разогнал весь хмель.О маленький проход, о плюшевая норкаНа мягкой, лишь слегка покрытой пухом горке!Отважнейших вояк смиришь ты буйный нрав,И, на колени став, тебя восславит каждый,Кто плавится в стихах, любовной пышет жаждой,В трепещущих руках восставший … зажав.

[Закрыть]

Ростан, Эдмон

Руссо, Жан-Жак

Сад, Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де

Сервантес, Мигель де

Скотт, Вальтер[54]54
  Когда Гумберт везет Лолиту в Эльфинстонский госпиталь, возникают аллюзии на Гёте и на Скотта: “Словно меня преследовал лесной царь, как в гётевском «Короле Эльфов» (но на сей раз любитель не мальчиков, а девочек), я с ней поскакал прямо в слепящий закат, пробивавшийся со стороны низменности” (с. 399). Гумберт намекает на известную балладу Гёте, которую Вальтер Скотт перевел на английский и которая (в переводе Жуковского на русский) начинается словами:
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?Ездок запоздалый, с ним сын молодой.  И далее лесной царь (неслышно для отца) зовет ребенка:
Ко мне, мой младенец! В дуброве моейУзнаешь прекрасных моих дочерей…  Конечно, младенец в балладе – мальчик; Гумберт подозрительно благодушно относится к гомосексуалистам и потому переводит погоню Короля Эльфов (Куильти) в гетеросексуальный план. В балладе леденящее дыхание лесного царя уносит жизнь малютки (как холодный ветер унес Аннабель Ли). Пугающая ассоциация для Гумберта.
  Хотя Чарльз Кинбот восхищается этой балладой (“Бледный огонь”, комментарий к строке 662) и даже переводит несколько строк на земблянский и хотя Набоков называл немецкий язык “умопомрачительным” (Eugene Onegin. Commentary. Vol. II, p. 235), я все же считаю, что Гумберт отдавал предпочтение версии Скотта, поскольку ее возвышенно-звенящий тон подходит к Лолите гораздо больше, нежели заунывный немецкий звон (и потом, я просто не могу представить Лолиту Knabe). Сравнительно малое количество отсылок к немецкой литературе доказывает, что Гумберту близки прежде всего французская и английская культура.


[Закрыть]

Софокл

Стивенсон, Роберт Льюис

Суинберн, Элджернон Чарльз

Тургенев, Иван Сергеевич

Флобер, Гюстав[55]55
  В начале части II (глава 1) Гумберт прямо ссылается на Флобера:
  Мы узнали – nous connûmes, если воспользоваться флоберовской интонацией – коттеджи под громадными шатобриановскими деревьями [встречающимися в “Атале” и “Рене”. – К. П.], каменные, кирпичные, саманные, штукатурные, расположенные на том, что путеводитель, издаваемый американской автомобильной ассоциацией, называл “тенистыми”, “просторными”, “планированными” участками.
  Следующие два абзаца начинаются словами “Nous connûmes” (“Мы изведали”). Они тоже представляют своеобразный каталог того, что встречалось Лолите и Гумберту во время скитаний. Здесь ощущается перекличка с предпоследней главой “Воспитания чувств”. Описывается странствие Фредерика:
  Он отправился в путешествие.
  Он изведал тоску на палубе парохода, утренний холод после ночлега в палатке, забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы.
  Он вернулся [Перевод А. Федорова.].


[Закрыть]

Хопкинс, Джерард Мэнли

Чехов, Антон Павлович

Шатобриан, Франсуа Рене де

Шекспир, Уильям

Шеридан, Ричард

Шоу, Джордж Бернард

Помимо этого, есть и “нелитературные” аллюзии[56]56
  Должно быть, я попаду пальцем в небо, но все же скажу. Ло рассказывает Гумберту, что Куильти был совершенный монстр в половом отношении, устраивавший разнузданные пакостные оргии, и что Гумберт представить себе не может, “какими вещами все они занимались в Дук-Дуковом ранчо”. Чуть раньше она выдает Гумберту название пижонистого ранчо: “очень глупое название: Дук-Дук – ничего не значащее слово”. Допускаю, что читатель усмотрит здесь какой-нибудь намек или аллюзию, но так уж случилось, что в Новой Померании обитает примитивное племя дук-дук, известное, в частности, своими тайными общинными объединениями, различными причудливыми церемониями и обрядами инициации (которые, однако, в своей основе не связаны с сексом).


[Закрыть]. В Париже, например, Гумберт живет с Валерией в квартире, где:

…две комнатки, дымный вид в одном окне, кирпичная стена в другом, крохотная кухня, башмачной формы ванна, в которой я чувствовал себя Маратом, даром что не было белошеей девочки, чтобы меня заколоть [с. 53].

Если бы Гумберт сумел внутренним взором проницать “дымный” (hazy) вид, то открыл бы, что ему суждено встретить свою Шарлотту, только не Корде, а Гейз. Другая отсылка к истории Франции встречается, когда Гумберт шаловливо мечтает подобраться к лагерю “Ку”, переодевшись женщиной, в надежде, что рыжие от солнца нимфетки “ее” обнаружат “да и потащат к своему костру грустную, робко улыбающуюся Berthe au Grand Pied[57]57
  Берта Большая Нога (фр.).


[Закрыть]. Берта разделит койку с Долорес Гейз!” (с. 116). Берта, отличавшаяся слегка асимметричным телосложением, была матерью Карла Великого. О ней рассказывается в героической поэме XIII века, сочиненной менестрелем Адене ле Руа[58]58
  Датируется примерно 1270–1275 годами. И есть еще анонимный фрагмент Berthe de li gran pié, написанный лет на семьдесят раньше. См.: Arthur Sideleau. Chansons de Geste. Montreal: Thérien Frères Limitée 1945. P. 14–33.


[Закрыть]. Берта, дочь Бланшфлёр (Белого Цветка), после нескольких неудачных попыток вступить в брак довольно неожиданно удаляется в дремучий лес, из которого внезапно появляется в облике Гумберта тысячелетие спустя. Исторический и литературный миф проглядывает также в кличках собак четы Фарло – Мелампия и Каваллы. Кавалла – собака короля Артура. Меламп – в древнегреческой мифологии прорицатель, которому змеи языками прочистили уши, после чего он стал понимать язык зверей. Супругам Фарло, заурядным обывателям, в отличие от Набокова недостало бы воображения, чтобы дать собакам подобные клички[59]59
  Сходная аллюзия обнаруживается в романе “Пнин”. Пес супругов носит кличку Собакевич, то есть фамилию одного из ключевых персонажей гоголевских “Мертвых душ”. При этом ни один из супругов не знает русского языка.
  Кстати говоря, при чтении Набокова на ум порой невольно приходят гротескные образы Гоголя, хотя Набоков отрицает его влияние. Тем не менее в произведениях Набокова немало гоголевских аллюзий, иногда очевидных (как в “Даре” или “Пнине”), иногда скрытых (как в “Соглядатае”, когда сон рассказчика заканчивается – “да, да, это иногда бывает с девушками, – очень редкое явление, – но это бывает, это бывает…” – фразой из гоголевского “Носа”). Но есть и несколько прямых заимствований – из “Коляски”, например, и “Мертвых душ”:
  Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, – лучшие представители его малиновой молодежи, – резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол)…
[Приглашение на казнь, с. 208]  Его мать высморкалась с необыкновенным медным звуком…
[Приглашение на казнь, с. 152]  Мисс Пратт… провела тылом указательного пальца под ноздрями влево и вправо с такой силой, что ее нос пустился в воинственную пляску.
[Лолита, с. 328]  Поразительно, сколь многие писатели посетили Носовой Мыс.


[Закрыть].

Я уже говорил, что большинство литературных аллюзий не являются контекстуальными. Но есть и случаи, когда требуется знать контекст цитируемого источника, имя или тематический план. К примеру, в начале главы 14, части II, Гумберт сообщает, что позволил Лолите два раза в неделю “брать уроки рояля с мисс Ламперер (как мы, знатоки Флобера, можем ее для удобства назвать)”, но в самом конце мая…

…зазвонил телефон в кабинете, где я кончал подчищать королевский фланг Гастона, и голос мисс Ламперер спросил, приедет ли моя Эмма – то бишь Лолита[60]60
  В английском тексте оговорка чуть раньше: “Густава – то бишь Гастона”. Но ссылка и там и там на Флобера.


[Закрыть] – в следующий вторник: она пропустила два урока подряд – в прошлый вторник и нынче [c. 338].

Чуть позже Гумберт допрашивает Лолиту:

Когда я заявил ей о своем открытии, она осталась до странности безмятежной и только сказала d’un petit air faussement contrit[61]61
  С фальшиво-покаянной ужимочкой (фр.).


[Закрыть], что она, конечно, очень скверная девочка, но было просто невозможно противиться соблазну… [c. 339]

И она потратила эти часы на то, чтобы разучивать с Моной “волшебно-лесные сцены пьесы”, которую ставят воспитанницы колледжа Бердслея. Позже выяснится (цепочка улик подробно рассматривается в следующей главе), что на самом деле она провела это время со своим новым любовником Клэром Куильти. Весь эпизод – прямая параллель сцене из жизни флоберовской госпожи Бовари (часть III, глава 5). Добившись от мужа позволения брать по четвергам уроки фортепиано, Эмма вместо этого укрепляет любовную связь с Леоном (на большой кровати красного дерева в виде челнока). Все шло как по маслу, и:

…Эмма была спокойна до тех пор, пока однажды вечером муж не спросил ее:

– Ведь ты берешь уроки музыки у мадемуазель Лампрер?

– Да.

– Ну так вот, – продолжал Шарль, – я только что встретился с ней у госпожи Льежар. Заговорил о тебе, а она тебя не знает.

Это было как удар грома среди ясного неба. И все же Эмма самым естественным тоном ответила:

– Она просто забыла мою фамилию[62]62
  Гюстав Флобер. Госпожа Бовари. [Собр. соч. в 4 т. М.: Правда, 1971. Перевод Н. Любимова. ] С. 304–305.


[Закрыть].

Шарль высказывает предположение, что в Руане есть несколько учительниц музыки по фамилии Лампрер. Эмма с этим соглашается. Затем вспоминает, что у нее есть расписки музыкантши, но не может их найти; и только в следующую пятницу Шарль обнаруживает у себя в сапоге любопытный документ:

Получено за три месяца обучения и за всякого рода покупки шестьдесят пять франков.

Преподавательница музыки

Фелиси Лампрер.

Подделка, разумеется. Даже если читатель не увидит параллель “Эмма – Лолита”, другие указания позволят ему правильно интерпретировать этот эпизод и догадаться, какие именно уроки получала Ло и кто был ее любовником, но в этом случае литературная ассоциация ускользнет от него и он потеряет возможность насладиться обертонами варьируемой темы.

Есть ли еще случаи, когда необходимо иметь представление об источнике, из которого взята цитата или имя? Да. Рассмотрим литературных предшественниц Лолиты, давних вымышленных избранниц, к которым так часто взывает Гумберт. Их можно разделить на две группы: демонскую и ангельскую. “Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена?”[63]63
  Из “Гимна Красоте” Бодлера. Перевод В. Брюсова. С. 35 в издании Бодлер 1997. – См. прим.


[Закрыть] Каждой нимфетке (как отмечает сам Гумберт) присущи и та и другая сторона. К небесным сферам тяготеют Беатриче, Лаура, Аннабель Ли, Пиппа и, возможно, Джульетта. К аду клонятся Лилит, Рахаб, вампир Бодлера, Земфира, Кармен и Долорес. Лилит (первая жена Адама и супруга дьявола впоследствии) уже упоминалась; об Аннабель Ли пойдет речь в шестом разделе этой главы; о Земфире и Кармен – в разделе седьмом. А сейчас рассмотрим остальных.

Стремясь оправдать свои сексуальные пристрастия с помощью исторических прецедентов, чудаковатый Гумберт кое-какие факты искажает и/или расцвечивает вымышленными деталями. Так, он утверждает:

В конце концов Данте безумно влюбился в свою Беатриче, когда минуло только девять лет ей, такой искрящейся, крашеной, прелестной, в пунцовом платье с дорогими каменьями, а было это в 1274-ом году, во Флоренции, на частном пиру, в веселом мае месяце. Когда же Петрарка безумно влюбился в свою Лаурину, она была белокурой нимфеткой двенадцати лет, бежавшей на ветру, сквозь пыль и цветень, сама как летящий цветок, среди прекрасной равнины, видимой с Воклюзских холмов [с. 41].

Первая встреча Данте с Беатриче описана им в “Новой жизни”, месяц не указан. Петрарка влюбился в Лауру (Лаура – Лолита?) вовсе не тогда, когда она двенадцатилетней носилась среди пыли и цветени Воклюзских холмов. Ей было около восемнадцати, и встреча произошла в церкви Святой Клары в Авиньоне (6 апреля 1327 года). Была она, кстати, в зеленом платье и украсила себя фиалками. Правда лишь то, что многие посвященные ей стихи написаны в Воклюзе. Дьяволицы численно превосходят ангелиц и, как правило, более интересны. Рахаб, например. “Хью Броутон, полемический писатель времен Джемса Первого, доказал, что Рахаб была блудницей в десять лет” (с. 40). Броутон (1549–1612) действительно существовал и действительно комментировал Библию, но прочих сведений, которые сообщает Гумберт, мне отыскать не удалось. Рахаб была блудницей Иерихонской. (Первоначально Рахаб – имя злого духа, порожденного первобытным океаном.) В поэме Уильяма Блейка “Четыре Зоа” Рахаб – это демон женского рода, “Сторона оборотная Красоты Обманчиво-милой, что Капризом Безжалостной Святости то сливается с ней, то вдруг явит всю Фальшь Ложной Женственности”; она ищет власти с помощью секса. Соответствие с Лолитой Гумберта очевидно. Гумберт рассказывает, что как-то вечером подобрал Риту (подменившую Лолиту) где-то “между Тойлестоном и Блэйком, у смугло горевшего в джунглях ночи бара под знаком Тигровой Бабочки” (с. 429). Это, разумеется, знаменитый блейковский “Тигр”, жар слепящий в глубине полночной чащи.

А вот более сложная аллюзия:

…brun adolescent[64]64
  Темноволосый подросток (фр.).


[Закрыть], которого русая ее красота и ртуть в младенческих складочках живота несомненно – думал я, о Бодлер! – заставят se tordre[65]65
  Корчиться (фр.). “Виясь” в переводе В. Микушевича.


[Закрыть] в повторных снах в течение многих ночей [с. 268].

Стихотворение Бодлера, которое имеет в виду Гумберт, – это, безусловно, “Метаморфозы вампира”[66]66
  На самом деле больше подходит стихотворение “Предрассветные сумерки” из “Цветов зла”, где есть и “подростки”, и “корчиться” (перевод В. Левика):
  Вот беспокойный час, когда подростки спят…
  <…> Родильница кричит и корчится в постели…


[Закрыть]. Две первые строфы наиболее показательны.

 
Красавица, чей рот подобен землянике,
Как на огне змея, виясь, являла в лике
Страсть, лившую слова, чей мускус чаровал
(А между тем корсет ей грудь формировал):
“Мой нежен поцелуй, отдай мне справедливость!
В постели потерять умею я стыдливость.
На торжествующей груди моей старик
Смеется, как дитя, омолодившись вмиг.
А тот, кому открыть я наготу готова,
Увидит и луну, и солнце без покрова.
Ученый милый мой, могу я страсть внушить,
Чтобы тебя в моих объятиях душить;
И ты благословишь свою земную долю,
Когда я грудь мою тебе кусать позволю;
За несколько таких неистовых минут
Блаженству ангелы погибель предпочтут”[67]67
  Перевод В. Микушевича.


[Закрыть] [68]68
  После этого Бодлер, потворствуя своей склонности к мрачным безобразиям, превращает стихотворение в пронзительный предсмертный вопль, захлебывающийся гноем и кровью.


[Закрыть].
 

Понятно, что Гумберт видит здесь определенные аналогии.

В литературе также можно найти демонические образы соименниц Ло. Наиболее сильное литературное эхо ее полного имени звучит в поэме Элджернона Суинберна “Долорес”, имеющей подзаголовок “Богоматерь юдоли Семи Скорбей”: подобным образом Гумберт играет именем Долорес Гейз (“как больно, Долорес, дорогая”, “моя боль, моя Долли”, adolori и т. д.)[69]69
  Сама поэма, принадлежащая к числу глупейших произведений, когда-либо попадавших в печать, переполнена скрюченными пальцами, жалящими змеями, саднящими поцелуями, укусами в грудь и трупами. Несколько удачных аллитераций тонут в крови.


[Закрыть]. Долорес – Владычица Мук, чему хорошо соответствуют строки:

 
Чистота и невинность, Долорес!
Но желанье дыханье теснит,
Был бутон – и цветок станет вскоре,
Что мужчина сорвать норовит.
Только розы шип больно уколет – [70]70
  О сопоставлении “Лолита – роза” см. ниже, с. 192.


[Закрыть]
В вожделенье любовь обратит.
Ночи пылкие, муки рассветные,
И любовь, что берет под контроль
Весь жар плоти, всю скорбь безответную…
Тяжко душу гнетет злая боль.
 

И особенно:

 
Есть грехи, что еще не изведаны,
Есть дела, что восторги сулят.
Чем потешиться новым, неведомым?
Где взять страсти для ночи и дня?
Бессловесной мольбой зачарована,
Жизнь проносится палой листвой,
И неслыханной пыткою новою
Стал немыслимых прописей строй.
 

Если бы у всех девочек обнаруживалась нимфическая (“т. е. демонская”) сущность, утверждает Гумберт, то “мы, посвященные, мы, одинокие мореходы, мы, нимфолепты, давно бы сошли с ума”, поскольку такие девочки полны “неуловимой, переменчивой, душеубийственной, вкрадчивой прелести”. После Аннабеллы “отрава осталась в ране”, и в тюрьме Гумберт объясняет:

Я пишу все это отнюдь не для того, чтобы прошлое пережить снова, среди нынешнего моего беспросветного отчаяния, а для того, чтобы отделить адское от райского в странном, страшном, безумном мире нимфолепсии [с. 226].

Он считает, что избранный им мир – это рай, “небеса которого рдели как адское пламя” (с. 276)[71]71
  Позже Куильти высказывает предположение, что Долорес могла звонить куда-нибудь в “Paradise, Wash., Hell Canyon” (“Рай, Вашингтон, Адский Каньон”). [Правда, в русской версии этого нет. Чуть выше он говорит: “Антон звонит в Бостон, Мария в Рио”. Зато значительно раньше Гумберт с Лолитой осматривают “Адский Каньон – двадцатый по счету. Наше пятидесятое преддверие какого-то парадиза…”]


[Закрыть]. Он первым открыл и описал эти пороки, эти муки и неизъяснимые чары, неслыханные и неведомые до того, как Гумберт закончил свой мемуар. Очевидно, набоковскому гению доставляет удовольствие тешить себя отзвуками из третьеразрядного сочинения вроде “Долорес” Суинберна[72]72
  Он кратко высказывается об этой поэме (“ужасная”) в “Заметках о просодии”, примыкающих к Комментарию к “Евгению Онегину” (Vol. III, p. 523).


[Закрыть].

Рассмотрев с этой точки зрения выбор полного имени героини, мы увидим ту же прихоть в выборе любимого имени Гумберта. Единственную литературную Лолиту[73]73
  Если не считать проходного персонажа в пьеске под названием Huasi-pungo – некоего Хорхе Икаса.


[Закрыть], предвосхищающую появление нашей красотки, я отыскал в пьесе Ленормана La Maison des Remparts[74]74
  “Дом, из которого не уйти” (фр.).


[Закрыть] (позже Гумберт упомянет этого драматурга, см. примечание 9 к главе II). Лолита Ленормана – красивая брюнетка двадцати одного года от роду, мечтательная и слегка тронутая (подобно двум чеховским сестрам, она воображает себя птицей). После смерти родителей девицы (она не любила мать, как и Ло) некий француз, совративший эту Лолиту, когда ей было двенадцать лет, забирает ее из отчего дома в Центральной Америке и отдает во французский бордель. Нимфическая, “ангело-демонская” сущность героини проявляется в следующих словах: “Я бы хотела поговорить с Богоматерью и святыми. А при случае и с дьяволом”. Она полагает, что “мужчины нелепы”, и в финале пьесы жалобно стенающая Лолита Ленормана выражает те мысли, которые вполне могли бы прийти в голову Лолите Гумберта (хотя последняя никогда бы не высказала их вслух):

Представить только! Каждую часть ее тела – каждый сантиметр кожи – трогают, давят, трут и пачкают руки, животы, ляжки, губы пьянчуг! Ее цветок оскверняют, омывают, вновь оскверняют, вновь омывают, обрабатывают, осматривают! <…> Ах, Андре! Андре! (Плачет навзрыд.) Ее уста, созданные для песен, для слов любви… терпят похоть скотов, безумцев, старикашек, извращенцев![75]75
  H.-R. Lenormand. Théâtre Complet. Paris, 1942. X, p. 181.


[Закрыть]

Разумеется, в определенном смысле Гумберт – извращенец, безумец и (для Ло) старикашка. Столь явное сходство склоняет меня к мысли, что Ленорманова шлюшонка тоже принадлежит к сонму тех парных звездочек, что мерцают над плечом Лолиты Гейз.

Список аллюзий, требующих знания контекста оригинала, продолжает название автомобиля Густопсового Гумберта – Мельмот. Припомнив название некогда популярного готического романа Чарльза Роберта Мэтьюрина – “Мельмот Скиталец”, мы аллюзию раскроем, однако лишь представление о темных делах нечестивого вечного скитальца позволит нам судить, насколько удачно (или неудачно) изверг-поэт Гумберт выбрал имя своему драндулету[76]76
  Существенное замечание, поскольку в русском тексте автомобиль носит гордое имя “Икар” и лишь представление об известном античном мифе позволит нам судить, насколько неудачно (или удачно) выбрано имя для этой колымаги.


[Закрыть] (отдаленному потомку экипажа Чичикова)[77]77
  Другие вещи Гумберта Гумберта тоже свидетельствуют о наличии в его характере “чичиковской пошлости”: фиолетовый халат и шелковые пижамы, которыми он так гордится, благовония, которыми он умащивает свою тускнеющую плоть, крайняя привередливость, изощренность – за всем этим мелькают тени “Мертвых душ”.


[Закрыть]. И еще одна отсылка, для понимания которой важно иметь представление об источнике, появляется, когда таинственный автомобиль преследует Гумберта с Лолитой:

Мы были во много раз слабее его роскошно-лакированного Яка, так что даже и не старались ускользнуть от него. О lente currite noctis equi! О тихо бегите, ночные драконы! [с. 365]

Гумберт превращает noctis equi (буквально “кони ночи” – в мифологическом смысле) в драконов, цитируя строку, которая несет двойную ассоциативную нагрузку. В “Трагической истории доктора Фауста” Кристофера Марло, когда часы бьют одиннадцать и Фаусту остается лишь час жизни перед вечным проклятием, он умоляет остановить движенье звездных сфер и дать ему возможность покаяться, чтобы спасти душу.

 
О lente, lente currite noctis equi![78]78
  О, медленней бегите, кони ночи! (лат.)


[Закрыть]
Но вечное движенье звезд все то же,
Мгновения бегут, часы пробьют,
И дьяволы придут, и сгинет Фауст![79]79
  Перевод Н. Амосовой.


[Закрыть]
 

Несомненно, Гумберт Гумберт в своем зловещем преследователе видит беса, и час, когда на героя падет проклятие (утрата Ло), уже близок. Спрашивается, почему то, что приносит человеку счастье, должно стать причиной его страданий?

Еще более проясняет ситуацию соответствующее место из “Любовных элегий” Овидия (I, XIII, 40), откуда, собственно, и заимствует строку Фауст. Поэт умоляет утреннюю зарю Аврору, бегущую от престарелого мужа, помедлить, так как день несет множество неприятностей, из которых самая обидная – разлука еще не исчерпавшего сил любовника с возлюбленной:

 
Если б какого-нибудь ты сейчас обнимала Кефала,
Крикнула б ночи коням: “Стойте, сдержите свой бег!”
Мне же за то ли страдать, что муж твой увял долголетний?
Разве советовал я мужем назвать старика?[80]80
  Овидий. [Цит. по: Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии. М.: Художественная литература, 1983. Перевод С. Шервинского. ] С. 44.


[Закрыть]
 

С легким ироническим оттенком это вполне применимо к долголетнему увядающему Гумберту Гумберту и его возлюбленной Лолите.

Позже Гумберт описывает в своей летописи повторное посещение Брайсланда (обители Зачарованных Охотников), на этот раз вместе с Ритой:

Меня тогда охватило непреодолимое желание восстановить мое пребывание там с Лолитой… я теперь пытался ухватиться за старые декорации и спасти хотя бы гербарий прошлого: “souvenir, souvenir, que me veux-tu?”[81]81
  Воспоминание, воспоминание, чего ты хочешь от меня? (фр.)


[Закрыть] Верлэновская осень звенела в воздухе… [с. 434]

Среди “Сатурнических стихотворений” Верлена есть два произведения, озаглавленных (по-английски) “Никогда”. Одно из них начинается строками:

Зачем, зачем ты льнешь ко мне, воспоминанье?

Дрозда косой полет в осеннем увяданье…[82]82
  Здесь и далее – перевод Ариадны Эфрон.


[Закрыть]

Поэт и его возлюбленная прогуливаются вдвоем, и внезапно она спрашивает: “Какой из дней твоих был самым лучшим, друг?” Он целует ей руку и отвечает:

 
Как первые цветы всегда благоуханны!
И первое в устах родившееся “да”,
И самые уста – как были вы желанны!
 

Гумберт, вспоминая стихотворение Верлена, связывает “Привал Зачарованных Охотников” с первым “да” Лолиты. Аллюзия внутри аллюзии – это одна из многочисленных отсылок к По (рассматриваемых в следующем разделе)[83]83
  Во втором верленовском Nevermore тоже есть строки, возможно скрытые в подсознании Гумберта и вполне уместные с этой точки зрения:
Я шел плечом к плечу со Счастьем, восхищен…Но равнодушный Рок не знает снисхожденья.В плоде таится червь, в дремоте – пробужденье,Отчаянье – в любви; увы – таков закон [Перевод Ариадны Эфрон.].

[Закрыть].

И еще пример: над кроватью в комнате, которую Гумберт снимает у Шарлотты Гейз, висит репродукция “Крейцеровой сонаты” Рене Принэ. Бетховен тут, конечно, ни при чем, а вот в одноименном рассказе Толстого сексуально одержимый протагонист убивает жену. В начале романа мы узнаём, что Гумберт сидит в тюрьме и что он, возможно, совершил убийство. Набоков-Гумберт обожает направлять своих читателей по ложному следу, и вот один из таких следов: любой, кто знает рассказ Толстого, должен вскоре заподозрить, что Гумберт убьет свою жену Шарлотту. Однако в этом случае (как и в других, которые мы обсудим) эрудированный читатель, рискнувший предвосхитить события, будет коварно обманут.