Текст книги "Эон. Исследования о символике самости"

⁹⁸ Сейчас как никогда важно не упускать из виду опасность зла, таящегося в нас. К сожалению, оно чересчур реально; именно поэтому психология должна настаивать на реальности зла и отвергать любое определение, рассматривающее его как нечто незначительное или вовсе несуществующее. Психология – эмпирическая наука, изучающая реальные вещи. Как психолог, я, таким образом, не имею ни желания, ни знаний углубляться в метафизику. Я вынужден вступать в полемику лишь там, где метафизика вмешивается в опыт и предлагает ему истолкования, не имеющие эмпирического подкрепления. Моя критика privatio boni имеет силу лишь в рамках психологического опыта. С научной точки зрения privatio boni, как должно быть очевидно всем, зиждется на petitio principii: в конце неизменно получается то, что было заложено в начале. Подобные аргументы лишены убедительности. Однако от того факта, что такими аргументами не только пользуются, но и в них искренне верят, нельзя отделаться просто так. Он доказывает изначально существующую тенденцию отдавать первенство «добру», причем делать это всеми доступными способами – подходящими и неподходящими. Таким образом, если христианская метафизика упорно цепляется за privatio boni, она тем самым дает выражение тенденции всегда преувеличивать хорошее и умалять плохое. Privatio boni может, следовательно, быть психологической истиной. Я не берусь выносить суждения по данному предмету. Я лишь должен подчеркнуть, что в сфере нашего опыта черное и белое, свет и тьма, добро и зло суть эквивалентные противоположности, один член которых всегда предполагает наличие второго.

⁹⁹ Данный простейший факт получил верную оценку уже в так называемых «Беседах Климента» («Климентинах»)[71]71
  Гарнак (Harchack, Lehrbuch der Dogmengeschichte, стр. 332) относит «Климентины» к началу IV в. и придерживается мнения, что они не содержат «ни одного источника, который можно было бы с определенной вероятностью датировать II веком». Он полагает, что ислам стоит гораздо выше этой теологии. Яхве и Аллах представляют собой неотраженные образы Бога, тогда как в «Беседах Климента» заметно действие психологического и отражающего духа. Не совсем очевидно, однако, почему это должно привести к дезинтеграции образа Бога, как считает Гарнак. Едва ли следует заходить в своем страхе перед психологией так уж далеко.


[Закрыть] – собрании гностико-христианских сочинений, датируемых приблизительно 150 г. н. э. Неизвестный автор понимает добро и зло как правую и левую руку Бога, а творение в целом рассматривает сквозь призму сизигий или пар противоположностей. Схожим образом Марин, последователь Бардесана, полагает добро «светлым» и принадлежащим правой руке (), а зло «темным» и принадлежащим левой руке ()[72]72
  Der Dialog des Adamantius, III, 4.


[Закрыть]. Левая сторона также соответствует женскому началу. Так, у Иринея («Против ересей», I, 30, 3) Премудрость Пруникос названа «левою» (Sinistra). «Климент» находит это вполне совместимым с идеей единства Бога. Если сложившийся у человека образ Бога антропоморфен, – а всякий образ Бога более или менее антропоморфен, – то логичность и естественность точки зрения «Климента» едва ли можно оспорить. В любом случае данная точка зрения (которая, возможно, лет на двести старше цитат, приведенных выше) доказывает, что реальность зла не обязательно ведет к манихейскому дуализму и, следовательно, не таит в себе угрозы единству образа Божьего. Напротив, она гарантирует это единство в плоскости, лежащей за пределами ключевого различия между яхвистическими и христианскими воззрениями. Яхве, как известно, несправедлив, а несправедливость – это не благо. Бог христианства, наоборот, исключительно благ. Нельзя отрицать, что теология «Климента» помогает нам преодолеть это противоречие способом, согласующимся с психологическими фактами.

¹⁰⁰ Следовательно, не лишним будет подробнее проанализировать ход мыслей «Климента». «Бог, – говорит он, – установил два царства [] и две эпохи [], и постановил, что настоящий мир будет отдан злу [], ибо он мал и скоропреходящ. Будущий же мир он обещал сохранить для добра, ибо оно велико и вечно». Далее «Климент» утверждает, что такое двойное деление соответствует устройству человека: тело восходит к женскому началу, характеризуемому эмоциональностью, а разум – к мужскому началу, означающему рациональность. Он называет тело и разум «двумя триадами»[73]73
  Женская, или соматическая, триада состоит из (желания), (гнева) и  (печали); мужская – из (размышления), (знания) и  (страха). Ср. триаду функций в моей работе «Феноменология духа в сказках», абз. 425 и далее.


[Закрыть].

Человек состоит из двух смесей [, букв. «тесто»], женской и мужской. А потому и путей лежит перед ним два: путь повиновения и путь неповиновения закону; и два царства установлены – одно, именуемое царствием небесным, и другое, царство тех, кто нынче правит на земле… Из этих двух одно чинит насилие над другим. И оба эти владыки суть скорые руки Божьи.

Это – явная отсылка на Второзаконие, 32:39: «Я умерщвляю и оживляю». Он умерщвляет левой рукой и спасает правой.

Эти два начала не существуют вне Бога, ибо нет у них иного первоисточника []. Не были они посланы от Бога и в качестве животных, ибо обладают они одним с ним разумом []… Посланы же от Бога первые четыре стихии – теплое и холодное, влажное и сухое. Посему он – Отец всякой субстанции [], но не знания, возникающего из смешения стихий[74]74
  В издании П. де Лагарда (Clementina, стр. 190) здесь значится: …. Чтение представляется мне более разумным.


[Закрыть]. Ибо когда последние были смешаны извне, выбор [] зародился в них, как дитя[75]75
  Гл. III: .


[Закрыть].

Иными словами, из-за смешения четырех стихий возникли неравенства, вызвавшие неопределенность и тем самым обусловившие необходимость решений, или актов выбора. Четыре стихии образуют четвероякую субстанцию тела ( ), а также зла (). Данная субстанция была «тщательно отделена и послана от Бога, но когда смешалась она извне, согласно воле Творца ее, сочетание сие породило предпочтение, радующееся злу []»[76]76
  The Clementine Homilies and the Apostolical Constitutions, пер. T. Smith et al., стр. 312 и далее (слегка изменено).


[Закрыть].

¹⁰¹ Последнее высказывание необходимо понимать следующим образом: четвероякая субстанция вечна () и есть дитя Бога. Однако склонность ко злу была извне добавлена к смеси, желаемой Богом ( ). Зло, таким образом, не создано ни Богом, ни кем-либо другим, оно не исходит от него и не возникло само по себе. Петр, в уста которого и вложены эти размышления, явно не уверен, как именно обстоят дела.

¹⁰² Кажется, будто без Божьего намерения (и, возможно, без его ведома) смешение четырех стихий приняло ложное направление, хотя это едва ли согласуется с идеей Климента о противоположных руках Бога, «чинящих насилие одна над другой». Очевидно Петр, который ведет диалог, находит затруднительным приписать источник зла Создателю в столь многочисленных словах.

¹⁰³ Псевдо-Климент Римский проповедует петринианское христианство, имеющее откровенно ритуализированный оттенок. Это, вкупе с доктриной о двух аспектах Бога, обнаруживает его тесную связь с ранней иудео-христианской Церковью, где, согласно свидетельству Епифания, мы находим концепцию эбионитов, согласно которой Бог имел двух сыновей: старшего Сатану и младшего Христа[77]77
  Panarium, I, стр. 267 (русс. пер. см. Епифаний Кипрский. Панарион).


[Закрыть]. Михей, один из участников диалога, говорит примерно то же, замечая, что, если добро и зло зародились одним и тем же образом, они должны быть братьями[78]78
  Clement. Hom. XX, гл. VII. Поскольку у псевдо-Климента нет признаков столь характерной для более поздних авторов оборонительной позиции по отношению к манихейскому дуализму, «Климентины» могут датироваться началом III в., если не раньше.


[Закрыть].

¹⁰⁴ В средней части (иудео-христианского?) апокалипсиса, «Вознесение Исаии», мы находим видение Исаии о семи небесах, через которые он был пронесен[79]79
  Hennecke, Neutestamentliche Apokryphen, стр. 309 и далее.


[Закрыть]. Сначала он увидел Самаила и его воинство, против которого на небесах велась «великая битва». Затем ангел вознес его выше, на первое небо, и подвел его к трону. Справа от трона восседали ангелы, более прекрасные, чем ангелы, что восседали слева. Те, что были справа, «пели одним голосом»; те же, что были слева, пели вместе с ними, но их песня не была подобна песне тех, что справа. На втором небе все ангелы были прекраснее, чем на первом, и между ними не было различий – ни здесь, ни на более высоких небесах. Очевидно, Самаил оказывает заметное влияние на первое небо: ангелы слева не так прекрасны. К тому же нижние небеса не так великолепны, как верхние, хотя каждое последующее превосходит предыдущее в своем великолепии. Дьявол, как и гностические архонты, обитает на тверди небесной; предположительно он и его ангелы соответствуют астрологическим богам и влияниям. Уменьшение великолепия, возрастающего вплоть до самого верхнего неба, свидетельствует о взаимопроникновении сферы дьявола и божественной сферы Троицы, свет которой, в свою очередь, достигает самого нижнего неба. Таким образом, налицо картина комплементарных противоположностей, уравновешивающих друг друга, подобно правой и левой рукам. Следует отметить, что данное видение, как и «Беседы Климента», принадлежит доманихейскому периоду (II век), когда христианство еще не было вынуждено сражаться со своими манихейскими конкурентами. С равным успехом это могло быть описание подлинной взаимосвязи инь и ян, что ближе к истине, чем privatio boni. Более того, оно нисколько не противоречит монотеизму, ибо объединяет противоположности так же, как инь и ян объединены в Дао (которое иезуиты вполне логично перевели как «Бог»). Создается впечатление, будто манихейский дуализм впервые заставил Отцов осознать тот факт, что они, сами того не понимая, всегда верили в субстанциальность зла. Такое внезапное прозрение вполне могло привести их к опасно антропоморфному предположению, согласно которому то, что не может объединить человек, не может объединить и Бог. Ранние христиане, благодаря своей большей бессознательности, сумели избежать этой ошибки.

¹⁰⁵ Вероятно, можно высказать предположение, что проблема яхвистического образа Бога, констеллированная в человеческий разум еще со времен Книги Иова, продолжала обсуждаться в гностических кругах и в синкретическом иудаизме в общем, причем весьма активно, ибо христианский ответ на данный вопрос – а именно единодушное утверждение благости Бога[80]80
  См. Матф., 19:17 и Мк., 10:18.


[Закрыть] – не удовлетворял консервативных иудеев. В этом отношении примечательно, что доктрина двух антитетичных сыновей Бога возникла у иудео-христиан, живших в Палестине. Внутри самого христианства данная доктрина распространилась на богомилов и катаров; в иудаизме она оказала существенное влияние на религиозные воззрения и нашла выражение в двух сторонах каббалистического Древа Сфирот – hesed (милость, любовь) и din (строгость, суд, справедливость). Израильский религиовед Цви Вербловски любезно подобрал для меня несколько выдержек из еврейской литературы, имеющих отношение к данной проблеме.

¹⁰⁶ Так, раби Йосеф учил: «Каково значение стиха: “А вы никто не выходите за двери дома своего до утра?” (Исх., 12:22[81]81
  Отсылка к истреблению первенцев в Египте.


[Закрыть].) Как только разрушитель получает разрешение действовать, он не различает между праведными и нечестивыми. Хуже того, он как раз начинает с праведных»[82]82
  Nezikin I, Baba Kamma 60 (The Babylonian Talmud, пер. Isidore Epstein, стр. 348 [далее ВТ]; слегка изменено).


[Закрыть]. Комментируя Исх., 33:5 («Если Я пойду среди вас, то в одну минуту истреблю вас»), мидраш поясняет: «Яхве имеет в виду, что может разгневаться на вас на мгновение – ибо такова продолжительность его гнева, о чем говорится в Книге Исаии, 26:20: ‛Укройся на мгновение, доколе не пройдет гнев’, – и в это мгновение истребить вас». Здесь Яхве предупреждает о своей безудержной вспыльчивости. Если в такой миг божественного гнева произнести проклятие, то оно, несомненно, будет действенно. Вот почему Валаам, «имеющий ведение от Всевышнего»[83]83
  Чис., 24:16.


[Закрыть], будучи призванным Валаком проклясть Израиль, оказался столь опасным врагом: он знал мгновение гнева Яхве[84]84
  Zera’im I, Berakoth 7a (BT, стр. 31).


[Закрыть].

¹⁰⁷ Любовь и милосердие Бога названы его правой рукой, а его правосудие – левой. Так, мы читаем в Третьей Книге Царств, 22:19: «Я видел Господа, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем, по правую и по левую руку Его». Мидраш гласит: «Есть ли свыше левое и правое? Это означает, что заступники стоят справа, а обвинители – слева»[85]85
  Midrash Tanchuma Shemoth, XVII.


[Закрыть]. В комментарии к Исх., 15:6 («Десница Твоя, Господи, прославилась силою; десница Твоя, Господи, сразила врага») читаем: «Когда сыны Израиля исполняют волю Божью, они делают левую руку Его правой. Ежели противятся они воле Его, то даже правую руку Его делают левой»[86]86
  См. Pentateuch with Targum Onkelos… and Rashi’s Commentary, пер. M. Rosenbaum & A. M. Silbermann, II, стр. 76.


[Закрыть]. «Левая рука Бога разбивает вдребезги; правая же спасает»[87]87
  Midrash on Song of Sol. 2:6.


[Закрыть].

¹⁰⁸ Опасный аспект правосудия Яхве очевиден в следующем отрывке: «И еще так сказал Всесвятейший, да будет Он благословен: если сотворю я мир мерой милосердия, грехи его будут велики; если строгой мерой правосудия – он не сможет существовать. Посему я сотворю его и мерой правосудия, и мерой милосердия, и да устоит он!»[88]88
  Bereshith Rabba XII, 15 (Midrash Rabbah translated into English, ред. H. Freedman & M. Simon, I, стр. 99; слегка изменено).


[Закрыть] Мидраш на Бытие, 18:23 (мольба Авраама спасти Содом) гласит (от лица Авраама): «Ежели хочешь ты, чтобы мир устоял, то не может быть правосудия абсолютного, ежели хочешь ты правосудия абсолютного, мир не устоит. Ты же хочешь, чтобы были и мир, и правосудие. Ежели Ты не уступишь немного, мир не устоит»[89]89
  Там же, XXXIX, 6 (стр. 315).


[Закрыть].

¹⁰⁹ Яхве предпочитает раскаявшихся грешников даже праведникам, и защищает их от своего правосудия, либо прикрывая их рукой, либо пряча под своим троном[90]90
  Mo’еd IV, Pesahim 119 (BT, стр. 613); Nezikin VI, Sanhedrin II, 103 (BT, стр. 698 и далее).


[Закрыть].

¹¹⁰ Ссылаясь на Аввакума, 2:3 («Ибо видение относится еще к определенному времени… и хотя бы и замедлило, жди его»), раби Ионафан говорит: «Если ты говоришь: “Мы ждем [его прихода], Он же не ждет”, то написано: “И потому Господь медлит, чтобы помиловать вас” (Исаия, 30:18)… Но поскольку и он ждет, и мы ждем, что отсрочивает его приход? Божественное правосудие отсрочивает его»[91]91
  Nezikin VI, Sanhedrin II, 97 (BT, стр. 659; изменено).


[Закрыть]. Именно в таком смысле следует понимать молитву раби Иоханана: «Да будет волею Твоею, Господи Боже, видеть стыд наш и созерцать бедствия наши. Облекись в милосердие Твое, покрой себя силою Твоею, окутайся любовью Твоею, препоясайся снисходительностью Твоею, и да будут мягкосердечие и доброта идти пред Тобою»[92]92
  Zera’im I, Berakoth 16b (BT, стр. 98; слегка изменено).


[Закрыть]. Здесь Бога призывают помнить о своих добрых качествах. Существует даже традиция, в которой Бог обращается с молитвой к самому себе: «Да будет воля Моя на то, чтобы милосердие Мое подавило гнев Мой, а сострадание Мое возобладало над другими проявлениями Моими»[93]93
  Там же, 7a (стр. 30).


[Закрыть]. Данная традиция подкрепляется следующим рассказом:

Раби Ишмаэль, сын Элиши, рассказывал: «Однажды я вошел в святая святых, дабы воскурить фимиам, и там увидел Акатриэля[94]94
  «Akathriel» – искусственно образованное слово; состоит из ktr = kether («трон») и el, имени Бога.


[Закрыть] Йа Яхве Саваофа[95]95
  Цепочка нуминозных имен Бога, обычно переводимая как «Господь Воинств».


[Закрыть], восседающего на высоком троне. И сказал Он мне: «Ишмаэль, сын мой, благослови меня!» И я ответил: «Да будет воля Твоя, чтобы милосердие Твое одолело гнев Твой, а сострадание Твое возобладало над другими проявлениями Твоими, дабы Ты с чадами Твоими мог поступать по милости Твоей, а не по суровым законам правосудия Твоего!» И в ответ он согласно кивнул мне Своею головою[96]96
  Zera’im I, Berakoth 7 (BT, стр. 30; слегка изменено).


[Закрыть].

¹¹¹ Вышеприведенные цитаты ясно свидетельствуют о том, к каким последствиям привел противоречивый образ Бога Иова. Он стал предметом религиозных размышлений внутри иудаизма и через каббалу оказал несомненное влияние и на Якоба Беме. В его сочинениях мы обнаруживаем схожую амбивалентность, а именно между любовью и «огненным гневом» Бога, в котором вечно горит Люцифер[97]97
  Беме, Якоб. Aurora, или Утренняя заря в восхождении.


[Закрыть].

¹¹² Поскольку психология не метафизика, никакой метафизический дуализм не может быть ни выведен из ее утверждений касательно эквивалентности противоположностей[98]98
  Мой ученый друг Виктор Уайт в своих Dominican Studies (II, стр. 399) полагает, будто отыскал у меня следы манихейства. Я не занимаюсь метафизикой, однако к ней нередко прибегает церковная философия; по этой причине я должен спросить: как быть с адом, осуждением на вечные муки и дьяволом, если они вечны? Теоретически они состоят из ничего, но как это согласуется с догматом о вечных муках? Если же они состоят из чего-то, это нечто едва ли можно считать благом. Где же здесь опасность дуализма? Кроме этого, моему критику следовало бы знать, с какой настойчивостью я подчеркиваю единство самости, этого центрального архетипа, который представляет собой complexio oppositorum par excellence, и, следовательно, насколько сильно я склоняюсь к прямой противоположности дуализма.


[Закрыть], ни приписан им. Психологии известно, что эквивалентные противоположности суть необходимое условие акта познания и что без противоположностей невозможно никакое различение. Маловероятно, чтобы нечто столь тесно связанное с актом познания являлось в то же время свойством самого объекта. Гораздо проще полагать, что именно наше сознание в первую очередь называет и оценивает различия между вещами и, возможно, даже проводит разграничительные линии там, где различия не заметны.

¹¹³ Я столь подробно обсуждаю доктрину privatio boni потому, что именно она в определенном смысле ответственна за чересчур оптимистическую концепцию зла в человеческой природе и за крайне пессимистический взгляд на человеческую душу. В противовес ей раннее христианство с непогрешимой логикой противопоставило Христу Антихриста. Ибо как можно говорить о «высшем», если нет «низшего», о «правом», если нет «левого», о «хорошем», если нет «плохого»? Лишь с Христом дьявол вступает в мир в качестве реального антагониста Богу, тогда как в ранних иудео-христианских кругах, как уже упоминалось, Сатана считался старшим братом Христа.

¹¹⁴ Однако есть еще одна причина, почему я вынужден уделить столь много внимания privatio boni. Уже у Василия мы обнаруживаем тенденцию приписывать зло предрасположенности () души и одновременно наделять его «не-сущим» характером. Поскольку, согласно этому автору, зло проистекает из человеческого легкомыслия и, следовательно, обязано своим существованием простой небрежности, оно существует, так сказать, лишь в качестве побочного продукта психологического недосмотра, а последний есть такая quantité négligeable, что зло и вовсе растворяется, как дым. Легкомыслие как причина зла определенно заслуживает серьезного отношения, однако это фактор, от которого можно избавиться сменой установки. Мы можем поступать иначе, если захотим. Психологическая каузация настолько эфемерна и на первый взгляд нереальна, что все сводимое к ней неизбежно приобретает характер незначительности, случайной ошибки, а потому в высшей степени минимализируется. Остается открытым вопрос, в какой мере наша современная недооценка психики проистекает из этого предрассудка. Впрочем, данный предрассудок заслуживает крайне серьезного отношения, ибо именно из-за него психику подозревают в том, что она есть подлинный источник всего зла. Отцы Церкви едва ли осознавали, какую фатальную власть они приписывали душе. Нужно быть слепцом, чтобы не увидеть ту колоссальную роль, которую играет в нашем мире зло. В самом деле, потребовалось вмешательство самого Бога, дабы избавить человечество от проклятия зла, ибо без такого вмешательства человек бы погиб. Если эта чудовищная сила зла приписывается душе, результатом может быть только негативная инфляция, т. е. демонические притязания на власть со стороны бессознательного, что делает ее еще опаснее. Данное неизбежное последствие предвосхищено в фигуре Антихриста и отражено в событиях последнего времени, природа которых соответствует христианскому эону Рыб, ныне приближающегося к своему завершению.

¹¹⁵ В мире христианских идей Христос, несомненно, представляет самость[99]99
  Мне возражали, что Христос не может служить валидным символом самости или же выступает лишь ее иллюзорным субститутом. Я могу согласиться с этой точкой зрения исключительно в отношении современности, когда стал возможен психологический критицизм, но не в том случае, когда она претендует на суждения о допсихологической эпохе. Христос не просто символизировал целостность; как психический феномен, он был целостностью. Это доказывают и символика, и феноменология прошлого, для которого – следует отметить это особо – зло было privatio boni. В любое заданное время представление о целокупности целокупно в той мере, в какой целокупен сам человек. Кто может гарантировать, что наша концепция целокупности также не нуждается в дополнении? Само по себе понятие целокупности отнюдь не является ее фактическим гарантом.


[Закрыть]. Будучи апофеозом индивидуальности, самость имеет атрибуты уникальности и однократности. Однако поскольку психологическая самость – понятие трансцендентное, выражающее целокупность сознательных и бессознательных содержаний, оно поддается описанию исключительно сквозь призму антиномий[100]100
  Аналогичным образом трансцендентная природа света может быть выражена только через образы и волн, и частиц.


[Закрыть]; иными словами, если мы хотим дать корректную характеристику трансцендентной ситуации, вышеперечисленные атрибуты необходимо дополнить их противоположностями. Проще всего это сделать в форме кватерниона противоположностей:

¹¹⁶ Данная формула выражает не только психологическую самость, но и догматическую фигуру Христа. Как историческое лицо, Христос однократен и уникален; как Бог – универсален и вечен. Аналогичным образом и самость как индивидуальность характеризуется однократностью и уникальностью, но как архетипический символ она есть образ Бога, а потому универсальна и вечна[101]101
  См. Психология и алхимия; «Отношения между эго и бессознательным».


[Закрыть]. Если теология изображает Христа просто «добрым» и «духовным», на другой стороне должно возникнуть нечто «злое» и «материальное», или «хтоническое», репрезентирующее Антихриста. Получившийся кватернион объединен в психологической плоскости тем фактом, что самость не мыслится как нечто исключительно «доброе» и «духовное»; в результате ее тень оказывается гораздо менее черной. Кроме того, противоположности «доброго» и «духовного» больше не требуют отделения от целого:

¹¹⁷ Вышеприведенный quaternio характеризует психологическую самость. Будучи целокупностью, он по определению включает в себя светлый и темный аспекты, так же как самость охватывает мужское и женское, а потому символизируется брачным quaternio[102]102
  См. «Психология переноса», абз. 425 и далее.


[Закрыть]. Последний – понятие отнюдь не новое: согласно Ипполиту, оно было известно уже наасенам[103]103
  Elenchos, V, 8, 2 (пер. F. Legge, I, стр. 131).


[Закрыть]. Таким образом, индивидуация представляет собой «mysterium conjunctionis», при этом самость переживается как брачный союз противоположных половин[104]104
  См. Психология и алхимия, абз. 334; «Психология переноса», абз. 457 и далее.


[Закрыть] и изображается в виде составного целого в мандалах, спонтанно рисуемых пациентами.

¹¹⁸ Знание, что человек Иисус, сын Марии, есть principium individuationis, было озвучено еще в глубокой древности. Так, согласно Ипполиту, Василид[105]105
  Василид жил во II веке.


[Закрыть] говорил: «Иисус стал первой жертвой при разделении на виды [], и Страсти Его имели место ни по какой иной причине, как для разделения составных вещей. Ибо, говорит он, сыновство, прежде пребывавшее в бесформенном состоянии []… нуждалось в разделении на составные части [] так же, как был разделен Иисус»[106]106
  Elenchos, VII, 27, 12 (ср. пер. Legge, II, стр. 79).


[Закрыть]. Согласно весьма сложному учению Василида, «не-сущий» Бог породил тройное сыновство (). Первый «сын», чья природа была наиболее тонкой и чистой, остался наверху с Отцом. Второй сын, чья природа была грубее (), спустился немного ниже, однако получил «крылья, подобные тем, коими Платон… наделяет душу в “Федре”»[107]107
  Там же, VII, 22, 10 (ср. II, стр. 69–70).


[Закрыть]. Третий сын, чья природа нуждалась в очищении (), ниже всего пал в «бесформенность». Это третье «сыновство», очевидно, самое грубое и тяжелое в силу своей нечистоты. В этих трех эманациях или манифестациях не-сущего Бога нетрудно увидеть трихотомию духа, души и тела (). Дух самый чистый и высокий; душа, как ligamentum spiritus et corporis грубее духа, но обладает «крыльями орла»[108]108
  Там же, VII, 22, 15 (II, стр. 70). То же значение орел имеет и в алхимии.


[Закрыть], а посему способна подняться к высшим сферам. Оба имеют тонкую природу и обитают, подобно эфиру и орлу, в или вблизи области света, тогда как тело – тяжелое, темное и нечистое – лишено света, но тем не менее содержит божественное семя третьего сыновства, хотя все еще бессознательное и бесформенное. Это семя будто пробуждается Иисусом, очищается и наделяется способностью к вознесению ()[109]109
  Это слово встречается в широко известном отрывке о krater у Зосимы. (Berthelot, Alch. grecs, III, li, 8: «вознесение к роду твоему»).


[Закрыть], благодаря тому, что противоположности были разделены в Иисусе посредством Страстей (т. е. его разделения на четыре части)[110]110
  Здесь я должен сказать несколько слов об учении валентиниан о horos, упоминание о котором мы находим y Иринея (Против ересей, I, 2). Horos (предел, граница) представляет собой «силу» или нумен, идентичные Христу или по меньшей мере исходящие от него. Данное понятие имеет следующие синонимы: (предлоположник), (преводитель), (освободитель), (спаситель), (крест). В этом качестве он – управитель и главная опора вселенной, подобно Христу. Когда Помышление Премудрости (Софии) «подобно выкидышу, не имело образа и вида… сжалился над ним Христос, и, простершись чрез Крест, собственною силою своею образовал образ», дабы оно обрело существование (Против ересей, I, 4). Он также оставил в нем «некоторую воню бессмертия». В тексте очевидно тождество Креста с Horos, или с Христом – образ, который мы встречаем также у Паулина Ноланского: «…regnare deum super omnia Christum, qui cruce dispensa per quattuor extima ligni quattuor adtingit dimensum partibus orbem, ut trahat ad uitam populos ex omnibus oris». (Над всем властвует бог Христос, который, будучи распростерт на кресте, четырьмя концами древа достигает четырех частей света, призывая к жизни народы всех земель.) (Carmina, ред. Wilhelm Hartel, Carm. XIX, 639 и далее, стр. 140). O Христе как «молнии» Бога см. «Об эмпирике процесса индивидуации», абз. 535.


[Закрыть]. Таким образом, Иисус есть прототип пробуждения третьего сыновства, дремлющего во тьме человечества. Он – «внутренний духовный человек»[111]111
  Elenchos, VII, 27, 5 (пер. Legge, II, стр. 78).


[Закрыть]. Кроме того, он – полная трихотомия, ибо Иисус, сын Марии, репрезентирует человека во плоти, причем непосредственным его предшественником является второй Христос, сын верховного архонта седмерицы (гебдомады), а его первым прообразом – Христос, сын верховного архонта осмерицы (огдоады), демиург Яхве[112]112
  Там же, VII, 26, 5 (II, стр. 75).


[Закрыть]. Данная трихотомия фигур Антропоса в точности соответствует трем сыновствам не-сущего Бога и разделению человеческой природы на три части. Таким образом, мы имеем три трихотомии:

¹¹⁹ Именно в сфере темного, тяжелого тела следует искать , «бесформенность», в которой сокрыто третье сыновство. Как следует из сказанного выше, эта бесформенность представляется практически эквивалентной «бессознательности». Особое внимание было уделено понятиям у Епифания[113]113
  Panarium, XXXI, 5 (Oehler edn., I, стр. 314; русс. пер. см. Епифаний Кипрский. Панарион).


[Закрыть] и у Ипполита[114]114
  Elenchos, VII, 22, 16 (пер. Legge, II, стр. 71). Cp. ниже, абз. 298 и далее.


[Закрыть], которые лучше всего перевести как «бессознательное»; , и  – все они относятся к первоначальному состоянию вещей, потенциальности бессознательных содержаний, удачно сформулированную Василидом как (не-сущее и многообразное мировое семя, возможность всего)[115]115
  Там же, 20, 5 (II, стр. 66). Quispel, «Note sur ‘Basilide’».


[Закрыть].

¹²⁰ Данная картина третьего сыновства в некоторых отношениях пересекается со средневековым filius philosophorum и filius macrocosmi, который также символизирует мировую душу, дремлющую в материи[116]116
  О психологической природе гностических изречений см. «Philo und die altchristliche Häresie», где Киспель приводит следующую цитату из Иринея (Против ересей, II, 4, 2): «Id quod extra et quod intus dicere eos secundum agritionem et ignorantiam, sed non secundum localem sententiam». (То, что говорят они вне и внутри, относится к ведению и неведению, а не к местному расстоянию.) Утверждение, непосредственно следующее за этим, – «в Полноте, или в том, что содержится Отцом, все, произведенное Демиургом и Ангелами, и о чем мы знаем, что оно сотворено, обнималось неизреченною величиною, как бы центр в круге» – необходимо понимать как описание бессознательных содержаний. Касательно взглядов Киспеля на проекцию следует отметить, что проекция не исключает реальность психического содержания и что невозможно провозгласить факт «нереальным» только потому, что он не может быть описан иначе как «психический». Психика есть реальность par excellence.


[Закрыть]. Даже у Василида тело приобретает особую и неожиданную значимость: в нем и в его материальности заключена третья часть Бога. Это означает, что материи самой по себе приписывается существенная доля нуминозности; я усматриваю здесь предвосхищение «мистического» значения, которое впоследствии приобрела материя в алхимии, а позже – и в естественных науках. С психологической точки зрения особенно важно, что Иисус соответствует третьему сыновству и есть прототип «пробудителя»: противоположности разделились в нем благодаря Страстям и тем самым стали осознанными, тогда как в собственно третьем сыновстве они остаются бессознательными до тех пор, пока последнее бесформенно и недифференцированно. Другими словами, в бессознательном человечестве имеется скрытое зерно, соответствующее прототипу Иисуса. Как человек Иисус пришел к сознанию лишь благодаря свету, исходившему от высшего Христа и разделившему разные природы в нем, так и семя в бессознательном человечестве пробуждается от света, излучаемого Иисусом, и стремится к схожему разделению противоположностей. Данная точка зрения полностью согласуется с психологическими фактами: архетипический образ самости появляется в сновидениях даже тогда, когда подобные представления отсутствуют в сознании сновидца[117]117
  См. Психология и алхимия, абз. 52 и далее, 122 и далее; «Об эмпирике процесса индивидуации».


[Закрыть].

* * *

¹²¹ Мне бы не хотелось заканчивать главу без нескольких заключительных замечаний, к которым меня побуждает важность обсуждаемого материала. Точка зрения психологии, чьим предметом выступает феноменология психики, очевидно, с трудом поддается пониманию и зачастую трактуется неверно. Поэтому, если я, рискуя повториться, возвращаюсь к основам, то делаю это лишь с одной целью: предупредить определенные ложные представления, которые могут сложиться под влиянием всего сказанного выше, и избавить читателя от ненужных сложностей.

¹²² Проведенную мной параллель между Христом и самостью следует воспринимать исключительно как психологическую, подобно тому, как параллель с рыбой есть параллель мифологическая. Ни о каком вторжении в сферу метафизики, то есть веры, не может быть и речи. Образы Бога и Христа, которые проецирует религиозная фантазия человека, не могут не быть антропоморфными и таковыми признаются; следовательно, они поддаются психологическому прояснению, подобно любым другим символам. Как древние верили, что своим символом рыбы сообщили о Христе нечто важное, так и алхимики полагали, что их параллель с камнем разъясняет и углубляет смысл образа Христа. С течением времени символика рыбы полностью исчезла; исчез и lapis philosophorum. Касательно последнего символа, однако, имеется множество утверждений, выставляющих его в особом свете, – взгляды и идеи, которые наделяют камень такой значимостью, что в конце концов возникают сомнения: а не был ли Христос взят в качестве символа камня, а не наоборот. Последнее отражает тенденцию, в рамках которой (не без содействия определенных идей, изложенных в посланиях Иоанна и Павла) Христос включен в царство непосредственного внутреннего опыта и выступает как фигура целокупного человека. Это также напрямую связано с психологическими свидетельствами в пользу существования архетипического содержания, обладающего всеми качествами, характерными для образа Христа в его архаической и средневековой формах. Таким образом, перед современной психологией встает вопрос, весьма напоминающий тот, что стоял перед алхимиками: самость – символ Христа или Христос – символ самости?

¹²³ Настоящая моя работа подтверждает второй вариант. Я попытался показать, как традиционный образ Христа концентрирует в себе характеристики архетипа – архетипа самости. Мои цель и метод не претендуют на что-либо большее, чем, скажем, усилия историка искусства, поставившего себе задачу проследить различные влияния, которые внесли свой вклад в формирование определенного образа Христа. Таким образом, мы встречаем понятие архетипа не только в истории искусств, но и в филологии и текстологии. Психологический архетип отличается от своих параллелей в других сферах в одном-единственном отношении: он относится к живому и универсальному психическому факту, что представляет всю ситуацию в несколько ином свете. Возникает соблазн считать непосредственное и живое присутствие архетипа более значимым, нежели идею исторического Христа. Как я уже говорил, склонность выдвигать на первый план lapis, а не Христа, была присуща и некоторым алхимикам. Поскольку я весьма далек от миссионерских намерений, я должен подчеркнуть, что рассматриваю здесь не символы веры, а доказанные научные факты. Если кто-то склонен расценивать архетип самости как реальное действующее начало, а Христа, следовательно, как символ самости, он должен помнить о существенном различии между совершенством и полнотой (завершенностью). Образ Христа совершенен (по крайней мере, должен быть таковым), тогда как архетип (насколько нам известно) означает полноту (завершенность), но весьма далек от совершенства. Это парадокс, утверждение о чем-то неописуемом и трансцендентном. Соответственно, осознание самости, логически следующее за признанием ее превосходства, ведет к фундаментальному конфликту, к реальной подвешенности между двумя противоположностями (что напоминает распятого Христа, висящего на кресте между двумя разбойниками) и к приблизительному состоянию целостности, которому недостает совершенства. Стремление к  – полноте, завершению – в данном смысле не только весьма оправдано, но и присуще человеку с рождения как свойство, обеспечивающее цивилизацию одним из ее самых мощных корней. Данное стремление настолько сильно, что превращается в настоящую страсть, подчиняющую себе все вокруг. Хотя так или иначе стремиться к совершенству вполне естественно, архетип реализует себя в полноте, а это совсем иного рода. Там, где архетип доминирует, полнота (завершенность) навязывается нам вопреки всем нашим сознательным стремлениям, в соответствии с архаической природой архетипа. Индивид может стремиться к совершенству («Итак, будьте совершенны [], как совершенен Отец ваш небесный»[118]118
  Матф., 5:48.


[Закрыть]), но вынужден страдать от противоположности своим намерениям ради полноты. «Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое»[119]119
  Римл., 7:21.


[Закрыть].

¹²⁴ Образ Христа отлично согласуется с данной ситуацией: Христос – совершенный человек, подвергшийся распятию. Вряд ли можно измыслить иной, более соответствующий истине образ, отражающий цели этических устремлений. В любом случае трансцендентальная идея самости, служащая в психологии рабочей гипотезой, никогда не сравнится с этим образом, поскольку она, хотя и является символом, лишена характера богооткровенного исторического события. Подобно связанным с ней восточным идеям атмана и дао, идея самости (по крайней мере, отчасти) есть продукт познания, основанный не на вере и не на метафизических рассуждениях, а на опыте, подсказывающем, что при определенных условиях бессознательное спонтанно порождает архетипический символ целостности. Отсюда мы обязаны заключить, что некий подобный архетип встречается повсеместно и наделен определенной нуминозностью. В пользу этого вывода говорят не только многочисленные исторические свидетельства, но и современный клинический материал[120]120
  См. мои статьи «Об эмпирике процесса индивидуации» и «О символике мандалы».


[Закрыть]. Эти наивные и абсолютно не зависящие от какого-либо влияния графические репрезентации символа показывают, что он наделен центральным и высшим значением именно потому, что обозначает соединение противоположностей. Естественно, такого рода соединение может быть понято лишь как парадокс, ибо союз противоположностей может мыслиться не иначе как их взаимное уничтожение. Парадоксальность характерна для всех трасцендентальных ситуаций, поскольку только она дает адекватное выражение их не поддающейся описанию природе.

¹²⁵ Там, где господствует архетип самости, неизбежным психологическим следствием является состояние конфликта, наглядно представленное христианским символом Распятия – то острое состояние неискупленности, которое прекращается лишь со словами «consummatum est». Признание архетипа, таким образом, ни в коем случае не обходит христианское таинство; скорее, оно принудительно создает психологические предусловия, без которых «искупление» будет выглядеть бессмысленным. «Искупление» не означает, что с плеч человека снимается бремя, которое он никогда не собирался на себя взваливать. Лишь «завершенный» человек знает, насколько человек невыносим для себя самого. Насколько я вижу, с христианской точки зрения нельзя выдвинуть никаких серьезных возражений против человека, взявшего на себя задачу индивидуации, возложенную на нас природой, и осознания нашей целостности или полноты (завершенности) как личное обязательство. Если человек делает это сознательно и намеренно, то сможет избежать всех неприятных последствий подавления индивидуации. Другими словами, если он добровольно принимает на себя бремя полноты, он не обнаружит, что она «происходит» с ним против его воли и в негативной форме. Иначе говоря, если уж кому-то суждено спуститься в глубокую яму, лучше сделать это со всеми необходимыми предосторожностями, а не падать в нее спиной.