Текст книги "Очкарик"

Сташек с Ольгой в это время сидели на бревне и разговаривали вполголоса. Катажина не хотела им мешать. Боковым зрением она заметила, как Ольга ударила Сташека по лицу. Видимо, тот опять попытался добиться ее благосклонности. Вся деревня смеялась над его безуспешными ухаживаниями. В это время к Катажине подбежала ее шестилетняя дочка. Она приложила ухо к животу и «постучала» в него.

– Тоня? Это я, Дунечка, – прошептала девочка. – Скоро мы будем играть вместе. Мамуся родит тебя, но это со мной ты будешь ходить под грушу к бабе Алле-молчунье. Буду возить тебя, как куклу, кормить молочком. А если ты будешь мальчиком, то покажу домик на дереве. Тебе понравится.

Катажина поправила дочери шапку и потерлась носом о ее нос. Тот был холодный, как у щенка.

– Покажи ручки, – обеспокоенно сказала она. – Ты сильно замерзла?

Дуня вытянула руки в огромных материных рукавицах.

– Я все время бегала, как ты сказала. А ты?

Катажина спрятала свои руки поглубже в рукава, чтобы дочка не увидела. Кожа на руках сегодня была еще более красная и потрескавшаяся, чем обычно. Она стыдилась этого.

Вдруг она услышала топот копыт. Выбежала на дорогу. Кто-то ехал навстречу на неоседланном коне, а за ним катились две пустые телеги. Катажина узнала повозки братьев. Увидев напряженное лицо двоюродного брата, она нахмурилась.

– Прячь детей, Катюша! – крикнул Миколай Нестерук. Ему не было еще и пятнадцати. Несмотря на детские черты и отсутствие растительности на лице, он был атлетически сложен и сообразителен не по годам. Война очень быстро сделала из него мужчину. – Мацкевич не приедет за тыквами. Его забрала банда. Нашу повозку тоже забрали.

– А Василь? – спросила она, полная плохих предчувствий.

– Поехал с остальными возницами, – ответил он. – У него хороший конь. Меня отправили, потому что моя лошадь хромает. Я еду предупредить людей. Пусть прячутся.

– Кто это? Русские?

Он посмотрел на нее, словно сомневаясь. Потом медленно покачал головой.

– Один был в советском мундире. Но, видно, только для маскарада. Говорили по-польски. Будут проверять, за кого мы.

Залусское находилось в некотором отдалении от дороги, благодаря чему им удалось пережить войну почти без потерь. Конечно, они познали голод, нищету и унижение, но тем не менее были живы.

– У главаря банды фуражка с орлом в короне, а на лацкане мундира икона Богоматери и горжет с черепом и костями.

– Бурый! – Катерина закрыла рот ладонью.

Солдаты Национального армейского союза были враждебно настроены по отношению к местным жителям. Они считали здешних людей доносчиками народной власти. А Ромуальд Райе, псевдоним Бурый, местных ненавидел особенно сильно.

– Забери детей, – добавил Миколай. – Достань католическую икону, громничную свечу зажги. Пусть Бог нас сохранит.

Катажина сию секунду собрала всех детей, словно курица под крыло. Она отвела их на дорогу, посадила в повозку одного из младших братьев. Дуне сказала слушаться дядю. Сама же побежала со всех ног по остальным хатам, чтобы предупредить людей. На лицах мужчин рисовался молчаливый ужас. Женщины причитали по-белорусски.

В середине пути Катажина обернулась. Взглянула на тыквы и вспомнила, что не забрала причитающуюся плату за тяжелую работу. Она рассчитывала на то, что, может быть, Ольга со Сташеком возьмут хотя бы несколько штук. Уже смеркалось, но не настолько, чтобы не заметить людей. В этот момент до нее дошло, что молодых нигде нет.

– Коля! – Она дернула двоюродного брата за рукав. – Где Ольга?

Тот оглянулся.

– Ее здесь не было.

– Была, – ответила Катажина. – Они сидели там, на дровах, со Сташеком Галчинским.

– Ольга? – удивился он. – С этим ляхом?

– Он, хоть и католик, но парень хороший. Разворачивайся!

Они искали их по всему двору Мацкевичей. Дуня не захотела так долго оставаться с дядей, поэтому Катажине пришлось взять ее на руки и везде носить с собой. Через некоторое время стало совсем темно. Если бы не снег, пришлось бы просить у соседей керосиновую лампу. Но те заперлись в доме и вряд ли бы открыли. Катажина вдруг почувствовала дикую усталость. Она ничего не хотела так сильно, как вернуться домой. Она еще раз, ради собственного спокойствия, заглянула в сарай Мацкевичей.

– Ольга! – испуганно позвала она. – Сташек!

Вдруг из одного из сусеков донесся приглушенный крик:

– Сястрычка, дапамажы!

Навстречу сестре бежала Ольга. Грудь ее была обнажена, волосы растрепаны. Катерина прикрыла ладонью глаза дочери. Вслед за Ольгой вышел Сташек. Он напяливал фуфайку, застегивал штаны.

– Я ничего не сделал! – Он виновато повесил голову.

– Не успел, сукин сын, – прошипела Ольга и спряталась за спиной беременной сестры. – Ты вошла в последний момент. Я проклята! Обесчещена!

Несмотря на то что сестра тянула ее к выходу, Катажина сделала два шага в сторону Сташека и молча плюнула ему в лицо. Дуня, испуганно глядя на мать, все крепче сжимала ее руку. В этот момент в сарай вошел Миколай. Он не сразу понял, что произошло. Только когда Ольга опять запричитала, он отдал ей свой кожух и несколько раз огрел Сташека хлыстом.

– Убью, как собаку.

Сташек съежился. Потом поднял голову. Лицо было рассечено в двух местах. Кровь заливала глаза.

– Оставь его, – попросила Катажина.

Однако Миколай не собирался прекращать.

– Хороший парень этот лях, – усмехнулся Миколай. Глаза его метали молнии во все стороны, словно Катажина тоже была виновата. – Я сейчас отымею этого полячка.

Он раз за разом бил хлыстом, то и дело выкрикивая проклятья. Не перестал даже, когда племянница, пытаясь остановить Миколая, схватила его за руку и чуть не получила по спине наконечником толстой плети. Удар приняла на себя Катажина, закрывшая дочь собой в последнюю секунду. После чего согнулась от боли. Это был уже перебор.

– Бог его накажет, – сказала она малышке и спрятала покалеченную ладонь в карман, чтобы девочка не заметила крови. Несмотря на мороз, боль усиливалась.

Катажина отошла подальше. Дуня тихонько хныкала. От ужаса у нее не было сил громко заплакать. У Ольги началась истерика. Катажине пришлось оттащить обеих в безопасное место. Выходя из сарая, она все еще слышала свист хлыста.

Шла она на негнущихся ногах, измученная и расстроенная. Дитя в животе опять начало толкаться. Катажина надеялась, что Миколай не причинит насильнику серьезного вреда, а лишь ославит его перед всей деревней. Сташеку придется собрать манатки и уехать из Залешан. Люди не простят «своему» такого оскорбления. Катажине было все равно. Она с трудом взгромоздилась на козлы и погнала коня. Ее больше заботили собственные нешуточные проблемы. У них здесь война не закончилась. Она не знала, суждено ли ей еще увидеть мужа. Неизвестно, переживут ли они ближайшую ночь. В голове у нее звучали лишь два слова: «Бурый идет».

* * *

Караульный услышал треск в глубине леса. Он перезарядил винтовку и напряг зрение. Между деревьями промелькнула тень, а через мгновение дорогу перебежал испуганный заяц. Вокруг царила ночная тишина, но солдат был уверен, что за ними кто-то наблюдает. Он дважды свистнул, изображая крик птицы. Из шалаша высунулся один из командиров, для маскировки одетый в фуфайку, конфискованную у белорусского крестьянина. На голове ушанка. Только властный взгляд и поношенные офицерские ботинки выдавали настоящий статус Ромуальда Раиса, более известного как Бурый. Командир даже отпустил белорусские усы, чтобы смешаться с толпой жителей приграничных деревень.

– Кто-то крадется, – сказал караульный и слегка поднял подбородок. – Где-то там.

Бурый дал знак людям. Подошли трое солдат в польских мундирах. Поверх черных погон у них были нашиты белые треугольники с надписью «Смерть врагам отчизны». На груди они носили горжеты с черепом и костями и образок Богоматери. Командир подал им ручной пулемет и несколько гранат.

– Снять его.

Солдаты разошлись. Издали доносилось уханье совы.

Бурый вернулся в заброшенную лесную сторожку. У импровизированного стола, наскоро сбитого из замшелых досок, окружив Зигмунта Шенделяжа, прозванного Лупашкой, стояли командиры остальных бригад: Владислав Лукасюк (Молот), Марьян Плучинский (Мстислав) и Казимир Хмелевский (Акула), непосредственный заместитель Раиса. Перед ними лежали нарисованная вручную карта, компас и немецкий фонарик. Лупашка держал циркуль и отмерял километры вдоль железной дороги. Красная точка, напоминающая каплю крови, отмечала близлежащий городок, Хайнувку, из которой завтра отбывало в СССР последнее подразделение красноармейцев. Вместе с личным составом отсылалось приличное количество военной техники, боеприпасов и продовольствия. Партизаны собирались показательно напасть на поезд и ограбить его. Солдат убить. Предателей родины повесить. Предполагался кровавый бой, поскольку атака должна была стать демонстрацией силы антикоммунистического подполья, для которого война еще не окончилась. Стрелкового оружия и противотанковых пушек у них имелось достаточно. Помогающие им немногочисленные поляки из белорусских деревень держали все это у себя в сараях и хлевах. По первому же требованию они должны были выдать горячие запасы солдатам. Партизаны предполагали, что накануне отъезда советские воины на радостях выпьют лишнего и крепко заснут. Нападение было запланировано на раннее утро, до рассвета. Информаторы меньше часа назад донесли, что город сотрясается от победных залпов.

– В округе не найти ни одной свободной курвы, – рапортовали из Хайнувки.

– У нас под боком – шпион, – прошипел Бурый.

Лупашка не стал отвлекаться от подсчетов. Закончив, он записал на полях «двадцать семь километров» – слишком большое расстояние для того, чтобы в случае фиаско вернуться пешком. Потом бросил:

– Он мне нужен живым. Даже если это кацап.

Бурый стоял на месте и не говорил ни слова. Всем было известно, как сильно он ненавидит белорусов. В Занях, деревне неподалеку, в начале войны стоял военный госпиталь, в который попал младший брат Раиса. Семнадцатого сентября 1939 года белорусские националисты интернациональной советской армии перебили всех находящихся там польских солдат.

Места, где они сейчас воевали, считались неблагоприятными для польского партизанского движения. Рабочие из Хайнувки и близлежащих поселков и деревень были едины в своем враждебном отношении к идее независимой Польши. Сразу же после освобождения они влились в ряды борцов за усиление народной власти. Они объясняли это тем, что поднимают из развалин промышленность городка. Заявляли, что им нужны хлеб и работа, а не бесконечная война.

Местные крестьяне официально в политике не участвовали, зато обеспечивали коммунистов древесиной и продовольствием. Информация о многочисленных поставках еще больше разжигала ненависть Бурого. Когда в нескольких домах появились польские партизаны, крестьяне не только отказались делиться едой и одеждой, но еще и выдали службе госбезопасности и милиции партизанские укрытия. Бурый едва успел увести своих. Приходилось сидеть в землянках месяцами. Голодные и злые, они не хотели умирать как собаки, предпочитая погибнуть в честном бою. Бурый отправил на разведку несколько продовольственных отрядов. Два из них принесли мизерную добычу и новости: «Нас называют бандой. Открыто демонстрируют враждебность. Крестьянские дети плюют нам на ботинки. Третий патруль и вовсе не вернулся. Живущие неподалеку поляки донесли, что на солдат Бурого напали три мужика, сотрудничающие с коммунистами. Закололи вилами, оружие отобрали. Поляки уже не раз предупреждали, что следует держаться подальше от агрессивных кацапов, с которыми им приходится жить по соседству».

На многих белорусских подворьях, в стогах сена или под хворостом, припрятаны боеприпасы, сообщали местные поляки. Здесь, в деревнях, есть немало бывших деятелей компартии Западной Беларуси. Они хранят, среди прочего, партийные документы, доносят на поляков в госбезопасность.

Поляки утверждали, что боятся белорусов. Просили помочь. Говорили, что у себя в стране постоянно подвергаются опасности. Бурый обещал отомстить обидчикам. Скоро все изменится, уверял он.

– Они вооружены, раз мои патрули не всегда возвращаются, – уверял Лупашку Бурый. Но у командира было полно дел поважнее, чем сведение счетов с местным населением. Он лишь приказал Раису соблюдать большую осторожность и добавил, что до сих пор так и не удалось никого поймать за руку. Бурому не требовались доказательства. Ему было достаточно слов поляков, так как он считал, что соплеменникам незачем обманывать своих солдат.

– Это территория врага, – закончил дискуссию Лупашка. И добавил: – Для нас война не закончилась. Час расплаты пробьет.

Все члены организации знали, что не стоит рассчитывать на благосклонность белорусского населения. Именно здесь после освобождения были созданы первые ячейки Польской рабочей партии, из которой вышло значительное количество работников белостокского отдела госбезопасности и управления гражданской милиции, а также других звеньев государственного аппарата. Это стало очередным поводом для того, чтобы партизаны 3-й Виленской бригады решили напасть на Хайнувку, с целью продемонстрировать мощь польского вооруженного подполья. Для всех членов организации белорус православного вероисповедания, то есть стандартный местный житель, по определению был предателем.

– Отставить, – приказал Бурому Лупашка. – Сначала поговорим с ним. Если это кацап, то живым он отсюда не уйдет. Даю слово.

Бурый стукнул каблуками и вышел из шалаша. В ожидании разведчиков свернул самокрутку. Он еще не успел закурить, как к нему подвели одетого по-крестьянски мужчину, вряд ли старше двадцати лет.

– Говорит, что поляк.

Бурый усмехнулся и бросил окурок в снег.

– Здесь нет русских. Любой, посаженный голым задом на печь, скажет, что он поляк. Говори католические молитвы.

– Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, – начал шептать по-польски Сташек Галчинский. – Богородице Дево радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою…

– Перекрестись.

Перепуганный человек выполнил знак креста всей ладонью, а не тремя пальцами, как это делают православные. Но этого было недостаточно. Бурый уже насмотрелся на всякие фокусы. Здешние научились хитрить. Быстро поняв, что партизаны относятся к католикам намного дружественнее, многие из них выучили несколько польских молитв. Райе одним движением разорвал на юнце рубаху. На груди задержанного висел католический крест.

– Отец воевал в бригаде Акулы. Погиб на фронте в сорок втором. Слава отчизне, – неумело отдал честь Сташек.

Бурый внимательно посмотрел на него.

– Я уж подумал, что кацап. – Он схватил парня за воротник. – Чуть не прибили мы тебя.

– Пан капитан, у меня новости. Соседка, у которой вы храните оружие и амуницию, сказала мне, что вы стоите лагерем где-то здесь. Я вас полночи искал.

Из шалаша вышел Лупашка. Перед ним шел его охранник с заряженной винтовкой, направленной прямо на Сташека. При виде командира Галчинский побледнел, а потом упал на колени, словно узрел самого Господа.

– Не убивайте, пан майор.

Бурый посмотрел на него с брезгливой снисходительностью. Поднял за воротник.

– С чем пожаловал? Говори, мы не собираемся ждать всю ночь.

Сташек выпрямился, но держать голову прямо не мог. Бурый ослабил хватку. Галчинский упал. Один из солдат слегка ткнул его штыком. Парень моментально поднялся. Встал по стойке смирно, поднял голову и доложил:

– Вы ищете белорусских диверсантов. В деревне Залусское, рядом с Залешанами, где я живу, есть трое таких. В хлеву у них хранится оружие. Они уже несколько лет собирают его для белорусов. Те трое убитых, – Сташек взглянул на Бурого, – те, что шли за продовольствием, – я знаю, кто это сделал.

– Ты это видел?

Сташек покачал головой.

– Люди в церкви говорили, еще до того, как она сгорела. Я чинил там крышу. Я не русский, – повторил он. – Вы найдете там и их мундиры. Они не успели избавиться от них. Они – в хате рядом с домом, во дворе которого под можжевельником лежат тыквы.

Бурый схватил его за грудки.

– Фамилии.

Сташек посмотрел на руку, которая приподняла его над полом.

– Я на вашей стороне, – гордо заявил он. Теперь он уже чувствовал себя намного увереннее, потому что видел, что его слова упали на благодатную почву. – Те трое должны быть наказаны. А для предателей родины наказание одно. Смерть.

Бурый отпустил Галчинского.

– Те трое – это братья Леонид и Степан Пиресы из Залешан, мои соседи, и старший Нестерук из Залусского. Особо опасен Миколай Нестерук. – Сташек дотронулся до ран на лице. – Это его работа. Он подстрекает народ против вас. Такие, как он, хотят присоединить эту землю к Советам. Говорят, что он убивал ваших солдат. Молодой, но вся деревня его боится. Если надо, я могу показать, где он живет. Только католиков не троньте. Нас там немного, всего пять семей. Мы все молимся за вас. Всегда пустим переночевать, накормим.

– Что ты хочешь за услугу? – Бурый всматривался в Сташека. Все выглядело слишком просто. Они уже несколько месяцев искали убийц. Никто ничего не видел, никто никого не подозревал. А тут вдруг появляется этот доноситель. Да еще и именно сегодня. В такой важный для страны момент. Райе чувствовал подвох. Он засмеялся. – Денег у нас нет.

– Разве что патронами рассчитаемся, – вторил ему его заместитель, Акула.

Парень подернул плечами.

– Я говорю правду. Думаете, я бы рисковал, приходя сюда, если бы меня зло не брало на этих белорусов? – заверил он. – Я хочу лишь справедливости. Жить здесь спокойно. Мы с матерью в землянке ютимся. И чтобы костёл восстановили. Польша – для поляков, – закончил он.

Бурый похлопал парня по спине.

– Раз уж ты такой вояка, пойдешь с нами. Хлопцы, подучите Степку. – Он подтолкнул его в сторону солдат. – Нравится кличка?

Раздался громкий смех. Сташек ожидал другого.

– Но мне надо возвращаться, – пытался возражать он. – Мать одна осталась.

Бурый подошел к нему и очень спокойно заявил:

– Нам как раз нужен проводник.

– Поздравляю, – присоединился Лупашка. – Ты принят в отряд.

Потом сел на коня и повернулся к Бурому:

– Сегодня очень важный для страны день. Ты командуешь. Смотри мне, без особого буйства.

Разведчик зашагал первым. Молот, Железный и остальные – следом.

– Ну, Степка. – Бурый улыбнулся. Вынул фляжку и разрешил Сташеку глотнуть спирта. – Покажешь мне этих сволочей. Если это они, то так и быть, отпущу тебя. Останешься в живых. Кажется, у нас общее дело. Надо этих кацапов наказать.

Он повернулся к своим людям:

– Свяжите его.

* * *

Василь продрог до костей. Когда прозвучала команда ехать на шарварок, он был одет как попало и пошел в чем стоял, лишь бы поскорее оттрубить утомительную повинность. Он взял короткий кожух, более удобный для работы в лесу, и теперь многое бы отдал за дополнительную фуфайку. Почти всю ночь он просидел с другими мужиками на куче бревен, которые давно уже нужно было разгрузить у школы в Орлово. Их осталось тридцать человек. Двадцать возниц из его деревни, семеро из других неподалеку. Он видел их в церкви. Все мечтали лишь о том, чтобы банда отпустила их. Они неохотно выполняли приказы, ругаясь про себя. Двадцати католикам, которые пошли за бригадой Бурого, повезло меньше. Большинство из них не вернется, подумал Василь. Залусский не собирался геройствовать. У него была земля, жена, дочь и еще один ребенок вот-вот родится. Ему было ради кого жить.

Увидев рядом со своими выстеленными изнутри газетами валенками начищенные военные ботинки, он даже не поднял головы. Солдат был в полном обмундировании, вооруженный. Только звук перезарядки винтовки и дуло на высоте глаз заставили Василя вскочить по стойке смирно. Конвоиру не надо было ничего говорить. По его мине крестьянин догадался, что наконец пришли распоряжения. Он даже обрадовался. Может, их скоро отпустят.

Затемно Бурый с бригадой двинулся в Хайнувку. Вдалеке время от времени все еще слышались выстрелы. Из обрывков разговоров солдат Василь догадался, что бригада Раиса потерпела поражение. У Красной армии было несколько вагонов боеприпасов и подавляющий перевес в численности. Менее получаса назад до лагеря добрался раненый солдат. Он едва успел передать сведения, прежде чем испустил дух. Таким образом, все узнали, каким был финал стычки польских партизан с отступающими красноармейцами. Службы безопасности вовремя получили сообщение о готовящемся нападении. Для отражения атаки были привлечены гражданские жители Хайнувки, силы милиции и секретных агентов. Бурому оказали уверенное сопротивление. Польские вооруженные силы были разгромлены в пух и прах. Половина людей Раиса погибла. Остальные ранены. Лишь несколько офицеров скрылись в лесу в ожидании подкрепления, прибывшего слишком поздно.

Бурый распорядился срочно разворачиваться. Возницы должны были двинуться по окружной дороге через лес в Хайнувку и там подобрать оставшуюся часть армии. Некоторые радовались поражению партизан, рассчитывая на быстрое избавление от них. Но Василь подслушал разговор конвоира с раненым и уже знал, что за Бурым нет погони. Похоже было, что никто их не ищет. Он не стал пока делиться плохой новостью с сотоварищами, решив сбежать при первой же возможности. Но пока дело было плохо. Бурый со своей бригадой абсолютно беспрепятственно шел от деревни к деревне, грабя и поджигая очередные дома. Никакой поддержки со стороны армии, милиции и секретных агентов. Для них, мирных жителей, это означало лишь одно – скорая смерть.

– Ты знаешь этот лес? – обратился к Василю конвоир.

Крестьянин смотрел в лицо ребенка, одетого в мундир, и размышлял, как долго этот юнец протянет на фронте. Он должен учиться, встречаться с девчонками, ходить на танцы. Для вояки он был слишком молодой и субтильный. А сейчас ко всему прочему он еще и панически боялся попасться. А то, что их всех возьмут и приговорят к смерти, – было совершенно точно. Как только службы безопасности найдут банду, они показательно повесят их на первом же суку. Даже если бандитам удастся выбраться из пущи, их ждет военный трибунал. Ему стало жалко поляка. Он кивнул.

– Поедешь первым, – приказал солдат. – Через несколько минут они должны быть у плакучей ивы, на развилке. Знаешь?

Василь глядел на него из-под шапки, покрывшейся инеем. Не реагировал.

– По-польски не понимаешь, кацап? – взбесился партизан и ударил Василя прикладом по лицу.

Это случилось так быстро, что крестьянин не успел увернуться. Он был заторможен от голода, холода и недосыпа. Во рту появился соленый вкус крови, несколько зубов было выбито. Староста упал на спину. Это лишь разохотило вояку. Он бил беззащитного Василя подкованными офицерскими ботинками, отчаянно стараясь замаскировать свой страх. Пострадавший с трудом поднялся, не теряя равновесия от очередного удара. Остальные равнодушно наблюдали за сценой. Ни один из них не хотел разделить судьбу Залусского. Никто не встал на его защиту.

– Я знаю, где это. – Сташек выступил из шеренги. Василь с благодарностью посмотрел на поляка, вытирая текущую из носа кровь. – Можно?

– Трогаемся через три минуты.

Военный разрезал путы на католике, указал место на козлах и удалился быстрым шагом. Когда скрип снега под его ботинками утих, Василь выплюнул выбитые коренные зубы вместе с густой кровью. Он взглянул на остальных возниц, которые, казалось, смирились со скорой смертью. Никто даже и не собирался подстрекать сотоварищей к бунту. Кто-то поделился с Василем остатками табака. Все были голодны. Они не думали, что шарварок продлится больше суток. Янка Коре вынул бутылку с остатками самогона и протянул стоящим рядом возницам. Когда очередь дошла до Василя, он сделал большой глоток, прополоскал рот и проглотил первач. Потом он по-доброму погладил свою кобылу, поправил на ней шерстяную попону и взялся за поводья. Сташек сидел на козлах, пряча голову в овечий воротник плохонькой телогрейки.

Они тронулись по узкой дороге через лес. За ними двигались остальные, всего пятьдесят повозок. Почти все пустые. В них должны были сесть отступающие солдаты Бурого. Только на последней телеге лежал мертвый гонец. Конвоир сначала хотел закопать его где-нибудь в лесу, но потом передумал из страха перед военным трибуналом. Бурый держал своих людей в черном теле. Бригада Раиса славилась наказаниями за нарушение субординации. Командир часто избивал своих солдат, муштровал их до измождения. Любая провинность могла стать для нарушителя смертным приговором.

– Молодец! – Василь похлопал Сташека по плечу, но тот лишь махнул рукой. Тогда Василь наклонился к нему и спросил: – Почему они и тебя взяли? Ни коня у тебя, ни повозки. И не русский.

Сташек пробубнил что-то в ответ, но Василь не понял. Какое-то время они ехали молча. Вдруг Галчинский наклонился к старосте и вытащил из-за пазухи серебряный крест.

– Если вас спросят, то говорите, что вы католик.

Василь удивился.

– Я поляк, но здешний, православный. Когда меня хотели отправить на Беларусь, я отказался. Здесь мой дом. Моя земля. Как я мог оставить все это?

– Значит, погибнешь, староста, – вздохнул Сташек и отвернулся. – Подумай.

* * *

Александр Крайнов, секретарь комитета Польской рабочей партии в Вельске Подляском вышел из поезда в Залешанах и бодрым шагом направился к зданию станции. Приезжая на тайные собрания белорусских конспираторов, он всегда брал у железнодорожников велосипед или, если попадался попутный трактор, садился на прицеп и добирался до Марека Франковского, старосты деревни Зани, занимающего должность начальника управы. До войны Крайнов был портным. И несмотря на то, что со дня освобождения он не сшил ни одной вещи, у него всегда были с собой неоконченные брюки, которые он якобы вез на примерку. В случае проверки он показывал милиции содержимое своего портфеля и начинал причитать, как все дорого, что все нанялись на пилораму в Хайнувке, что швейную машину некому маслом смазать. Ниток и тканей не достать, приходится все заказывать в Варшаве. Что за времена! Эта литания всегда действовала безотказно. Уже через пару минут блюстители порядка были сыты по горло его стенаниями и отпускали восвояси.

Жена смеялась, что эта легенда шита белыми нитками и когда-нибудь его все-таки арестуют. Но он старательно рассказывал ту же байку, даже если это была обычная плановая проверка, лишь предварительно убедившись в том, что прежде не встречал этого милиционера.

– Надо дуть на воду, – пояснял он жене, понятия не имеющей о его политических амбициях. – Мало ли, на кого нарвешься.

Крайнов понимал, что следует соблюдать осторожность. Тем более что под рулоном ткани он вез пропагандистские листовки движения «Свободная Беларусь». Поначалу местные крестьяне старались держаться подальше от политики. Говорили, что их интересует только земля и то, что она производит, потому что земля кормит их, а политика приносит войны. От болтовни хлеба, мяса и денег еще никому не прибавилось. Крайнов не мог с этим согласиться. Он ездил на партсобрания, участвовал в пленумах и выступал на уличных сборищах и вечах. И с тех пор, как он бросил шитье и занялся политикой, в его кладовой мяса стало больше, чем когда-либо. Намного больше, чем в те времена, когда он днями и ночами строчил на машинке.

Сейчас он тяжело вздохнул, вспоминая, как они с Франковским намучались, убеждая упирающийся народ приходить в сельский клуб на собрания. Лишь когда начал активно действовать кружок деревенских хозяек и местное сельпо стало продавать товары в кредит, мужики почуяли выгоду и перестали стесняться. Женщины приходили более охотно. Они пели, листали журналы, делились рецептами. Не далее как неделю тому назад он притащил им на тачке стиральную машину. Неисправную, по правде, но это не имело значения, потому что самый вид технической новинки создал Крайневу репутацию едва ли не небожителя. Он был уверен, что теперь бабы начнут крутить дырки в голове своим мужьям, чтобы те, как можно скорее, записались в партию и электрифицировали деревню.

Сегодня Александр, как всегда, вез в своем портфеле пару новеньких брюк в качестве алиби. На самом деле им с Мареком надо было поговорить о делах.

Им нужны были люди на Хайнувскую деревообрабатывающую фабрику, на которой с трудом удалось подавить забастовку. Тем временем запросы работников все росли. Требовались крестьяне, для которых переезд в город станет повышением общественного статуса. Эти – Крайнов доверял собственному опыту – готовы на все ради карьеры. Особенно те, кто из многодетных семей. Им земли в наследство все равно не достанется, потому что большая ее часть, как правило, переходит к старшему сыну. Жизнь остальных превращается в жалкое существование батрака в родительском доме. Им остается лишь гнать самогон, пить и волочиться за юбками, чтобы хоть как-то заглушить чувство несправедливости и безысходности. Партия же гарантирует жилье и постоянный доход.

Крайнов собирался убедить молодежь уезжать из деревни и тем самым поддержать городской зарплатой хозяйство родителей. Он на самом деле верил, что с приходом народной власти жизнь полностью переменится. Бывший портной уже несколько раз прокатился на «Чайке» с местными шишками, и те пообещали ему, что если и в дальнейшем он будет так стараться, то и сам в скором времени обзаведется авто с хромированными ручками. Проблемы создавали лишь профсоюзы, основанные работниками из Хайнувки, в которые записывались все малоимущие. То есть процентов восемьдесят всех рабочих. Таким образом, Крайнову дали задание заменить возмутителей спокойствия на безземельных хлопов, которым даже и в голову не придет бунтовать против милостивых товарищей.

Велосипед был ржавый и скрипел при каждом обороте колеса. Тонкие шины скользили по обледеневшей дороге. Александр с трудом, заливаясь потом до самых тощих ягодиц, добрался наконец до первых хат деревни Зани. Дом Франковских стоял в самом центре, рядом с клубом. Крайнову оставался еще приличный кусок дороги, но он сильно устал и поэтому слез с велосипеда и решил пройти оставшийся путь пешком. В этот момент он обратил внимание, что во дворах ни души, словно во время чумы.

Окна домов закрыты ставнями. Некоторые хозяева попрятали животных. Подозрительная тишина беспокоила секретаря. Лишь кое-где собаки пытались сорваться с цепей. В окне одного из домов он заметил женщину с ребенком, которая подавала ему какие-то знаки. Он подъехал к ее забору, рядом с придорожной часовней, но она тут же спряталась и плотно затянула шторы. Крайнов прислонил велосипед к забору и продолжил путь пешком.

Он не ощущал холода, так как разогрелся, крутя педали. Чувство голода нарастало, и он рассчитывал на то, что, как всегда, жена Франковского накормит его горячим супом. Пока он думал о тарелке с дымящимся варевом, вдалеке замаячило странное сборище людей. А пройдя еще несколько шагов, он окаменел и моментально потерял аппетит, потому что на противоположной стороне улицы увидел группу вооруженных военных.