Текст книги "Ловец Мечей"

Рев толпы напомнил Келу шум морского прибоя.

Конор вытянул руку. Кел взял ее, и принц притянул его к себе. Это была ритуальная часть, Кел выполнял ее автоматически. Он делал это бесчисленное множество раз, но до сих пор при этом последнем взгляде на Конора – как и в тот момент, когда он надевал корону Кастеллана, – по спине у него бежал холодок.

– Я щит принца, – произнес он. – Я его броня. Я истекаю кровью для того, чтобы он не получил ран. Я испытываю мучения для того, чтобы он никогда не страдал. Я умру ради того, чтобы он жил вечно.

– Но ты не умрешь, – сказал Конор и выпустил его руку.

Он всегда так говорил – эти слова не являлись частью ритуала, он делал это по привычке.

– Возможно, я и останусь в живых… если буду пореже попадаться на глаза леди Аллейн, – усмехнулся Кел.

У леди Аллейн имелось множество амбиций, в основном связанных с ее дочерью.

– Она все еще не отказалась от мысли выдать за тебя Антонетту.

Джоливет помрачнел.

– Довольно, – вмешался он. – Майеш, вы остаетесь с принцем.

Это был не приказ, а вопрос; Майеш дал понять, что согласен, и Кел пошел следом за Джоливетом к дверям.

Идти было довольно далеко. Шум толпы становился все громче, и вот наконец Кел вышел из зала на крытую галерею. Смотреть на белые мраморные стены и колонны было почти невозможно, так ярко светило солнце. Он услышал, как толпа ахнула, когда он вышел из тени и остановился наверху белой лестницы, ведущей вниз, на площадь. Казалось, что у всех одновременно перехватило дыхание.

Кел стоял на верхней ступени Лестницы Скорби и смотрел на людей, которые скандировали имя Конора. На площади собрались горожане из самых различных слоев общества: рабочие из доков в грубых хлопчатобумажных рубахах с детьми на плечах; лавочники и трактирщики; богатые купцы в модных ярких костюмах. Близлежащие улицы были забиты сверкающими каретами.

На ступенях Главного храма стоял иерофант – верховный священнослужитель Кастеллана. Он опирался на посох, украшенный молочно-белым шаром из Огненного стекла. Кел в недоумении покосился на старика – иерофанта редко можно было увидеть за пределами храма. Он присутствовал только на крупных мероприятиях вроде государственных похорон или церемонии Обручения с морем, во время которой король или королева Кастеллана восходили на борт украшенной цветами лодки и бросали в море золотое кольцо, чтобы скрепить связь между богом Айгоном и Домом Аврелианов.

Ближе всех к ступеням, на помосте, возведенном перед мраморными львами Талли, сидели члены Семей Хартий; над собравшимися развевались флаги с эмблемами их домов: корабль Дома Ровержей, венок Дома Эстевов, шелкопряд Дома Аллейнов.

Кел в последний раз обвел взглядом толпу и заметил лакированную черную карету с алыми колесами. Высокий худощавый мужчина в черном стоял, прислонившись к стенке кареты. «Он одевается во все черное, как Господин Смерть, который приходит за твоей душой, и колеса его кареты все в крови». Неужели это Король Старьевщиков приехал послушать речь принца? Кел решил, что бандит вполне мог появиться на церемонии, если ему этого хотелось. Как-то раз, лет десять назад, он спросил у Конора, почему власти просто не арестуют Короля Старьевщиков. «Потому что у него слишком много денег», – с задумчивым видом ответил Конор.

«Ну хватит». Кел понимал, что нервничает, поэтому у него разыгралось воображение. «Сконцентрируйся, – приказал он себе. – Ты наследный принц Кастеллана».

Он закрыл глаза и увидел синее море, корабль с белыми парусами. Услышал шелест волн, крики чаек. Здесь, под звездами, неспешно плывущими по небу, он был один в тишине, и горизонт манил его к себе. Палуба раскачивалась под ним, наверху поскрипывали снасти. Никто не знал об этом месте, кроме него. Даже Конор.

Он открыл глаза и протянул руки к толпе. Зашелестели шелковые рукава, сверкнули камни в кольцах. Тяжелая корона сдавливала голову. Он заговорил:

– Приветствую вас, мои подданные, народ Кастеллана, во имя Богов.

Талисман усиливал его голос, и его слышали даже в дальней части площади.

«Мои подданные…» Многие люди размахивали красно-золотым флагом Кастеллана – с кораблем и львом. Море и Золотые Дороги. В библиотеке дворца был ковер в форме континента Данмор. Иногда Конор ступал по нему босыми ногами: заходил в Хинд, шел по Золотым Дорогам, возвращался в Кастеллан. Принцу принадлежал весь мир.

Слова речи вспоминались сами собой.

– Сегодня, – продолжал Кел, – день, когда мы празднуем нашу свободу, годовщину рождения нашего города-государства. Здесь, на этих улицах, жители Кастеллана отдали свои жизни за то, чтобы их потомкам не пришлось склоняться ни перед императором, ни перед иностранными державами. Здесь мы стали теми, кто мы есть, – маяком свободы для всего мира, величайшим городом Данмора и всего мира…

Толпа взревела. Кел подумал, что этот рев похож на далекие раскаты грома. Воздух был наэлектризован, словно перед грозой. В этот момент Кел почти забыл о том, что на самом деле он не принц, не будущий повелитель. От людских приветственных криков у него закружилась голова, и ему показалось, что он шагает по облакам, подобно божеству.

Воодушевление толпы было заразительным. Келу почудилось, что у него в груди что-то вспыхнуло, как порох, и по жилам побежал огонь. Ловец Мечей чувствовал себя потрясающе, несмотря на то, что народная любовь была направлена не на него. Несмотря на то, что это была всего лишь иллюзия.

– Очень хорошо, – похвалил Конор, когда Кел вернулся во Дворец Собраний.

За стенами гудела толпа, доведенная до исступления, – в какой-то степени речью наследного принца, но в основном, надо было признать, бесплатной выпивкой за счет дворца. В будках, увешанных красными штандартами, раздавали кружки с вином и пивом, а аристократы поспешно покидали площадь. Все понимали, что через час-другой патриотически настроенные горожане превратятся в неуправляемый пьяный сброд.

– Мне понравилось высказывание насчет того, что душой Кастеллана являются… как же это было? Ах да. Его граждане. Импровизация?

– Мне казалось, мы это репетировали.

Кел прислонился спиной к мраморной колонне, чувствуя, как холод просачивается сквозь жилет и рубашку. Внезапно ему стало очень жарко; стоя на площадке наверху Лестницы Скорби, он забыл о палящем солнце.

– Народу нравятся комплименты.

– С тобой все в порядке?

Конор, который сидел у подножия колонны, поднялся на ноги. Джоливет и Майеш были поглощены беседой; телохранители из Эскадрона стрел обходили зал, безмолвные, как всегда. Обычно Конор даже забывал об их присутствии.

– У тебя такой вид, как будто…

Кел поднял голову. Они с Конором были одного роста; Кел не сомневался в том, что Майеш каким-то образом этому поспособствовал. Помимо этого, старый колдун сделал так, что за десять с лишним лет синие глаза Кела приобрели цвет старого серебра.

– Как будто… что?

– Ничего. Может, ты на солнце перегрелся. Сейчас тебе лучше побыть в темноте. – Конор положил руку на плечо Келу. – Сегодня праздничный день. Значит, будем праздновать. Пойди в карету, переоденься, и поедем в «Каравеллу».

– Ах да, верно. – Кел вздохнул.

Как это часто бывало после появления на публике в качестве Конора, он чувствовал себя усталым и разбитым, словно несколько часов провел в неудобной позе. Больше всего ему сейчас хотелось вернуться во дворец и рухнуть на постель.

– Пирушка Джосса Фальконета.

– А почему такой недовольный тон? – Уголок рта Конора слегка приподнялся. – Мы уже очень давно не навещали Храмовый квартал.

Храмовым кварталом назывался район борделей; он получил такое название потому, что в большинстве заведений имелся домашний алтарь Турана, Бога желания. Келу хотелось предложить отправиться в веселый дом в следующий раз, но было ясно, что Конору не терпится поразвлечься. А кроме того, у самого Кела имелось одно дельце в «Каравелле» – если не считать того, за чем молодые люди обычно приходили туда. Он решил, что для этого дела сегодняшний день подходит не хуже любого другого.

– Так, ничего, – ответил Кел. – Просто пирушки, которые организует Фальконет, иногда бывают… это бывает несколько чересчур.

Конор шутя поддел его подбородок.

– Чересчур весело. Я уже приказал Бенасету привести лошадей. Можешь поехать на Асти.

Несмотря на легкомысленный тон Конора, Кел догадался о том, что он забеспокоился. Принц понял, что Келу не хочется ехать в публичный дом, и предложение взять любимую лошадь было не чем иным, как взяткой. Кел спросил себя, что произойдет, если он сейчас откажется и объявит, мол, возвращается во дворец с Бенсимоном и Джоливетом. Мол, хочет провести вечер в полутемной комнате с бокалом холодного синего вина и картой западных морей.

Ответ был прост: ничего особенного. Но Конор останется разочарован, а кроме того, кто-то все равно должен сопровождать его в «Каравеллу». Конор не мог разъезжать по городу один, без телохранителя. Если Кел вернется во дворец, принц получит в качестве сопровождающего солдата из Эскадрона стрел и будет недоволен. А если Конор будет недоволен, то и Келу придется несладко. Не потому, что принц разозлится на него и выместит на нем гнев; этого не произойдет. Но сознание того, что он расстроил, разочаровал Конора, станет разъедать ему душу, как щелок.

Кел снял корону и протянул ее принцу. Золотой обруч покачивался на кончиках его пальцев.

– Ну ладно, – произнес он, – однако покорнейше прошу вас не забывать корону, монсеньер, иначе в «Каравелле» к вам отнесутся без должного почтения. С другой стороны, – добавил Кел, – возможно, сегодня ночью вы собираетесь заплатить именно за то, чтобы к вам отнеслись без должного почтения?

Конор рассмеялся, и морщинки у него на лбу разгладились.

– Превосходно. Это будет незабываемый вечер.

Обернувшись, он помахал короной Бенсимону и Джоливету, которые с неодобрением смотрели на молодых людей.

– Мы с вами прощаемся, господа, – сказал Конор. – Если мы вам понадобимся, найдете нас в Храмовом квартале. Мы собираемся вознести подобающие случаю молитвы.

Магия была всегда.

Магия – одна из природных стихий, подобно огню, воде и воздуху. Люди не рождаются с умением пользоваться магией – точно так же человек не появляется на свет, зная, как добывать огонь. Говорят, что тайны магии нашептывает ветер и те, у кого есть способность к ней, узнают формулы, которые в устах чародея становятся заклинаниями.

Мы не знаем, кто записал первые заклинания. Это знание утрачено. Но мы знаем, что каждое заклинание и каждый заговор обязательно включал Слово, неизреченное имя Силы, без которого заклинание является пустым звуком. Без Слова нет магии.

«Рассказы о королях-чародеях», Лаокант Аурус Иовит III

Глава 2

– Весьма сожалею. – Дон Лафонт, нервный маленький человечек с бородавками на носу, поправил очки в черной оправе и покачал головой. (Судя по его лицу, никакого сожаления он на самом деле не испытывал.) – Это невозможно.

Лин Кастер положила ладонь на разделявший их деревянный прилавок. Книжный магазин Лафонта в Студенческом квартале представлял собой тесную пыльную лавочку; ее стены были увешаны старыми гравюрами и набросками, изображавшими Кастеллан и знаменитых исторических деятелей прошлого. За прилавком тянулись полки. Рядом с новыми книгами в переплетах из разноцветной кожи стояли дешевые учебники, отпечатанные на тонкой бумаге. Издательство Академии выпускало их специально для своих студентов.

Лин нужен был один из таких учебников – трактат о наследственных болезнях ибн Сены, преподавателя медицины. Она вытянула шею, пытаясь разглядеть манускрипт на полке, но в лавке было слишком темно.

– Дон Лафонт, – ответила Лин, – я же хорошая покупательница. Я часто покупаю у вас книги. Разве не так? – Она обернулась к своей подруге, Мариам Дюари, которая с озабоченным видом следила за разговором. – Мариам, скажи ему. Что может помешать господину продать мне книгу?

– Я все прекрасно понимаю, донна Кастер, – произнес Лафонт. – Но существуют правила. – Он наморщил нос, став похожим на кролика. – Книга, которую вы желаете приобрести, является учебным пособием для студентов, изучающих медицину в Академии. А вы не студентка Академии. Возможно, если вы предоставите письмо из Юстиции…

Лин захотелось хлопнуть ладонью по прилавку. Этот человек говорил возмутительную чушь. Он отлично знал, что ашкарам запрещено учиться в Академии и обращаться в Юстицию за соответствующим разрешением. Таков был закон – дурной, отвратительный закон, при мысли о котором у нее все переворачивалось внутри и темнело в глазах. Но он существовал со дня основания Кастеллана.

– Студентам, – заговорила она, заставляя себя успокоиться, – эти книги предоставляются бесплатно. Я же предлагаю заплатить. Назовите свою цену, дон Лафонт.

Тот развел руками.

– Дело не в деньгах. Дело в правилах.

– Лин – врач, – вмешалась в разговор Мариам. Худенькая и маленькая, как птичка, тем не менее она смотрела перед собой твердо и испытующе. – И вам это известно. Она ведь излечила вас от подагры прошлой осенью, разве не так?

– У меня до сих пор бывают приступы, – кисло ответил он. – Каждый раз после того, как я поем фазана.

«Которого я запретила тебе есть», – мысленно добавила Лин.

– Лин всего лишь стремится обрести мудрость, которая поможет ей исцелять больных и облегчать их страдания, – продолжала Мариам. – Я уверена, вы ничего не имеете против этого.

Лафонт закряхтел.

– Я знаю вот что. Даже ваши соплеменники считают, что медицина не женское занятие, – обратился он к Лин. – Я знаю, что нельзя позволять вам копаться в книгах и незаконно приобретать знания, не предназначенные для таких, как вы. – Он перегнулся через прилавок. – Возитесь лучше со своими амулетами и волшебными побрякушками. Вам что, мало мудрости, ашкары?

В эту минуту Лин увидела себя глазами книготорговца. Бесправное существо, не такое, как все нормальные люди, а может, даже вообще не человек. Она была одета в традиционные цвета ашкаров, как требовали законы Кастеллана, – серое платье, синий жакет. А на шее у нее, на цепочке, висел обязательный опознавательный знак ее народа – небольшое золотое кольцо. Эта подвеска раньше принадлежала матери Лин.

Но не только одежда и символ выделяли ее из толпы. Это было у нее в крови, в ее манере разговаривать и двигаться; это было нечто неуловимое, невидимое, и иногда ей казалось, что оно окутывает ее, липнет к ней, как туман. При виде Лин любому сразу становилось ясно, что она – женщина из народа ашкаров, чужая. Даже иностранные моряки, толпившиеся в порту, не считались в Кастеллане чужими. У приезжих были четкие роли и место в мире. У ашкаров – не было.

«Вам что, мало мудрости, ашкары?» Все граждане Кастеллана в той или иной степени испытывали враждебность к ним. Раскол уничтожил всю магию в этом мире, «стер» ее. Всю, кроме слабых заклинаний и талисманов, несущих в себе гематри[4]4
  Гематри – от гематрия: толкование слова или группы слов по числовому значению составляющих их букв. «Гематрией слова» называется сумма числовых значений входящих в него букв. У слов с одинаковой гематрией предполагается символическая (скрытая) смысловая связь.


[Закрыть], древнюю магию народа ашкаров. Поэтому народ Лин так ненавидели – и одновременно завидовали ему. Поэтому для них существовали особые законы. Поэтому им запрещалось после захода солнца покидать Солт – квартал, окруженный высокими стенами, где они обязаны были селиться. Как будто по ночам они совершали какие-то злодеяния.

Лафонт снова покачал головой и отвернулся.

– Эти книги не предназначены для того, чтобы их читали такие, как вы, и на то есть причины. Если захотите приобрести что-то другое, приходите. Мои двери открыты.

Перед глазами у Лин возникла пелена. Она сделала глубокий вдох, стиснула маленькие руки в кулаки…

И очнулась на тротуаре перед витриной книжного магазина. Мариам держала ее под руку.

– Мариам, что?..

– Ты его чуть не ударила, – задыхаясь, произнесла Мариам.

Они остановились между лавкой с писчебумажными принадлежностями и домом, где сдавали внаем комнаты для студентов.

– А тогда он вызвал бы Бдительных, и тебя бы оштрафовали. В лучшем случае. Ты же знаешь, как они к нам относятся.

Лин понимала, что Мариам права. И все-таки…

– Поверить не могу! – возмущалась она. – Этот фанатик, выродок! Он не возражал против моих знаний, когда просил лечить его бесплатно, а? А теперь, пожалуйста: «Убери свои грязные лапы от наших книг». Как будто знания принадлежит только его народу…

– Лин! – шепотом перебила ее Мариам. – На нас люди смотрят.

Лин огляделась. На противоположной стороне улицы находилась чайная, уже полная молодежи, наслаждавшейся выходным днем. Группа студентов собралась на тротуаре вокруг потемневшего деревянного стола; они пили карак – чай со сливками, щедро сдобренный пряностями, – и играли в карты. Некоторые действительно смотрели на нее, явно забавляясь. Симпатичный рыжеволосый юноша с бумажной короной на голове подмигнул Лин.

«А что, если попросить кого-нибудь из них купить мне эту книгу?» – подумала Лин. Но нет, ничего не выйдет. Мальбушим[5]5
  Malbesh (множественное число – malbushim) – в переводе с иврита «одежда».


[Закрыть] с подозрением относились к ашкарам, и даже дон Лафонт сразу поймет, в чем дело. Она взглянула на студента в упор, не улыбаясь. Он приложил руку к груди, как будто говоря, что она разбила ему сердце, и вернулся к своим товарищам.

– Надо возвращаться домой, – с некоторым беспокойством произнесла Мариам. – Через час-другой город превратится в сумасшедший дом.

Мариам была права. Сегодня праздновали независимость Кастеллана, в центре произносили речи, играла музыка, парады продолжались до поздней ночи. Утром в этот день люди посещали храмы, чтобы вознести молитвы, а к вечеру слуги из дворца начинали раздавать горожанам бесплатный эль, и начиналось разнузданное веселье. По закону ашкары должны были попасть за стены своего квартала до наступления темноты; Лин понимала, что, если они не успеют вовремя добраться до Солта, у них возникнут большие проблемы.

– Ты права. – Лин вздохнула. – Лучше не пойдем по Великому Пути. Через толпу нам не пробраться. Пойдем в обход, через площадь Валериана.

Мариам улыбнулась. У нее еще оставались ямочки на щеках, хотя она так ужасно похудела, что даже перешитое платье висело на ней мешком.

– Веди.

Лин взяла Мариам за руку. Ей показалось, что она держит пучок веточек. Мысленно проклиная Лафонта, она повела подругу по крутым, вымощенным булыжником улочкам Студенческого квартала, старейшей части города. В центре лабиринта улиц, названных в честь философов и ученых Империи, возвышался величественный купол университета, окруженный колоннадой. Здание Академии, выстроенное из пепельно-серого гранита, словно парило, будто грозовая туча, над двускатными крышами домов с меблированными комнатами и магазинов, в которых толклись студенты и преподаватели.

По будням студенты в выцветшей черной форме сновали по улицам, закинув за спину кожаные сумки с книгами. Были времена, когда Лин размышляла о том, каково это – учиться в Академии, но двери университета были закрыты для ашкаров, и она заставила себя забыть об этих мечтах.

Но Студенческий квартал по-прежнему манил ее. В витринах лавок были разложены товары для студентов: бумага и перья, чернила, измерительные инструменты, дешевые продукты, вино. Лин представлялось, что старинные дома здесь наклоняются друг к другу, шепотом обмениваются секретами. Она воображала себе жизнь в меблированных комнатах, среди других студентов: вот она читает до поздней ночи при свете сальной свечи, за шатающимся столом, покрытым чернильными пятнами. Из узкого окна с частым переплетом открывается вид на Холм Поэтов и Большую библиотеку. Вот она спешит на утреннюю лекцию с фонарем в руке, а рядом с ней идут товарищи, которые, как и она, жаждут знаний…

Она понимала, что в реальной жизни все отнюдь не так романтично, и тем не менее ей нравилось представлять себе атмосферу пыльной библиотеки, занятия в окружении друзей. Она многое узнала в Доме Врачевателей в Солте от суровых и неулыбчивых мужчин-преподавателей, но никто не смог бы назвать тамошнюю обстановку дружеской.

В квартале царила праздничная атмосфера. Окна были распахнуты, студенты сгрудились на балконах, некоторые даже сидели на крышах, оживленно болтая за бутылкой дешевого вина. Между балконами над головами прохожих были натянуты ленты, с которых свисали фонарики цветов Кастеллана – красного и золотого. Яркие вывески лавок раскачивались на легком ветру, и в воздухе плыли запахи бумаги и чернил, пыли и свечного воска.

– Ты до сих пор злишься, – заметила Мариам, когда они переходили улицу Историков. Они с Лин отступили в сторону, чтобы пропустить группу подвыпивших студентов. – У тебя все лицо красное. Такой цвет у тебя бывает только тогда, когда ты приходишь в ярость. – Она слегка толкнула Лин плечом. – Это была какая-то особенно важная книга? Знаю, Лафонт сказал, что это учебник, но чему такому они могут научить тебя в Академии? Ты же все знаешь.

Верная Мариам. Лин захотелось крепче сжать ее руку. Захотелось сказать: «Эта книга нужна мне ради тебя. Потому что за последний год ты стала совсем худой и бледной; потому что ни одно из моих лекарств не помогло тебе. Потому что ты не можешь подняться по лестнице и пройти полквартала, не задыхаясь. Потому что ни в одной из моих книг я не могу найти ответа на вопрос, чем же ты больна, и тем более как тебя вылечить. Потому что знания, которые были у нас до Раскола, практически утеряны, но я не могу оставить надежду, пока не перепробовала все, Мариам. Ты научила меня этому».

Вместо этого Лин покачала головой.

– Дело в том, что он сказал. Что даже мой народ не хочет, чтобы я была врачом.

Мариам смотрела на нее с сочувствием. Она знала лучше, чем кто-либо другой, как отчаянно Лин боролась за право получить образование, с каким трудом ей удалось уговорить старейшин Солта позволить ей, женщине, изучать медицину. В конце концов ей дали разрешение – просто они не верили в то, что она сдаст экзамен на врача. И до сих пор Мариам доставляло удовольствие вспоминать о том, что оценки у Лин оказались выше, чем у остальных студентов, мужчин.

– Не все в Солте так думают, Лин. Многие хотели, чтобы у тебя получилось. И подумай: насколько легче теперь будет другим девушкам, которые захотят изучать медицину. Ты проложила дорогу остальным. Не обращай внимания на недоброжелателей.

Эта идея понравилась Лин. Было бы неплохо, если бы в Солте появились другие женщины-врачи. Врачи, с которыми она могла бы обмениваться знаниями, обсуждать пациентов, методы лечения. Муж-чины-асияр игнорировали ее. Она надеялась, что они примут ее в свою среду после того, как она сдаст экзамены, но даже после первого года практики их отношение не изменилось. Женщине, по их мнению, нечего делать в медицине, независимо от того, хороший она врач или нет.

– Я изо всех сил постараюсь не обращать на них внимания, – сказала Лин. – Я ужасно упрямая.

– О да. Ты такая же упрямая, как твой дед.

Лин обычно возражала, когда ее сравнивали с Майешем, но они как раз подошли к зданию Библиотеки Корвиниана, Большой библиотеки, и шум голосов помешал ей ответить.

Библиотека, построенная двести лет назад королем Эстиеном IV, была сравнительно новым зданием в квартале. Сегодня ее каменные двери были закрыты, но широкий двор, вымощенный мраморными плитами, полнился людьми. Эстиен, покровитель философов, когда-то повелел воздвигнуть во дворе библиотеки несколько мраморных пьедесталов для тех, кто желает выступить. Любой гражданин Кастеллана имел право, забравшись на мраморный куб, произнести речь на избранную тему, и его запрещено было арестовывать за нарушение общественного порядка – пока он не слезал с постамента.

Но, разумеется, не существовало закона, обязывающего граждан слушать эти речи, так что выступающие вынуждены были орать во все горло.

Высокая молодая женщина в плаще с зеленой подкладкой, какие носили студенты, изучающие естественные науки, кричала что-то насчет несправедливости руководства Академии: иностранные студенты платили за жилье, в то время как граждане Кастеллана жили в пансионах бесплатно. Девушку освистали – впрочем, не слишком громко – какие-то пьяные студенты, распевавшие непристойную версию государственного гимна Кастеллана.

Поблизости светловолосый молодой человек в куртке, застегнутой на все пуговицы, во весь голос обличал монархию. Это вызвало интерес у слушателей, поскольку критика королевской семьи была делом опасным. В основном в Академии учились дети купцов и цеховых мастеров, лавочников и владельцев торговых судов. Аристократы нанимали своим детям частных учителей, предпочитая не отдавать их в бесплатный университет. И все же преданность короне и благородным семьям была у них в крови.

– Эй! Эй ты! – крикнул кто-то, и блондин вопросительно приподнял бровь. – Я только что видел Бдительных за углом. Тебе лучше исчезнуть, если не хочешь оказаться в брюхе у крокодила.

Молодой человек поклонился в знак благодарности и, спрыгнув с мраморного пьедестала, растворился в толпе.

Мариам нахмурилась.

– Мне кажется, на самом деле никто за ним не придет.

Лин сердито огляделась, но нельзя было понять, кто прогнал противника монархии. Однако тени становились длиннее, и солнце скрылось за зданием Большой библиотеки – нельзя было здесь задерживаться.

Лин с Мариам свернули на улицу Веспасиана, на которой находились меблированные комнаты. Через открытые двери Лин видела студентов в черных плащах – они бегали по лестницам, смеялись, окликали друг друга. Наверху, на балконе, кто-то играл на виеле. Жалобная мелодия плыла над крышами, словно чайка над волнами в гавани.

 
Пусть она найдет в себе смелость
позволить мне однажды ночью прийти туда,
где она раздевается,
и обвить руками мою шею.
Иначе я умру.
 

– Знаешь, если послушать музыкантов, то влюбленность – это просто ужасно, – заметила Лин. – Бесконечные стоны и плач, и все потому, что некая девица не желает мириться с твоими недостатками.

Мариам негромко рассмеялась.

– Как ты можешь быть такой циничной?

– Не говоря уже о том, что из-за любви человек, по-видимому, лишается денег и здоровья, – продолжала Лин, считая на пальцах, – и в большинстве случаев умирает молодым в крохотной комнатке, освещенной единственной свечой.

– Если бы это было так ужасно, никто не влюблялся бы.

– Говорят, у человека нет выбора, – ответила Лин.

Они свернули на Юйланьскую дорогу, и Студенческий квартал остался позади.

Юйланьская дорога представляла собой широкую улицу, застроенную небольшими шэньчжоускими домиками; от тротуара их отгораживала невысокая стена с железными калитками. Торговцы и моряки из Шэньчжоу, обосновавшиеся здесь во времена Империи, за сотни лет почти ассимилировались с народом Кастеллана.

– Любовь просто обрушивается на тебя, хочешь ты этого или нет; иначе ей не посвящали бы такое огромное количество песен. Кроме того… чего только люди ни делают, чтобы себя погубить! Уж кому знать, как не мне.

Ряды жилых домов уступили место лавкам со всевозможными товарами – от нефритовых статуэток и дешевых украшений до фейерверков и бумажных фонариков, разрисованных символами независимости и удачи, с повторяющимся словом «Дацинь» – так на шэньчжоуском языке называлось государство Кастеллан. Из дверей закусочных доносились аппетитные ароматы; матросы из Шэньчжоу и студенты, привлеченные низкими ценами, ужинали лапшой за длинными столами из розового дерева.

У Лин заурчало в желудке. Пора домой, решила она; девушка твердо помнила, что в кладовой остался целый медовый пирог. Ну, или почти целый.

Они с Мариам прошли под каменной аркой и очутились в переулке, настолько узком, что им пришлось идти друг за другом. В садах за невысокими заборчиками цвели хризантемы и маки. Сверху доносился смех: обитатели домов уже поднялись на крыши, чтобы наблюдать фейерверк, который должен был начаться позже. Лин помнила фейерверк: красные и золотые огни над гаванью, похожие на падающие звезды.

Когда они вышли из переулка, Лин вполголоса выругалась. Должно быть, она свернула не туда. Она хотела обойти площадь Валериана, пробраться по улицам позади Дворца Правосудия. А вместо этого они с Мариам угодили на площадь перед Дворцом Собраний. Их окружали возбужденные, вопящие люди.

«Богиня, помоги мне, – с ужасом подумала Лин. – Только не это».

Мариам в панике оглядывалась по сторонам. На площади яблоку было негде упасть.

– Но я думала…

– Что мы обойдем площадь. Я знаю, – мрачно произнесла Лин.

Неподалеку несколько карет стояли вплотную друг к другу. Дверцы были открыты, и модно одетые девицы – купеческие дочки – в ботинках из разноцветной кожи и пышных юбках, обшитых кружевом, высовывались из карет, хихикали и болтали друг с другом. Лин уловила что-то насчет принцессы, королевства, и еще знакомые имена – «Конор Аврелиан» и «советник Бенсимон».

Ни один человек из народа ашкаров не пользовался таким влиянием за пределами Солта, как ее дед, Майеш Бенсимон. Внутри их квартала верховной властью обладал махарам, но здесь, среди мальбушим, было известно только одно ашкарское имя – Бенсимон. Потому что Майеш Бенсимон постоянно был рядом с королем или принцем. Он давал советы, он консультировал, он выслушивал рассказы об их страхах, желаниях и мечтах. Он составлял карту дорог, по которым они шли. Никто из подданных короля Кастеллана не стоял к трону ближе Бенсимона, за исключением, возможно, легата Джоливета, командующего королевской армией.

Всю весну по городу ходили слухи о скорой женитьбе принца Конора. Лин знала, что основную роль в выборе будущей супруги сыграет ее дед. Именно он должен был решить, какой союз принесет Кастеллану наибольшую выгоду. Видимо, девицы тоже знали это. Все в городе знали.

Лин взяла подругу за руку и начала прокладывать себе дорогу, расталкивая захмелевших лавочников и распевающих во весь голос ремесленников.

Что-то слегка стукнуло ее по плечу; это оказался брошенный цветок. Желтая астра, символ Дома Аврелианов. По мостовой было раскидано множество цветов, растоптанные золотые лепестки покрылись пылью.

Лин обошла массивный помост, на котором под штандартами восседали члены аристократических семей, и заработала не один неприязненный взгляд. Зеваки, видимо, решили, что она старается пробиться поближе к ступеням Дворца Собраний. Мариам уговаривала ее остановиться, посмотреть, но Лин не слушала ее. У нее участилось сердцебиение. Ей не терпелось выбраться из толпы, прежде чем…

Люди ахнули, потом воцарилась тишина. Мариам остановилась и потянула Лин за руку. Лин поняла, что придется смириться с неизбежным. Она подняла голову и увидела на ступенях фигуру. Принц Конор смотрел на толпу сверху вниз.

Когда Лин была маленькой, дед взял ее с собой на площадь, чтобы послушать королевскую речь. Он организовал ей место на возвышении, среди аристократов, откуда было хорошо видно короля Маркуса. Лин ни слова не поняла из его речи, посвященной налогам и торговле, но ей очень понравилось живописное зрелище: ликующие горожане, богатые одежды придворных, королева Лилибет в зеленом платье, с ожерельем из изумрудов, огромных, как крокодильи глаза. Маленький принц стоял рядом с ней. У него были черные вьющиеся волосы, как у самой Лин, и недовольное, капризное выражение лица.