Текст книги "Ловец Мечей"

– Шарлон.

Кел хлопнул друга по спине. Конечно, сам он не выбрал бы Шарлона в друзья, но Конор знал его с колыбели, и поэтому он являлся постоянной величиной и в жизни Кела.

– Рад тебя видеть. – Кел наклонил голову. – И демуазель Аллейн. Какой сюрприз. Я считал, что ваша тонкая натура и безупречная репутация не позволят вам даже задумываться о посещении подобных заведений.

Во взгляде Антонетты промелькнуло раздражение. Кел обрадовался. Это было все равно что заглянуть под маску актера, увидеть истину, скрытую искусной ложью. Но в следующее мгновение раздраженное выражение исчезло, и Антонетта улыбнулась той улыбкой, при виде которой Келу хотелось скрежетать зубами.

– Это так мило с твоей стороны, волноваться насчет моей репутации, – весело произнесла она. – Но ей ничто не угрожает. Шарлон обо мне позаботится, не правда ли, Шарлон?

– Совершенно верно, – ответил Шарлон. – Со мной ее добродетель в полной безопасности.

Келу стало неприятно, как будто ему за шиворот забралась парочка пауков.

Антонетта. Ему хотелось что-то сказать, предупредить ее, но она уже поднялась и приглаживала юбку.

– О, предсказатель! – воскликнула она с таким выражением, словно только что заметила юношу с картами. – Я просто обожаю, когда мне гадают.

И она чуть ли не бегом бросилась к группе людей, окруживших предсказателя.

– Ты ее в постель не затащишь, Шарлон, – сказал Кел. – Ты же знаешь, что мать хочет выдать ее за Конора. А Антонетта – послушная дочь.

– Конора ей не видать, – криво усмехнулся Шарлон. У него были каштановые волосы и бледное лицо, как у матери, уроженки Детмарка. – Ему нужно заключить брак с иностранной принцессой или принцем. И, когда ее мечты рухнут, я буду рядом, чтобы осушить ее слезы.

Кел покосился на Конора, который усадил Аудету себе на колени. Она потянулась к нему, чтобы откусить кусочек вишни, которую он держал во рту. Вероятно, дело зашло бы еще дальше, но в этот момент появилась Алис и, рассыпаясь в извинениях, прикоснулась к плечу принца. Они обменялись несколькими словами, после чего он поднялся и вышел из салона следом за ней, оставив Аудету в компании Фальконета.

В дверях Алис обернулась, взглянула на Кела и едва заметно кивнула. «Когда я дам знак», – сказала она, и он подумал: неужели она отвлекла Конора ради него? Нет, разумеется; она не стала бы выманивать принца из зала под фальшивым предлогом, наверняка у них было какое-то дело.

Бросив последний взгляд на Антонетту, которая, обнимая визжащую Санчию, наблюдала за гаданием, Кел поднялся и незаметно вышел из салона через заднюю дверь. На лестничной площадке целовалась молодая парочка; никто из них не заметил Кела. Он поднялся на верхний этаж и остановился у ничем не примечательной, но хорошо знакомой двери.

Когда Кел в первый раз увидел библиотеку «Каравеллы», он был изумлен. Он думал, что найдет здесь кнуты и наручники, но оказался в комнате, полной книг. Здесь пахло чернилами, старыми кожаными переплетами и сальными свечами. Стены были отделаны деревянными панелями, оконца ромбовидной формы находились высоко под потолком; масляные лампы, висевшие на металлических крюках, давали теплый желтый свет.

В соседнем зале, куда вела деревянная арка, хранились самые редкие книги. «Мы владеем крупнейшей на всем Данморе коллекцией книг, посвященных искусству доставлять наслаждение, – не без гордости сообщила ему Алис. – Наши клиенты могут просмотреть книги и выбрать любой понравившийся сценарий. Никто, кроме нас, не предлагает такую услугу».

Кел подошел к столу, на котором лежали книги, провел кончиком пальца по корешкам. «Краткая история наслаждений». (Он подумал: а почему бы не издать подробную историю этого предмета, ведь это было бы гораздо уместнее.) Многие книги были на иностранных языках, и Кел переводил про себя: «Зерцало любви», «Сад ароматов», «Тайные уроки нефритовой спальни».

– Вы пришли, – раздался голос у него за спиной. – Алис сказала, что вы придете, но я не был уверен.

Кел поднялся, обернулся и увидел молодого человека лет двадцати – он стоял под аркой, прислонившись к стене. Он оказался моложе, чем ожидал Кел, у него было красивое, как у девушки, лицо, открытое и любопытное, золотые волосы и синие глаза. Кел решил, что среди его предков имелись северяне, – а это означало, что в жилах Алис тоже текла северная кровь, хотя по ее внешности об этом нельзя было догадаться.

– Вы Меррен Аспер? – спросил Кел. – Брат Алис?

Меррен любезно кивнул.

– А вы Кел Анджуман, кузен принца. А теперь, когда мы назвали друг другу своих родственников, можно поговорить о деле, – сказал он и, войдя в комнату, взял стул и уселся у длинного стола. Потом сделал знак Келу сесть напротив.

Кел рассматривал нового знакомого. На нем была неофициальная «форма» студентов Академии, университета Кастеллана: выцветшая черная куртка, небрежно повязанный белый галстук, потрепанные старые ботинки. Слишком длинные волосы. Теперь Кел заметил сходство с Алис: у Меррена были такие же синие глаза и тонкие черты лица. От его одежды исходил слабый запах, который, однако, нельзя было назвать неприятным. Он напомнил Келу аромат свежескошенной травы.

– Ваша сестра сказала, что вы лучший химик в Кастеллане, – начал Кел.

Меррен довольно улыбнулся.

– Правда?

Он нырнул под стол и выпрямился, держа в руке бутылку вина. Сорвал сургучную печать и бросил ее на стол. На сургуче было выдавлено изображение виноградной лозы, символа Дома Узек. От Семей Хартий никуда не денешься, подумал Кел.

– Не желаете выпить? – предложил Меррен, вытаскивая пробку.

– Даже не знаю, – ответил Кел. – Ваша сестра также сказала, что вы лучший отравитель во всем Кастеллане.

Меррен обиженно надулся. Сделал глоток из бутылки, закашлялся и сказал:

– Я изучаю яды. В конце концов, это же химические соединения. Это не означает, что я бегаю по городу и травлю всех подряд – тем более клиентов своей сестры. Она меня убьет.

Это походило на правду. Алис защищала свое предприятие, как мать защищает дитя. Кроме того, Меррен сам пил из бутылки. Кел протянул руку.

– Давайте.

Вино было терпким, кисло-сладким, как яблоко, и по телу разлилось приятное тепло. «Хороший товар, Узек».

– Я не знал, что в Академии преподают курс изготовления ядов.

– Ничего подобного там не преподают. Строго говоря, я изучаю химию и ботанику. Когда дело доходит до ядов, приходится заниматься самообразованием. – Меррен улыбался с таким счастливым видом, как будто речь шла об изучении поэзии или танца. – Как сказал один ученый, единственная разница между ядом и лекарством заключается в дозировке. Самый сильный яд не убьет, если принять микроскопическое количество, а вода или молоко могут быть смертельны, если выпить их слишком много.

Кел улыбнулся уголком рта.

– Но я уверен, что людям, которые готовы заплатить за ваши услуги, не нужны ни вода, ни молоко.

– Да, у меня покупают другие вещи. Химикалии для получения красителей, мыла, даже для постройки кораблей. Вообще-то говоря, для чего угодно. – Меррем задумчиво смотрел прямо перед собой. – Я делаю яды потому, что нахожу интересным сам процесс; смерть меня не интересует.

– Что же такого интересного в ядах?

Меррем заглянул в бутылку и ответил:

– До Раскола маги могли убивать прикосновением, взглядом. Яд – это самое близкое к магии, что сейчас у нас есть. Искусный отравитель может создать яд, который будет убивать много лет, может отравить книгу, так что человек умрет, перелистывая страницы. Я могу отравить зеркало, перчатки, рукоять меча. Кроме того, яд делает нас равными. Матрос, аристократ, король – одна и та же доза убивает всех. – Он наклонил голову набок. – А кого вы хотите отравить?

В шафрановом свете ламп волосы Меррена казались золотыми, как парчовый фрак Монфокона. В другой жизни Кел мог бы учиться в университете вместе с Мерреном. Мог бы даже стать его другом. Но стеклянная стена отделяла Кела от остальных людей, которые не знали, кто он такой на самом деле. И он не мог разрушить эту стену. Он пришел сюда по делу, касающемуся дворца, пусть во дворце об этом никто и не знал.

– Никого, – ответил Кел. – Химики создают не только яды, разве не так? Они могут получить лекарства – и противоядия. – Он откинулся на спинку стула. – На прошлой неделе один из королевских телохранителей, дон Гийон, погиб от яда. Говорят, его отравила любовница, аристократка из Сарта. Не то чтобы меня сильно заботили беспорядочные любовные связи солдат Дворцовой гвардии; но появление нового яда, который находится в распоряжении аристократов Сарта, практически враждебной нам страны, и который может быть использован против принцев – вот это меня заботит.

– Вы опасаетесь за жизнь своего кузена?

Кел наклонил голову. Опасаться за жизнь Конора было его работой. Нет, сохранить жизнь Конору было его работой, а это означало не только выступать перед народом в качестве принца, думая, когда же тебе в грудь вонзится стрела. Это означало предугадывать, кто может причинить вред Конору и каким образом.

В этом смысле они с Джоливетом были коллегами. Но Джоливет, узнав о смерти гвардейца, лишь сказал, мол, с бабами из Сарта связываться нельзя. А Кел не находил себе места от волнения. Мысль о новой опасности не давала ему покоя.

– Ну что же, – ответил Меррен, – это был не новый яд. Напротив, он известен очень давно, им часто пользовались в эпоху Империи. «Кантарелла» – так он называется. Многие считают, что рецепт его приготовления утерян, но… – Химик сделал театральный жест. – Я, разумеется, не отношусь к этим людям.

– Итак, вы знакомы с ядом. А противоядие существует? Если да, я хотел бы его приобрести.

Меррен готов был замурлыкать от удовольствия, как кот.

– Существует. Но я должен спросить – ведь вы живете во дворце, верно? Я считал, что дворцовые хирурги могут получить все, что им понадобится. Яды, противоядия, целебные снадобья…

– Да, у нас есть один доктор, королевский врач, – ответил Кел. – Один из младших отпрысков семьи Гаскетов, владельцев хартии. А еще он идиот.

Келу так и не удалось узнать, где именно Гаскет приобрел свои убогие познания в медицине. Обитатели дворца старались не попадаться в его лапы и обращались к нему только в самых крайних случаях; Гаскет был фанатичным приверженцем кровопусканий и держал в своих личных покоях колонию хищных пиявок.

– Он не только никудышный врач; он ничего не знает о том, что вы называете «противоядиями». Говорит, что лучшее спасение от яда состоит в предотвращении отравления и что Конору следует просто приказать кому-то из слуг пробовать его пищу.

– А принц так поступать не желает?

Кел вспомнил Конора, который сидел с девицей на коленях, увидел алые пятна вина и вишневого сока у него на губах.

– Это непрактично.

– Наверное, вы правы, – кивнул Меррен. – Помимо этого, существует большое количество медленнодействующих ядов. Дегустатор полезен только в том случае, если яд убивает мгновенно.

– Может быть, после завершения учебы вы смените Гаскета? Уверен, вас примут с распростертыми объятиями.

Меррен покачал головой.

– Я против монархии, – бодро произнес он. – Нет, против монархии в целом, – быстро поправился он, – а не конкретно Дома Аврелианов. И вообще, это только философия. Единственный король, который меня устраивает, – это Король Старьевщиков.

Кел невольно улыбнулся.

– Значит, вы против королей, но за преступников?

– Он хороший преступник, – сказал Меррен серьезно, как ребенок, который спрашивает, действительно ли Боги живут на облаках. – Не такой, как Проспер Бек.

Кел слышал о Проспере Беке.

Район, прилегавший к докам, назывался Лабиринтом: это действительно был настоящий лабиринт из ночлежек, ломбардов, дешевых забегаловок и старых складов. По ночам там проходили нелегальные боксерские поединки, дуэли (тоже нелегальные), а также осуществлялась торговля контрабандными товарами. Даже Бдительные не совались туда после наступления темноты. Кел всегда считал, что обитатели Лабиринта подчиняются Королю Старьевщиков, но в последние несколько месяцев все чаще звучало произносимое шепотом имя Проспера Бека; говорили, что новичок оспаривает у бандитского короля контроль над Лабиринтом.

Часы на Ветряной башне пробили одиннадцать, и Меррен нахмурился. Когда он отвернулся, чтобы посмотреть в окно, Кел заметил, что его куртка заштопана в нескольких местах. А вот Монфокон, как говорили, никогда не надевает дважды один и тот же предмет одежды.

– Уже поздно, – заметил Меррен. – Насчет противоядия для кантареллы – я смогу приготовить его ко Дню Моря. Десять крон за четыре дозы – две дозы яда, две противоядия.

Он произнес слова «десять крон» таким тоном, как будто речь шла об огромной сумме, и Кел вынужден был напомнить себе о том, что для большинства людей это действительно большие деньги.

– Согласен, – сказал Кел. – Нужно договориться насчет места встречи. Насколько я понимаю, вы снимаете жилье в Студенческом квартале? Где именно?

– Улица Канцлера, напротив книжной лавки Лафонта, – сказал Меррен и плотно сжал губы, как будто жалел о том, что сообщил эту информацию. – Но нам нельзя там встречаться. Я знаю одну чайную…

В дверь постучали, и в библиотеку заглянула Хадия, подруга донны Алис. Ее курчавые черные волосы были повязаны цветастым шелковым шарфом.

– Сьер Анджуман, – почтительно обратилась она к Келу, – принц ожидает вас на улице.

Кел вскочил со стула. Это не входило в его планы; по его расчетам, Конор должен был провести в обществе девиц еще два-три часа.

– Что-то случилось? Почему он решил уходить?

Хадия покачала головой, и ее золотые серьги зазвенели. У нее была очень смуглая, темно-коричневая кожа.

– К сожалению, не знаю. Я не говорила с ним. Одна из хиндских девушек попросила меня передать сообщение.

Кел нашарил в кармане кошелек и бросил Меррену пять крон.

– Половина сейчас, половина после получения товара. Увидимся через несколько дней.

– Подождите… – начал Меррен, но Кел уже выбежал из библиотеки.

Перепрыгивая через несколько ступеней, он спустился на первый этаж и бросился в салон «Каравеллы». Гобелены, закрывавшие сцену, убрали, и служители расставляли декорации. Видимо, скоро должно было начаться представление. Странно, что Конор решил его пропустить.

Кел ничего не понимал. Стемнело, на улице стало прохладнее. Он перешел улицу, посмотрел направо, налево. На булыжной мостовой плясали квадраты света, группы хохочущих людей прогуливались вдоль канала. К «Каравелле» приближалась какая-то черная карета; стучали колеса, пьяный пассажир горланил песню. Легкий ветер гонял по тротуару разноцветные бумажки.

Ни Конора, ни лошадей видно не было. Кел нахмурился. Может быть, принцу надоело его ждать? Это было похоже на него. Кел уже собрался вернуться в «Каравеллу», когда резкий скрип колес заставил его обернуться.

Пение прекратилось. Карета остановилась напротив входа в бордель.

Ее колеса были выкрашены в алый цвет.

Карета преградила Келу путь, и теперь он не мог скрыться в здании. Окна кареты были занавешены черной тканью, и он не видел, кто находится внутри. Кел решил рискнуть: перебраться через парапет и прыгнуть в канал – но его реакция замедлилась после выпитого вина. Чья-то рука схватила его за шиворот, его дернули назад, затащили в карету и швырнули на сиденье.

Когда дверь захлопнулась, Кел кое-как принял сидячее положение. Он был не один. В карете находился кто-то еще – нет, их было даже двое, – а еще он заметил металлический блеск. Когда глаза Кела привыкли к темноте, он увидел совсем рядом серебристый клинок и почувствовал, как острие коснулось его горла. Он закрыл глаза.

На мгновение воцарилась полная тишина; Кел слышал только свое дыхание и не видел ничего, кроме кинжала, приставленного к горлу. Потом кучер хрипло крикнул, карета тронулась, и «Каравелла» осталась позади.

– «В стародавние времена гнев королей-чародеев испепелил землю, – читала вслух Лин, – ибо они получили такую власть, которой могут обладать только Боги, но не люди. Их ярость уничтожала горы и заставляла моря вскипеть. Там, где на землю обрушивалась магия, почва и камни превращались в Огненное стекло. Все в ужасе бежали – все, кроме Адассы, королевы Арама[8]8
  Арам – в Библии и ранних клинописных текстах область, включающая современную Сирию и северный Израиль, на территории которой жили племена арамеев. Согласно Библии, предком арамеев был Арам, сын Сима, внук Ноя. Среди древних государств арамеев – Арамейский Дамаск.


[Закрыть]. Только она осмелилась выступить против них. Зная, что она не может одолеть их, Адасса уничтожила саму магию и тем самым обезоружила чародеев. Вся магия исчезла из этого мира, кроме той, что Адасса сохранила для своего народа, магии гематри. А Адасса ушла в царство теней, где стала Богиней, светом ашкаров, ее Избранного народа».

Лин закрыла книгу. Мариам, утонувшая в подушках, слабо улыбнулась.

– Мне всегда нравится слушать те главы, где говорится об Адассе как о смертной женщине, героине, – сказала она. – До того, как она стала Богиней. У нее были моменты слабости, она испытывала страх, как все мы.

Лин приложила тыльную сторону ладони ко лбу Мариам и с облегчением поняла, что жар отступил.

Когда они вернулись с площади Валериана, Мари кричала и металась в горячке. Стражники у ворот Солта перепугались, увидев дворцовую карету, но помогли Лин перенести Мариам внутрь. Они доставили ее подругу домой к Лин, и она устроила ее в комнате Джозита; брат был на Золотых Дорогах, и Лин знала, что он не стал бы возражать.

Ей пришлось поспорить с Ханой Дорин, которая считала, что за Мариам будут лучше ухаживать в Этце Кебет, Доме Женщин. Но Лин привыкла спорить с Ханой. Лин напомнила ей, что она врач, что никто лучше Ханы не знает, насколько она искусна в своем деле, и что здесь, в маленьком доме Лин, Мариам может рассчитывать на полный покой и постоянное внимание.

Спор закончился после вмешательства Мариам; она повернула к ним голову и между приступами кашля выдавила:

– Да что же это такое, в самом деле! Вы будете ссориться из-за меня даже после того, как я умру и мое тело остынет! Хана, разреши мне остаться с Лин. Я хочу этого.

И Хана сдалась. Она помогла Лин переодеть Мариам в чистую ночную рубашку, наложила компрессы с холодной водой на лоб и руки. Лин сделала примочки из отвара энотеры и приложила к груди Мариам, чтобы снять воспаление; потом приготовила несколько снадобий для приема внутрь. Настои корицы и куркумы облегчали кашель, смесь женьшеня, подсоленной воды, лимона и меда помогала расширить бронхи, эфирное масло нарда успокаивало нервы.

Несмотря на компрессы, жар усиливался, и Хана отправилась за корой ивы в садик, где они выращивали лекарственные травы.

Как это часто бывает, Мариам стало легче после полуночи. Не только конец, но и выздоровление по обыкновению приходило поздней ночью: вопрос жизни и смерти решался под покровом тьмы. Когда Мариам проснулась в полном изнеможении, с болью во всем теле и сказала, что не сможет уснуть, Лин решила почитать ей книгу старинных сказаний, которую нашла на подоконнике. В детстве они с Мариам обожали рассказы об умной и смелой Адассе, которая одержала верх над королями-чародеями, но при этом сумела сохранить частицу магии, исчезнувшей после Раскола, и подарила ее своему народу. Благодаря ей ашкары до сих пор могли пользоваться чарами; без Богини они были бы беспомощны, как все прочие.

– А ты помнишь, что мы выдумывали, когда были маленькими? – улыбнулась Мариам. – Мы с тобой были уверены в том, что ты или я станем воплощением Богини, вернувшейся на землю. Мы одевались в синие плащи и пытались колдовать. Я по полдня тратила, стараясь силой мысли сдвинуть с места веточки и бумажки.

«Это было так давно», – подумала Лин. Хотя это и не было первым ее воспоминанием.

Она помнила отца и мать, которые, будучи торговцами, путешествовали по Золотым Дорогам; от них пахло корицей, лавандой и далекими странами. Она помнила, как они качали ее на руках, подбрасывали, а она смеялась; помнила, как мать готовила еду, а отец высоко поднимал маленького Джозита и мальчонка тянул к небу пухлые ручки.

Но Лин не помнила того дня, когда узнала об их смерти. Она полагала, что это должно было случиться, кто-то должен был им сообщить. Наверное, она плакала – потому что поняла; а Джозит плакал, потому что ничего не понимал.

Бандиты напали на караван ее родителей неподалеку от границы пустыни Джикал, там, где когда-то лежала страна Арам. Товары забрали, родителям Лин перерезали горло и бросили их тела на Дороге, на съедение стервятникам. Хотя, конечно, никто не рассказывал ей об этом. Но она слышала, как перешептывались люди: какой ужас; какая жуткая смерть; и что теперь будет с детьми?

Ашкары дорожили своими детьми. Дети символизировали надежду на выживание для народа, у которого не было родины и которому после Раскола постоянно грозило исчезновение. Все решили, что их возьмет к себе единственный оставшийся в живых родич, дед по матери. Лин даже поняла, что им завидуют. Майеш Бенсимон, советник короля. Он был самым влиятельным человеком в Солте после махарама. Ему принадлежал большой дом около шуламата. Разумеется, им повезло, их ждала обеспеченная жизнь.

Только они были ему не нужны.

Лин вспомнила, как сидела у себя в комнате с Джозитом на руках, а Давит Бенезар, махарам, разговаривал с Майешем в коридоре. «Я не могу этого сделать», – сказал Майеш. Несмотря на слова, звук его голоса ненадолго принес Лин утешение. Он был связан в ее представлении с родителями, с праздничными вечерами, когда семья собиралась за столом и Майеш при свечах читал вслух отрывки из «Книги Макаби». Он задавал внучке вопросы об Иуде Макаби, о скитаниях народа ашкаров, о Богине; если она отвечала верно, дед угощал ее лукумом – конфетами из миндаля и розовой воды.

Но… он сказал Бенезару нет. «Мои обязанности поглощают всего меня, я не в состоянии воспитывать детей. Как я уже сказал, у меня не хватит на это ни времени, ни сил. Я должен ежедневно посещать дворец и являться туда по первому требованию в любое время дня и ночи». – «Тогда откажись от этого поста, – сердито ответил махарам. – Пусть кто-нибудь другой дает советы королю Кастеллана. Эти дети – твоя плоть и кровь».

Но Майеш был непреклонен. Детям будет лучше в общине. Лин отправится в Этце Кебет, а Джозит – в Даасу Кебет, Дом Мужчин. Майеш в качестве деда будет навещать их время от времени. И обсуждать больше нечего.

Лин до сих пор не могла забыть боль, которую испытала при расставании с Джозитом. Рыдающего мальчика с трудом оторвали от нее, и хотя Даасу Кебет находился на соседней улице, ей казалось, что она осталась совсем одна. Как и Богиня, Лин была ранена трижды, получила три удара в сердце: от смерти матери, от смерти отца и от расставания с братом.

Хана, которая вместе со своей супругой Ирит руководила Домом Женщин, пыталась утешить Лин, делала все, чтобы девочка чувствовала себя уютно на новом месте, но злоба и обида на деда были слишком сильны. Лин стала неуправляемой: забиралась на деревья и отказывалась спускаться, визжала, била посуду, царапала себе лицо.

«Сделай так, чтобы он пришел», – всхлипывала Лин, когда Хана, исчерпав все методы, спрятала единственную пару туфель девочки, чтобы помешать ей бежать. Но на следующий день, когда Майеш нашел ее в саду с целебными травами и протянул подарок, тяжелое золотое ожерелье, она швырнула украшение ему в лицо и убежала в дом.

В ту ночь Лин плакала, накрывшись одеялом с головой, и не сразу услышала, что в ее комнату кто-то вошел. Это была девочка с темными косами, уложенными вокруг головы, с белой кожей и короткими ресницами. Лин знала ее. Мариам Дюари – сирота, беженка из Фавара, столицы Малгаси. Подобно Лин и нескольким другим детям, она воспитывалась в Доме Женщин. В отличие от Лин, ей здесь, видимо, нравилось.

Она забралась на кровать и молча сидела рядом, пока Лин била кулаками подушку и пинала стену. В конце концов, не получив никакой реакции, Лин затихла и сердито посмотрела на Мариам сквозь спутанные волосы.

«Я знаю, что ты чувствуешь», – заговорила Мариам. Лин уже хотела ответить резкостью: никто не знал, что она чувствует, хотя они уверяли ее в обратном. «Мои родители тоже умерли, – продолжила Мариам. – Когда Малгаси решили избавиться от ашкаров, они послали за нами вамберджей – воинов в масках волков. Они шли по улицам и кричали: „Ettyaszti, moszegyellem nas“. То есть „Выходите, где бы вы ни были“. Они схватили мою мать, когда она шла на рынок, и повесили на главной площади Фавара только за то, что она была из народа ашкаров. Мы с отцом бежали, иначе малгасийцы убили бы и нас тоже. Мы долго ехали по Золотым Дорогам, а потом он заболел. Мы ехали целую ночь и приехали сюда. Мой отец сказал, что в Кастеллане нам будет лучше. Но утром он умер в фургоне».

Мариам рассказывала обо всех этих ужасах будничным тоном, и Лин не знала, что ответить.

«Люди пытаются утешить тебя, говорят, что все не так уж плохо, но все плохо. Тебе будет так плохо, что захочется умереть. Но ты не умрешь. И с каждым днем жизнь будет понемногу возвращаться».

Лин поморгала. После смерти родителей никто не говорил ей таких вещей. Она не знала, как на это реагировать.

«А кроме того, – добавила Мариам, – тебе повезло». Лин сердито сбросила одеяло и села. «Что значит повезло?» – «У тебя ведь есть брат, правда?» – сказала Мариам. В темноте Лин разглядела ее подвеску в виде золотой окружности. Слова Молитвы Госпоже были похожи на царапины. «А у меня никого больше нет. Я единственная Дюари в Кастеллане. А может быть, и во всем мире».

Лин заметила, что Мариам не упомянула имени Майеша, и обрадовалась. В эту минуту она поняла, как глупо вела себя, требуя, чтобы Майеш ее навестил. Желания обитателей дворца для него были важнее «капризов» его внуков. Он не принадлежал Лин. Он принадлежал Маривенту.

Мариам сняла шаль, в которую была закутана ее хрупкая фигурка, и протянула Лин. Это была красивая вещь из дорогой ткани, обшитая кружевом. «Возьми, – предложила Мариам. – Когда ее рвешь, раздается приятный звук. Когда тебе будет плохо и ты почувствуешь, что к тебе относятся несправедливо, оторви кусочек». И она разорвала шаль пополам. Лин улыбнулась впервые за несколько недель.

С того дня девочки стали неразлучны. Мариам стала для Лин одновременно сестрой и лучшей подругой. Они вместе учились, вместе играли, помогали друг другу выполнять работу – мыть кухню, ухаживать за огородом, в котором выращивали медицинские растения для всего Солта. Лин немного завидовала Мариам, которая была такой тихой, милой, женственной и скромной; у нее, казалось, никогда не возникало желания копаться в грязи, драться с другими детьми, залезать на каштановые деревья вместе с Лин и Джозитом. Лин завидовала ее умению себя вести, но прекрасно знала, что сама измениться не сможет. У нее всегда было грязное платье и ободранные колени; она обожала забираться на стены ограды Солта, стоять на самом краю, как стражи-шомрим[9]9
  В переводе с иврита «shomer» (множественное число «shomrim») означает «охранник», «сторож», «часовой».


[Закрыть], и смотреть на гавань и людные улицы.

Когда Лин исполнилось тринадцать, она заметила, что Мариам не просто равнодушна к активным играм, как ей казалось раньше. Повзрослев, она поняла, что Мариам не робкая и тихая – она просто слаба физически. Слаба и больна. На ее бледной коже мгновенно проступали синяки; пройдя совсем короткое расстояние, она задыхалась. Она часто болела и кашляла по ночам, и тогда Хана Дорин сидела с ней и поила ее имбирным чаем.

«С ней что-то не так, – сказала однажды Лин, когда Хана собирала в медицинском саду листья пиретрума. – Мариам. Она больна». – «Значит, ты это заметила». Это было все, что ответила Хана. «Разве ты не можешь дать ей что-нибудь? – возмутилась Лин. – Какое-нибудь лекарство?» Хана распрямила спину, стряхнула с пестрой юбки землю и травинки. «Неужели ты думаешь, что я не испробовала все? – резко произнесла она. – Если бы врачи могли ей помочь, Лин, они бы вылечили ее». По голосу Ханы девочка поняла, что она сердится не на нее, Лин; она расстроена потому, что чувствует себя бессильной помочь сироте, порученной ее заботам. Видимо, болезнь, которая свела в могилу ее отца, теперь убивала и Мариам. Мариам умрет, думала Лин, если никто не поможет ей.

Лин решила, что этим «кем-то» будет она сама. Она пошла к Хане и сказала, что хочет изучать медицину. Мальчики ее возраста, которые собирались стать врачами, уже начали обучение. Ей нужно было догнать их, чтобы узнать все, что известно о болезнях, и исцелить Мариам.

– Пожалуйста, пойди поспи. – Голос Мариам отвлек ее от воспоминаний. – Ты сейчас потеряешь сознание от усталости. Со мной ничего не случится, Линнет.

Никто не называл Лин полным именем. Но когда Мариам произносила его, Лин казалось, что говорит строгая мать или сестра, которой надоели ее капризы. Она нежно погладила Мариам по впалой щеке.

– Я не устала.

– Ну а я устала, – сказала Мариам. – Но чувствую, что не усну. Может быть, горячее молоко с медом…

– Конечно. Я принесу.

Лин положила старую книгу на ночной столик и вышла в кухню, размышляя о том, что бы еще положить в молоко. Мед замаскирует неприятный вкус. Мысленно она перебирала список средств от воспаления. Сосновая кора, ладан, кошачий коготь…

– Как она?

Лин вздрогнула от неожиданности. Хана сидела за старым сосновым столом Лин с кружкой карака. Длинные седые волосы женщины были распущены; взгляд темных глаз, окруженных сеткой тонких морщин, был живым и проницательным.

За спиной у нее на плите кипели горшки. Как и в большинстве домов в Солте, в жилище Лин имелось одно большое помещение, выполнявшее функции гостиной, столовой и кухни. Дома в Солте строили маленькими, довольно тесными, потому что пространство за стенами было ограничено.

Снаружи он ничем не отличался от остальных скромных домиков с белыми стенами, но Лин постаралась оживить интерьер с помощью вещиц, которые привозил ей Джозит из своих длительных поездок. Разрисованное зеркало из Ганзы, деревянные игрушки из Детмарка, кусок полосатого мрамора из Сарта, керамическая лошадка, покрытая бледно-зеленой глазурью, из Гымчосона. Занавески были сшиты из хиндской ткани – тонкого льна с разноцветными узорами по краям. Лин не нравилось думать о том, что ее брат пропадает где-то там, на Дорогах, но страсть к путешествиям была у него в крови. Со временем она заставила себя смириться с его отсутствием, с его скитаниями – так человек принимает то, чего не может изменить.

Лин на цыпочках вернулась к двери спальни и заглянула внутрь. Она не удивилась, увидев, что Мариам уже спит, подложив руку под голову. Лин беззвучно закрыла дверь, подошла к столу и села напротив Ханы.

– Она умирает, – сказала Лин. Слова были горькими, как пепел. – Умрет не сегодня, но это произойдет скоро.

Хана поднялась и пошла к плите. Лин невидящим взглядом смотрела перед собой, пока та гремела чайником.

– Я сделала все, что могла, – добавила Лин. – Попробовала талисманы, настои, снадобья из всех доступных мне медицинских книг. Ей стало лучше на время… и это продолжалось довольно долго. Но сейчас уже ничего не действует.