Текст книги "Алмазы перуанца"

И вот шлюпка готова, матросы с мрачными лицами сели на весла, их просто заставили, так как по своей охоте не шел ни один. Бенно, Рамиро, капитан и старший штурман спустились в шлюпку и в несколько ударов весел пристали к покинутому судну, на котором продолжала нетерпеливо лаять собака.

Судно называлось «Конкордия» и в том виде, как оно было, со сломанными мачтами, снесенными и сорванными парусами и жалкими остатками снастей, с поломанным рулем, могло назваться только остовом судна, который увлекало течением.

С помощью багров первым взобрался на судно Рамиро и сбросил сверху веревочную лестницу, по которой без труда взобрались и остальные.

– Мертвец и миллионы крыс! Вот все, что я здесь вижу! – крикнул он с судна.

Действительно, посреди палубы лежало тело молодого человека, над которым стояла, как бы охраняя его, великолепная серая борзая, а громадные крысы смело бегали по палубе, по сломанным реям, исчезали в люках и снова появлялись целыми стаями.

– Он не более двух дней как умер, – продолжал Рамиро, склонившись над покойником, – а вот там, на грот-мачте, прибита записка, прочтите ее!

Капитан сорвал эту записку; она была написана по-испански; содержание ее гласило:

«Именем Господа Иисуса, прошу доставить по адресу письмо, которое лежит в боковом кармане моей куртки, и тем избавить от смертельной муки бедную человеческую душу!»

Прочитав вслух записку, Рамиро обратился к капитану:

– Прикажете поискать письмо?

Тот утвердительно кивнул.

Рамиро ощупал указанный в записке карман, но там были только мелкие кусочки бумаги, совершенно изглоданные крысами в труху, напоминающую пыль.

– Какая жалость! Ах, какая жалость! – воскликнул Бенно с непритворной душевной скорбью.

При этом громадная борзая взглянула на мальчика умными, печальными глазами и стала лизать его руку. Бенно ласково взял обеими руками голову собаки и прижал ее к своей груди, и вдруг ему вспомнилось, что его дядя питал особенное странное пристрастие к борзым.

Между тем капитан разыскал ключи от шкафа капитанской каюты и достал судовой журнал, который, очевидно, аккуратно велся день за днем, вплоть до последней недели.

Судно «Конкордия» с капитаном Геннаро отправлялось из Рио-де-Жанейро в Гамбург с грузом сахара и риса. По пути на судне появилась желтая лихорадка и в первые же дни унесла в могилу более половины экипажа.

«Я с остальными людьми едва в состоянии справиться с бесчисленными крысами, перебравшимися на «Конкордию», как надо думать, еще в гавани с палубы другого судна. Спаси Бог от непогоды, иначе мы неминуемо должны будем погибнуть».

Далее следовало:

«Теперь и остальные шесть человек заболели; на вахте я один да еще марсовый матрос!»

Затем на отдельном клочке бумаги, вложенном в книгу, было написано той же рукой, что и записка на обломке грот-мачты:

«Все умерли, даже и капитан, в страшную бурю я принужден был спустить за борт все тела без торжественности, но с молитвой за каждую бедную христианскую душу; теперь и я заболел; ни капли воды; вся разлилась – бочонки снесло в море… Я один, только Плутон еще со мной…»

Капитан взял к себе и судовой журнал, и обе записки, затем в присутствии всех бывших с ним осмотрел все шкафы. В них хранились все драгоценности, документы, деньги и бумаги покойного капитана «Конкордии».

Тут же был составлен подробный протокол, между тем как старший штурман собирал все эти вещи в один узел.

– Где-то у них ключи от складов? – спросил капитан, озираясь кругом, после того как протокол был подписан всеми. – У нас так много женщин и детей; многие вещи лучше бы раздать, чем оставить на съедение крысам на этом мертвом судне, предоставленном произволу волн.

– А разве мы не захватим его с собой?

– Нет, это совершенно невозможно! Этим мы подвергли бы опасности наше судно!

– Но собаку вы разрешите взять, капитан? – осведомился Бенно.

Капитан улыбнулся:

– Разумеется! Хозяин ее погиб, и вы можете теперь считать ее вашей собственностью, молодой человек!

Бенно поблагодарил; при этом ему невольно вспомнились слова штурмана о жалкой лавчонке, которая его ожидала по окончании плавания, где ему едва ли позволят держать эту большую собаку. Рамиро как будто угадал его мысль.

– Вы думаете сейчас о каморке на чердаке, где вас, вероятно, поместит господин Нидербергер? – прошептал он ему на ухо. – Нет, Бенно, вы отправитесь вместе с нами в Перу! Это – дело решенное. Не так ли, Плутон? – добавил он, обращаясь к собаке.

Та радостно залаяла, услыхав свое имя.

– Вот видите! – сказал сеньор Рамиро.

Приступили к осмотру судна.

– Только в жилые помещения и в спальни офицеров не входите: там все заражено! – говорил капитан. – Осмотрим только склады и провиант-камеру!

Но когда отворили дверь последней, то оказалось, что она представляла один сплошной хаос из вина, уксуса, масла, сырого кофе, муки, круп; все было опрокинуто, разбито, все слилось и смешалось в густую кашу, где копошились полчища крыс.

– Нет, здесь не найдется ничего, годного к употреблению! – проговорил капитан и приказал быстрее запереть дверь. – Теперь сыщите скорее доску и пушечное ядро: надо похоронить этого беднягу, прежде чем мы покинем это судно! – продолжал он, обращаясь к старшему штурману.

По знаку капитана с его судна прибыла вторая шлюпка с десятью матросами, которые тщательно обернули покойника парусным холстом, привязали к доске с десятифунтовой гирей и совершили печальные и вместе с тем торжественные похороны. Все присутствующие обнажили головы, все молитвенно сложили руки, и у каждого на душе было трогательно и тяжело, каждый мысленно возносил молитву за упокой души усопшего. Капитан, со своей стороны, сказал несколько прочувствованных слов в виде надгробной речи, – и все было окончено. Только когда тело покойника скрылось под водой, собака громко и жалобно завыла и стала рваться за борт, как бы желая кинуться за своим господином в море.

– А теперь, штурман, скорей, скорей назад! Здесь весь воздух пропитан заразой! – сказал капитан.

С собакой было немало возни: ее пришлось насильно увести с судна; не будь Рамиро, с ней не смогли бы сладить.

Между тем с корабля следили за шлюпками сотни любопытных глаз.

– Педро, ведь они везут с собой собаку, да? Это та самая, что выла сегодня ночью? – спросил тихонько Мигель.

– Вероятно! – ответил тот.

– Значит, я напрасно тревожился: смерть не являлась между нами! Та собака была маленькая, беленькая, шелковистая и курчавенькая!

– Где же ты видел такую собачку? – спросил Педро. – Расскажи-ка мне об этом!

– Нет, нет… Я совсем ничего не знаю… Вон сеньор Рамиро идет!

Действительно, шлюпки пристали к судну, и все находившиеся в них поднялись на палубу.

Пассажиры обступили их со всех сторон; пошли спросы и расспросы.

– Я боюсь только одного, – сказал капитан полушепотом, отведя штурмана в сторону, – что судьба наших несчастных пассажиров будет решена, как только мы придем в Рио: вероятно, там свирепствует желтая лихорадка. Но только не говорите никому об этом, так как страх и боязнь опасности только усиливают саму опасность!

Пользуясь легким ветерком, паруса поставили по ветру; истомленные бессонной ночью, пассажиры стали мало-помалу разбредаться по своим койкам. Сердобольные матросы устроили Плутону хорошую подстилку в большом порожнем ящике и дали ему поесть. Бедная собака с жадностью накинулась на пищу: очевидно, она уже несколько дней не ела. Бенно тоже лег на свою койку, но не мог сомкнуть глаз, думая о том письме, о той бедной христианской душе, которая мучилась теперь смертельной мукой в ожидании этого письма.

Глава V

Рио-де-Жанейро. – Глава фирмы Нидербергер. – Бразильская сеньора. – Черный почтальон. – Освобождение несчастной. – Бегство решено. – Процессии и каноэйросы

Вот и великолепный залив Рио-де-Жанейро с высоко громоздящимися по обе стороны скалами. Сам город расположен частью на холмах; повсюду – роскошная растительность, но над всем этим царила удушливая томительная жара, подавлявшая всякое чувство радости и восхищения в сердцах вновь прибывших на свою новую родину переселенцев.

Когда судно вошло во внутреннюю гавань, то от берега отделились несколько лодочек; в каждой из них находился один человек и один гребец, но при них не видно было никаких товаров, и при том эти лодки изо всей силы старались обгонять одна другую, а владельцы их, белолицые мужчины, всячески – и резким окликом, и ударами – подгоняли бедных негров-гребцов.

– Что это за гонки? – спросил Бенно старшего штурмана, подле которого он стоял. – Что им надо от нас?

– Людей! – отвечал, улыбнувшись, тот. – Они хотят заполучить учеников или приказчиков для своих торговых заведений!

– Неужели здесь, в Рио, нет молодых людей, пригодных для этой должности? Почему же эти господа не дожидаются даже, пока пассажиры сойдут на берег?

– Надо вам сказать, что все белокожие бразильцы до того ленивы, что купцы вынуждены нанимать себе помощников из числа вновь прибывших из Европы молодых людей! Вон видите в третьей лодке того низенького кривобокого сеньора. Это и есть Нидербергер!

– А-а! – протянул Бенно.

Болезненное чувство сдавило его грудь: неужели этот неряшливый, неопрятный, болезненного вида тип, все время толчками и щипками подгонявший своего замученного негра – его будущий принципал!

Вдруг за спиной Бенно появился Рамиро.

– Три дня мы пробудем в городе, я выслежу, куда вас уведут, и всегда буду подле вас, не забывайте этого! – прошептал он.

– А собака, сеньор? – вымолвил Бенно.

– Собаку я возьму к себе: этот скряга вряд ли потерпит у себя в доме это животное!

В этот момент на палубе появился и сам Нидербергер.

Увидев его, агент отыскал в своем кармане письмо сенатора Цургейдена, адресованное на имя этого господина, и, поздоровавшись с ним, протянул ему пакет.

Когда тот пробежал его, агент представил ему Бенно и затем простился с ними обоими.

– Как же тебя зовут, мальчуган? – спросил Нидербергер.

– Бенно Цургейден!

– Ну, зачем так важно! Есть у тебя багаж?

– В каюте саквояж, да в трюме – ящик!

– Прекрасно, все это я оставлю у себя в залог, для того чтобы ты не вздумал сбежать! Ну а теперь живо в лодку!

Негр дремал, свернувшись клубком на дне лодки, но, заслышав издали голос своего господина, вскочил как ужаленный.

– Вперед, Твилус! Вперед, не то попробуешь кнута! – крикнул крикливым, раздраженным голосом Нидербергер.

– Да, да, сеньор, да, да!..

Когда они пристали к берегу, Рамиро уже стоял на пристани, засунув руки в карманы и ни одним взглядом, ни одним движением не выдал, что он знаком с Бенно, и на всем пути через город незаметно следовал за ними по пятам.

Сначала они шли по красивым широким улицам, затем вошли в так называемый старый город, представлявший собой поистине неприглядную картину. Невероятно узкие улочки с грязными, ветхими домами, тесные крошечные дворы, нестерпимая духота, мириады москитов и потоки жидкой грязи, текущей медленно вдоль улиц, – вот что увидел здесь Бенно. В глубоких рытвинах и ямах посреди этих улиц валялись свиньи, полоскались утки, бродили козы; полуголые и совсем нагие негритята выглядывали из домов и калиток. Бенно едва мог дышать в этой удушающей атмосфере.

Но вот они достигли своей цели; то была донельзя жалкая, низкая лавчонка, беспорядочно заваленная всевозможными товарами, начиная от муки и патоки и кончая салом и сапожной ваксой.

В дверях Бенно обернулся еще раз и убедился, что Рамиро заприметил дом, куда он входил. Затем перуанец слегка махнул ему рукой на прощание и тотчас же скрылся из виду.

Куры и другая домашняя птица, коты и котята прыгали по ящикам с крупой, лакали из кадушек, словом, хозяйничали по-свойски; в лавке не было ни души. Нидербергер тут же поднял с полу какую-то тряпку, там сдвинул ящик и сердито оглянулся кругом.

– Ни души в магазине! Как только я поверну спину, никакого надзора, хоть все раскради!

Из-за двери послышался женский смех:

– Сегодня так жарко! Москиты кусают нещадно!

– Эх, черт вас побери… вот я…

– Тра-ла-ла-ля! Тралль-лалль-лалль-ля! – послышалось в ответ из-за дверей.

Этот задорный, насмешливый, но чистый и звонкий голос звучал приятно, однако Нидербергера раздражал до крайности: он порывисто распахнул настежь дверь, и Бенно увидел подвешенный под потолок легкий гамак, в котором в удобной позе возлежала хозяйка дома донна Паолина, местная уроженка, умевшая очень недурно выводить рулады и грациозно курить сигаретку, выпуская красивые кольца дыма, но не любившая никаких житейских забот и хлопот, а пуще всего не терпевшая пачкотни с патокой, салом и мукой.

Две стройные негритянки, стоя посреди комнаты, ухаживали за своей госпожой: одна из них равномерно раскачивала гамак, а другая отмахивала москитов с помощью гигантского опахала.

Ворвавшийся как вихрь в комнату хозяин дома принялся кричать, топать ногами и ругаться, как пьяный мастеровой. Он побагровел от злобы и потрясал кулаками, но донна Паолина только еще удобнее развалилась в своем гамаке и, весело улыбаясь, смотрела на разгневанного старика.

Тот, наконец, выбежал из комнаты, со всего маху захлопнув за собой дверь, из-за которой снова раздался звонкий смех Паолины. Старик же сел на первый попавшийся табурет, опустил голову на руки и погрузился в раздумье.

«Знал ли дядя о всем этом, когда посылал меня сюда?» – подумал Бенно.

– Видишь ли, мальчуган, я теперь один, брат мой в отсутствии! Ты должен мне помогать! За то я дам тебе есть вволю… буду кормить… А вот сюда идет слуга Квинтилиан, настоящий мошенник, хуже и лакомее всякого другого: чтобы он выложил на прилавок свои сентаво, я должен ублажить его сладким сиропом!

С этими словами хозяин лавчонки подошел к вошедшему негру-подростку и сказал ему несколько, по-видимому, ласковых слов, затем, отрезав кусок сыра, обмакнул его, к немалому ужасу Бенно, в кадку с патокой или сиропом и собственноручно ткнул это обычное здесь лакомство прямо в широко раскрытый рот черномазого мальчишки.

Бенно молча и неподвижно стоял и смотрел на все это; прошло еще несколько посетителей; мальчик продолжал по-прежнему стоять в сторонке и наблюдать.

– Послушай, мальчуган, – обратился к нему, наконец, хозяин, – ты видишь, что мне невозможно уйти отсюда! Следует получить у почтальона адресованные мне письма, а почтальон, как я вижу по времени, видно, сегодня опять не хочет из-за жары проехать по нашей улице!

Бенно удивленно слушал, почти не веря своим ушам.

– Как? Почтальон не желает ездить по этой улице?

– Ну да, такое часто случается!

– Что же он тогда делает с письмами?

– Он выбрасывает их, вот потому-то ты и должен отыскать его и отобрать у него все письма на мое имя. Но прежде чем он позволит тебе это сделать, надо его задобрить добрым куском сыра!

– Несколько оригинальный способ получать письма! – пожал плечами Бенно.

– Да, мы не в Германии: здесь свои особые нравы и обычаи! – С этими словами он отрезал большой кусок сыра от круга, предназначенного для жертвенных целей, обмакнул его в ту же кадку с сиропом, обернул все это в толстую серую оберточную бумагу и, вручив Бенно, сказал: – Вот это ты отдашь ему как презент, а теперь я расскажу тебе, как его найти! Отправься на Кампо-де-Санта-Анна – каждый ребенок укажет тебе дорогу, – по этой площади всегда проезжает наш почтарь. Ты его без труда узнаешь: это – пьяный старый мулат на хромом муле; поперек седла у него перекинуты две переметные сумы, наполненные письмами. Ты остановишь его, назовешь мое имя и передашь ему сыр!

– Хорошо, будьте спокойны! – сказал Бенно и, вздохнув с облегчением, вышел из грязной, полутемной душной лавчонки, где воздух, пропитанный запахом сыра и всяких других товаров, был до того зловонен, что он едва мог выносить его.

Все больше и больше углублялся он внутрь старого города, в центре которого находилась площадь Санта-Анны. На каждом шагу ему встречались то пышные, то убогие похороны: то несли богато разукрашенный гроб при зажженных факелах, в сопровождении духовенства, то в простом плоском деревянном ящике тащили какого-нибудь бедняка, быть может, раба, прибрав его на скорую руку, без почета и сожаления, как ненужную вещь. Всюду окна были завешаны; везде стояли группы плачущих женщин, громко сетовавших на свои утраты. Тут же медленно и торжественно шествовала процессия монахов в длинных, волочившихся по земле одеждах; впереди несли огромное распятие, облачка фимиама возносились к небесам. На базарной площади процессия остановилась, совершая краткий молебен, и затем полилось прекрасное, стройное церковное пение.

Удивительно трогательно звучало это пение! Весь народ лежал распростертый ниц и молился.

Но вот и Кампо-де-Санта-Анна, большая площадь, окруженная несколькими выдающимися зданиями, но запущенная и заброшенная: ни дороги, ни тропинки не пролегало через нее; местами почва провалилась на несколько футов, и в образовавшихся в этих местах грязных вонючих лужах валялись свиньи и поросята. На всем пространстве площади, куда ни глянь, виднелось старое тряпье, всяческие отбросы, кучки золы, битая посуда и даже издыхающие лошади и падаль, над которой коршуны справляли свое пиршество. По мусорным кучам торжественно расхаживали петухи с курами; тощие бездомные собаки рылись в отбросах; свернувшиеся клубком змеи грелись на солнце; проворные ящерицы шныряли то здесь, то там; а над всем этим кружились и жужжали тучи насекомых.

Тут же паслись, пощипывая выжженную солнцем траву, тощие кони и козы; на протянутых веревках сушилось чье-то рваное ветхое белье. И то была центральная площадь крупнейшего города страны, место, посвященное памяти святой великомученицы Анны! Бенно не мог прийти в себя от удивления.

Вскоре среди куч грязи и отбросов появился всадник. «Почтальон!» – решил Бенно и пошел ему навстречу, уже издали показывая свой сверток. Старый Нуно, как ни был пьян, все же был очень хорошо знаком с этим обычаем, так как тотчас же остановил своего мула и протянул обе руки к свертку.

– Давай сюда! – вымолвил он.

Бенно подошел к нему еще ближе, но сверток держал за спиной.

– «Братья Нидербергер», – произнес он громко и отчетливо, дотрагиваясь до переметных сум.

Из уст пьянчуги полился поток славословия: он величал кого-то и сиятельным, и генералом, и благороднейшим, причем многозначительно пододвинул к Бенно обе сумы и, получив свой сверток, с жадностью набросился на его содержимое, пока Бенно перерывал почтовые сумы.

Явились и другие желающие получить свои письма, и все несли выпивохе почтальону свой посильный дар. Были тут и мальчишки-негры, вероятно чьи-нибудь слуги, и рабыни-негритянки, и молодые люди, находившиеся в учении у купцов, и даже некоторые купцы, которые почему-либо никак не могли заполучить себе помощников.

Бенно отыскал пять писем на имя своего хозяина и медленно пошел домой. День уже начинал клониться к вечеру, и ему снова стали попадаться на каждом шагу похоронные процессии.

Теперь Бенно чувствовал, несмотря на волнение, сильный голод: до настоящего момента Нидербергер даже не счел нужным осведомиться у своего ученика, не голоден ли он. У Бенно остались еще кое-какие деньжонки, данные ему на дорогу сердобольным Гармсом, и он хотел зайти в первую попавшуюся по дороге лавочку и купить себе чего-нибудь съестного. Но ни одной такой лавки ему не попадалось на глаза; вероятно, здесь и это было как-нибудь иначе устроено, чем в Гамбурге. Но вот и низкая, грязная лавчонка братьев Нидербергер; теперь она была освещена маленькой коптящей лампочкой; у прилавка толкались покупатели, и Бенно пришлось до позднего вечера хлопотать, подавать, завертывать, словом, усердно помогать хозяину, который только теперь вспомнил, что и ученики имеют потребность в пище, и тогда, собрав всякого рода остатки и поскребки с блюда с салом, а также куски сыра, предложил все это нашему юноше-приятелю, добавив к этому какую-то не то густую кашу, не то месиво из муки и воды! «Клейстер», – подумал про себя Бенно.

– А хлеба разве здесь вовсе не едят? – спросил Бенно.

– Хлеба? – повторил, хмуря брови, господин Нидербергер. – Вот это наш хлеб! – И указал на месиво.

– Так здесь ничего не пекут, ни…

– Ни гамбургских лепешек, ни хлебцев, хочешь ты сказать? Да, пекут, но только для богатых людей, а мы едим муку, поджаренную и вареную!

С этими словами Нидербергер вышел.

Бенно остался один; ему дали есть, но тут не было ни стола, ни стула, не говоря уже о скатерти или салфетке, ни тарелки, ни ножа, ни вилки. Он уныло взял кусок безвкусного сыра и горестно принялся жевать его, оставив нетронутым сало и мучное месиво.

Из соседней комнаты доносился до него крикливый раздраженный голос Паолины; хозяин дома бешено ударял кулаком по столу; затем послышался звонкий удар, и в следующий момент одна из негритянок с воем кинулась в кухню. Теперь Бенно стало ясно, почему хозяин не приглашал его в общую семейную комнату.

Донна Паолина кинулась вслед за беглянкой, снова послышалась злобная ругань, гневные слова и плачущий, молящий о пощаде голос рабыни, затем все стихло, и хозяйка дома снова вернулась в смежную с лавкой комнату.

Около одиннадцати часов ночи двери лавки заперли и лампу загасили.

– Ну, теперь пойдем! Я укажу тебе место, где ты можешь спать! – проговорил Нидербергер, обращаясь к Бенно, и, взяв в руки зажженный фонарь, вышел на двор. – Смотри не ввались, здесь яма! – продолжал он, освещая фонарем громадную лужу, где копошились свиньи.

Тощая собака промелькнула при свете фонаря; кто-то жалобно не то выл, не то стонал где-то в дальнем углу двора. Наконец, Нидербергер отворил дверцу небольшого полуразвалившегося сарайчика и сказал:

– Ну, вот здесь ты можешь спать!

– Я не вижу тут постели! Да и окна здесь нет! – почти испуганно спросил Бенно.

– Постели? Окна? – повторил с усмешкой Нидербергер. – Вон там наверху отдушина, а что касается постели, то неужели ты думаешь, что здесь, при такой жаре, люди спят на перинах?!

– Нет, но на тюфяках или матрацах!

– Да… когда ты станешь богатым человеком, тогда никто тебе не помешает спать на тюфяках и матрацах, а пока – вот там на веревке висит воловья шкура, на ней прекрасно можно спать! Ну, прощай! Смотри не оставляй дверцу открытой, а то к тебе заберутся свиньи! – И, притворив за собой дверь, он удалился.

Сердце Бенно болезненно сжалось, когда он остался один. Узкая полоска света от фонаря освещала самую безотрадную картину: груда ящиков, тюков и мешков, разная домашняя рухлядь загромождали глиняный пол сарая. Вокруг него возились, бегали, скреблись и грызлись крысы; когда он дотронулся до предназначенной ему для постели шкуры, из нее полетели клочья шерсти и целое облако пыли. В сарае было нестерпимо душно. Бенно положительно задыхался. Он отворил дверь; на дворе было совершенно темно; черные тучи обложили все небо, и временами сверкали огненные молнии. Надвигалась гроза. Вот раздался оглушительный грохот, и вслед за тем разразился такой ливень, о котором мы, жители Европы, не имеем ни малейшего представления. Целые неудержимые потоки воды лились с неба сплошной стеной, точно целое озеро опрокинулось над городом и в несколько секунд затопило все, не только двор, но и весь сарай; крысы и мыши как ошалелые кинулись спасаться в свои норы. Бедный Бенно в момент промок до нитки; вода лилась на него сквозь крышу с такой силой, будто он стоял под водосточной трубой; его сапоги и карманы куртки переполнились водой. Удар следовал за ударом, молнии сверкали, разрезая небо громадными огненными стрелами; шум ливня и грозы был до того оглушителен, что положительно ошеломлял непривычного человека.

Бенно через отворенную дверцу наблюдал за жилым помещением. Не вспомнит ли Нидербергер о том, что он, Бенно, незнакомый еще с местными климатическими условиями, предоставлен в эту кошмарную непогоду всем неистовствам стихии, что ему негде укрыться от дождя?! Не явится ли он, не позовет ли его в другое, сухое и надежное помещение, – думалось бедному подростку, но нет, о нем, очевидно, и не думали. Между тем гроза длилась всю ночь напролет и только под утро стала немного стихать.

Около шести часов дверцы сарая отворились, и в них появилась фигура Нидербергера.

– Эй, Бенно, пора вставать!

Юноша решительно подошел к хозяину и сказал твердым, почти строгим голосом:

– Где мои вещи, господин Нидербергер?

– Почему ты осведомляешься об этом?

– Потому что я желаю переодеться, – сказал Бенно, – вы, очевидно, не знали, что крыша вашего сарая протекает!

– Какие пустяки! Подумаешь, несколько лишних капель воды для молодого человека твоих лет! Что тебе от этого сделается? Пойдем скорее, мне надо послать тебя на дом к одному очень богатому покупателю: снести ему кое-что да затем подстеречь опять, как вчера, нашего почтальона. По пути солнышко высушит тебя!

Но Бенно не трогался с места. Он был до того обижен подобным отношением, что решил ни за что не поддаваться.

– Я вас спрашивал, пришли ли мои вещи, господин Нидербергер? – настойчиво повторил он.

– Ну да! На что они тебе? Я ведь сказал тебе, что прежде всего надо сходить к моему покупателю, затем…

– Прежде чем я не переоденусь, я решительно никуда не пойду и не буду ничего ни делать, ни исполнять до тех пор, пока вы не выдадите мне моих вещей и не укажете мне сухого помещения, где бы я мог переодеться!

– Да это настоящий бунт! Я обязался твоему дяде кормить и одевать тебя в течение трех лет твоего обучения! Как же я могу допустить, чтобы ты понапрасну трепал платье? Смотри, ведь все на тебе уже почти просохло!

Бенно молчал, но по лицу его было видно, что он намерен настоять на своем, и Нидербергеру волей-неволей пришлось подняться на чердак и выдать мальчику его ящик. Хотя замок от него был уже сорван и вещи перерыты, но пока все еще было цело. Переодевшись здесь же и выпив кружку отвратительного жидкого кофе, он отправился с громадной корзиной разных товаров в аристократический квартал города. К вечеру, усталый, он возвратился в лавку.

Господи, если бы Гармс знал обо всем этом, если бы он видел его теперь с этой тяжелой корзиной! Но нет, он ничего, ничего не напишет ему о своем житье здесь. К чему огорчать бедного старика? Но что, если он вдруг заболеет в этом ужасном доме? Нидербергер предоставит ему возможность умереть как собаке где-нибудь в углу полуразвалившегося сарая, безо всякой помощи – в этом нет сомнения! – размышлял Бенно. Вдруг чья-то рука слегка коснулась его плеча; Бенно обернулся.

– Сеньор Рамиро! – воскликнул он, и слово это вырвалось из его груди каким-то радостным вздохом облегчения. Вся кровь прилила ему к сердцу, и он молча глядел в лицо перуанца.

– Ну и как же вам живется? – спросил наездник.

– Ах, не спрашивайте! – отозвался юноша.

– Да, вы правы, что тут спрашивать: и так видно. А вот что: скажите, заметили вы в конце этой улицы церковь?

– Разумеется!

– Прекрасно! Когда смеркнется, я буду ожидать вас в этой церкви. Я намерен вытащить вас из этой грязной ямы: если вы там пробудете еще один сутки, то непременно подхватите лихорадку!

– Мне и самому так кажется; голова у меня болит, точно хочет треснуть!

– Вот видите! Так не забудьте, когда стемнеет…

Разговор происходил в лавчонке Нидербергера, в его отсутствие, конечно. В этот момент вошли еще двое покупателей, и сам хозяин лавчонки вышел из смежного помещения.

Бенно вручил сеньору Рамиро несколько штук купленных им сигарет, и тот вышел. Что ему теперь делать? Как быть? Во всяком случае, хуже, чем здесь, у скупердяя Нидербергера, ему нигде быть не могло!

Бенно машинально исполнял все возложенные на него работы, не требовавшие, кстати говоря, никакого соображения, и думал только о предстоявшем ему решительном шаге. Это был вопрос, быть может, всей его будущей жизни. Следовало все взвесить, все тщательно обдумать. Тяжело было на душе у бедного юноши: у него не было никого, с кем посоветоваться, никого, кому поверить свои думы и сомнения!

Но когда стемнело и хозяин отлучился из лавки, Бенно схватил свое соломенное сомбреро и вышел на улицу, вполне сознавая всю важность этого шага и заранее готовый ответить за все его последствия. Пусть ящик и все его пожитки пропадут! Что за беда! Лишь бы самому уйти из этого ада!

Чем дальше он отходил от лавки, тем поспешнее становились его шаги, тем легче у него становилось на сердце. В одном он был уверен: сеньор Рамиро был его искренним доброжелателем и ему он мог безусловно довериться во всем.

Вот и церковь. Из тени колоннады отделилась стройная мужская фигура и с радостно распростертыми объятиями пошла навстречу мальчику.

– Ах, Бенно! Наконец-то я вас убедил! – воскликнул сеньор Рамиро. – Пора кончать со всем этим; вы так плохо выглядите, точно больны, и едва держитесь на ногах, точно вы не имели приличной постели и порядочного обеда!

– Постелью мне служила лужа под проливным дождем, а на обед дали кусок заплесневевшего сала и месиво из муки и воды! Я не дотронулся ни до чего!

Сеньор Рамиро усмехнулся:

– Потом вы расскажете мне обо всем, а теперь пойдемте, нынче вечером здесь небезопасно!

– Почему?

– Потом, потом! Теперь же нам надо поскорее укрыться в надежном месте, Бенно!

– Укрыться, от кого? От преследований Нидербергера?

Рамиро рассмеялся:

– О боже! Если бы нам угрожал только этот старикашка с козлиной бородкой и желчным лицом, нам не стоило бы тревожиться! Я боюсь каноэйросов. Вы, вероятно, еще не слыхали о них, Бенно?

– Не слыхал! Что это за люди?

– Это негры, рабы, конечно! У себя на родине их предки были идолопоклонниками и приносили своим божествам человеческие жертвы. И некоторые из этих обычаев сохранились среди негров даже до настоящего времени, в том числе и обычай ударяться друг с другом лбами и затем бегать как ошалелые по городу с кинжалами и убивать тех, кто им подвернется под руку. Это делается взамен прежних человеческих жертвоприношений.

– Да ведь это ужасно! И сегодня опять такой день, когда они предаются этим безобразиям? Как же это допускает полиция?

– Полиция? О, здешние трусливые делегадо (полицейские) прячутся, когда завидят каноэйросов!

Внезапно раздался громкий радостный лай. С веранды ярко освещенного дома, уставленной маленькими столиками, вокруг которых перед стаканами вина сидели молодые люди с перьями на сомбреро и кинжалами за поясами, сорвалась крупная борзая и кинулась прямо к Бенно. Это был Плутон, за ним следом поднялись навстречу приближающимся Педро и Мигель.

– Здесь мы квартируем! – сказал Рамиро, указывая на ярко освещенную веранду. – Теперь позвольте вас познакомить с нашими будущими спутниками, – продолжал он, поднимаясь вслед за Бенно по ступеням веранды. – Все эти господа – перуанцы, следовательно, мои земляки, и все они жаждут вернуться на родину, чтобы встать в ряды ее борцов, как и подобает всем доблестным сынам отечества в трудную минуту, когда оно ведет войну с Испанией. Все мы направляемся отсюда напрямик, через дебри и пустыни, с несколькими хорошо осведомленными туземцами, и можно сказать с уверенностью, что скорее достигнем таким образом своей цели, чем если бы мы стали неделями выжидать судна, отходящего в Лиму, чтобы совершить затем длительное и трудное плавание вокруг мыса Горн.