Текст книги "Алмазы перуанца"

Бенно поклонился с приветливой улыбкой всем присутствующим, из коих многие тотчас же обступили его, приветствуя его дружескими рукопожатиями.

– Для меня, сеньор Рамиро, сделайте исключение! – сказал красивый статный мужчина средних лет, выделяясь из толпы. – Я – не перуанец и отнюдь не намерен сражаться с испанцами. Моя цель – собирать насекомых, цветы и растения, птичьи яйца и многое другое, чем может наградить в этих краях Господь Бог странствующего натуралиста. Зовут меня доктор Шомбург, а это – мой неизменный друг и неразлучный товарищ, Эрнест Халлинг. Мы немецкие путешественники, а так как и вы – наш соотечественник, то по этому случаю нам не грех выпить за нашу встречу и за ваше здоровье!..

Сконфуженный и растроганный теплым дружеским приемом, Бенно с легким сердцем принял из рук своих новых знакомцев стакан вина, чокнулся с ними и вскоре почувствовал себя совершенно своим человеком среди всех этих людей. Их было не менее восьмидесяти человек, и, по словам сеньора Рамиро, некоторые из них были люди состоятельные, в том числе и оба естествоиспытателя. Счастливая случайность привела сеньора Рамиро в эту гостиницу, где снаряжалась вся эта многочисленная экспедиция. Десять индейцев были наняты компанией в качестве проводников.

– Индейцы! Где они? – воскликнул мгновенно заинтересованный Бенно.

– О, не воображайте, пожалуйста, что эти краснокожие вроде куперовских североамериканских героев, какие-нибудь Орлиное Крыло или Железный Клюв! Нет, здесь они, как правило, самые жалкие, заурядные нищие!

В это время на противоположной стороне улицы собралась все увеличивающаяся толпа негров.

– Кто это? Каноэйросы? – спросил Бенно.

– Они самые! Слышите музыку? Это, верно, приближается основная процессия: здешнее духовенство решило устроить нечто вроде крестного хода для избавления города от желтой лихорадки, и негры тоже решили по-своему принять участие в этих молитвенных торжествах.

– Видите, вон и уличные мальчишки бегут впереди; это – неизбежные предвестники любого события, а вот и карнавальные ракеты, без которых здесь не обходится ни одно торжество или карнавал.

– Меня интересуют главным образом каноэйросы, – сказал Бенно, – вот некоторые из них ухватились за руки, а там уже двое трутся лбами друг о друга. Ну вот, сейчас начнется борьба!

Действительно, негры встали попарно один против другого и стукались лбами так, что даже на веранде слышны были сильные, глухие удары этих оригинальных борцов. Точно рассвирепевшие козлы, наскакивали они друг на друга и бешено сшибались лбами при треске петард. Некоторые из них были совершенно нагие, другие щеголяли в невольничьих куртках. Они то побеждали, то падали побежденные на землю, причем раскидывали руки и ноги во все стороны, и это множество извивающихся в каких-то змеиных телодвижениях черных тел, рук и ног при фантастическом зареве бенгальских огней, при треске петард производило впечатление какой-то дьявольской пляски.

Между тем как европейцы с величайшим интересом следили за черными борцами, хозяин гостиницы с помощью нескольких слуг успел осветить веранду факелами настолько ярко, что теперь здесь было светло, как днем. Все повставали со своих мест и держали оружие наготове на случай, если бы кто-либо из обезумевших негров вздумал кинуться сюда в поисках жертвы.

Но вот и процессия: впереди скачут и приплясывают, то взявшись за руки, то кружась поодиночке, девочки от восьми до десяти лет, в белых длинных одеяниях с золотой каймой по подолу и белыми крылышками, наподобие ангельских. Со всех балконов и плосковерхих крыш на них сыплются цветы в таком изобилии, что вся улица оказывается буквально устланной цветами. В воздухе неумолчно трещат петарды и сыплют свои огненные лучи и цветные огни, сливаясь со звуками оглушительной музыки нескольких играющих одновременно оркестров. Все это более походило на карнавал, чем на религиозное шествие. Всякому непривычному человеку трудно было вызвать в себе, глядя на всю эту пеструю и шумную обстановку, какое-нибудь, даже слабое религиозное чувство или молитвенное настроение.

За девочками следовали около двух десятков лошадей, богато украшенных пестрыми попонами, кистями и цветами; на широком седле у каждой красовалась пестро размалеванная деревянная фигура какого-нибудь святого. Люди несли знамена, хоругви и какие-то пестрые значки, затем опять следовали музыканты, и, наконец, длинной вереницей шествовали в полном облачении монахи и духовенство всего города, неся под высоким раззолоченным балдахином ковчежец или дароносицу, величайшую из всех святынь, перед которой весь народ падал ниц.

Шествие замыкали опять-таки негры с петардами и хлопушками. После прохождения шествия все ворота и двери домов запирались на запоры, и ни на улицах, ни на дворах не показывалось ни души.

– Вот теперь негры-каноэйросы примутся за свое дело: смотрите, как они рассеялись во все стороны; у каждого из них в руке короткий нож или кинжал; оружие это заранее было заготовлено и доставлено к месту сходки. Смотрите, один из них бежит прямо сюда. Тише! Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте!

– Смотрите, Бенно, этот долговязый парень, видимо, имеет сильное желание принести своим языческим божествам белолицую человеческую жертву, потому что она считается гораздо выше человеческой жертвы своего единоплеменника. Смотрите!

Действительно, в этот момент гигант негр с горящими глазами, порывисто дыша, стал подкрадываться к веранде, размахивая кинжалом над головой и выискивая себе жертву, стараясь прорвать где-нибудь тесно сомкнутый ряд вооруженных людей, чтобы вонзить свое смертельное оружие в чью-нибудь грудь. Несколько минут длилось это безмолвное отражение нападения и упорное старание пробиться; наконец, негр убедился в неисполнимости своего замысла и, с дьявольской силой запустив в толпу кинжал, скрылся во мраке ночи с быстротой метеора. Вместе с ним скрылись и остальные негры.

– Никто не ранен? – тревожно осведомился хозяин гостиницы.

– Слава богу, никто!

Спустя минуту где-то невдалеке раздался пронзительный крик, потом стон, и затем все смолкло. Вероятно, каноэйросы все-таки нашли и уложили на месте какую-нибудь жертву в умилостивление своих грозных богов.

Вскоре после этого Бенно отправился в приготовленную для него и его товарищей просторную спальню и с наслаждением растянулся на свежей соломе, накрытой мягкими шерстяными одеялами. Сеньор Рамиро и Педро оставались до глубокой ночи на террасе за бутылками вина.

Тогда Мигель тихонечко подкрался к Бенно и шепотом осведомился у него:

– Куда же мы, собственно, направляемся отсюда?

– В Перу!

– Это правда? А я полагал, что сеньор директор меня обманывает.

– С какой стати? – удивился Бенно.

– И Юзеффо, вероятно, оставался у себя на родине. Он никогда не приезжал в Венгрию! Что, если этот Юзеффо явится к нам на встречу! Если все это было только сон! И собака лаяла при этом, и водяные нимфы простирали ко мне руки, грозили мне, хотя я был совершенно неповинен в содеянном!

– А кто такой Юзеффо, Мигель? – спросил Бенно, но вопрос его остался без ответа. Бенно не стал расспрашивать, решив, что лучше не выпытывать у безумного его тайны, потому что и без того будущее готовило много забот и затруднений.

А на дворе снова разразилась гроза с проливным дождем, но на сей раз ливень не страшил подростка: в его помещении было и сухо и уютно, не то что в прошлую ночь.

Глава VI

Среди искателей приключений. – Поперек Южной Америки. – Удав. – Гарпия. – Орлиное гнездо. – Первый ночлег под открытым небом

На другой день ранним утром перед гостиницей выстроился длинный кортеж всадников, отправлявшихся в дальний и опасный путь. Все они сидели на добрых, привычных ко всем местным условиям мулах, все были хорошо вооружены и имели при себе изрядные запасы муки, сушеного мяса, сала, соли, кофе, различных лекарственных снадобий, теплых пледов и одеял, коек и гамаков, топоров, котлов и иной хозяйственной утвари и даже изрядное количество бизоньих шкур.

– А шкуры зачем? – осведомился Халлинг.

– Это наши лодки; на каждую такую шкуру садится один белый, а двое или трое туземцев плывут и тащат этот кожаный плот за собой.

– Но почему же белые не плывут сами? – спросил доктор Шомбург.

– Никто не мешает переправляться вплавь и белым, если они хотят, – в таком случае этот плот послужит для перевозки вещей.

– Что же, это прекрасно! – одобрил Шомбург.

Многие из перуанцев, отправлявшихся на родину, знали об исчезнувших сокровищах Фраскуэло; один из них даже был всего год тому назад в тех местах, где родился и вырос сеньор Рамиро.

– Какой замечательный монастырь построили монахи в саду твоего родительского дома! – рассказывал он. – А дом, в котором ты родился, Рамиро, служит у них теперь странноприимным домом и монастырской гостиницей. Приором там в настоящее время твой враг, брат Альфредо. Он ходит, бледный и согнутый, вечно унылый и молчаливый, блюдет посты сверх положенных, целые ночи простаивает в молитве в уединенной келье и вообще ищет уединения, даже и днем, в саду. Его излюбленное местопребывание – ущелье в той глухой части парка, где начинается горная гряда. Он часто уединяется в глубине этого ущелья и пропадает там по нескольку часов кряду, строго запрещая кому бы то ни было нарушать там его уединение под страхом строжайшего взыскания!

Кроме этого земляки рассказывали Рамиро много разных новостей о его родине, о прежних друзьях и знакомых, между тем как длинный караван путешественников медленно двигался между рядами пальм и банановых кустов, оставляя далеко за собой прелестные окрестности Рио. Плутон бодро и весело бежал подле Бенно, ласково поглядывая на него своими умными глазами.

– Скажите, вы не верите ни в какие приметы или предзнаменования? – спросил у Бенно один из всадников.

– Нет, не верю, сеньор.

– И я тоже! – вмешался доктор Шомбург.

– Хорошо, сегодня вечером на привале я расскажу вам одну маленькую историю, и тогда посмотрим, что вы скажете!

– Через два часа будет привал, – сказал сеньор Рамиро, взглянув на свои часы, – и недурно было бы поохотиться на какую-нибудь живность. Продолжительное пребывание в седле крайне утомительно и вредно, надо непременно немного поразмять ноги!

Солнце стояло уже низко, и проводники стали приискивать удобного местечка для ночлега. Перед нашими путниками тянулась цепь небольших холмов, через которые предстояло перебраться; вокруг расстилался густой зеленый ковер лугов, там и сям прерываемый обломками скал или гигантскими глыбами серого камня. В воздухе повеяло вечерней прохладой, легкий ветерок шелестел верхушками стройных пальм и развевал длинные гирлянды многоцветных вьюнов, спускавшихся с деревьев, задевая ими шляпы и лбы всадников. Вдруг Рамиро указал вверх и сказал:

– Видите, Бенно, высоко в небе эту громадную птицу, подстерегающую добычу?

– Да. Орел, если не ошибаюсь!

– Это гарпия[6]6
  Гарпия (греч. harpyia, букв.: похитительница) – хищная птица семейства ястребиных длиной около метра, обитающая в лесах Южной и Центральной Америки, нападает на обезьян, ленивцев, опоссумов, крупных попугаев.


[Закрыть] – самый крупный и самый опасный из всех видов орлов. Вон там его гнездо, – сказал Рамиро, указывая на вершину старого, наполовину обнаженного дерева. – Видите? Он вдвое больше самого большого журавлиного или аистового гнезда! Смотрите! Гарпия заметила свою жертву и устремляется на нее.

Действительно, в этот момент хищная птица с резким, пронзительным криком упала, точно камень, с высоты, и все смотрели, затаив дыхание, на громадного черного с белым хищника, длиной более трех футов, с могучими крыльями, горящими, точно раскаленные уголья, глазами и дрожащими, судорожно сжатыми когтями, готовыми ежеминутно впиться в намеченную жертву и утащить ее с собою. Минута – и воздух огласился жалобным криком; что-то зашелестело, затрещало в кустах, и затем, плавно взмахивая крыльями, гарпия стала вновь подыматься вверх, унося в своих когтях молодую косулю. Казалось, косуля для нее была не тяжелее сорванного цветка, и в несколько секунд птица вместе со своей добычей очутилась в своем гнезде.

– Мне ничего не стоит взобраться на это дерево! – сказал Педро.

– Это не так трудно, но только с гарпией шутить нельзя, можно и глаз лишиться!

– Смотри, сеньор, – сказал один из индейцев-проводников, – она тебе одним ударом клюва пробьет череп. Не подходи к ней близко, если не хочешь смерти. Даже взгляд ее дурной: если только она взглянет на тебя, ты упадешь замертво!

– Пустяки, я взберусь на дерево и застрелю ее из пистолета! – сказал Педро.

– Берегись, господин, она высосет твою кровь!

– Ну, там увидим! – беспечно отозвался Педро. – Сеньоры, – обратился он к присутствующим, – кто из вас попадает в карту влет?

– Я! – сказал молодой Халлинг.

– Прекрасно, будьте наготове, как только я вам крикну!

С ловкостью и проворством кошки «человек-змея» добрался почти до самого гнезда и, достав из кармана пистолет, прицелился в грудь гарпии, которая, высунувшись наполовину из гнезда, смотрела на него своими злыми глазами, окаймленными наподобие очков светлой, резко выделяющейся каймой, и злобно шипела, выражая свое недовольство.

Но, прежде чем птица успела подняться, раздался выстрел, – и она, перевернувшись через голову, точно камень, упала на землю, смертельно раненная, с окровавленной грудью, корчась в предсмертных конвульсиях.

Индейцы тотчас набросились на птицу и, добив ее, стали готовить ее на ужин. Тем временем успели уже развести костры и развесить гамаки.

Покончив с гарпией, Педро вздумал заглянуть в гнездо, где оказались еще две неоперившиеся маленькие гарпии и полусклеванная молодая косуля.

– Брось нам сюда и косулю! – просили индейцы.

Едва только Педро успел исполнить эту просьбу и протянуть руку к птенцам, как вдруг вскрикнул и стал искать рукою точку опоры. Это тотчас же было замечено следившими за ним снизу людьми.

– Большой сук загородил ему дорогу! – сказал кто-то.

– Педро! Что случилось? Что там такое?

– Змея! Огромнейший удав! – крикнули индейцы, успевшие, не дождавшись ответа, догадаться, в чем дело.

– Педро! Стрелять? – спросил Халлинг.

– Если вы вполне уверены в себе, стреляйте!

– Замрите! – крикнул Халлинг, вскинув к плечу свое ружье. – Отклонитесь немного назад, я вас не задену!

Все затаили дыхание и смотрели на змею, медленно поворачивавшую голову из стороны в сторону. Раздался выстрел; листья и мелкие сучья посыпались на землю; все дерево дрожало от движений судорожно извивавшейся раненой змеи, постепенно ослабевавшей от раны; наконец красиво разрисованная голова удава беспомощно свесилась до земли, только сильные мускулы хвоста этой живучей твари продолжали еще обвиваться вокруг дерева, поддерживая все туловище на весу.

Рамиро, не теряя времени, сплел из волокон ближайшей пальмы петлю и ловко накинул ее на шею змеи, после чего крепко-накрепко пришнуровал ее голову к стволу дерева, так, чтобы она никаким образом не могла уползти. Пока он с этим возился, хвост ожившего чудовища судорожно извивался. Рамиро, покончив со своим делом, взобрался на тот сук, вокруг которого обвивался хвост удава, осторожно отмотал его и сбросил на землю. Здесь удав все еще извивался и свертывался в кольца в траве даже и после того, как индейцы своими топорами совершенно отделили голову от туловища.

– Какая громадина! – восхищенно воскликнул доктор Шомбург. – Более двадцати футов длиной!

Тем временем Педро спустился с дерева, держа в руках обоих птенцов гарпии, которых он отдал краснокожим проводникам.

Громаднейший костер разгонял москитов, гамаки, развешанные на ветвях деревьев, манили к отдыху, а кипевшие в котелках мясо и сало приятно раздражали аппетит. Плотно поужинав, наши путники с особым удовольствием растянулись на мягких шерстяных одеялах, многие закурили коротенькие трубочки и были весьма не прочь поболтать часок перед отходом ко сну.

– Сеньор Кастильо обещал нам рассказать какую-то диковинную историю, – напомнил кто-то перуанцу, который во время пути действительно обещал это Шомбургу и Бенно.

И Кастильо рассказал своим слушателям о том, как в молодости, сражаясь за независимость своей родной страны, принужден был драться с неприятельским отрядом, в рядах которого, к сожалению, находился его отец. Под впечатлением этого мучительного сознания ему приснился сон, будто он падает с высоты в реку, но что его подхватывают чьи-то сильные руки, и ласковый голос отца шепчет: «Дитя мое, любимый мой мальчик, тебе-то я не дам погибнуть!» И вот спустя неделю после этого сна заболевший Кастильо, сидя в лазаретной повозке, переправлялся со своим отрядом через мост; а мост-то оказался подпилен неприятелем, подстерегавшим в засаде, чтобы во время катастрофы напасть на отряд повстанцев. В тот момент, когда повозка достигла рокового места и с обрушившегося под ее тяжестью моста полетела со всеми находившимися больными в реку, стоявший под мостом отец Кастильо сумел поймать сына и спасти его от верной гибели. После этого рассказа и некоторые другие припомнили подобного рода случаи из своей жизни, пока, наконец, кто-то не захлопал громко в ладоши и не возгласил:

– Спать! Спать, друзья! Всем давно пора спать!

Все охотно послушались этого разумного совета и полезли в свои гамаки. Бенно подвесил свой гамак в ветвях развесистого густолиственного дерева, но едва успел взобраться в него, как тотчас же спрыгнул опять на землю.

– Что это? – воскликнул он. – Все мое покрывало сплошь усеяно какими-то мелкими холодными животными!

– О, это просто древесные лягушки, самые безобидные создания, какие только можно представить! – сказал индеец-проводник.

Молодой ученый тотчас же подоспел со своим маленьким фонарем и стал рассматривать лягушек.

– В листве деревьев и кустов их великое множество! – продолжал пояснять туземец.

– Прехорошенькие животные, красно-бурые, с блестящей серебристой полоской вокруг всего тела! – сказал доктор Шомбург.

– Да, но все же это не совсем приятные соседи на постели. Я лучше перевешу свой гамак на другое место, туда, между двух пальм, там, вероятно, нет этих тварей! – сказал Бенно.

Бенно перевесил свой гамак и стряхнул непрошеных ночлежников со своего одеяла, причем доктор Шомбург изловил двух из них и положил в банку со спиртом.

Вскоре в маленьком лагере воцарилась полнейшая тишина.

У костра с тупым выражением на безучастных лицах сидели, скорчившись, индейцы, то дремля, то бодрствуя. Время от времени они подкидывали сухих сучьев в ярко пылавший костер и затягивали заунывную однообразную песню.

Если бы кто-нибудь из присутствующих понимал их язык, то услышал бы в той песне горькую жалобу:

 
Знаешь ли ты, ветер вольный,
       где краснокожий может преклонить свою голову?
Знаете ли вы, тучки небесные и звезды далекие?
Все отнял у нас белый человек: и лес, и берег,
И малых детей краснокожего племени.
Он травит их собаками и скармливает псам их мясо;
Он и животных своих учит ненависти к краснокожему человеку.
Знаешь ли ты, ветер вольный,
         где краснокожий человек может преклонить свою голову?
 

Так пели бодрствующие индейцы, сидя у костра, тогда как остальные их соплеменники спали, свернувшись, как собачонки, в теплой еще золе. Под утро, когда только еще начинало светать, проснулся Рамиро. Лицо его было бледно и озабоченно. Очевидно, он мало спал и много думал в эту ночь.

– Вы еще спите, молодой человек? – окликнул он Бенно.

– Нет, чертовы лягушки не дали мне спать!

– Не желаете ли немного поохотиться? Теперь как раз самое лучшее время: все обитатели лесов собираются к воде, а потому нам следует прежде всего отыскать водоем или реку.

– Прекрасно, я даже слышу какие-то звуки.

– О, это все те же гарпии! Самец все еще не может успокоиться и кружится около своего опустелого гнезда, все ищет своих птенцов, свою подругу. Уж не прекратить ли разом его мучения?

– Нет, нет, вы напугаете наших спящих товарищей!

– Вы правы! В самом деле, стоит ли проявлять к этой гарпии сострадание, когда человек и его страдания почти ни в ком не возбуждают его? Жива ли моя жена и мои бедные дети? Есть ли у них там хоть кусок насущного хлеба? Я даже этого не знаю. Что мне за дело до этой хищной птицы!

Рамиро не спускал глаз с громадной птицы.

– Да, вчера еще в этом гнезде сидели его птенчики, подруга ждала его на соседней ветке, приветствовала его ласковым взглядом, а теперь все разом сгинуло! – проговорил владелец цирка как бы про себя. – Пойдемте, Бенно, – добавил он, – я не могу видеть эту птицу!

И оба, захватив свои ружья, пошли лесом к ручью, где и залегли, подстерегая дичь.

Как видно, человек был здесь очень редким явлением, так как собравшиеся у воды лесные обитатели нимало не смущались присутствием двух охотников. Дикие утки, голуби, громадные серые гуси, – все это толпилось здесь, беззаботно предаваясь всем радостям жизни, как вдруг острая мордочка с быстрыми умными глазками осторожно просунулась меж кустов и, прежде чем ее успели заметить, схватила за горло большого серого гуся и потащила его мелкой рысцой к своей норе. Пестрые попугаи, ара, и другие птицы с громким криком разлетелись в стороны, точно снежные комочки беззвучно разбежались кролики. Все вдруг притихло и примолкло после появления лисицы. Все притаилось и попряталось, где и как сумело.

– Не беда, мы сейчас увидим более крупного зверя, – сказал Рамиро, указывая на сломанные и поваленные ветки деревьев и кустов у воды, – это доказывает, что тут бывают козули и олени. Ветки обломаны рогами, не иначе!

Действительно, вскоре послышался из глубины леса шум и треск сухих сучьев. Но шум этот не спугнул ни мелкого зверя, ни птиц.

– Олени! – решил Рамиро, и в подтверждение его слов прекрасная голова оленя высунулась из-за ветвей и оглянулась в обе стороны. Выйдя на открытое место, олень постоял, поджидая своего детеныша. То была самка, теленок красивой масти и веселого нрава был еще очень мал и едва стоял на ногах и просто играючи пощипывал высокую траву.

– Стрелять? – спросил шепотом Бенно.

Но как ни тихо были произнесены эти слова, чуткий слух оленихи уловил его. Она насторожилась и издала особый короткий звук, вслед за тем и она, и ее детеныш исчезли, точно в землю провалились.

– Пойдемте, Бенно, – олененок теперь в наших руках!

– Каким образом? Я его нигде не вижу!

– Матка дала ему понять этим звуком, чтобы он притаился в траве и не мычал; стоит нам сделать несколько шагов и мы, наверное, наткнемся на него.

Действительно, пройдя несколько шагов, Рамиро поднял на руки дрожащее маленькое животное, которое стало вырываться из рук и издало жалобный крик.

– Сейчас выйдет и матка! – продолжал Рамиро.

Тотчас же на крик олененка стоном отозвалась самка, и в следующий момент она прямо вышла на людей, не стараясь укрыться, но дрожа всем телом от страха. Постояв с минуту, бедное животное, движимое чувством материнской любви, приблизилось к охотникам на расстояние каких-нибудь тридцати шагов и, жалобно воя, смотрело на своего детеныша. Все ее существо в этот момент дышало нестерпимой душевной мукой, а большие кроткие глаза как будто молили о пощаде не для себя, а для малютки.

– Сеньор, – сказал Бенно, – отдайте ей олененка, я не могу смотреть на нее!

Рамиро осторожно опустил на траву маленького оленя.

– Мы не голодны, а потому можем проявить милосердие, – сказал он. – Смотрите, как матка подходит к нему!

Вопреки своей природной робости, красивое животное осторожно приблизилось и наконец одним радостным прыжком очутилось подле своего детеныша. Теперь олениха принялась осторожно перекатывать своего малютку правой передней ногой, как бы желая осмотреть его со всех сторон, затем стала его обнюхивать, ощупывать своей мордой и, убедившись, что он невредим, легла подле него, чтобы покормить малыша, не переставая ласково вылизывать его спинку.

– Неужели вы могли бы теперь застрелить этого оленя? – спросил Бенно.

– Нет, ради какого-нибудь лакомого куска я бы не мог этого сделать, но весьма возможно, что мы все-таки вернемся не с пустыми руками в наш лагерь, – добавил Рамиро, – слышите? Это идет стадо! В нем нет маток, это всё по большей части молодые олени – держитесь наготове!

Вскоре в чаще леса послышался треск ветвей, шум и топот. С дюжину самцов, молодых и старых, выбежали из леса к ручью. Самка с теленком не обратили на них никакого внимания.

Раздались почти одновременно два выстрела. На противоположном берегу ручья, где шли олени, произошел переполох, и уцелевшие животные разбежались, как овцы, во все стороны, тогда как двое раненых катались по земле в предсмертных судорогах.

Это была первая охотничья добыча Бенно, и он гордился ею.

– Как же мы переправим их в лагерь, сеньор? – спросил он.

– Вот вы сейчас увидите!

И, приложив руки ко рту, Рамиро издал протяжный, не совсем приятный звук три раза подряд.

Вскоре послышался из лагеря подобный же отклик: ху-у-ху-ху-у! ху-ху-у!

Спустя несколько минут двое туземцев бегом прибежали к ручью.

Рамиро объяснил им, в чем дело, и они вернулись в лагерь, чтобы захватить бизоньи шкуры и на них переправить через ручей убитую дичь. Тем временем подоспели и некоторые из путешественников, в том числе и доктор Шомбург. Он тотчас же принялся ловить пестрых, как цветы, красивых блестящих бабочек, жуков и громадных пауков, гонялся за прелестными колибри и облазил прибрежные кусты в надежде найти птичьи гнезда. А молодой Халлинг срисовывал в это время местность.

– Скажите, как называется эта речка!

Все рассмеялись. В самом деле, может быть, не нашлось и десяти человек, побывавших здесь, у этого ручья, за все время его существования – кто же мог знать, как его назвали?

– Смотрите, что это с моими руками? Я только что умылся у этого ручья, а мои руки и лоб вдруг покрылись мелкими красными точками.

– Это не от воды, – сказал Рамиро, – это маленькие насекомые, пристающие к коже и высасывающие кровь, которой они питаются. Обыкновенно они ютятся на листьях кустарника и, как только замечают приближение какого-нибудь живого существа, так и сыплются на него. Смотрите не чешите те места, где они присосались! – предостерег Рамиро.

– Да ведь они жгут как огнем – этого даже вытерпеть нельзя!

– Ну, так погрузите руки в воду и подержите их там некоторое время.

– А у меня какие-то серые, более крупные точки, вероятно, тоже насекомые! – сказал Бенно.

– Да, это клещи, – подтвердил Рамиро, – они вздуваются до величины маленького волошского ореха. Не троньте их пока, я сумею удалить их после.

Но вот вернулись и туземцы со шкурами. Они поспешно загнули кверху все четыре края каждой шкуры, так что образовались борта вышиной в ладонь, затем, бросившись в реку, без малейшего затруднения потащили за собой эти своеобразные суда. Некоторые из молодых людей тоже переправились вплавь на противоположный берег, частью чтобы освежиться, а главным образом чтобы хоть на время избавиться от болезненных укусов бесчисленных москитов, которые становились здесь, в болотистой низине у ручья, все назойливее и назойливее по мере того, как солнце поднималось выше. Надо было поторопиться с возвращением в лагерь, где местность была возвышенная и открытая и потому всякого рода насекомых там было несравненно меньше. С немалыми усилиями индейцам удалось доставить с того берега охотничьи трофеи наших друзей; выйдя на сушу, они взвалили убитых оленей себе на плечи и почти бегом пустились в лагерь, где над ярко пылавшими кострами кипел громадный котел, а на десятке больших сковородок поджаривалось и шипело соленое сало.

На главный костер, вокруг которого разместились наши путешественники, набросали зеленых ветвей, чтобы едкий дым разогнал москитов, и все принялись с особым аппетитом за вкусный завтрак.

– Ну, теперь давайте сюда ваши руки, Бенно, – сказал Рамиро, – я избавлю вас от клещей.

Стряхнув пепел с сигары, сеньор Рамиро осторожно стал прижигать сильно насосавшегося клеща огнем своей сигары. Отвратительное насекомое тотчас же стало вытаскивать свои присоски, а затем вытащило и самую голову из глубокой ранки, в которой она была запрятана, после чего его нетрудно было снять и раздавить. Ту же самую операцию ему пришлось повторить над каждым клещом, всосавшимся в руки и тело Бенно.

– Ну, теперь полечите и меня! – сказал доктор Шомбург. – Смотрите, все мое лицо и руки сплошь красные от укусов насекомых.

– Здесь ничего нельзя поделать, придется потерпеть! – ответил Рамиро. – В другой раз будьте осторожнее и не подходите близко к кустам, а вы, Бенно, пойдите и приложите к вашим вспухшим рукам холодные компрессы; через несколько минут они придут в надлежащий вид.

По окончании завтрака все стали готовиться в путь. Рами-ро указал Бенно на самца гарпии, все еще кружившегося над своим разоренным гнездом.

– Жаль беднягу! – сказал наездник. – Надо его избавить от сердечной муки! – И проворно вскинул ружье.

Раздался выстрел; в целом облаке перьев и пуха, как камень, упал на землю с простреленной грудью величавый орел, пораженный в самое сердце.

– Ну, вот и кончено! Рано или поздно смерть должна прийти ко всякому – так уж лучше быстро!