Текст книги "Очкарик"

Младший сын Бондарука смерил мэра ледяным взглядом, но все-таки поднял лист и продолжил:

«Если Сережа пожелает работать с моими сыновьями, то я разрешаю оставить их на должностях, которые они до сих пор занимали. Если же он откажется от принятия моего места, то нужно будет объявить конкурс, в котором сможет принять участие каждый горожанин, независимо от пола. Условия конкурса: белорус по национальности, не старше пятидесяти лет, знания и опыт в управлении деревообрабатывающим предприятием. Если кто-либо из присутствующих соответствует этим требованиям, то может поучаствовать в конкурсе. Удачи. В случае моей неожиданной смерти, естественной либо похожей на таковую, управляющего предприятием назначит дед Миколай Нестерук. Воля моя является окончательной, данное решение было принято в здравом уме, твердой памяти и состоянии трезвости. Хотя, во время прочтения вами этих слов, трезвым я уже не буду. Так же как и вы.

Петр Бондарук».

Томик положил письмо на стол. Налил себе стакан водки, выпил. Мэр тут же налил ему второй, но Томик не дотронулся до него. Он набрал в легкие воздуха, видимо желая что-то сказать, и опустился на стул.

– Папка с ума сошел, – только и выдавил он.

– Спокойно, – засмеялся мэр, разочарованный тем, что в письме не было какого-нибудь пасквиля или пикантного признания. – Это просто страх перед женитьбой. Маладая дзяучынка, требовательная, а батя-то уже слегка трухляв, вот и пошел легкий сдвиг по фазе. После свадьбы все встанет на свои места. Пока нет нотариально заверенных документов, не о чем переживать, валенки. Давайте выпьем.

– Ну что ж, господа хорошие, – пробормотал Анатоль Пирес, бывший директор лицея и знаменитый хайнувский банкрот. Несколько лет назад он пытался конкурировать с Бондаруком в деревообрабатывающем деле, но окончательно проиграл и потерял все. – Я соответствую всем требованиям, кроме возраста. Давайте подправим немного в бумагах, и кто знает, не будете ли вы вскорости заказывать у меня лестницы и паркет. Я месяца за два положу «Нью Форест Хайнувка» на лопатки. Аз есмь Пирес.

Раздался приглушенный смех. После чего снова повисла тишина. Одни, похихикивая, возвращались к еде, другие возмущались и перешептывались:

– Не придет? Что за беспардонность!

Василь и Фион, два старших сына Бондарука, демонстративно встали из-за стола и вышли не прощаясь. Вслед за ними побрел и Томик. Впервые все трое продемонстрировали такую сплоченность. Потом вышли еще несколько гостей, которые волю Бондарука сочли возмутительной. Остальные продолжили банкет. Один из городских советников начал разливать водку по стаканам, обращаясь к собравшимся:

– Знаешь анекдот, дед Коля? – И, не дожидаясь ответа Нестерука, начал рассказывать: «Прыязжай у суботу на вёску! Не хачу. Чаму? Будзе пiва, шашлыкi, дзяучата, гармошка. Красата! Тато! Другi раз я не пападуся. Капайце самi сваю картошку».

Никто не отреагировал. Но как только помещение очистилось от оппозиционеров Бондарука, празднующие почувствовали себя свободней. Романовская подозревала, что некоторые из присутствующих уже знали волю магната. Он должен был согласовать свое решение с властями города. Наверняка старцы, сидящие за центральным столом, были прекрасно осведомлены. На их лицах читался триумф вместо удивления или шока. Кристина сама не очень хорошо понимала, что происходит, и не знала ответа на вопрос: что с этим делать? Глубоко вздохнув, она улыбнулась старику Миколаю, который невозмутимо сидел все в той же позе. Он моргнул ей в ответ, хотя это мог быть лишь нервный тик. Осмелев, она взяла вилку, положила себе внушительную порцию жаркого из зубра. В корчме «Село Буды», где подавали этот деликатес, за один кусочек нужно было заплатить около ста злотых. Надо пользоваться случаем, раз уж пришла.

В этот момент в зал вернулся Сережа. Глаз у него был подбит, из носа текла кровь. Мэр при виде его сорвался с места, усадил пострадавшего на стул, стал вытирать и прикладывать лед из ведерка с шампанским, которое как раз подали.

– Садись, сынок. Не хлюпай носом. Такая судьба у людей власти. Большинство друзей превращается во врагов. Сегодня твой день. Король умер. Да здравствует король!

– Я не сын пана Петра, – шепнул Сережа ломающимся голосом. – Я сделаю анализ ДНК, докажу. Это какое-то недоразумение.

– Откуда такая уверенность? И кого, собственно, интересует правда? – подал голос Миколай. Взгляды гостей обратились теперь в сторону мясника. Он очень редко выступал на публике. По правде говоря, никогда. – А Петру этого будет достаточно, чтобы начать погром.

* * *

Утренний эфир «Польского радио» заглушился рокотом мотоциклетного двигателя. Божена Бейнар, в нарядном персиковом платье из тафты со множеством оборок и кружев, подошла к окну. Нахмурив брови, она смотрела на красивого молодого блондина, сидящего на желтом спортивном байке. Как только дочь вышла из ванной, мать задернула шторы.

– Даже не вздумай выходить, – прошипела она, снимая с головы бигуди.

Ивона не ответила. По ее лицу, однако, блуждала довольная и с трудом скрываемая улыбка. Ей не нужно было подходить к окну, чтобы понять, кто приехал. Она без труда узнала знакомый звук. Братья наверняка уже побеседовали с Кваком, и на церемонии он не появится. Не потому что трусил. Наоборот, у тридцатишестилетнего Юрки дух борьбы был в крови, но он разбирался в том, против кого бороться можно, а против кого не следует. Бондарук принадлежал к первой лиге таких людей в их городе. И несмотря на то, что поведение бывшего жениха очень импонировало ей, факт, что он здесь появился, предвещал серьезные неприятности. И ей и ему. Значительно более серьезные все-таки ему. Надо обязательно с ним поговорить.

Она быстро надела свой наряд, прибывший утром от портнихи. На этот раз и юбка, и блузка сидели идеально. Пахли лавандой. Ивона завязала на талии специальный пояс, но, увидев в зеркале куклу в народном костюме, сняла фартук и бросила его на стул. Затем приступила к расчесыванию мокрых волос. Мать тем временем набирала номер с мобильного, пытаясь до кого-то дозвониться, но этот кто-то не отвечал. Когда она пошла на кухню, чтобы попробовать позвонить с городского телефона, Ивона по-прежнему стояла перед зеркалом. Невеста старательно наносила на ресницы тушь, красила губы красной помадой. Кваку нравилось, когда она была сильно накрашена.

– Все-таки приперся, – шепнула в трубку Божена. – Я бы тоже не поверила, но он стоит у хаты и тарахтит этой своей тарахтелкой.

Потом она долго молчала. Извлекла из пачки последнюю сигарету и перевернула все на столе в поисках зажигалки. Наконец наклонилась над газовой плитой и прикурила, чудом не устроив пожар, потому что одна из папильоток раскрутилась и упала на пламя.

– Я прослежу за ней, – пообещала Божена и выключила газ. Пламя окончательно погасло. – Пусть у тебя из-за этого голова не болит, сынок. Свою землю ты получишь. Мы все этого хотим, Ивонка тоже старается.

Раздался стук. Божена бросила трубку и в одну секунду оказалась в комнате. Тюлевая занавеска от мух, висящая перед входной дверью, трепетала на сквозняке. От Ивонки остался только фартук на стуле. Ритмично постукивала незапертая фанерная дверь. Мотоцикл загрохотал громче, и через несколько секунд на фоне образовавшейся тишины снова зазвучал утренний эфир «Польского радио». Прогноз погоды предрекал очередное жаркое воскресенье. Июнь в этом году обещал быть теплым и сухим. Через три недели в Хайнувке начнется фестиваль церковной музыки. В это же время в Белостоке будет проходить конкурирующее с фестивалем мероприятие, которое отказался благословить архиепископ Савва. Божена в бешенстве выключила радио.

* * *

– Я передумал, – объявил Квак, когда они остановились у сарая в самой середине невспаханного поля.

Мотоцикл забуксовал в сухом песке. Квак уж было подумал, что придется идти пешком, когда ему удалось наконец выбраться на слежавшуюся почву. Эта земля не обрабатывалась уже много лет. В молодости мать Юрки сажала здесь картошку. Еще в восьмидесятых большую часть земли она отдала государству, и долгое время они жили на небольшую ренту. Себе она оставила только это картофельное поле. До войны здесь была самая богатая деревня – Залусское. Дом ее предков был самым большим, а мужчины ее рода до третьего поколения были в деревне старостами. Во время войны село было полностью сожжено, люди погибли в огне либо от пуль. Те немногие, кому удалось выжить, переехали в другие деревни или в город. Мать Квака, Дуня Ожеховская, в девичестве Залусская, тоже так поступила. Купила старый домик лесничего под Хайнувкой и поселилась в нем. Там до сих пор нет водопровода и ванной. Потребности ее невелики. Она живет молитвой, посещением церкви, помогает другим. Ее называют шептуньей, бабкой, знахаркой, хотя сама она говорит, что ничем не отличается от любой другой старухи из деревенского хора. К Богу она пришла только в старости, но дар, сила, говорят, были у нее с самого детства. Приходящим к ней страждущим она говорила, что это не она лечит, а вера болящего. Если ее нет, то и Господь не поможет.

Многие беженцы из деревни Залусское лишь к старости вернулись к своей религии. Православие после войны было не в моде. Польско-белорусские антагонизмы существовали по-прежнему. Белорусы не могли простить полякам, что те выдали их родню бандитам. Во времена демократии городские жители начали массово скупать землю. Тогда можно было за бесценок приобрести участок третьего класса в несколько гектаров. Дуня мечтала, чтобы ее единственный сын построил дом на земле, пропитанной кровью предков, и вместе с семьей занимался хозяйством. Но Квак брезговал работать в поле, стыдился своего происхождения. «Деревня» в его устах звучало как оскорбление. Напрасно Дуня пыталась убедить сына, что на самом деле большинство горожан происходят из деревень. Аристократы и мещане погибли на полях сражений. Землевладельцев раскулачили, а беднота, безземельные батраки, пошли на заводы и фабрики и, прикрывшись вывеской «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», получили свои квартиры и машины.

Продавать последний кусок земли было слишком поздно. Более дальновидный хозяин посадил бы здесь деревья и ждал, пока они вырастут, чтобы потом продать их паркетной фабрике или хотя бы на дрова. В те времена лишь немногие имели центральное отопление. Соседи, может, и хотели бы присоединить этот участок к своим полям, но были бедны как церковные крысы. Они слишком мало предлагали за последнее, кровное. А позже, когда Евросоюз стал помогать фермерам деньгами, они потратили их не на землю, а на новые авто, плоские телевизоры и современные комбайны. Квак даже не стал участвовать в проекте «Молодой фермер» несмотря на то, что его шансы на получение безвозмездной материальной помощи были очень высоки. Проходных баллов набралось бы даже больше, чем нужно. Можно было бы купить еще земли и жить, как Бог велел. Но нет, он не хотел. Из принципа. Юрка жил в городе, в съемной комнате. Матери стыдился. Когда она спросила его, прошел ли он в проект, он буркнул в ответ, что неправильно заполнил бланк. Потом продать этот участок становилось все менее реально. Все местные знали, что это пяшчыны — песчаная земля самого низкого класса, годится только для выращивания картошки. Земля Залусских в течение многих лет была заброшена, дом почти развалился. И ничто не предвещало перемен к лучшему.

Квак галантно подал Ивоне руку. Она грациозно сошла с мотоцикла. Во время езды ей пришлось задрать полосатую юбку до середины бедер. Сейчас она поправила ее, с удовольствием ловя его жадный взгляд. Они не виделись с зимы, когда она навестила его в СИЗО.

– Ты уже загорала? – спросил он, притворяясь равнодушным, и заметил, что она все еще носит его обручальное кольцо, но никак это не прокомментировал.

– Немного, за домом, – ответила Ивона. – Давай спрячемся, пока никто нас не увидел и не донес братьям. Зря ты приехал, – пожурила она Юрку.

Квак втолкнул мотоцикл внутрь сараюшки, а Ивона тем временем скрылась у самой дальней стены, ожидая, что сейчас он, изголодавшийся, бросится на нее, пользуясь моментом. Но он даже не попытался обнять ее, что немного обеспокоило Ивону.

– В чем дело? – Она склонила голову. – Ты злишься?

– Я передумал, – повторил он упрямо, но все-таки подошел ближе и, взяв ее за подбородок, поднял голову. Этот жест был не нежностью, а, скорее, демонстрацией власти. Она поддалась. Согласие было воспринято как разрешение на продолжение. Теперь он очень ласково погладил ее по щеке. Она прильнула к его ладони, потом сжала ее в своей руке. Наклонившись, он поцеловал ее в макушку. В этом была настоящая нежность. Взглянув на него, она увидела в его глазах страсть. Несмотря на это, он твердо заявил:

– Я не согласен с теми условиями. Я не буду тебя ждать.

Ивона встрепенулась.

– Мы же договорились.

– Ты сама все решила, – парировал он. – Это был твой план.

– Ты согласился.

Ивона подошла к единственному окну со стеклом, засиженным насекомыми. Мертвые мухи громоздились на импровизированном подоконнике, образуя хитиновую подушку. Ей хотелось открыть окно, впустить хоть чуть-чуть свежего воздуха, потому что внутри было очень душно. Но придется потерпеть, чтобы ни у кого из посторонних не возникло подозрений, что в сарае кто-то есть.

Ивона быстро пошла вглубь, в помещение для сельхозтехники. Открыла дверцы загона, в котором когда-то содержался скот. Окон не было. Вокруг царил мрак, хоть глаз выколи. Однако она быстро привыкла к темноте. У стены она заметила контуры деревянных емкостей, наполненных черной жижей. Видимо, это были старые корыта для кормления свиней. Лучше не знать, что за субстанция находится в них сейчас.

В углу помещения, за сеновалом, в пятне света, просматривался небольшой треугольник. Подойдя ближе, девушка увидела пузатые дорожные сумки, три свертка, видимо спальные мешки, канистру солярки, примус и военный рюкзак – это он отсвечивал издали. Квак упаковал в него крупы, макароны, консервы и флягу питьевой воды. Если они будут экономить, то этих запасов должно им хватить на пару недель. Потом все равно придется сменить место. Возможно, даже раньше, если получится найти машину. Воду Юрка будет приносить по ночам из «святой речки» неподалеку. Когда они проводили здесь вместе каникулы три года назад, ручей нес вотивные платки, которыми православные верующие, молящие, чтобы «живая вода» исцелила их хвори, обмывались на Преображение. Источник оживал только раз в году и принимал толпы верующих. Ивона в эти сказки не верила, в отличие от Квака, выросшего в православной семье. Поэтому, выловив из речки итальянский шелковый платок, она без колебаний постирала его и носила до тех пор, пока уголки его не истрепались. Мать Квака утверждала, что это принесет ей несчастье. Что она взяла на себя чужие проблемы, которые кто-то смыл. Но Ивона считала это бредом.

Покопавшись в рюкзаке, она вынула фонарик и направила луч света в лицо Кваку.

– Прекрати, Ивуся! – Он закрыл лицо. – С ума сошла?

Она засмеялась и опустила фонарик. Пол был черный, местами сырой. Ивона провела носом своей красной туфли по нескольким палкам, торчащим из земли, и увидела горки песка и траву. Они стояли на земляном полу. Только сейчас до нее дошло, что ей предстоит провести здесь ближайший месяц. Где она будет спать? Тут не было даже надувного матраца или туристического коврика. Уж не сошла ли она с ума? Внезапно на нее нахлынули сомнения. Вдруг в поле ее зрения попал металлический стол. Современный, блестящий и чистый, словно тщательно отполированный. Стол был единственным элементом интерьера, напоминающим о том, что на дворе XXI век. Под столом стоял металлический чемодан. Ивона не знала, что Квак хранит в нем, и сейчас ее это не интересовало. Она взяла один из спальных мешков и расстелила на столе. Юрка покачал головой, поэтому она перенесла мешок на сено и легла на него.

– Иди сюда. – Она поманила его жестом, но он не сдвинулся с места, все еще сомневаясь. – Мой самый лучший и любимый Квачок!

Она подошла к нему и шепнула:

– Я твоя, только твоя. Ты же знаешь.

Ивона потянула его за собой, положила его руку на свою грудь и одновременно поцеловала в губы. Юрка не остался равнодушным. Ясно было, что он принимает игру. Он пыхтел, тщетно стараясь расшнуровать ее свадебную блузку, поэтому Ивоне пришлось помочь ему. Юбку и белье она сняла уже без его помощи, а он любовался, как ловко она избавляется от одежды. Гардероб оказался на старом крюке для подвешивания туш. Мясо во время разделки должно быть хорошо обескровлено. Это продлевает срок его хранения. Ивона знала это, благодаря нескольким месяцам практики на мясокомбинате Нестерука. Несмотря на хорошую характеристику и высокие шансы на получение работы, от предложения пришлось отказаться. Хозяин платил ей ветчинами и мясом. Ивона была вегетарианкой, поэтому польза от ее работы была лишь братьям. Сейчас она подумала, что крюк, скорей всего, заржавел за долгие годы, и слегка переживала, что на блузке останутся следы ржавчины. Но еще больше ее пугало, что в шерстяную ткань юбки набьются частицы соломы.

Сейчас она стояла перед ним совершенно нагая. В полумраке он видел лишь контуры ее тела.

– Ты опоздаешь в парикмахерскую, – сказал Юрка, выражая свое последнее сомнение исключительно вербально. И сразу же отметил, что кожа Ивоны гладкая, как атласная ночная рубашка, которую он когда-то украл для нее в бутике у Марчуков. – Они догадаются, – не очень уверенно добавил он.

– Если ты будешь копаться, то я точно опоздаю, – рассмеялась Ивона и расстегнула пряжку его брюк.

Они стали жадно целоваться.

– Все будет хорошо, – шепнула Ивона на ухо Юрке, когда наконец смогла глотнуть воздуха.

Они лежали лицом к лицу на прелом, пахнущем землей, сене. Ни одно животное, кроме козы, не стало бы его есть. Но ей было все равно. Она утонула в его глазах.

– Ты спала с ним? – миролюбиво спросил он и напряженно ждал ответа.

Ивона улыбнулась и покачала головой.

– Не ревнуй. Он на нашей стороне, – прозвучал ответ. – И будет нас покрывать, сколько сможет.

– Почему? – удивился Квак. И добавил: – Зачем это ему?

– Не знаю. – Ивона пожала плечами. – Видимо, есть для него в этом какая-то выгода. И пока она совпадает с нашей, надо пользоваться моментом. Только не провали дело, Квак. Ты мне доверяешь?

– Нет. – Он посмотрел в ее глаза. – Но я люблю тебя.

Ивона блаженно улыбнулась. Юрка был красивый и обезоруживающий, как маленький мальчик. Он ей нравился, это точно. Может, любовь опять возродится?

– Поэтому мне нужно выйти за него.

– Я никогда не соглашусь на это, – шепнул Юрка и застонал, потому что Ивона провела ладонью вниз по его животу.

* * *

Церковь была полна народу, но почти все стояли спиной к алтарю.

– Где? Не вижу! – крикнул какой-то ребенок.

– Боженька все видит, – тут же пожурила его женщина, стоящая за прилавком со свечами и иконами.

На голове ее был люрексовый платок. Она осуждающе поглядывала на нескромно одетых молодых женщин, которых она ни за что бы не допустила на воскресную службу.

Батюшка в золотой митре и полном облачении православного священника, то есть в желтой филони и с кадилом в руке, стоял в уголке и оживленно беседовал с женихом. Бондарук лишь послушно поддакивал. Наконец он опустил голову и поклонился в пояс. Священник протянул перстень для поцелуя. Петр чмокнул его в сверкающий рубин, величиной со сливу, оправленный в красное русское золото.

– Молодой рвет и мечет, – шепнул Джа-Джа Романовской и взглянул на часы. Они стояли в притворе церкви и наблюдали за ситуацией.

– Куда уж моложе! – засмеялась женщина, стоящая перед ними. – Нарядился и думает, что помолодеет рядом с девицей. Если она вообще придет. Что за позор!

Она охватила голову руками и покачала ею, изображая озабоченность.

Божена Бейнар ходила туда-сюда между ковром, на котором должны были стоять новобрачные, и выходом из храма. Никогда еще она не демонстрировала свое единственное вечернее платье, подчеркивающее ее выдающиеся формы, столько раз и перед таким количеством зрителей. Неосведомленные гости стали принимать ее за невесту. После каждого дефиле Божена подходила к Бондаруку и что-то шептала ему на ухо. Он же лишь похлопывал ее по плечу и обнимал, словно стараясь успокоить.

– Элегантным людям случается опаздывать, – уверял жених. – Наверное, в парикмахерской задержалась. Пять минут в устах женщины – это полчаса. Спокойно, уважаемая мама.

Но Божена знала, что дело не в прическе. В голове у нее все еще тарахтел желтый мотоцикл, о чем она не осмелилась рассказать Бондаруку. Она отправила сыновей на разведку и ждала, когда они найдут непокорную дочь. Им было приказано, если потребуется, доставить ослушницу силой. Но пока не было ни их, ни Ивоны.

Петр сбрил усы и без растительности на лице вовсе не выглядел на свои годы. Впрочем, и вел он себя тоже совсем не как старец. Конечно, ему можно было дать пятьдесят с хвостиком, но тот, кто его не знал, ни за что не поверил бы, что ему вот-вот стукнет семьдесят. Высокий, жилистый, очень худой. Идеальная осанка, словно он всю жизнь носил военный мундир. Волосы с проседью контрастировали с черными бровями и вместе с орлиным носом придавали его лицу вид хищной птицы. Внешне он совсем не выказывал какой-либо нервозности, что, конечно, вовсе не означало, что он спокоен. Все, кто его знал, догадывались, что внутри Бондарук трясется от беспокойства.

Свидетели стояли в костюмах, белорусских рубашках и белых перчатках. Венцы покоились на бархатных подушках в ожидании молодоженов. После вчерашней сенсации, произведенной письменным обращением Петра, которая молниеносно разлетелась по городу в виде забавной сплетни, имелась некоторая неуверенность в том, что свадьба состоится. Говорили, что сыновья Бондарука не допустят этого, что может случиться трагедия. Всю ночь у дома главного редактора местной газеты и его предполагаемого отца дежурили патрульные машины. Романовская собрала также группу добровольцев, которые должны были вмешаться в случае беспорядков. Учитывая количество фанатов, прибывших вчера в город, чтобы бойкотировать показ фильма о Ромуальде Раисе – Буром, ожидать можно было всего, что угодно.

Внезапно двери распахнулись, и в храм вошла фигура в длинном наряде. На фоне яркого солнечного света, хлынувшего внутрь святыни, с первого взгляда невозможно было понять, кто это. Только после того, как силуэт приблизился еще на несколько шагов, по толпе пробежал вздох облегчения. Люди тут же повернулись лицом в сторону иконостаса.

На невесте был полноценный белорусский свадебный костюм, с поясом и венком из цветов. Из-под длинной полосатой юбки цвета свежей зелени выглядывали мысы красных лакированных туфель. Белая блузка была вышита вручную традиционным белорусским орнаментом и цветами. Лицо невесты скрывала густая вуаль, свисавшая с огромного, как корона, венка из красных и белых цветов. Волосы были подобраны. Из-под венка не выглядывало ни единой пряди. Вместо волос, словно радужная пелерина, по спине струились каскадом разноцветные шелковые ленты. В руке молодая несла толстую косу.

Батюшка обнял молодых, которые сразу же двинулись к алтарю. Даже скептики, предпочитающие классический белый свадебный наряд народному костюму, вынуждены были признать, что девушка выглядит прелестно.

– Это белорусский венок? – посыпались комментарии сплетниц. – Почему коса не на голове, а в руке?

Несмотря на то что сыновья Петра, а также несколько официальных лиц не почтили торжество своим присутствием, казалось, что все идет согласно предсказанному локальной прессой сценарию. Расслабленные гости готовились к недельным возлияниям. Работники фабрики Петра получили выходные до самой среды. Бондарук объявил, что предприятие будет закрыто. Не стала исключением даже работающая в круглосуточном режиме клеевая лаборатория. Видимо, директор включил свадьбу в бюджет и решил, что может себе позволить понести некоторые убытки.

– Я женюсь в первый и последний раз в жизни. Пусть мои работники радуются вместе со мной, – заявил он местному телевидению перед входом в церковь.

Его конкуренты потирали руки. Особенно радовало их то, что ожидался долгий период безвластия и борьбы за трон. После свадьбы бразды правления возьмет в свои руки молодой редактор, но, по правде говоря, никому не верилось в то, что он продержится на этой должности дольше, чем время, необходимое для подачи судебного иска. Ни один из сыновей Петра не допустит, чтобы какой-то самозванец прибрал к рукам их многомиллионный капитал. Сережа стоял сейчас у стены, шокированный ответственностью, которую взвалил на него Бондарук. Его безопасность блюли два охранника в несколько великоватых пиджаках.

Хор начал петь. Золотые венцы зависли в руках свидетелей над головами молодоженов. Им предстояло так продержаться всю венчальную литургию, а это два с половиной часа. Петр предупредил, что никаких сокращений не будет. Когда молодые причащались, принимая вино из чаши и ломтики просфоры, Джа-Джа наклонился к Романовской и сказал, что пойдет глотнуть воздуха.

– Я буду на посту, – улыбнулась Кристина.

У входа уже стояли запряженные брички. Сбруя лошадей украшена цветами, возницы в праздничных нарядах. Извозчики курили русские сигареты и подставляли под солнце буйные усы. Им придется сделать не один рейс, перевозя гостей к месту основного торжества. Для менее терпеливых участников празднества был заказан автобус. Только немногочисленные приглашенные приехали за рулем собственных автомобилей. Ясно было, что на пир прибудут сегодня все, и припарковаться поблизости не будет никакой возможности. Полиция уже объявила тщательнейший контроль трезвости всех водителей.

На внутреннем дворе собрались жители Беловежи. Количество гостей увеличивалось с каждой минутой. Все хотели увидеть избранницу древесного магната, толпясь у входа, на первой линии. Многие готовили мешочки с мелкими монетами. Цветочницы постоянно доставляли очередные партии букетов. Таких заработков, как сегодня, они не помнили за всю свою карьеру.

Джа-Джа выкурил третью сигарету и собирался пробраться обратно, к Кристине, но толпа не позволяла это сделать. Он зыркнул на Супричинского. Тот развел руками. Оставалось лишь надеяться на то, что не случится пожара. Эвакуационного выхода в церкви не было. В случае чего люди затопчут друг друга. Джа-Джа направился к боковому входу. Ему пришлось применить силу собственных мускулов, чтобы протиснуться сквозь толпу. Вдруг рядом с собой он увидел Божену Бейнар, мать невесты, которая безуспешно пыталась двигаться в противоположном направлении. Его понесла толпа. Видимо, церемония подошла к концу, потому что все старались пробраться к алтарю, чтобы на счастье дотронуться до платья невесты, поздравить ее, оторвать ленту от венка. Джа-Джа заметил на щеках Божены черные подтеки от туши для ресниц. Плакала? Подумав, что мать невесты просто расчувствовалась, он сделал последнее усилие и наконец добрался до Кристины. Сейчас места вокруг было хоть отбавляй. Все направились к выходу, желая занять хорошие места в конных повозках.

– Странно. – Романовская покачала головой, когда Джа-Джа встал рядом.

Они разговаривали шепотом, поочередно кивая с дежурной улыбкой проходящим мимо них знакомым. А поскольку знали их почти все, то кивать приходилось непрерывно, и, по мнению Джа-Джи, они напоминали пенопластовых собачек, которых в восьмидесятых модно было прикреплять на заднюю панель автомобиля.

– Что именно? – кивок мэру.

– Она так и не открыла лицо до самого конца церемонии, – сказала Кристина. – Невеста на протяжении всего венчания была с закрытым лицом. Я уже не помню, но, кажется, это не соответствует процедуре.

– Процедуры – это у нас на службе, пани комендант. – Поддел ее Джа-Джа. – Здесь традиционная церемония. А ты открывала лицо?

– У меня не было фаты, насколько тебе известно.

Кивок владельцу кабельного телевидения.

– Может, у нее фингал под глазом, за опоздание.

– Тем более надо присмотреться к ней поближе, – пробормотала Кристина и послала улыбку Алине Гриц, директору хайнувской библиотеки.

– Хочешь, чтобы я провел личный досмотр?

– Если будет необходимость, я сама это сделаю.

Холодный поклон владельцу похоронной конторы. Бдительный взгляд в ответ. Потом мясник, несколько врачей. Председатель союза молодежи. Воспитатель детского сада.

– У нас в городе профайлер. – Джа-Джа резко сменил тему. – Я уже говорил с ней.

– Кто? – от неожиданности Романовская не ответила на приветствие воспитателя их сына.

– Кароль вчера задержал подозрительную женщину. Фамилия – Залусская. Следственный психолог, криминолог.

– Фамилия как бы наша.

– Она нездешняя. Приехала с побережья. К тому же рыжая, как белка.

Романовская смерила Джа-Джу пристальным взглядом.

– Рыжая, – значительно подчеркнула она. – Бойся рыжих и косых? Это же не значит, что следует ждать от нее подлянки?

– Голову на отсечение дать не могу, – засмеялся Джа-Джа.

– В чем провинилась?

– Потом расскажу, – отрезал он. – Неплохой спектакль был. Она ищет Доктора Смерть.

– Прекрати. Еще Сачко услышит, – прошипела Романовская и огляделась. – Что-то его нет. Интересно. Это же сиамские братья. Это он обеспечил женишку невиновность после исчезновения Ларисы. В чем там дело с этой криминалисткой?

– Я обещал, что помогу ей. И тогда… – Он сделал паузу, словно готовясь преподнести сюрприз.

– Что?

– Она умеет искать трупы.

– Ну и?..

– Нам не придется привлекать область. Конечно, пусть приедут, сделают то, что обязаны по протоколу. Но если они не дадут денег на профайлера, у нас будет свой. Причем за спасибо.

– Джа-Джа! – возмутилась Кристина. – Это недопустимо. Я против того, чтобы ты вербовал людей без согласования со мной.

– Так вот я и согласовываю.

– Ты должен был сказать мне раньше.

– Я же знаю, что бы ты сказала. Нет.

Потом он наклонился к лицу Кристины так близко, что она почувствовала его не очень свежее дыхание, и взял ее за плечи.

– Слушай, Крыська. Эту бабу аж прет. Она хочет действовать. Волчица-одиночка. Достаточно будет просто не мешать ей. Дадим пару зацепок, подбросим адресок, подведем к главному свидетелю. А докторишка здесь, да?

– Я его не видела.

– А я видел. Он был с той расфуфыренной лялей с мозгом Эйнштейна. Ни за что не поверю, что они не спят вместе. Видела, как она оделась?

– Ты обознался, Сачко здесь нет.

– Есть, нет, какая разница? Залусская сама его найдет. А потом в качестве реванша займется нашими черепами. Найдет останки, на этом ее роль будет окончена. А пока то да сё, мы оформим дело и получим премию из области. – Он триумфально улыбнулся. – Она еще ничего не знает. Без тебя я не стал посвящать ее в подробности. Можешь быть спокойна, я не новичок в этом бизнесе. Так только, закинул удочку. Мы ничем не рискуем, она же чужая.