Текст книги "Дама и лев"

Аббат отвернулся к зарешеченному окну, за которым виднелись поросшие лесом холмы, окружавшие Мон-Фруа. Гибель молодого человека в заморских землях запустила неумолимый механизм, управляющий жизнью и смертью, готовый перемолоть судьбы многих жителей графства. Каким-то жизням суждено прерваться, каким-то – необратимо перемениться. Ему было понятно, чувство бессилия, которое сейчас испытывал брат Мартен, он понимал, что вера монаха пошатнулась при созерцании бессмысленной смерти, которая, казалось, имела источники более отдалённые, более ненадёжные и неустойчивые, чем твёрдая Божья воля. К несчастью, аббат уже даже не мог разделять этих сомнений. Тот кошмар, свидетелем которого он стал в Иерусалиме, не шёл ни в какое сравнение ни с одной семейной драмой и, вместе с ответами, стёр все вопросы. Однако для тех, кто страдал, подобно брату Мартену, не существовало ничего, кроме боли и вопросов к судьбе, и скорбь ложилась чёрной тенью на их горизонты. От горячего сочувствия, которое он испытывал к монаху, аббату полегчало на сердце. Он принял решение.

– Рауль, собери наши дорожные сумки. Мы отправимся с братом Мартеном в Сент-Нуар и окажем помощь даме Жанне.

Брат Мартен склонил голову и пробормотал благодарственную молитву.

– А как же Аэлис? – воскликнул Рауль, не сдержавшись.

Под орлиным взором аббата новиций инстинктивно опустил голову.

– Хочешь поймать оленя, заставь его выйти из укрытия.

– Иногда я вас не понимаю, отец мой, – сокрушённо проговорил новиций.

– Это старая охотничья поговорка, – воскликнул Гюг, настроение которого явно улучшилось.

– Ясно, отец, – пробормотал Рауль.

Мартен смотрел на обоих монахов. Глаза аббата Мон-Фруа в лунном свете казались небесно-чистыми, а тёмные зрачки новиция отливали мрачной чернотой. Брат Мартен увидел в том Божье знамение: судьба Сент-Нуара скоро переменится.

Майское утро выдалось ясным. Аббат и брат Мартен позавтракали хлебом со свежим сыром и мёдом. Рауль приготовил сумку с провизией в дорогу. Их уже ждали осёдланные кони, приор, нервничая, ходил кругами вокруг Гюга.

– Не начать ли нам расследование? Возможно, его украл один из вновь прибывших мирских братьев.

Аббат с равнодушным видом пожал плечами.

– Подумаешь, нож садовника. Может быть, его унесли на кухню, а может, аптекарь взял, чтобы покрошить лук. Не переживайте, найдётся.

Приор разинул рот от удивления. Озорной блеск мелькнул в глазах аббата. Приор опомнился и перешёл в наступление:

– Вы ещё не установили цену на воск в этом сезоне.

– Добавь двадцать су к прежней, – Гюг подтянул подпругу своего коня и проверил узду.

– А если явится хозяйка Эрлизана и захочет поговорить с вами о своей старой мельнице?

– Ты примешь её и скажешь, что аббат в отлучке.

– Господи, Господи, – бормотал приор с убитым видом. Вдова из Эрлизана славилась крутым нравом: говорить с нею уже было испытанием, а перечить – того хуже. Видя, что Рауль и Мартен садятся на коней, приор в отчаянии добавил: – Вернётесь-то вы когда?

– Мы едем к тяжелораненому. Сколько мы будем отсутствовать, зависит только от воли Божьей, – ответил аббат. Вскочив на коня, добавил задумчиво: – Может, недели две, может, и дольше.

Лицо приора исказила гримаса отчаяния.

С другого берега реки, протекавшей через земли Мон-Фруа, Аэлис наблюдала за отъездом троих всадников. Когда они выехали за монастырские стены, она смогла разглядеть их лица и, узнав брата Мартена, почувствовала, как сердце у неё в груди встрепенулось от радости. Наконец-то знакомое лицо, наконец кто-то из Сент-Нуара! Она сдеражала первый порыв: не бросилась навстречу всадникам, не обнаружила себя, не стала задавать вопросов об отце. Аббат Гюг ехал рядом с монахом. Тут же был и новиций, которого позавчера она оглушила так, что он рухнул на пол без сознания. Она не была уверена, что, увидев её, они не попытаются водворить её обратно в монастырь, в чистую белую келью, не запрут в четырёх каменных стенах так, что уже не вырвешься. Она увидела, что группа всадников пустилась в путь по тропинке, ведущей к римской дороге. Стараясь не оцарапать щиколотки о кусты ежевики, которыми порос дикий берег, она последовала за всадниками. Нож, обнаруженный в сарае, где она накануне переночевала, был привязан верёвкой к поясу. Не меч, конечно, но с ним она не чувствовала себя совсем уж беззащитной перед всяким встречным, желающим навязать ей свою волю.

Озэр и Л’Аршёвек вошли в зал, когда поварята укладывали на козлы длинные и широкие деревянные доски, которые должны были служить столами. Большие факелы из тряпок, пропитанных жиром, горели на стенах, распространяя сильный запах горелой свинины. Носились туда-сюда слуги, занятые подготовкой банкета: одни несли деревянные бокалы и тарелки, другие наполняли вином и водой кувшин за кувшином и поддерживали огонь в камине, следя в то же время за тем, чтобы он не разгорелся слишком сильно, а то как бы гости не задохнулись в дыму. Такое иногда случалось в замках, в которых окна закрывались ставнями, как в Сент-Нуаре.

– Дама Жанна, без сомнения, лезет из кожи вон, чтобы оказать гостям наивысшие почести, – воскликнул Л’Аршёвек, делая большой глоток вина из кувшина. – Хорош пир: хозяин наверху при смерти, а его убийцы уничтожают запасы его кладовых этажом ниже.

– Пока придётся соблюдать приличия, – мрачно проговорил Озэр. – Увидим, соизволят ли дорогие гости оказать хозяевам почтение или обнажат меч.

Л’Аршёвек рассмеялся. Озэр недоуменно посмотрел на него.

– Что, чёрт возьми, с тобой происходит? Ты что, окончательно свихнулся?

– Ручаюсь, это и вправду, как говорят утончённые придворные, век вежливости! И подумать только, что мы дожидались во дворе с оружием наготове, одной ногой в стремени, выпятив грудь, готовые разорвать во имя чести в клочья Суйерских захватчиков! И вот наша безутешная Пенелопа спускается с башни, чистая, словно царица фей, рассыпается в красноречии, велит греть воду для омовения усталых воинов, и мужи, явившиеся сюда в жажде кровавой схватки, тут же превращаются в безвольные куклы в её нежных руках, а затем – в безобидных щенят, и при этом ей не приходится ткать никаких гобеленов. И ныне мы, – добавил он, вновь становясь серьёзным и утирая слёзы, выступившие на глазах от смеха, – готовы разделить пищу земную и духовную с теми, кто недавно нанизывал нас на вертелы, как тех свиней, которых мы вечером съедим. Ну что, compaign, как тут по-твоему не умереть со смеху?

– Смейся, если хочешь. Мне не до смеха. – Озэр стиснул зубы и продолжал озабоченно: – От кровопусканий, которые этот городской невежда сделал Филиппу, у него ослабло дыхание и побледнели щёки. Каждый раз, когда он достаёт бритву, чтобы сделать очередной надрез, я готов воткнуть ему её между глаз. Если так будет продолжаться, раненому не протянуть и до послезавтра.

– Это точно, – так же серьёзно отозвался Л’Аршёвек. – Но мы тут ничего поделать не можем:

так распорядился уважаемый лекарь, а скорбящая супруга слушается во всём его указаний. Разве такое послушание не похвально?

На мгновение воцарилось молчание, и друзья обменялись выразительными взглядами. Капитан тяжело опустился на скамейку.

– Боюсь, Аэлис уже не застанет Филиппа в живых, – пробормотал Озэр. – Хоть бы Мартен привёз её поскорее из Мон-Фруа. Не следует дочери пребывать среди чужих, когда её отец испускает последний вздох. Возможно, я ошибся…

Он не закончил фразы и склонил голову, опечаленный. Л’Аршёвек внимательно посмотрел на друга. У капитана был непростой характер, но он не имел обыкновения предаваться грусти и меланхолии. Странно было видеть его таким, но, в конце концов, уточнил для себя Луи, не так уж и странно: ведь именно в этих переменах настроения, идущих от сердца, и состояла жизнь человеческая во все времена. Луи помолился за то, чтобы Аэлис Сент-Нуарская и в самом деле поскорее вернулась в замок, живая и здоровая. Но делал он это скорее ради своего товарища по оружию, чем изза едва живого Филиппа. Сделав вид, будто не слышал слов своего друга и не обратил внимания на унылое выражение его лица, он снова отхлебнул из кувшина и сказал с иронией:

– Ты видел германца, которого приволок с собой Готье? Он ростом не менее шести пье, а с топором, так и все восемь. Славный телохранитель у нашего клирика. Этот Суйер младший – просто завзятый рыцарь! Меч в ногах заплетается, того и гляди носом землю пропашет, – добавил он с насмешкой. – Не то что германец: у того хоть и один глаз, но куда ногу поставить и куда меч вонзить, он знает точно.

– Если придётся скрестить клинки, одолеть этого варвара будет непросто. К тому же, он одет в цвета графа Першского. Готье не терял времени даром, – задумчиво произнёс Озэр.

– Да и дама Жанна тоже, – сказал Луи каким-то особым тоном.

Он смотрел через плечо Озэра и, когда тот обернулся, то понял, что имел в виду Л’Аршёвек. В окно он увидел, как дама Жанна в сопровождении Готье Суйерского прогуливается по двору, опираясь на его руку, будто они двое хозяин и хозяйка замка. Они шли, не замечая, что на них смотрят.

– Клирик пылает, как костёр в ночь на святого Иоанна, и сразу видно, что за факел его воспламенил, – отметил Луи с тенью веселья на лице.

– Сейчас не до шуток, – воскликнул Озэр, резко отвернувшись. Его зрачки почернели от гнева. – Этот факел пожирает остатки жизни Филиппа.

– Озэр! – капитан так вцепился в рукоять меча, что костяшки пальцев у него на руке побелели. Л’Аршёвек схватил его за локоть, в отчаянии шепча: – Не марай клинок кровью гарпии. Посмотри, какой отряд явился из Перша, а этот дурак вокруг неё так и вьётся, так что тронь хоть волосок на её голове, и раньше, чем петух успеет пропеть, белобрысый громила и его отряд не оставят от тебя и мокрого места.

– Спасибо, что веришь в меня, – пробормотал с сарказмом Озэр.

– Подумай, чёрт возьми! Когда вернётся девушка, тебе будет чем заняться, – нетерпеливо воскликнул Луи. – Я не имею в виду её щиколотки. Наследницу Сент-Нуара надо будет хранить и защищать от всяких зол, в том числе, от собственных родственников. Не трать силы на змею: скоро нам предстоит сразиться со стаей волков.

Озэр, обдумывая слова друга, постепенно пришёл в себя. На лице у него появилась смиренная улыбка, и Луи понял, что настроение у капитана стало такое, как всегда. Тот похлопал его по спине и воскликнул:

– А я-то и забыл, что в перерывах между студенческими попойками и песнями вагантов ты постигал в Париже тайны схоластики и успел изучить все достоинства сдержанности, – и добавил: – Спасибо, Луи.

– Не благодари меня. Если моя голова всё ещё на плечах, то лишь потому, что ты когда-то вовремя выхватил меч. Если я и забочусь о том, чтобы тебе не переломили хребет, так это только ради собственной шкуры. – Л’Аршёвек широко улыбнулся. Тем не менее беспокойство не оставляло его. Под сводами замка сгустилась слишком тяжёлая туча корысти, непримиримой вражды и железной воли. Такая смесь могла в любой момент привести ко взрыву.

Няня вошла в зал. Подошла к рыцарям и пробормотала сквозь слёзы:

– Он велел позвать вас:

Озэр посмотрел на Л’Аршёвека и спросил матрону:

– Как он?

– Он сильный, как мой покойный муж, но и тот вынужден был уступить Христу, который пожелал забрать его после семидневной лихорадки, источившей его тело. – Глаза у няни покраснели, голос прерывался.– Только и делает, что спрашивает о дочери.

Капитан сжал губы. По его лицу трудно было догадаться о том, какую он испытывает муку, но глаза его горели, словно чёрные факелы. Л’Аршёвек перекрестился, прежде чем вслед за Озэром ступить на каменную лестницу, которая вела на верхний этаж башни.

Покои Филиппа Сент-Нуарского напоминали не столько спальню больного, сколько часовню, где проводят бдения накануне похорон над покойником. От многочисленных горящих свеч воздух отяжелел, и, стоило закрыть глаза, как начинало казаться, будто ты в церкви. Напротив кровати висел огромный крест, чтобы страдалец мог лицезреть Христа, как только откроет глаза. На столе стояла белая фаянсовая чаша, измазанная кровью, лежали стилеты, которыми лекарь делал надрезы. Сам он дремал перед большим котлом, дымящимся на раскалённых углях. Рядом стояли лоханки с горячей водой, лежали чистые тряпицы, которыми слуги смачивали лоб больному, а дальше – та пища, которую организм его соглашался принимать: бульон из белого мяса, пшеничный хлеб, накрошенный в кипячёное молоко, сладкое вино, чтобы утишить боль. Озэр подошёл к Сент-Нуару; Л’Аршёвек остановился на несколько шагов позади и стал наблюдать за ними. Патриарх был бледен, как привидение. Глаза его были широко раскрыты, он не сводил их с креста. Когда Озэр наклонился к нему, Филипп Сент-Нуарский перевёл взгляд на него и, узнав, вцепился в его руку из последних сил.

– Сеньор, – сказал Озэр, опускаясь на колени рядом с кроватью.

– Озэр… – пробормотал тот. – Конец нашим сражениям, капитан. Сент-Нуар судорожно сглотнул и попытался сдержать гримасу боли.

– Вы ещё повоюете, не хуже, чем в юности, – ответил Озэр, хотя горло его перехватило.

– Я умираю. – Сент-Нуар закрыл глаза и заговорил так, будто был где-то далеко. – Моя кровь, Озэр. Позаботься о моей крови.

– Вы не умрёте неотмщённым, – процедил Озэр сквозь зубы.

– Нет! Довольно смертей. – Филипп приподнялся на локте, но тут же снова упал, корчась от боли. Рана на его груди превратилась в едва затянувшуюся огромную язву. – Защити Сент-Нуар.

– Обещаю, мой господин, – ответил капитан.

– Жанна ждёт ребёнка. – Сент-Нуар попытался улыбнуться, хотя сломанные рёбра причиняли ему неимоверные муки. – Может быть, будет мальчик… мужчина, который сможет защитить замок.

Л’Аршёвек вопросительно взглянул на матрону Николь, стоявшую в углу. Та утвердительно кивнула. Озэр поднялся с колен; лицо его стало бесстрастным. Он вновь превратился в солдата, ожидающего приказа.

– Позаботься о ней! Защити моих близких, – воскликнул Сент-Нуар, и возглас его перешёл в стон. Как все некогда сильные мужчины, внезапно потерявшие власть над собственным телом, Филипп предпочёл бы смерть беспомощности. Он был бы рад отдаться холодному дыханию, ласкавшему его лицо по ночам, если бы не Жанна и Аэлис. Если бы не две женщины, в руках которых, несмотря на все его молитвы о сыне, были сейчас ключи к выживанию его рода. Единственное, что мог сделать Филипп Сент-Нуарский, – дать им последние наставления, на которые они могли бы опереться, когда его не станет; а дальше – оставалось только надеяться, что слуги не растащат всё его имущество и одежду хотя бы до тех пор, пока священник не свершит над ним последние таинства. Он прикрыл глаза, стараясь отогнать эти мысли. Озэр стоял перед ним, но Филипп не знал, сколько ещё сможет говорить с ним, пока от боли вновь не лишится сознания. Каждое слово, казалось, слетая с губ, вырывало у него кусок внутренностей. – Жанна. Моя супруга и мать моих наследников, – произнёс он с трудом. – Повинуйся ей. Поклянись, что ты ей поможешь. Поклянись!

Ни один мускул на лице капитана не дрогнул. Он опустился на одно колено, обнажил меч и поставил его вертикально на остриё между собой и раненым, поцеловал крест, образуемый клинком и рукоятью и ледяным тоном произнёс:

– Клянусь, что буду оберегать вашу супругу и потомство от любого зла. Няня разрыдалась, а Сент-Нуар снова окунулся в туман лихорадки. Теперь он был в мире с собой. Озэр встал. Лицо его казалось таким же каменным, как стены спальни. Он направился к двери и, проходя мимо Л’Аршёвека, произнёс бесцветным тоном:

– Идём. Мы должны быть на пиру. Дама Жанна нуждается в нас.

Она с наслаждением погладила мягкую волчью шкуру, которой был оторочен плащ – подарок Готье Суйерского. Она накинула его на плечи, и отсвет бордовой ткани придал её бледному лицу и светлым волосам сходство с геммой, оправленной в золото. Жанна была ослепительна и знала об этом. Она рассмеялась от удовольствия. Какие же все дураки, какие дураки эти мужчины, явившиеся к ней с железными мечами, не способными противостоять её главному оружию – хитрости. Всего несколько дней назад, когда стража заметила группу воинов под знамёнами Суйеров, она на миг ощутила панику. Ужас охватил её при мысли, что она потеряет всё, добытое с таким трудом, что враг сотрёт с лица земли не только замок и посевы Сент-Нуара, но и её жизнь, жизнь Филиппа и всех остальных. Она задрожала, но тут же решила взять себя в руки, впилась ногтями в ладони, и боль привела её в чувство. Тогда она принарядилась и сошла вниз, навстречу банде убийц, молясь о том, чтобы хоть в комнибудь из них обнаружилось не сердце, не жалость, но слабость, которую она так хорошо научилась замечать в мужчинах, та самая, которую она знала за Филиппом Сент-Нуарским: желание обладать ею как женщиной, необоримая потребность находиться рядом с нею, вдыхать её нежный запах, не зная о том, что она сама готовила настой из цветов и тщательно перегоняла его каждое утро, и о том, что Жанна, как и цветы, просыпалась каждое утро с единственным желанием, остаться красивой и выжить. Стоило ей увидеть Готье Суйерского, как она поняла, что битва выиграна заранее. Первым делом она униженно преклонила колени перед всадником, потому что знала, что ему это понравится, и он тут же проявит великодушие по отношению к ней, как и положено рыцарю. Чем больше ему захочется притвориться человеком достойным, тем старательнее он будет имитировать благородство. Именно из-за того, что он не рыцарь, он станет вести себя по-рыцарски. На это делала ставку Жанна. И выигрывала.

По крайней мере, пока выигрывала. Доказательство – этот плащ на её плечах. Во время прогулки Жанна взялась испытывать степень своего влияния. Ей хотелось понять, хрупка ли ещё её власть, или уже можно позволить себе просьбы и, что важнее, получать то, о чём просишь. Достаточно было провести рукой по перилам, вздохнуть и взмахнуть ресницами, в знак обещания будущих жарких ночей, как огромный противный кадык Готье Суйерского заходил ходуном, и она получила в подарок плащ как знак его добрых намерений. Невообразимо, но этот идиот не понимал, что ставит на карту куда большее, чем любовную интрижку: в нынешней ситуации объявить о добрых намерениях по отношению к хозяйке замка означало подвергнуться графскому суду по обвинению в вероломстве, если в конце концов он всё же решит напасть. Но глупость противника была Жанне на руку, и нынче вечером судьба ей улыбалась. Она подумала о муже, лежавшем при смерти. Брак с Сент-Нуаром был в самом деле идеальным. Она беременна от Филиппа, а значит он предоставил ей лучшую защиту, о которой может только мечтать супруга: у неё под сердцем драгоценная будущая жизнь. И, судя по его состоянию, он окажет ей ещё одну любезность: оставит её вдовой, свободной и могущественной. И если удастся избежать повторного брака, она сама будет полноправной владелицей замка и богатых земель, имеющих важное стратегическое значение. Но это – в будущем. Пока что остаётся только молиться о том, чтобы Господь послал Филиппу скорую смерть и избавление от мучений. В конце концов, она за многое была благодарна ему. Могла позволить себе быть великодушной.

Жанна готова была снова улыбнуться, но неприятная мысль пронеслась у неё в голове. Аэлис. Здесь она или нет, так или иначе, она дочь Филиппа. И то, что она женщина, не мешает ей быть полноправной наследницей, тем более что сын ещё не родился. Жанна нахмурилась. Хоть бы монах никогда не привёз её домой; хоть бы она утонула в реке или заблудилась в лесу, где её сожрали бы дикие звери. Волчий воротник коснулся её уха, мех согревал шею. Жанна задумчиво провела языком по губам. Когда Аэлис явится, она решит её судьбу. Пока можно позволить себе роскошь думать, что девушка мертва. Сейчас полно других забот. Готье Суйерский попросил оказать ему честь и отужинать с ним и с его людьми этим вечером. Пока он ещё не осмеливался просить её разделить с ним ложе. Но он не замедлит и с этим, и Жанне понадобится вся её изворотливость, чтобы убедить его не торопиться, подождать немного ради приличия. Она не жаждала, чтобы его отвратительный язык как можно скорее коснулся её кожи. Ещё повезло, что Суйер – бывший клирик. Ей прежде никогда не приходилось встречать мужчину, столь свято чтившего заповеди Святой Матери Церкви.

Холодная вода потекла по затылку Готье, и он чертыхнулся, ощутив, как озноб пробежал по позвоночнику. Потом он тщательно умыл лицо и руки, протёр зубы пастой из сельдерея, чтобы освежить дыхание. Сегодня вечером предстоит сидеть рядом с дамой Жанной всего в пяди от её тела, пить из её бокала… А позднее, возможно, они прилягут на меха, которые ласкают каждую ночь её жемчужную кожу, Готье испытает наслаждение, которое сулят ему её взгляды. Он едва сдержался, чтобы не застонать, представив себе, что почувствует, лаская кожу Жанны. Даже до принятия сана, когда не проходило и ночи без того, чтобы в его постели не оказалась очередная пухленькая забавно повизгивающая служанка, он не встречал такой женщины, как Жанна. Она отличалась ото всех, кого он видел, в том числе и во дворце архиепископа, когда богатые дамы являлись с визитом к прелату и выходили из своих карет, тщательно закутанные в расшитые плащи и в перчатках из нежной телячьей кожи. Жанне не нужны были украшения. Чудодейственная смесь девственной невинности и грешного соблазна. То, что она познала брачное ложе, делало её в глазах Готье ещё более желанной и царственной, умопомрачительно прекрасной. Готье мог оценить её чистоту, но мог и удовлетворить её. Как он приехал в замок, так с тех пор глаз с неё не сводит, а разум его, обычно столь холодный и рассудительный, кипит, будто в лихорадке, подобной той, что пожирает несчастного Сент-Нуара. Он выплюнул кусочек сельдерея, застрявший в зубах и улыбнулся. Этой ночью Жанна станет его дамой.

Варин из Лонрэ боевым топором отрубил голову крысе, которая спокойно прогуливалась по комнате. Зверёк распался надвое, как хлебный мякиш, и маленькая струйка тёмной и вязкой крови брызнула из его шеи. Готье затошнило. Присутствие германца досталяло ему чрезвычайные неудобства. Единственный голубой глаз на этом слегка розоватом лице всегда выражал почтение, однако в поведении посланника Ротру проскальзывала дерзость. К тому же, при виде германца всплывало смутное воспоминание о долге, о котором сам же он столь громогласно и красноречиво вещал, когда вдали показались башни Сент-Нуара, и который состоял в том, чтобы водрузить своё знамя над ненавистным замком и обезглавить всех его обитателей. Ведь отец ждал его в Суйере с обещанными дарами: с юной Аэлис, своим кольцом и мечом Озэра. Ещё хуже, что Ротру Першскому требовался замок Сент-Нуар для каких-то собственных целей, и время подходило к концу. Напрасно Готье пытался убедить себя, что на самом деле делает всё для осуществления этих целей, потому что, если он возьмёт в жёны даму Жанну (после смерти Филиппа, разумеется, подумал он и перекрестился), замок перейдёт в его владение безо всяких усилий, а главное, без боя, а тогда уж он сможет распоряжаться и отрядом, и судьбой Аэлис, и Озэра и кого вздумается. Сравнивая себя с германцем, Готье обнаружил, что во многом ещё остаётся священником, потому и старается всячески избежать кровопролития. И особенно, если меч придётся обнажать самому.

Варин из Лонрэ не способен был оценить такие тонкости. Возможно, потому, что его топор всегда был обнажён, и он был готов использовать его везде, где тот мог бы пригодиться. Германец нетерпеливо отшвырнул дохлую крысу ногой и сказал только:

– Ну что, пошли?

Готье Суйерский ответил ему кивком, который должен был по его замыслу выглядеть величавым. Он погладил ладонями свой камзол из чёрной выделанной кожи и накинул плащ, целиком сшитый из тёмного меха и волочащийся за ним по полу. Меч казался чуждым и неудобным отростком, о который он то и дело спотыкался. Варин последовал за ним. Ещё будет время выполнить обещанное.

В парадный зал проникали запахи жареного мяса и густого бульона и смешивались с едким дымом очага и свечей, во множестве расставленных по углам. Слуги разделывали на деревянных досках, чтобы не терять драгоценного сока, и разносили жареных каплунов с имбирно-коричным соусом и жареной печенью, которая тоже входила в состав блюда. Стоящие в стороне котелки издавали ни с чем не сравнимый горький аромат vert jus, напитка из яблочного сока с желтками, хлебным мякишем и вином; под конец принесли пирог с форелью, покрытый «позолотой» из смеси мёда с яйцом. Когда вошли Озэр и Л’Аршёвек, многие рыцари замка уже сидели за столом. Там был юный Мануэль и закалённый в боях ветеран Франсуа. Уселись и гвардейцы графа Першского. Два отряда разместились один напротив другого, и воины глядели друг на друга с немой ненавистью. Варин из Лонрэ сел по правую руку от Готье Суйерского, а тот занял место рядом с дамой Жанной, усевшейся во главе самого большого стола. Если бы Филипп Сент-Нуарский чудом выздоровел и спустился в зал к гостям, в этой компании едва ли нашлось бы место хозяину замка. Л’Аршёвек горько усмехнулся, подумав, что это невозможно. Нелепый банкет был чем-то вроде досрочных поминок по хозяину дома. Луи сомневался, что виновник торжества был в состоянии присутствовать на празднестве, да и вообще он едва ли знал, что за фарс разыгрывается двумя этажами ниже.

– Deo Gratias1515
  Слава Богу! (лат.)


[Закрыть], – вздохнул он тихонько.

Друзья собрались сесть в конце главного стола рядом с гвардейцами Сент-Нуара, поближе к даме Жанне, которая привествовала их кивком, но прежде пристально оглядела с явным сомнением. Озэр в свою очередь поклонился, и Л’Аршёвек поклонился вслед за ним. Ковриги чёрствого хлеба, на которые гости клали еду, лежали перед ними, слуги лили всем на руки воду с лимонным соком, чтобы пальцы стали чистыми и душистыми перед тем, как коснутся мяса. Воин Суйеров вынул кинжал, отрезал ножку каплуна и вырвал из бедра здоровенный кусок зубами. Вдруг воины Сент-Нуара застыли в глухом молчании. Озэр тут же понял, что происходит: Benedicite1616
  Благословите (лат.) – католическая молитвенная формула.


[Закрыть] не было произнесено, как положено, а без этого ни один христианский воин, а эти головорезы были самыми что ни на есть истыми христианами, не должен был касаться ни пищи, ни питья. Дама Жанна не подумала о том, что из-за отлучки брата Мартена замок остался без священника, так что некому было провести краткую благодарственную церемонию, которой все ждали. По правде говоря, хозяйка замка, замершая сейчас в растерянности, пребывала в неведении относительно того, с каким трудом уживались под её крышей воины, призванные под разные знамёна, сидящие сейчас за пиршественным столом и вынужденные сдерживать свой пылкий нрав и не взрываться по любому поводу. Озэр сжал зубы. Так не однажды начинались войны, войска бросались в бой из-за случайной капли дождя, из-за слабого дуновения ветерка, чреватого бурей. Напряжение последних дней угадывалось в покрасневших лицах и косых взглядах в сторону мечей, пока лежащих в ножнах. Заскрипела скамья, и все угрюмо покосились в ту сторону, готовые чуть что опрокинуть столы с изысканными кушаниями и дать волю враждебным чувствам. От ужаса захныкал какой-то поварёнок и раздался звук затрещины, которую отвесил ему слуга более высокого ранга. Потом наступила гробовая тишина.

Озэр встал, стараясь держать руки на виду. В глазах его читалась твёрдая решимость. Этим вечером войны в Сент-Нуаре не будет. Завтра – как Богу угодно.

– Монаха сегодня нет с нами. Но с вашего позволения предлагаю вам услуги нашего доброго Аршёвека. – он посмотрел в лица солдат, всех по очереди, и последним – в покрасневшее до малинового цвета лицо наглеца, всё ещё державшего в руках куриную ножку, с которой капал жир, и добавил: – Он не священник, но ручаюсь, что он единственный из нас, чьи ноги ступали по плитам собора. За исключением, – произнёс он с глубоким поклоном в сторону того, о ком говорил, – за исключением молодого сеньора Суйерского.

Он поднял голову и ещё раз оглядел присутствующих. Никто не выдержал его взгляда. Никто, кроме Варина из Лонрэ, который всем видом своим как бы хотел показать, что на этот раз уступает, согласен соблюдать правила поведения, установленные на этот вечер, хоть и неохотно, но склоняет голову перед авторитетом капитана. Насторожившиеся было воины расслабились. Опасность миновала. Луи встал, взял со стола кубок и начал произносить торжественные слова молитвы, по крайней мере те из них, что помнил, проклиная про себя находчивость своего лучшего друга. Жанна бросила долгий взгляд на Озэра, который успел уже сесть на своё место, и спросила себя, в чём причина перемены в отношении к ней капитана. Не так давно он избегал смотреть на неё, вежливо кланялся при встрече, но в его жестах и поступках не было и следа того уважения и преданности, которые он только что явил. Причина, впрочем, была не так уж важна. Главное, теперь она могла рассчитывать на его поддержку и, если удастся, превратить его в своего верного сторонника. Такие воины на дороге не валяются. Тем не менее, прогнав мысли об Озэре, она встала, подняла деревянный бокал, полный анжуйского вина. Жанна не смогла предвидеть инцидента, вызванного отсутствием монаха, потому что не чувствовала никакой потребности благодарить Бога за пищу, которой обязана была Сент-Нуару. Так будет и впредь: молитвы – это дело церковников. А нынешний вечер принадлежит ей.

– Друзья, защитники, – она посмотрела на Готье и улыбнулась ему. Он покраснел, казалось, до мысков сапог, – угощайтесь, ешьте и пейте! Позднее придут жонглёры. Они прибыли издалека, чтобы веселить нас. За Сент-Нуар и за Суйер!

Крик, вырвавшийся из двадцати глоток, отозвался под сводами зала. Молчали только Озэр, Л’Аршёвек и Варин, которые пристально рассматривали друг друга из-за своих бокалов. Казалось, их молчаливый тост – за рай, в который попадают воины. Один из солдат Сент-Нуара, Мануэль, залпом осушил бокал и воскликнул:

– Ну и наглость: объдинить оба имени в одном тосте.

– Молчи, Мануэль. Здесь не место, – сказал Озэр, услышав его слова. Он глянул на гвардейцев Суйера, сидящих рядом. – Не то что у стен, у кувшинов – и у тех есть уши.

– Я просто хотел сказать, что у нас был и более подходящий священник. Ты уж не обижайся, Архиепископ, – насмешливо заметил юноша. – Этот Суйер только что расстался с облачением каноника! Мне один из его гвардейцев рассказывал.

– Тоже мне новость, – тихо ответил Луи. – Но должен тебя предупредить, что тон твой не совсем подходит для места, где не менее десятка клинков только и ждут, как бы пронзить тебя, если будешь продолжать в том же духе.

– Не думал, что ты трус, Аршёвек, – юноша покраснел и жилы у него на шее вздулись.