Текст книги "Семья во всех её состояниях"

«Не всякому посчастливится быть сиротой!»

В 1893 г., когда Жюль Ренар опубликовал своего «Рыжика»[9]9
  Jules Renard, Poil de carotte, Folio Junior, no 466. (Далее цитируется русский перевод Софии Парнок. – Примеч. пер.)


[Закрыть], детей часто третировали, причем с чистой совестью, полагая, что им это идёт на пользу. Вся клиника грубого обращения уже присутствует в этом произведении, включая способ выхода из этой ситуации, называемый сегодня «стойкостью». Но «Рыжик» – известный одновременно слишком хорошо и слишком плохо – не является клинической историей, это литературный шедевр: в своей простоте он достигает универсальности. Его может прочесть ребенок восьми лет, но также его может изучать университетский ученый. Тема как нельзя более острая, но в то же время в тексте нет ложного пафоса.

Рыжик – это последний ребенок, родившийся после своего брата Феликса и сестры Эрнестины. В своей семье он выделяется чертой, свойственной ему одному – рыжими волосами, которые определят его судьбу (как и судьбу тех, кто чем-либо «отличается»): ему суждено стать козлом отпущения.

В маленьких историях из обыденной жизни рассказывается о заурядном садизме его матери: например, она отправляет его закрыть дверь в курятник, хотя он боится кур, хвалит его за его предположительную смелость, и его это на самом деле подбадривает, а потом грозит отхлестать его по щекам. Когда же он возвращается, чтобы его похвалили за то, что он преодолел свои страхи, ее слова не слишком-то его успокаивают: «Теперь ты будешь запирать кур каждый вечер».

Проекция садизма родителей на этого ребенка вполне очевидна: заставляя его придушить куропаток, чем никто заниматься не хочет, они говорят ему: «Не корчи из себя неженку. В глубине души ты небось наслаждаешься».

В самом скором времени Рыжик начинает использовать доступные ему средства защиты. «Прежде, бывало, он подвергал себя опасности… Теперь он плутует». Есть и более тонкое средство – когда он спит в одной кровати с матерью, а отец – отдельно, «он храпит, как будто с какой-то страстью». За эту страсть он поплатится пощечинами и пинками от матери, но зато храп мешает ей попользоваться его телом иначе. Ребенок, склоняемый к промискуитету, знает, как держать дистанцию: в его распоряжении храп, недержание мочи, крайнее возбуждение и т. д.

Разве мадам Лепик не любит своего сына? Как бы не так. Только во имя Любви она его и любит, поскольку он похож на нее, по ее собственным словам. В силу этого сходства «ему навязывают, таким образом, свои пристрастия и предубеждения. Так уж заведено: он должен любить только то, что любит его мать». Скрытая под маской любви непризнанная ненависть, которую ребенок может вызывать у своей матери, порой является признаком того, что она питает ненависть к самой себе.

Как ребенок реагирует на свою среду, причем начиная с младенческого возраста? Находит смысл в том, что с ним происходит. Но как реагирует ребенок, с которым плохо обращаются? Начинает сомневаться в самом себе (не заслужил ли он и вправду тех наказаний, которым его подвергают?), но не в своих родителях, поскольку это грозит ему, как он считает, утратой их любви. Новой няне Рыжик говорит: «К тому же никто из нас не покажется вам таким уж дурным. Порасспросите наших друзей, и все они поклянутся вам, что сестра моя Эрнестина – ангел доброты, что у брата Феликса – золотое сердце, что мосье Лепик – человек прямой и здравый в своих суждениях, а мадам Лепик обладает редкостным поварским талантом». Это единственное качество, которое он обнаруживает в своей матери. А дальше он говорит: «Быть может, вы найдете, что во всей нашей семье самый тяжелый характер у меня. В сущности, я не хуже других, ко мне надо только уметь подойти. Впрочем, я становлюсь рассудительнее, я исправляюсь…».

Забравшись в чулан, Рыжик, держа два пальца во рту и один в носу, высказывает мысль, ставшую знаменитой: «Не всякому посчастливится быть сиротой!».

Рыжик хочет пойти на прогулку с отцом. Мать ему это запрещает, не объясняя причины. Он считает, что отец будет бить его не так сильно, как мать. Его отец, который «нежно любит Рыжика, но никогда им не занимается», предлагает ему забрать его. Рыжик отказывается, чтобы доставить удовольствие матери. Отец взрывается. Мать ставит ситуацию с ног на голову, наделяя ее извращенным смыслом: «Бедняжечка! (Как бы лаская его, она запускает руку в волосы Рыжика и сильно дергает их.) Вот он уже весь в слезах из-за того, что его отец… (исподлобья посматривает на мосье Лепика) хотел насильно увести его с собой! Нет, мать не стала бы так жестоко тебя терзать!.. Супруги Лепик поворачиваются друг к другу спиной».

Рыжик никогда не получает удовольствия от ударов, которыми его награждают, даже если иногда он специально ищет их, поскольку это единственный способ привлечь внимание родителей: мазохизм ему не свойственен. Он выжидает момента, когда можно будет пойти на хорошо просчитанный риск и взбунтоваться. И именно это он и делает в сцене, описанной с поразительной проницательностью: однажды Рыжик просто отказывается, когда мать заставляет его пойти на мельницу за маслом. Почему? Без причины. Он сознательно отказывается повиноваться своей матери: «Рыжик стоит посреди двора, удивленный своей стойкостью, внезапно проявившейся перед лицом опасности, и еще более пораженный тем, что мадам Лепик и не думает его бить. Минута столь серьезная, что она сразу забывает обо всех своих испытанных приемах. Она отказывается от угрожающих жестов, от пронзительного взгляда, жгучего, как раскаленное железное острие. Однако губы ее, несмотря на все ее усилия, сами собой размыкаются под напором бурно прорвавшегося наконец бешенства».

И, наконец, восхитительный вывод мадам Лепик: «Раз настало светопреставление, – говорит сраженная мадам Лепик, – то я уж в это дело вмешиваться не буду. Я отстраняюсь. Разбирайтесь сами!». Ну наконец-то!

Рыжик, одержав победу, заявит своему отцу со всей прямотой и полным пониманием своих слов: «Уж очень у меня незавидная участь! У меня есть мать. Но мать не любит меня, и я ее не люблю».

Такова дилемма ребенка, которого третируют: ложь любви или же истина без любви.

И не менее примечательный ответ отца: «А я-то? Ты думаешь, я ее люблю?».

Как говорила Франсуаза Дольто, вторя Жюлю Ренару, только дети, оставшиеся без родителей, могут с уверенностью говорить, что они дети любви.

Веселые летние лагеря

Вы уже ездили в летний лагерь? Я – да. У меня остались самые ужасные и «нестерпимые» воспоминания – «нестерпимые» в том смысле, в каком в хирургии говорят о нестерпимой боли, например, от перелома.

Я никогда, ни разу не говорила об этом, ни в тот момент, когда могла пожаловаться, ни потом, ни даже на анализе. Поскольку таланта Пьера Перре у меня нет, я наверняка писала тогда письма в стиле «чтобы вы не волновались»: «Погода хорошая, все хорошо, мне очень весело, целую».

Я потом быстро восстановилась, но мне кажется, что теперь я лучше понимаю, почему в прошлом никто из моих детей, несмотря на все мои ухищрения и запугивания, ни разу не согласился отправиться в летний лагерь, а если и соглашался, то возвращался оттуда через пару дней.

Вы скажете: «Почему же вы хотели отправить туда своих детей, если у вас такие дурные воспоминания?». Дело не в мести. Напротив: поскольку я никогда не критиковала своих родителей за то, что они меня туда отправляли, я никогда не могла признать, что страдала там.

Сегодня взволнованные родители приходят ко мне на консультацию, чтобы понять, посылать им детей в лагерь или нет, и при этом думают – имея или не имея на то основания, – что специалист по детям сможет дать им подходящий ответ.

Это не слишком сложные консультации, поскольку большинство родителей хотят, чтобы им подтвердили их собственное, уже сложившееся, мнение, в чем бы оно ни заключалось. Аргументов за отправление детей в летние лагеря столько же, сколько и против. Но непосредственно заинтересованная сторона, а именно дети, имеет намного меньшее право голоса, чем мы считаем сами или чем мы хотели бы.

Это наводит на мысли о тревоге родителей в ситуациях «обычных» для жизни разлук. Большинство, если не все родители, вынуждены делегировать часть своих полномочий, связанных с материнством или отцовством, воспитанием, обучением или досугом, тем или иным третьим лицам. Именно это происходит, когда маленький ребенок отправляется в ясли или на каникулы к своим бабушке и дедушке. То же самое происходит при поступлении в школу, в досуговый центр, в музыкальную школу или при отъезде в летний лагерь. Не говоря уже о подростках, которые начинают «гулять», никогда не сообщая, где они и когда вернутся, так что они, получается, доверены лишь самим себе.

Думаю, я никогда не встречала родителей, которым не была бы известна тревога, вызываемая необходимостью доверить ребенка внешнему миру, и которые не успокаивались бы, вернув его себе в целостности и сохранности. Большинству детей и подростков не приходится выпрашивать телефон, им его предлагают родители, признавая или умалчивая о том, что цель – держать их под присмотром или, по крайней мере, всегда иметь возможность их услышать.

Это может показаться странным, если учесть, что подавляющее большинство несчастных случаев происходят именно в присутствии родителей. Дети обычно могут выпить отбеливатель или лекарства не в яслях, а дома; точно так же именно дома они могут упасть со стола для пеленаний или прищемить пальцы дверью. Происшествия в общественных местах часто происходят непосредственно на глазах у родителей, а наиболее серьезные из них, такие как развратные действия или же акты педофилии, также в основном случаются внутри семьи. Также несчастные случаи и происшествия бывают и в местах общественного пользования, но в общем и целом они относительно редки. Какой же тогда можно сделать из этого вывод?

Для объяснения я могу предложить одну гипотезу. Сложно, а иногда и больно признать то, что ты испытываешь к детям амбивалентные чувства. В волшебных сказках тот, кто желает добра, – не тот, кто желает ребенку зла. Есть добрая фея, и есть злая волшебница, и это очень удобно. Поскольку в жизни злая волшебница, дремлющая в каждом родителе, в принципе сильно вытеснена. Порой она показывает себя в момент происшествий, риску которых родители бессознательно подвергают своих детей и из-за которых они чувствуют страшную вину, когда несчастный случай действительно произошел.

Когда ребенка передоверяют третьему лицу, родители бессознательно проецируют вовне негативные чувства, приписывая их тем взрослым, которым доверены дети. Отсюда и рождается тревога.

Можно ли от нее полностью избавиться? Вероятно, нет, поскольку это опять же потребовало бы отрицания амбивалентности. Но, в конце концов, у вас же не только негативные чувства, вы все-таки немного любите своих детей?

Если вы допускаете, что любовь предполагает разделение ответственности, разве не можете вы предположить, что другие люди способны обеспечить вашим детям в ваше отсутствие физический и психологический комфорт? Конечно, не такой идеальный, как в вашем присутствии… Возможно, вы, как и ваш ребенок, поймете, что порой лучше не быть единым целым.

Если хорошенько поразмыслить, то мои каникулы в летнем лагере не были такими уж ужасными!

Школа: руководство по эксплуатации

Когда мне было 12 лет, понравилась бы мне книга «Как выжить в школе?»[10]10
  Roland Bélier, Bernadette Costa-Prades, Comment survivre à lecole, Albin Michel Jeunesse, 2002.


[Закрыть]. Думаю, что да. Я не вполне уверена, поскольку мне сложно вспомнить, о чем я думала в те времена. Зато есть ситуации, о которых я очень хорошо помню: у меня не получается заняться заданиями; я подделала запись в дневнике; в школе есть учитель, который меня терпеть не может; у меня украли сумку; я списала и меня поймали; я завралась и не могу выбраться из вранья; наконец, я постоянно болтаю в классе.

Другие темы, вероятно, не заинтересовали бы маленькую девочку-паиньку, которой я казалась: мне скучно в классе; я остаюсь на второй год; у меня неуд по поведению; за мной постоянно ходят родители; я паникую на контрольных и у меня нет друзей. Наконец, в те годы не говорили о рэкете, наркотиках или агрессии в школьных коридорах.

Ролан Белле, детский психиатр и психоаналитик, вместе с Бернадет Коста-Прад, журналистской, анализируют 52 проблемных ситуации (по одной в неделю), которые они протестировали на собственных детях. Вклад детей психоаналитиков в работы своих родителей, начиная с Мелани Кляйн и заканчивая Франсуазой Дольто, и правда трудно переоценить!

Их ответы вполне осмысленны – что не так уж часто встречается среди родителей, у детей которых есть та или иная проблема. Авторы не колеблясь отделяют добро от зла (и в этом они совершенно правы), при необходимости его оправдывая. Но они по мере возможности преодолевают границы простого здравого смысла, заставляя ребенка задать вопросы самому себе.

Например: «У меня нет друзей». Простой вопрос позволяет провести реалистическую оценку ситуации и вытолкнуть ребенка из ситуации жалобы: «С какого-то момента или постоянно?». Возможно, что есть какая-то внешняя причина, а потому пока можно успокоиться: «В конце концов, может быть, в этом году просто не нашлось того, кто заслуживает твой дружбы». Но потом надо поставить личный вопрос: «Если тебе на самом деле сложно заводить друзей, если ты от этого страдаешь, возможно, в тебе самом есть что-то такое, что ты не контролируешь и что отталкивает других. Может, ты от них просто слишком многого хочешь?».

Вы можете заметить, что тот же метод можно применить и к тем взрослым, которыми, как мы считаем, мы стали, поскольку трудности школьной жизни легко перенести на профессиональную жизнь, на такие проблемы, как зависть, исключение, боязнь неудачи, страх насмешек, которые кажутся унизительными.

Все мы помним о книге или фильме, которые оставили неизгладимое впечатление на всю жизнь: история описывает ситуацию, похожую на нашу, тогда как мы считали, что мы такие одни во всем мире, но это все же не наша ситуация. Отсюда возможная польза от прочтения книги «Как выжить в школе», хотя это и не художественная литература.

Но есть дети, к числу которых относилась, видимо, и я, которые не любят, когда об их проблемах говорят открыто, поскольку им в таком случае кажется, что они попали в фокус всеобщего внимания. Они предпочитают не говорить о своих заботах, что им, собственно, и рекомендуется, а потому готовы страдать в одиночестве. Если бы я прочла книгу «Как выжить в школе», возможно, позже мне не пришлось бы ходить к психоаналитику. Я в этом не вполне уверена, но кто знает?

Анорексия и булимия

Анорексию и булимию было бы удобно рассматривать как лицевую и оборотную сторону одной и той же медали: в таком случае анорексичка – та, кто слишком мало ест, а булимичка – та, кто ест слишком много. Тем более, что у анорексичек бывают приступы булимии, а у булимичек – фазы относительной анорексии. Но это было бы излишним упрощением – ограничиваться этими внешними аспектами, причем как в одном случае, так и в другом.

Психическая анорексия у девушки остается загадкой, прежде всего, на индивидуальном уровне: желание самодостаточности («Я знаю, что мне полезно, мне никто не нужен»), полного овладения телом, яростное и в то же время резонерское отрицание неблагополучия («У меня все замечательно, это вы волнуетесь по пустякам»), порой внушают восхищение и даже зависть, но в других случаях могут провоцировать непонимание и отвержение, доходящее до отвращения, даже у профессионалов.

На семейном уровне анорексия часто встречается в чрезвычайно сплоченных семьях, внешне вполне соответствующих социальным нормам. Загадочное поведение девушки ставит эту семейную ячейку под вопрос и особенно мать как образец женственности. Какой бы она ни была – не существует типичной анорексической матери, – анорексичка не хочет становиться такой же, как она; но вместо того, чтобы восстать на уровне речи, что стало бы определенной формой признания, все ее тело начинает выражать этот отказ, оно больше не растет, не становится женственным, как ему подобает. Но каждый член семьи оказывается в таком случае под ударом, даже сестры и братья, особенно когда анорексия говорит об инцестуозной ситуации, что иногда случается.

На коллективном уровне анорексия представляет своего рода голодовку в обществе изобилия, которое идеализирует молодость и худобу, причем невзирая на классовые различия. Обычно для объяснения причин того, почему девочки садятся «на диету», начиная со все более юного возраста и во все большем количестве, указывают на моду. Однако первое клиническое описание психической анорексии датируется 1873 г., когда идеал женственности не предполагал худобы – как раз наоборот. Стремление к худобе – лишь предлог для анорексички, тогда как для других худоба сама является целью.

Является ли психическая анорексия болезнью? Я так не думаю, даже если часто в тот или иной момент приходится обращаться к врачам. Психическая анорексия является определенным способом бытия, способом весьма специфическим, чрезмерным и порой даже опасным. Кроме того, это способ резкого выражения отказа, а также идеала, которого мы не обязаны придерживаться, но ценность которого можно признать.

В профессиональном отношении булимички мне знакомы хуже, но мне кажется, что у них иная ситуация. Прежде всего, булимия не ограничивается подростковым возрастом. Она может возникнуть даже у младенца. В таком случае пища как «материя» приобретает качества временного, но сильного средства – успокаивающего и удовлетворяющего. Кого в детстве не утешали сладостями, вместо того чтобы утешить словами или жестом понимания, которых было бы достаточно? Кого не поили сладким сиропом, чтобы он уснул, оставив родителей в покое? Все это не было бы таким уж серьезным, если бы еда с целю насыщения вербального, а не собственно пищевого, голода не превращалась достаточно быстро в неисчерпаемый источник сознательного и бессознательного чувства вины.

Если мы чувствуем вину, но не сделали ничего дурного, значит мы страдаем от бессознательного чувства вины. Последнее проистекает, считаем мы, из травматического опыта, который можно пережить в любом возрасте и который в той или иной степени знаком всем нам. Речь, например, может идти об определенном приказе («Сделай это немедленно!»), запрете («Никогда не делай этого!»), которые высказываются в таком тоне, который вызывает страх или даже ужас. Из-за страха ребенок просто перестает понимать, что ему было сказано. Но чтобы угодить родителям, он делает все возможное, повинуясь приказу, которого не понял. Это вызывает напряжение, поскольку в таких условиях человек не обязательно согласен с тем, что он делает. Чтобы ослабить это напряжение, требуется боль, достигаемая специально спровоцированным наказанием или самонаказанием. Но такое (внутреннее или внешнее) наказание выполняет функцию сглаживания напряжения лишь на короткое время. Бессознательное чувство вины за воображаемую оплошность снова берет верх, напряжение возвращается и требует нового наказания.

Похоже, что врачи, занимающиеся булимией, наконец заметили эту тонкую связь с чувством вины. Отсюда остроумная идея – отменить диеты или, говоря точнее, само слово «диета», заменив его питанием, которое считается «здоровым и сбалансированным». Рецидив в таком случае можно юмористически описывать как «обогащение», при условии, что о нем вообще будут говорить и что за ним последует быстрое «восстановление».

Как все было бы просто, если бы у людей не было бессознательного! Нет бессознательного, нет и вины, и все было бы замечательно.

Все врачи в случаях расстройства пищевого поведения терпят в том или ином смысле поражение, если оценивать их результаты в долгосрочной перспективе.

При психической анорексии успешно завершаются около 50 % случаев, тогда как остальные 50 % – неудачно, какое бы лечение ни применялось[11]11
  Ginette Raimbault, Caroline Eliacheff, Les Indomptables, Figures de l'anorexie, Odile Jacob, 1989.


[Закрыть]. Но все же не все методы равнозначны. Некоторые нацелены на то, чтобы «сломать» анорексичку, и мне представляется показательным то, что половина из них не дает себя сломать. Другие подходы пытаются дать этим девушкам возможность наделить свои симптомы смыслом, не ставя при этом их жизнь под реальную угрозу. Но сложно сказать, какой метод «хороший». Все зависит от самой девушки, ее среды, социального и медицинского контекста, в котором она находится. Психоаналитики встречают также и более взрослых женщин, самостоятельно решивших эту серьезную проблему, с которой они столкнулись в подростковом возрасте. Обойтись без врачей – это не идеал. Выйти из страдания и изоляции, доверяя только самому себе и оказывая себе помощь, – это не доказательство мужества, скорее наоборот.

В случае булимии врачи говорят, что в долгосрочной перспективе 80 % так и не излечиваются! Но это не должно приводить вас в отчаяние, если у вас такая проблема. Прежде всего, вы – не цифра в статистике, а человек, и я искренне считаю, что есть тысяча способов найти подходящее вам решение, чтобы вы смогли примириться с собой.