Текст книги "Прикид"

Глава 9
ДНИ РОЖДЕНИЯ

Что же, черт побери, надеть на премьеру в Брайтоне? Что движет женщинами, когда они, буквально сходя с ума, судорожно роются в гардеробе, не в силах решить? Тщеславие, полная порабощенность условностями? В то время как мужчина преспокойно вынимает из шкафа один и тот же выходной костюм.

Более того, мне предстояло проехать пятьдесят с лишним миль, и я уже опаздывала.

– Это традиционный спектакль, – сказал по телефону Ральф. – Без всяких там джинсов на чеховских персонажах. Это настоящий «Дядя Ваня», каким ему и полагается быть, – многозначительно добавил он.

Но какая там будет публика? Традиционная, как спектакль, или же напротив? Блеск и красота молодости или старички со слуховыми аппаратами? Ральф не просветил меня на сей счет. Единственное, что из него удалось выжать, так это то, что Лоренс Оливье жил последнее время в Хоуве, неподалеку от Брайтона. В течение недели мой муж был поглощен мыслью о том, какой вызов предстоит ему бросить великому актеру и человеку. Я при этом молчала, но считала довольно безрассудным с его стороны проводить какие-либо параллели, особенно с учетом того, что до сих пор все достижения Ральфа сводились к исполнению роли в романтическом телесериале десятилетней давности. После чего ему довелось сыграть с полдюжины мелких ролей и еще одну – в театре «Ройял корт», причем спектакль там продержался всего четыре дня. Нет, я молилась за успех Ральфа, но опасалась, что его и на сей раз постигнет разочарование.

Впрочем, ни одно из этих соображений так и не помогло решить, что же надеть. Время поджимало. Я судорожно пыталась сообразить. Ну уж определенно не одну из серых паутинок мистера Данте Горовица – не хочу, чтобы Ваня вдруг позабыл свой текст. И уж ясно, что не темно-синее платье-рубашку, приобретенное в «Бритиш хоум сторз» 4545
  «Бритиш хоум сторз» – название однотипных универсальных магазинов в разных городах Англии.


[Закрыть]. Его я надевала только на родительские собрания в школу, поскольку оно уменьшало грудь, и я таким образом воспринималась учителями Рейчел более серьезно.

Я выбрала нечто среднее – костюм от Брюса Олдфидда из темно-розового шелка с короткой юбкой и плотно облегающим жакетом, который следовало носить расстегнутым на верхнюю пуговицу. С тем, чтобы продемонстрировать то, что Гейл скромно называла «вставочкой». В конце концов жена звезды имеет право на одну умеренно risque 4646
  рискованный (фр.).


[Закрыть] деталь туалета. И деталь была налицо: вставочка переливалась розовыми тонами разных оттенков и напоминала витражное стекло, а с левой стороны, как раз над соском, ее украшала золотая вышивка в виде пчелки. Этот туалет я надевала лишь раз, для Джоша, который без долгих слов стащил с меня жакет со словами: «Не все пчелкам лакомиться, я тоже хочу!» Вот что значит иметь любовника с развитым воображением!

Ну что ж, Брайтон, подумала я, выходя из гостиничного номера, посмотрим, что ты на это скажешь!

Стоял прохладный и ветреный октябрьский вечер. В фойе, куда ни глянь, сплошные меха. Билет ожидал меня в конверте, надписанном рукой Ральфа. Я ожидала увидеть внутри записку, но ее не оказалось. Затем подумала: ведь он, должно быть, страшно нервничает, и почувствовала себя законченной эгоисткой. Не знаю, что еще я чувствовала, никак не могла понять. Хотелось, чтобы он сыграл как можно лучше. Слишком уж много поставил Ральф на эту пьесу, слишком много после долгих лет ожидания… Господи, до чего же ужасна жизнь актера! Быть постоянным рабом чужих прихотей, капризов и моды. Находиться в постоянном напряжении и ожидании. Ждать, ждать, ждать улыбки судьбы и, возможно, так никогда и не дождаться.

Прозвенел последний звонок, и я прошла на свое место. Несколько пар глаз неотступно следили за моей пчелкой.

Затем в зале погас свет.

Занавес поднялся и открыл взорам зрителей моего мужа. Он расхаживал среди декораций, изображающих парк, размахивая элегантной тросточкой. Да и сам весь выглядел страшно элегантно в костюме викторианской эпохи. Серебристые и черные цвета его костюма прекрасно гармонировали со строем березок, намалеванных на заднике. Словом, выглядел он замечательно.

– Прекрасные декорации! – шепнула сидевшая рядом дама своему спутнику. – А это Ральф Мертон. Помнишь его? Страшно изменился!

Да, изменился. Хотя на фотографии в программке выглядел в точности таким же, как в день нашего знакомства. Все тот же ослепительный красавчик и жеребец Ральф Мертон. Он смотрел на меня со снимка все с той же насмешливой полуулыбкой, как тогда, когда вошел в бутик, а я, увидев его, вся задрожала и обчихала затем с головы до ног. Господи, как же давно я не видела этой улыбки! Это напомнило мне, что и я тоже очень изменилась.

Он не только прекрасно выглядел, он и держался замечательно. Стильно, одна походка чего стоит… А голос?.. Глубокий, вибрирующий, с оттенком печальной иронии, заставляющий предполагать, что далеко не все, что он говорит, правда. Как в самом начале, когда он отмахнулся от старой няни со словами: «Нет. Я не каждый день водку пью». По тону становилось ясно, что, конечно же, пьет! Словом, очень умно и тонко. Да, Ральф, ты все делаешь правильно, все, как надо, подумала я. И тут же успокоилась.

В зале царила напряженная тишина, но я почти физически ощущала, как оживлялись зрители, стоило ему появиться на сцене. Они ловили каждое его слово, каждый жест. И я почувствовала прилив гордости… Затем меня увлекла сама пьеса – казалось, что я сижу там, среди этих людей, которые все говорили, говорили. Иногда я слышала их слова, иногда – нет, поскольку актерские голоса заглушали мои собственные мысли. Из меня вышел бы никудышный критик, подумала я. Я то уносилась мыслями страшно далеко, то снова возвращалась на сцену.

Довольно долго я не могла понять, что же такое со мной происходит. И продолжала ломать над этим голову даже во время антракта. Люди в баре говорили, что постановка удалась. А уж актер, который играет Астрова, просто великолепен! Неудивительно, что спектакль будет идти в Вест-Энде. И я снова ощутила прилив гордости.

А потом вдруг начала понимать. Все эти долгие недели я слушала рассуждения Ральфа об Астрове. О том, какое сродство он ощущает со своим героем, о том, что почти слился с ним внутренне. И вот теперь я наблюдала за ним, словно он действительно был Астровым.

Я слышала, как он высказывает те же мысли, только немного другими словами:

«Как не постареть?.. Поглупеть-то я еще не поглупел, Бог милостив, мозги на месте, но чувства как-то притупились. Ничего я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю…»

«И в это время у меня есть своя собственная философская система, и все вы, братцы, представляетесь мне такими букашками… микробами».

«Я для себя уже ничего не жду, не люблю людей… Давно уже никого не люблю».

«Я говорю: мое время уже ушло, поздно мне… Постарел, заработался, испошлился, притупились все чувства, и, кажется, я уже не мог бы привязаться к человеку. Я никого не люблю и… уже не полюблю. Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней».

Эти слова прокручивались у меня в голове, словно магнитофонная пленка. Я видела моего мужа, слышала, как он объясняет мне, кто есть и кем стал. Словно Ральф был чревовещателем, а Астров – куклой, за которую он говорил. Мне даже начало казаться, что из-под сюртука Астрова торчит палочка, с помощью которой Ральф управляет головой и ртом своей куклы. Для меня это стало настоящим открытием и одновременно потрясением. Неужели он – тот самый мужчина, в которого я некогда влюбилась, который вырвал меня из бутика в Челси, который делил со мной счастливые дни молодости и долгие серые годы последующей за ними жизни? Теперь я поняла, что сделали с ним эти годы неудач и забвения, поняла, что вместе с молодостью и шармом они отняли у него и способность думать о ком-то еще. Именно тогда и появился у него этот эгоизм, эта одержимость самим собой. «Не люблю людей. Давно уже никого не люблю». Ведь актеры состоят из ролей, которые играют. А если их нет, этих ролей, что они и кто? Молчаливые раковины, замершие в бесплодной надежде услышать собственное эхо…

О, Ральф, тебе всегда нужно было место под солнцем! И вот ты его, кажется, получил. Но если так, дорогой, то будет ли тебе до меня дело, и смогу ли я любить тебя как тогда, в лучшие наши дни? Потому что я тоже изменилась. Я уже не та поминутно краснеющая девчонка, обчихавшая тебя в бутике. И пути наши, похоже, разошлись.

Занавес опустился, и я поняла, что аплодирую. Аплодисменты не смолкали. Ральф стоял на сцене, держа за руки других актеров, улыбался, кланялся. Вышел опять один, когда занавес поднялся, вышел в третий, четвертый, пятый раз. Люди в зале аплодировали стоя. Не только аплодировали, но и кричали «Браво!» Они приветствовали и благодарили Ральфа. И я вспомнила его слова: если удастся пронять брайтонскую публику – дело в шляпе. Ты победитель, Ральф! Ты на коне!

Ральф оказался на коне. Теперь я твердо знала это. Он снова обрел свое место под солнцем.

Я пошла за кулисы. В коридоре клубилась возбужденная толпа, люди по большей части молодые. Я хотела зайти в гримерную, но потом раздумала. Стояла за спинами поклонников и поклонниц и ждала. И вот минут через пятнадцать появился Ральф. Он был сама любезность, он расточал улыбки. Люди проталкивались к нему с программками в надежде получить автограф. Он подписывал и улыбался. Две девицы прямо-таки повисли на нем. Он обнял одну за талию и свободной рукой что-то нацарапал на ее программке. Мне вспомнились слова Астрова из пьесы: «Что меня еще захватывает, так это красота. Неравнодушен я к ней». Похоже, он ничуть не кривил при этом душой. Все точь-в-точь как в старые добрые времена, когда его со всех сторон облепляли куколки, впивались точно пиявки.

И одновременно – все по-другому. Теперь я уже не кидалась отрывать от него «пиявок». Просто стояла в стороне и ждала. И казалось, он вовсе не замечает меня. Зато я все замечала. Я видела, как он позволяет себя обожать, раздает, словно милостыню, улыбки. А заодно, похоже, и номер телефона в гостинице. Да и почему бы, собственно, нет? Ведь завтра я уезжаю, а он продолжит наслаждаться своим триумфом. Маленькими лучиками солнца, что будут делить с ним постель.

И снова в ушах зазвучали слова: «Я для себя уже ничего не жду, не люблю людей… Давно уже никого не люблю». Но тогда, получается, вовсе не обязательно любить кого-то, достаточно просто позволить себя обожать, вот и все. Маленькие лучики солнца приходят и уходят… Я улыбнулась этому невольному каламбуру.

Он увидел меня, протолкнулся сквозь толпу и поцеловал – с куда меньшим пылом, чем только что целовал сочную низенькую блондинку. Впрочем, стоило ли упрекать его в этом! Ведь он был так счастлив! И я сказала ему, что он был просто замечателен, что я горжусь им, что раз у него достало мужества продержаться все эти долгие трудные годы, то отныне все будет очень хорошо, просто чудесно.

Ральф не ответил. Он весь сиял. Он купался в успехе и был ослеплен солнечными лучами.

Затем мы присоединились к другим актерам, и весь остаток вечера шампанское и лесть лились рекой. Восторги и триумфы переживались заново, рассказывались старые байки. Наконец, где-то после полуночи, мы вышли из ресторана и потащились по опустевшим, холодным улицам к гостинице, где Ральф рухнул в постель и тут же вырубился. Я уснула не сразу, мучимая горькими мыслями.

Утром я заказала завтрак в номер, и пока глядела в окно и любовалась морем, Ральф торопливо оделся и сбегал за утренними газетами. Принес, швырнул целый ворох на кровать и какое-то время с опаской взирал на них. Лицо у него было – ну точь-в-точь как у преступника на скамье подсудимых, ожидавшего приговора присяжных.

– Ладно, узнаем худшее, – заметил он наконец. И открыл «Гардиан». Ни строчки.

– Ублюдки!.. – простонал Ральф.

Я пыталась объяснить, что «Гардиан» всегда предпочитает публиковать самые свежие новости с запозданием на день, позволяя им, что называется, «обкататься». Но это не утешило Ральфа, и он уныло принялся перелистывать другие газеты, валявшиеся на кровати. Я взяла «Индепендент», нашла раздел рецензий. Есть, вот оно! Полный восторг!

Затем «Дейли мейл». Полный восторг!

«Тайме». Полный восторг!

«Телеграф». То же самое, только еще более полный восторг!

В нескольких газетах даже напечатали фотографии Ральфа. Спектакль резко выделялся на фоне всех остальных театральных событий года. Кое-кто из критиков даже рискнул сравнить Ральфа с Оливье.

Я протягивала ему рецензии, одну за другой.

– Я так рада за тебя! Лучшего подарка к моему дню рождения не придумаешь!

Ральф недоуменно поднял глаза.

– Твой день рождения?.. – Он смутился. – Ах, ну да, конечно же, день рождения!.. Когда? Я забыл.

– Завтра, – ответила я. Он кивнул:

– Ну конечно!

И снова уткнулся в газеты. А мне вспомнилась еще одна реплика Астрова из вчерашнего спектакля: «Наше положение, твое и мое, безнадежно».

Магдалена встретила меня двумя новостями. Утром Фатва явилась домой вся в крови, а вскоре следом за ней пришла в слезах и истерике хозяйка собачонки. В руках она держала клочья шерсти. Пока Магдалена пыталась внушить ей: «А мисс Мертон нету», – у Рейчел хватило здравого смысла позвонить ветеринарному врачу, уже привыкшему к подобного рода срочным вызовам. Он тут же явился, оказал необходимую помощь и уверил хозяйку собачки, что спаниель выглядит без хвоста куда симпатичнее – во всяком случае, именно это чуть позже сообщила мне со смешком Рейчел.

Вторая новость заключалась в том, что я должна позвонить Гейл в «гагазин». Я позвонила в «гагазин» и наткнулась на Кэролайн. Она выразила возмущение тем фактом, что я устроила себе лишний выходной, а затем нехотя передала трубку Гейл, которая говорила так тихо, что я едва слышала ее.

– Дорогая, один джентльмен очень хочет пригласить тебя на завтрак в честь твоего дня рождения… Да, завтра утром… Понятия не имею кто… Короче, ты должна быть здесь к восьми. Он просит прощения, что не может объяснить подробнее. – Затем она тихо и злобно прошипела: – Черт, уже давно пора рассказать Кэролайн о своем любовнике! Вся эта сверхсекретность меня просто убивает! – Она откашлялась и заговорила уже нормально: – Между прочим, «брачная перестройка» идет полным ходом. Сегодня провели полдюжины интервью. Купидон – просто мечта, а не компьютер!

Я повесила трубку, размышляя о своей «брачной перестройке». Как же это получилось, что любовник помнит о твоем дне рождения, а муж – нет?

Рейчел приготовила мне в подарок изумительную открытку. Сама нарисовала, в школе. По всему фону были разбросаны золотые звезды, а между ними летали существа, напоминающие вампиров. Но то, по ее словам, были ангелы.

Я крепко обняла дочь и обещала угостить ее вечером чем-то очень вкусненьким. Это блюдо я уже приготовила, выдержав настоящую схватку с Магдаленой, которая намеревалась соорудить какой-то особенный текавай. В Португалии всегда готовят текавай на день рождения, утверждала она. Не только на день рождения, но и вообще каждый день, подумала я. Неужели португальцам никогда не надоедает их национальное блюдо? Затем, стараясь опередить наступление часа пик, я бросилась к машине и поехала на Пимлико-сквер. Господи, твердила я, тебе через год стукнет тридцать, а ты ведешь себя как какая-нибудь школьница, прогуливающая уроки! Являешься на работу, наглотавшись с утра шампанского…

Я отперла дверь в квартиру Джоша и вошла, гадая, какой же сюрприз он мне приготовил. Но комната была пуста. Ни Джоша, ни сюрприза. Я в нерешительности остановилась.

– Джош? – нервно окликнула я.

Из спальни доносились какие-то звуки. Затем дверь отворилась, и он вышел с большим чемоданом в руке. Я растерянно заморгала. На нем был элегантный темный костюм с пурпурным галстуком и платочком под цвет, аккуратно сложенным и торчавшим из нагрудного кармана.

– С днем рождения! – торжественно и официально произнес он.

Я переводила взгляд с него на чемодан. Что за глупые шутки?

– Куда-то собрался, да, Джош? – спросила я.

Он кивнул.

– Ага! С тобой! В последнюю минуту вдруг осенило. – На губах его играла загадочная улыбка. – Ты готова?

Я кивнула, все еще пребывая в недоумении. К чему это понадобилось так выряжаться ради какого-то завтрака? Он свел меня вниз по лестнице. Затем мы вышли на улицу и перешли через пустынную площадь.

Тут вдруг я обнаружила, что у Джоша, оказывается, есть спортивный «ягуар». Прежде я как-то не представляла Джоша вне его лондонской квартиры. Но ведь он объездил весь мир. Я вообще многого не знала о Джоше, и от открытий, которые предстояло сделать, вдруг захватило дух. Не говоря ни слова, он указал на машину, и я в нее села. Все так же молча он уложил чемодан в багажник и завел мотор. Затем покосился на меня и нежно погладил по ноге. Мы направились к западу, к Чизвику, затем – по мосту через реку и выехали на автостраду М-3. Стоял теплый осенний день, и Джош откинул крышу автомобиля. Ветер трепал мои волосы. Деревья отливали золотом и бронзой, голубое небо перечеркивали прозрачные, точно перышки, облачка. Откинув голову, я следила за тем, как все это пролетает мимо. Я чувствовала себя похищенной, и это возбуждало. Джош, очень собранный и невероятно элегантный в своем темном костюме, загадочно улыбался.

Через некоторое время я нарушила молчание.

– Ты вроде бы говорил «завтрак», да, Джош? Он снова покосился на меня и кивнул.

– Думаю, это будет типичный европейский завтрак.

Я решила не задавать больше вопросов. Мы ехали молча, наконец где-то близ Базингстока он свернул с автострады и начал оглядывать окрестности – очевидно, в поисках отеля или кафе. К чему понадобилось тащиться завтракать в такую даль, пусть даже сегодня у меня и день рождения? Затем я забеспокоилась: а как же магазин? Ведь пока доедем обратно, будет уже поздно, и я опоздаю на работу. Да уже сейчас почти девять! Может, стоит позвонить Гейл? Я заметила, что в «ягуаре» Джоша есть радиотелефон.

Он проследил за направлением моего взгляда и усмехнулся.

– Не волнуйся, – сказал он. – Все улажено.

– Ты хочешь сказать, что предупредил Гейл?

– Ну конечно!

Все та же загадочная улыбка на губах. Мы проехали мимо похожих, словно близнецы, отелей. Джош сбавил скорость, затем покачал головой и пробормотал:

– Что-то они мне не очень… – и покатил дальше.

Наконец он еще раз свернул и выехал на проселочную дорогу, где не было видно никаких отелей, лишь вдалеке, среди деревьев, мелькнуло здание, напоминавшее ангар.

– Вот это уже ближе к делу, – весело заметил Джош. – То, что надо! Правда, крыша там протекает, но ничего. Дождя сегодня вроде бы не предвидится.

Дразнящая улыбка не сходила с его губ.

Узкая дорожка огибала ангар, за ним открывалось поле. «Ягуар» выкатил на траву и остановился. Я вопросительно взглянула на Джоша, потом – на поле. И тихо ахнула. Это был маленький аэродром.

Затем я просто потеряла дар речи от изумления. Из ангара вышли мужчины в комбинезонах. Похоже, Джош был с ними знаком. Взял чемодан и ушел вслед за ними неизвестно куда. Но перед этим обернулся ко мне и взмахом руки указал на маленький желтый летательный аппарат. Он стоял на траве, задрав нос к небу, под крыльями виднелись какие-то подпорки. Я с ужасом взирала на него. Нет, только не это, подумала я. Никому, даже Джошу, не позволю вовлечь себя в эту авантюру. Не хочу, чтоб день рождения стал днем моей смерти!

Появился Джош. Должно быть, он заметил выражение ужаса на моем лице. Подошел и взял за руку.

– Не надо бояться, – сказал он. – Тут нет ничего страшного. Тебе понравится. Обещаю!

Обещаю! Как можно обещать такое?..

– Боюсь? Ничего я не боюсь, Джош, ни капельки! – ответила я. – Он такой симпатичный…

Я снова бросила взгляд на хрупкую желтую бабочку. Да она рассыплется в воздухе при первом же порыве ветра! А колесики прямо какие-то игрушечные – точь-в-точь как у тележки, которую мы с Рейчел соорудили в прошлом году для чучела Гая Фокса 4747
  Наряженное в старую одежду чучело, символизирующее Гая Фокса, главу «порохового заговора». Сжигают 5 ноября.


[Закрыть].

– Ты удивишься, до чего в нем удобно, – добавил он.

Разумеется, удивлюсь. Кабина не превышала по размерам клетку для хомяка. С одного крыла свисал кусок какой-то бечевки. Кусок обшивки на хвосте отодрался и хлопал по ветру.

– А уж вид оттуда совершенно потрясающий!

Уверена в этом. Настолько потрясающий, что я отдала бы что угодно, лишь бы его не видеть. О Господи, больше всего на свете мне хотелось домой. Причем немедленно!

– Не бойся, тебя не укачает. Удивительно тихий, безветренный день…

Господи, да меня уже подташнивает, а ведь ноги еще стоят на земле.

– Похоже, я тебя убедил.

Я выдавила улыбку. Не собираюсь портить Джошу настроение. Ведь он приготовил мне такой оригинальный подарок. Пусть даже этот подарок и прикончит меня.

– О нет, Джош, что ты, напротив! – сказала я. – Конечно же, убедил. Да я уже сотни раз летала!

Может, и летала, но только не на аппаратах, сделанных из бумаги и бечевок. Нос маленькой желтой бабочки указывал прямиком на солнце. Похоже, она ждала и не могла дождаться, когда взлетит. Я сглотнула слюну.

– О, Джош! Это совершенно замечательно, просто чудесно! Нет, правда! – И я обняла его в надежде, что он не почувствует, как я вся дрожу. А если и почувствует, пусть примет это за дрожь страсти. – Ну теперь наконец скажешь, куда мы летим?

Джош открыл дверцу кабины и помог мне забраться.

– Ясное дело, не скажу! – ответил он. – Ну ладно, так уж и быть, намекну. Во Францию! – Он рассмеялся. – Разве я не говорил, что нас ждет европейский завтрак?

Оказавшись в кабине, я в очередной раз подивилась феномену, с которым сталкивалась, надевая мини-юбку: – внутри она оказалась вдвое просторнее, чем выглядела снаружи. Я села рядом с Джошем и пристегнулась ремнями. Он надевал на голову какую-то штуку с разными устройствами, и ответвлением, подвешенным возле рта и напоминавшим зубную щетку. Два свободных сиденья позади были завалены картами и какими-то графиками. Я нервно озиралась в поисках парашюта, спасательного плотика, надувного жилета, огнетушителя, кислородной маски, транквилизаторов, бутылки джина – словом, чего угодно, что могло бы способствовать спасению жизни. Но ничего похожего не наблюдалось. Затем взревел мотор, пропеллер нехотя завертелся, набирая обороты, и вскоре лопасти его закрутились с такой быстротой, что я перестала их видеть. Может, он вообще отвалился?.. Машина начала двигаться. Я закрыла глаза. Жизнь моя висела на волоске. Самое главное теперь – вовремя обнаружить Бога, чтоб Он присутствовал при моем переходе от жизни к смерти и помог бы облегчить этот процесс.

Я держала глаза закрытыми и вскоре поняла, что, как ни странно, вроде бы еще жива. Чтоб убедиться в этом, я, собравшись с духом, приоткрыла один глаз, всего на секунду. И тут вдруг во мне проснулось любопытство. Раз я пока что еще жива, может, попробовать расслабиться и получить удовольствие? И я открыла оба глаза и огляделась.

И словно по мановению волшебной палочки перенеслась на небо. Летела по небу точно во сне.

Джош взглянул на меня.

– Ну как ты? В порядке?

Я кивнула. Более чем в порядке. После всех страхов и опасений я испытывала не только облегчение, но и восторг. Боже, до чего же чудесно плыть вот так, вдвоем, сквозь облака! Мне хотелось смеяться. Хотелось петь. Хотелось остановить самолет в воздухе и заняться любовью. И тут же вспомнился вчерашний день, унылый завтрак в Брайтоне с мужем, который забыл о моем дне рождения.

Я глянула вниз: может, как раз сейчас мы пролетаем над Брайтоном. Но увидела лишь неровную линию берега и море, испещренное крохотными белыми пятнышками. Я робко опустила руку на колено Джоша – не уверена, что такие штуки можно проделывать с пилотом. Но он улыбнулся и обнял меня за плечи. А потом наклонился и расстегнул пуговку на блузке.

– Все нормально, никто не увидит, – сказал он.

Но меня куда больше беспокоил самолет. Может ли он лететь сам по себе, без управления? И мне тут же представились заголовки завтрашних газет: «В проливе найдено тело матери, без блузки и бюстгальтера». Мне захотелось расстегнуть ширинку на брюках Джоша. Почему бы и нет? Ведь если самолет управляется автопилотом, можно на время позабыть о рычагах управления и подержать в руке нечто более существенное. А тем временем пальцы Джоша продолжали исследовать всю меня, словно по методу Брайля 4848
  Луи Брайль (1809– 1852) – изобретатель азбуки для слепых.


[Закрыть]. Гладили груди, живот, бедра… О Боже! Я содрогнулась и кончила. И замутненным от оргазма взором вдруг увидела, что небо с облаками находится внизу, а море – над головой.

– Это что… я виновата? – задыхаясь, спросила я, когда самолет вновь принял нормальное положение.

Джош смеялся.

– Кто ж еще! Власть секса! Элементарные законы аэродинамики. – Он наклонился и поцеловал меня: – С днем рождения, дорогая!

Я приникла к нему. Сердце у меня стучало громче, чем мотор.

– Так вот для чего ты научился летать… – пробормотала я. – Устраивать своим дамочкам «мертвую петлю», да?

Он улыбнулся:

– Лучшее лекарство от боязни высоты.

Я сунула ладонь ему под рубашку и впилась ногтями в спину.

– Зверь! Я хочу тебя! – сказала я.

На самом деле мне хотелось сказать: «Я все время хочу тебя!»

Джош покосился на меня.

– Я все время хочу тебя… – пробормотал он, словно прочитав мои мысли. – И ты это прекрасно знаешь! – Затем, словно спохватившись, что сказал лишнее, добавил: – Вон, посмотри! – И указал вниз. – Мы уже на подлете. Так что прошу привести себя в порядок.

И он наконец занялся какими-то кнопками и рукоятками на приборной доске, и звук мотора тут же изменился. Я почувствовала, что самолет снижается. Джош говорил по радио по-французски, в ответ ему сквозь шумы и треск доносился голос. Из окна были видны отвесные береговые обрывы, мы пролетали почти вровень с ними. Двускатные крыши домов поблескивали под солнцем. Внизу, по шоссе, тянущемуся вдоль пляжа, проезжали машины. С высоты они казались крохотными – точь-в-точь игрушечные модели производства фирмы «Динки той».

– Где мы, Джош? – спросила я, застегнув последнюю пуговицу на блузке и оправив юбку.

– В Ле-Туке, – ответил он.

Теперь мы пролетали уже на уровне деревьев и домов. Проваливались в ямы, скользили. Снова проваливались. Желудок у. меня спазматически сжался. Затем самолет со стуком коснулся земли, его тряхнуло. Потом еще раз и еще. Что ж, по крайней мере здесь хоть более нормальная взлетно-посадочная полоса и даже стоял регулировщик, размахивающий двумя пинг-понговыми ракетками. Спазмы в желудке прекратились. Я посмотрела на часы. Одиннадцать. По французскому времени – полдень.

И тут мною овладело радостное ребяческое возбуждение. Мы во Франции! Просто не верится!

– Господи, Джош! – воскликнула я. – А как же паспорт? У меня же нет паспорта! Выходит, я нелегальная иммигрантка.

Джош не ответил. Он был занят приборами. Пропеллер остановился, мотор выключился. Он поднял руку и сдвинул крышу над головой. В кабину ворвалось солнце. Затем обернулся ко мне и вынул из кармана маленький бумажник. Открыл. Я увидела карточку, на которой крупными буквами значилось: «Пресса». И с улыбкой снова убрал бумажник в карман.

– Кроме того, начальник этого маленького аэродрома – мой приятель. Я скажу ему, что прилетел с любовницей. Он француз, поймет.

Я рассмеялась.

– Оригинально! Что ж, так оно и есть. Я действительно твоя любовница.

– А потому, – добавил он, – пора начинать обращаться с тобой соответствующим образом.

И с этими словами, демонстрируя недюжинную силу, Джош обхватил меня за талию, приподнял и высадил из самолета. Сразу видно, что изрядно поднаторел в этом деле, подумала я. Должно быть, успел повытаскивать из самолета не один десяток дам.

Мы стояли на асфальтовой дорожке. Джош забрал из самолета чемодан и летные карты.

– Ты больше чем просто любовница, – тихо заметил он. – Ты – моя любовь…

Я была потрясена до глубины души. Впервые между нами прозвучало это слово. Мне хотелось ответить, сказать нечто соответствующее случаю. Слова должны были исходить из самого сердца, но я не знала, что это за слова. И молча сжала руку Джоша в своей. Он обнял меня за плечи.

– Так, посмотрим, – спокойно произнес он, когда мы подошли к зданию аэровокзала. Как только ему удается сохранять такую невозмутимость?

На вывеске значилось: «Douane» 4949
  Таможня (фр.).


[Закрыть]. Джош подвел меня к другой двери с табличкой поменьше: «Passage Interdit» 5050
  «Посторонним вход воспрещен» (фр.).


[Закрыть]. Помахал своей карточкой «Пресса» перед носом жандарма и назвал чье-то имя. Неприветливое выражение на лице жандарма тут же сменилось почтительным, и он начал названивать кому-то по мобильному телефону. Произнес несколько слов, затем протянул трубку Джошу, который оживленно затарахтел по-французски. Я не понимала ни слова. Затем он вернул телефон жандарму, тот повесил его на пояс и продолжил с любопытством таращиться на нас.

Я услышала, как наверху хлопнула дверь, кто-то торопливо сбегал по ступенькам. И вот на лестнице появился низенький полный мужчина лет пятидесяти. Завидя нас, он так и расплылся в улыбке. Джош обнял его. Затем представил меня: «mon collegue» 5151
  моя коллега (фр.).


[Закрыть]. Хорошо еще, что не «та maitresse» 5252
  моя любовница (фр.).


[Закрыть]. Мне Джош объяснил, что это и есть начальник аэропорта, его давнишний друг.

– Прости, мы отойдем на минутку, – добавил он, и они с начальником отошли в сторону, к двери. Я поняла, что речь идет о моем паспорте. И, напустив на себя безразличный вид, начала озираться по сторонам.

Беседа долго не продлилась, и я почти не слышала ее. Но несколько слов все же уловила – особенно одно, которое начальник аэропорта повторил несколько раз. «Милорд»! Несколько раз он произнес: «Bien sur, milord» 5353
  Конечно, да, милорд (фр.).


[Закрыть], затем, уже обернувшись ко мне: «A voire service, milord!» 5454
  К вашим услугам, милорд! (фр.)


[Закрыть]

Джош позвал меня, и, выйдя из здания, мы обошли его и оказались у железных ворот, открывавшихся на частную автостоянку. В солнечных лучах поблескивал роскошный черный «ситроен». Под ветровым стеклом я заметила карточку с надписью: «Officiel» 5555
  Служебная (фр.)


[Закрыть].

– Bon voyage! 5656
  Счастливого пути! (фр.)


[Закрыть] – сказал начальник, протягивая Джошу ключи. Затем отдал ему честь, а меня одарил одобрительной улыбкой, и особенно одобрительно покосился на ноги. Я уселась в «ситроен», откинулась на спинку сиденья, и мы тронулись в путь.

– Джош, – сказала я, когда мы отъехали от аэропорта, – можешь ты мне наконец объяснить, что все это значит?

Он хитровато покосился на меня уголком глаза.

– Чуть позже, – ответил он. – Ведь в конце концов у тебя день рождения! А разве дни рождения не должны состоять из сплошных сюрпризов?

Спорить я не стала. День рождения уже преподнес мне пару сюрпризов: полет во Францию и оргазм в небе. Интересно, что же ждет меня дальше?

Примерно через полчаса я получила ответ на этот вопрос. Джош свернул на дорогу, вдоль которой тянулась сплошная каменная стена. Вскоре появились ворота, украшенные двумя каменными статуями каких-то богинь – совершенно царственный въезд. «Ситроен», шурша шинами по гравию, въехал в парк. Огромный парк – посреди пролегала аллея, окруженная столетними дубами. Прихотливо извиваясь, она привела нас к замку. Над входом, точно геральдические гербы, красовались медали, различные знаки гастрономического отличия. Два лакея в униформах одновременно распахнули дверцы «ситроена». Затем нас ввел в раззолоченный холл мужчина, выступавший с таким непринужденным достоинством, что я даже начала высматривать у него ленточку «Legion d'honneur» 5757
  Орден Почетного легиона (фр.).


[Закрыть].