Текст книги "Петербург. Тени прошлого"

Обогнать секундомер

Казалось бы, чем стоять в пробках, лучше ходить пешком: ведь даже немощный человек преодолел бы пресловутые 600 метров за десятую долю обозначенного времени. Да и посмотреть пешеходу есть на что: все интереснее, чем разглядывать зад стоящего впереди автомобиля (скорее всего, и грязный в придачу). Однако хождение пешком с определенной целью (в отличие от фланирования)[275]275
  О прогулках см. главу 7.


[Закрыть] – своеобразная городская антитрадиция: «Витя работал в медицинском издательстве на углу Садовой и Апраксина переулка. До Сайгона добираться близко, но неудобно: надо было делать пересадку с трамвая на троллейбус» – вспоминает первая жена В. Кривулина А. Кацман [Кацман 2009: 262].

1.14. Вечером на Дворцовой набережной. Фото И. А. Наровлянского, 1963. ГМИ СПб

«Неудобный» путь, о котором здесь говорится, можно проделать пешком минут за 15. У Кривулина, сильно хромавшего из-за полиемиелита, были, конечно, свои причины избегать пеших прогулок. Но многие другие ленинградцы, вполне крепкие физически, регулярно пользуются общественным транспортом для преодоления столь же незначительных расстояний. Поэтесса М. Борисова в одном из детских стихотворений с мягкой назидательностью убеждает читателей ходить пешком, намекая при этом, что на самом-то деле всегда хочется поступить иначе: «Ну, а если вам не к спеху, / Если город вам знаком, / Интереснее не ехать, / Интереснее – пешком!» [Борисова 2003:6][276]276
  См. также: URL: http://lib.lseptember.ru/2006/14/15.htm (дата обращения: 25.07.2021).


[Закрыть]. Одной причиной этому всегда служила погода, другой (начиная с 2000-х) – страх перед загрязненностью воздуха, хотя опыт подсказывает, что стоять на остановках или топтаться у входа в переполненную станцию метро еще холоднее и вреднее для легких[277]277
  О беспокойстве из-за загрязнения воздуха см. Oxf/AHRC SPb-11 PF1 EL


[Закрыть].

1.15. Венок у нерегулируемого пешеходного перехода на Пироговской набережной, 2009

Но не только погода делает хождение пешком неприятным занятием. Пусть это и не самый экстремальный способ передвижения по городу (тут пальму первенства надо отдать езде на велосипеде), временами он по-настоящему опасен. В советские годы мало что делалось, чтобы облегчить жизнь пешеходам, и количество дорожных происшествий с участием пешеходов начало вызывать озабоченность уже в 1930-е[278]278
  Так, в 1932 году наблюдение за площадью Восстания в течение 18 часов зафиксировало проезд примерно 1500 трамваев и 2700 автомобилей, а также примерно 350 повозок, запряженных лошадьми. За год произошло 181 происшествие: 70 несчастных случаев и 111 аварий (ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 33. Д. 163. Л. 8; там же, л. 154).


[Закрыть]. Худшее время в этом смысле – конец 1980-х и начало 1990-х, когда всеобщее чувство социальной вседозволенности вкупе с быстрым ростом числа водителей привели к совершенно дикой ситуации на дорогах. Пешеходы игнорировали сигналы светофоров – ведь точно так же поступали все водители – и перебегали улицу когда и где вздумается. Количество светофоров увеличилось только в 2000-е. Появилось даже несколько светофоров со счетчиками секунд – полезная штука для тех, кто не желает, чтобы машина сбила их на середине широкой магистрали, которую они не успели перейти. И все равно шансы складывались не в пользу пешеходов – бежать через дорогу приходилось с такой скоростью, будто пытаешься побить олимпийский рекорд по спортивной ходьбе. Хотя это все равно лучше, чем переходы без светофора. Рядом с некоторыми из таких переходов на фонарных столбах висели венки в память о тех, кому не удалось пересечь улицу достаточно быстро.

На пути пешехода постоянно возникали препятствия. На больших участках Дворцовой и Суворовской набережных – двух ключевых туристических пешеходных маршрутов в городе – переходы вообще отсутствовали; забеги нетрезвых граждан через проезжую часть нередко приводили к смертельному исходу[279]279
  Благодарю за эту информацию Викторию Донован, которая в 2008 году жила в квартире по соседству и иногда проходила мимо их искореженных останков.


[Закрыть]. Опасности подвергались и транспортные средства, передвигающиеся со скоростью ниже скорости потока. В 2007 году Валерия Колодяжная, пятилетняя дочь мэра Сочи, проезжала в запряженной пони карете мимо Зимнего дворца, и тут сзади в повозку врезался автомобиль. Девочка скончалась в больнице от внутренних повреждений[280]280
  См. репортаж «Погибла дочь мэра Сочи», 22 июля 2007 года: URL: http://vz.ru/ society/2007/7/22/95746.html (дата обращения: 10.09.2021). Впоследствии оказалось, что упряжкам официально запрещен проезд по набережным. Водитель, судя по всему, недооценил мост через Зимнюю канавку и потерял управление.


[Закрыть].

Конечно, подобные трагедии случались нечасто, но «рядовые» аварии, заканчивавшиеся переломами, были делом привычным. Даже если пешеходам не грозили физические увечья, они часто терпели издевательства. Водитель трамвая мог крикнуть: «Прямо под колеса лезешь, козел!» Автолюбители мстили пешеходам, подъезжая к тротуару и окатывая их водой или грязью, или, тормозя на светофоре, выскакивали прямо на зебру и истерично сигналили, подгоняя пешеходов, слишком медленно переходивших дорогу[281]281
  Полевые записи автора за 25 июня 2008 года; личные наблюдения. В июне 2012 года опытная велосипедистка сообщила мне, что водители порой намеренно врезались и в нее тоже (полевые записи автора): «Я же тебе говорил, чтобы отъехала!»


[Закрыть]. Хуже всех были водители машин с синими мигалками. Горожане их дружно ненавидели, презрительно ворчали при их появлении, но был в этом и оттенок зависти[282]282
  Судя по комментариям, услышанным 21 декабря 2010 года, когда Большой проспект Васильевского острова был полностью остановлен кортежем служебных авто с синими мигалками.


[Закрыть].

Мосты, во всяком случае, мосты через Неву, – особенно труднопреодолимое препятствие на пути пешеходов, и не только из-за того, что их так мало. Такое явление, как бечевник, или береговая полоса причалов, в городе отсутствует – грузы традиционно доставляли в город по каналам и протокам. Проходы по набережным прерываются практически у каждого моста (исключение – Литейный с пандусами для доступа к подъемным механизмам, обслуживающим исключительно длинные секции разводного моста). Светофоры на переходах через большинство мостов имеются только на одном берегу реки (если вообще имеются), так что неопытным пешеходам, не готовым совершить безумный бросок через шесть полос бурлящего потока транспорта, приходится переходить по мосту на другой берег, а потом обратно, чтобы оказаться в тридцати метрах от места, где они изначально хотели бы перейти. При всем изяществе чугунных оград мало у кого возникает желание постоять на мосту и посмотреть вдаль: неласковые городские ветра задувают здесь особенно резко, к тому же мосты всегда считались «стратегическими объектами», не предназначенными для бесцельных прогулок.

С ростом постсоветской автомании набережные превратились в вотчину оглушительно сигналящих машин. Мечтой проектировщиков было превратить их в автобаны (скоростные магистрали без переходов) посредством туннелей. В результате в 2010 году был закрыт пешеходный проход между Литейным и Сампсониевским мостами, и пешеходам пришлось жаться к фасаду Военно-медицинской академии – их в буквальном смысле «приперли к стенке»[283]283
  См., например, репортаж канала Piter-TV от 2 апреля 2012 года (URL: http:// piter.tv/event/Magistral_neprerivnogo_/ (дата обращения: 10.09.2021)). В ходе строительных работ жителям района (утверждаю это на собственном опыте) приходилось мириться со строительными ограждениями и летящей грязью, но, с другой стороны, в качестве компенсации летом 2012 года Финляндский проспект и Сампсониевский мост превратились в импровизированную пешеходную зону – увы, лишь на время. (Полевые записи автора, июнь 2012.)


[Закрыть]. В 2012 году возник план превратить историческую «рядовую застройку» в крытые парковки, так чтобы за реконструированными фасадами скрывались полчища автомобилей [Козлова 2012: 16]. Из-за резкого роста количества автомобилей Петербург стал похож на любой другой оживленный западноевропейский город, но из-за темпа изменений сорок лет реформ не дали результата: вафельная разметка на перекрестках, не говоря уже о выделенных полосах для автобусов, так и остались обещанием светлого будущего[284]284
  Кое-какая деятельность в этом направлении началась в 2018 году (в связи
  с Чемпионатом мира по футболу). – Примеч. К. К. 2020 года.


[Закрыть].

Если инженеры-строители управляли дорожным хозяйством точно так же, как в советские времена, то повальная враждебность к пешеходам была дальним отголоском общественных установлений «царского режима». Согласно «Манифесту об экипажах и ливреях», изданному в 1775 году Екатериной II, ездить по городу на личных экипажах дозволялось только дворянам, имевшим «обер-офицерский чин» (чем выше чин, тем пышнее выезд). Это привело к стойкой уверенности, что «важные персоны» должны непременно передвигаться на колесах. В советское время дело обстояло так же. Невозможность пользоваться транспортом всегда ассоциировалась с катастрофой – революцией, блокадой[285]285
  Так, княжна Софья Волконская в своих мемуарах живо вспоминает, как после революции ходила по Петрограду пешком [Волконская 2017].


[Закрыть]. До 1917 года поведение на дороге, по всем свидетельствам, было непредсказуемым: в 1912 году Ф. Е. Енакиев сетовал на низкий «“коэффициент культурности” наших возниц, не признающих скучной осторожности в передвижениях, и весьма мало заботящихся о здоровьи и даже жизни доверившихся им седоков» [Енакиев 1912:41]. Смерть Мармеладова под копытами лошадей, везущих «барскую карету», – литературный пример гибели в дорожном происшествии в 1860-е[286]286
  В английской литературной классике уровня «Преступления и наказания» едва ли можно найти описание подобной аварии; единственный случай упомянут в детской книге Ш. М. Янг «Опора дома».


[Закрыть].

К началу XXI века даже проход по тротуару стал небезопасным. На эту территорию начали претендовать автомобили: владельцам нужно было загонять свои машины на парковки во дворах или объезжать дорожные работы[287]287
  Личные наблюдения.


[Закрыть]. Еще одна опасность – огромные сосульки, которые могут упасть с крыши в суровую зиму (в 2009 году кое-кому в городской администрации показалось, что уменьшительный суффикс лишний, и сосульки превратились в «сосули»)[288]288
  См., к примеру, статью А. Кармановой «Полис от сосулек» (Петербургский дневник. 13 декабря 2010) и репортаж Ю. Галкиной «Под эковатным одеялом» (Санкт-Петербургский курьер. 22 декабря 2010. С. 3) о планах использовать особую изоляцию с тем, чтобы сосульки не образовывались. Декабрь-январь 2009–2010 годов не были такими уж холодными, но в ту зиму было необычайно много снега, что привело к образованию наледей на крышах и гибели рабочих, которых послали эту наледь сбивать. Многие жертвы упавших сосулек оказались в больницах. В январе 2011 года «сосуля» размером с дверь (по описаниям) убила шестилетнего мальчика (URL: http://www.gazeta.spb. ru/436179-O/ (дата обращения: 10.09.2021)), после чего были попытки подать в суд на жилконтору и счистить сосульки с крыш по всему городу.
  См., например, «Финский ответ сосулькам» (ПД 7 февраля 2011. С. 10), а также статью о проблемах опасно заснеженных и обледеневших тротуаров «Не убрали – кто виноват» (ПД 7 февраля 2011. С. 10). См. также [Kelly 2014, гл. 1].


[Закрыть]. В лучшем случае можно просто попасть в дурацкое положение: не заметив скользкого льда на нечищеном, тускло освещенном тротуаре, упасть, а потом пытаться встать, дрыгая конечностями, как перевернутый на спину жук или овца.

Петербургские тротуары никогда не воспринимались как место, где можно гулять ради удовольствия. Охваченный горем и безумием Евгений в «Медном всаднике» и подгоняемый сознанием своей вины Раскольников у Достоевского – наглядный пример неразрывной связи между движением и страданием. В фильме Г. Данелии «Я шагаю по Москве» (1964) мы видим компанию молодых людей, которая с наслаждением исследует город пешком; в его же картине «Осенний марафон» герой лихорадочно мечется по Ленинграду, разрываясь между университетской и переводческой работой, не говоря уже о жене и любовнице. Культовый фильм А. Учителя «Прогулка» (2003) продолжил тему маниакального хождения по городу: центром внимания «дрожащей» ручной камеры становится молодая женщина, утверждающая, что она должна непрерывно ходить из-за травмы позвоночника, полученной в конном клубе[289]289
  Ср. рассказ подростка 2000-х годов, которому приходилось «утюжить мостовые», чтобы побыть подальше от родителей: «Ты втыкаешь себе музыку в уши, ну и начинаешь наяривать эти километры» (Oxf/AHRC SPb-11 PF4 El).


[Закрыть].

1.16. Европа поворачивается к городу задом. Набережная Кутузова, август 2008 года

Сама конфигурация города способствует подобным настроениям. Передвижение пешком – удел одержимых ходьбой, для тех, кому не надо часто останавливаться, чтобы передохнуть, не говоря о том, чтобы перекусить. В некоторых частях города, например у Троицкого моста или на Невском, людей на велосипедах и роликах (с маниакальным упорством пробивающихся сквозь толпы народа) не меньше, чем тех, кто целенаправленно идет куда-то пешком[290]290
  Велосипедист, наоборот, был на дороге редкой птицей – выражения их лиц позволяли предположить, что они осознают свой статус «вида, находящегося под угрозой». Cf. Oxf/AHRC SPb-11 PF20 EI, велосипедист описывает катание на велосипеде как «экстрим».


[Закрыть]. Последним приходится лавировать, выбирая свободные клочки тротуара.

В позднесоветский период самые престижные здания не сообщались с улицей (как, например, гостиница «Ленинград» с ее стометровой парковкой, отгораживавшей вход от прохожих). Это породило такую же бездушность в престижных постсоветских застройках, вроде роскошных многоквартирных комплексов на Крестовском острове и Шпалерной улице. Смысл не в том, чтобы заманить внутрь, а, наоборот, не пустить туда. Особняки XIX века, подвергнутые дорогостоящей реконструкции ради воображаемых нужд «випов» XXI столетия, служат той же идее, но по-своему: так в окне первого этажа якобы шикарного отеля на набережной Кутузова фарфоровая Европа, уносимая быком, поворачивалась к прохожим своим пышным задом[291]291
  Потом отель закрылся, и Европа перебралась куда-то в другое место. – Примеч. К. К. 2020 г.


[Закрыть].

Учитывая доступность кредитов на покупку новых авто, на дорогах оказывалось все больше народу. Некоторые водители, основываясь на личных наблюдениях, утверждали, что кризис 2008 года привел к снижению количества машин[292]292
  Полевые записи автора, март 2009 года.


[Закрыть]. Если такой эффект и был, он носил исключительно временный характер. В нефтедобывающей стране эксплуатация автомобиля обходилась достаточно дешево, чтобы компенсировать относительно высокие затраты на его покупку и дорогую страховку.

Передвижение по городу отнюдь не всегда было адской мукой. Хотя сетования на ужасы дорожного движения – неотъемлемая часть городского фольклора, на самом деле заторы не парализовывали Петербург – во всяком случае, не круглосуточно. Еще можно было представить себе, каким был город до того, как люди сели за руль, достаточно было летним субботним или воскресным утром встать раньше 10 часов или погулять по улицам в рождественские каникулы.

Передвижение на автомобилях не только обрекает людей на зомбовидное существование в пробках или заставляет мчаться, ничего не видя вокруг. Построенный с расчетом, чтобы им можно было любоваться из экипажа, город открывает водителям и пассажирам свои лучшие виды. Езда на машине питает и творческое воображение. Елена Шварц в замечательном стихотворении «Автомобильное» (1995) воспевает «канареечный цвет» ночных машин в ряду городских красот, которые видит по пути, прыгнув в «древний двигательный сон» [Шварц 2002,1: 333]. На бытовом же уровне важным сдвигом стали резко возросшие тиражи карт: они способствовали не только культуре свободы информации, но и умению добираться до нужного места. Нужно было хорошо знать план города: ведь уже нельзя было рассчитывать на то, чтобы, приехав в точку А и покружив там, самостоятельно отыскать точку Б: это грозило тремя-четырьмя дополнительными пробками. Тем, кто пользовался общественным транспортом, надо было знать не только про автобусы и трамваи, но и про маршрутки. Теперь уже иностранцам приходилось довольствоваться приблизительной топографией туристических схем, совершая традиционный путь от Медного всадника к Зимнему дворцу и от Петропавловской крепости к Кунсткамере[293]293
  Или, конечно, прибегать к услугам онлайн-картам и геолокации. – Примеч. К. К. 2020 года.


[Закрыть].

Справедливости ради надо сказать, что в конце 2000-х в городе появились симпатичные и довольно подробные микротопо-графические путеводители типа «Вы находитесь здесь»; они размещаются на стойках рядом с основными достопримечательностями. Но эти карты могут сыграть с приезжим злую шутку: в 2007 году на карте рядом с Екатерининским институтом на Фонтанке было представлено очень точное изображение… местности на Васильевском острове в трех с лишним километрах к западу[294]294
  Из личных наблюдений автора.


[Закрыть].

По мнению некоторых, рост объемов нового строительства, равно как и увеличение транспортных потоков, свидетельствовали о том, что город перестает быть провинциальным и становится все более «оживленным» (в положительном смысле). В постсоветский период основные магистрали действительно ожили, к тому же теперь они намного ярче освещены. В преддверии Нового года на больших площадях водружаются гигантские праздничные елки, появляется цветная подсветка. Украшать стали даже общественный транспорт – так, в преддверии 2008 года трамвай № 6 переливался голубыми, белыми и красными огоньками. Кто-то может и фыркнуть: мол, тоже мне, Лас-Вегас; но многие – возможно, и большинство – радовались тому, что город перестает быть таким тусклым[295]295
  Об аналогии с Лас-Вегасом см. интервью А. Гликина с художником А. Филипповым, Oxf/AHRC SPb-10 PF4 MS.


[Закрыть].

1.17 Конечная. Невский район, апрель 2010 года

Однако некоторые отдельно взятые районы постсоветское «оживление» обошло стороной. В районе Волково тишину и покой обеспечивало огромное кладбище – оно не только превращало всю округу в зону молчания, но и препятствовало рациональному планированию близлежащих дорог. Малоэтажные дома – неоклассицизм в самом непритязательном варианте, как где-нибудь в центральной части Ирландии, – по-прежнему были погружены в безвременье провинциальной тишины. Столь любезная сердцам писателей (особенно Пушкина и Блока) Коломна[296]296
  См. далее, в главе 3.


[Закрыть], протянувшаяся вдоль канала Грибоедова от Сенной площади до верфей и пересекаемая лишь второстепенными сквозными маршрутами, казалась чудесным заповедником, хотя грандиозные проекты по преобразованию этого района, особенно реконструкция Новой Голландии, угрожали превратить тихий уголок в ту разновидность «культурного центра», без которой, как считали некоторые, не может обойтись ни один «мировой город». Отсюда же еще один уцелевший, трамвай № 3, один из старейших городских маршрутов, продирался через вечно запруженную машинами Садовую, через Невский, чтобы спустя несколько часов (это не преувеличение) с лязгом добраться наконец до Финляндского вокзала.

Глава 2
Дом построить на Неве

Не между хижинами и дворцами располагается шкала благ, но между комнатой в коммунальной квартире и отдельной квартирой из трех комнат.

Л. Я. Гинзбург[297]297
  [Гинзбург 2002: 234].


[Закрыть]

При словах «петербургский стиль» иностранцам представляется нечто невероятно изысканное: неоклассический дворец с окнами на Фонтанку, анфилада просторных, элегантно обставленных комнат, соединенных двойными дверьми, расписанные вручную обои, гравюры с городскими видами XVIII века и фейерверками… Порой именно так изображают «петербургский стиль» и постсоветские глянцевые журналы[298]298
  См., например, [Торникрофт 2006], где упоминается изящно обставленная квартира в историческом здании, прежним владельцем которой был британский специалист по русскому искусству и торговец картинами Джон Стюарт; [Cerwinske 1990]; ср. описание Петербурга [Fallowell 1995: 12] как «города, состоящего не из домов, а из дворцовых кварталов».


[Закрыть]. Но в пресловутом XVIII веке город уже был застроен достаточно плотно, даже по современным меркам. По Генеральному плану Петербурга, созданному в 1763–1769 годах, предписывалось застраивать главные улицы каменными многоэтажными домами, поставленными вплотную друг к другу [Девятова, Куренной 1991: 33–34][299]299
  Стандартная длина деревянных балок (примерно 2-31/3 сажени – т. е. 4,3–7,1 м, причем самыми распространенными были балки в 3 сажени, или 6,4 м) служила фактором ограничения пространства: к началу XX века стандартная высота потолка снизилась с 3,3 до 2,8 м. В 1900 году лишь 50 % домов было оборудовано канализацией и 60 % – водопроводом [Девятова, Куренной 1991:33–34].


[Закрыть], чтобы драгоценная земля не пропадала зря. Дворцы с анфиладами составляли лишь незначительную часть общего жилого фонда. В большинстве своем горожане – даже представители культурной элиты – жили в совершенно иных условиях. С 1840-х годов типичным образцом нового здания стал многоквартирный доходный дом, предназначенный для сдачи жилья в аренду: многоэтажное здание, как правило с внутренним двором посредине, зачастую плохо освещенное, с окнами, выходившими на глухой брандмауэр[300]300
  О дворах см. главу 7.


[Закрыть]. Потолки на верхних этажах таких зданий были чаще всего очень низкими, а комнаты – тесными [Юхнева 2008]. Когда в 1904 году будущий композитор С. С. Прокофьев был зачислен в Петербургскую консерваторию, его семья арендовала квартиру на Садовой, в центре города. В квартире было три спальни, из которых две выходили окнами на внутренний двор, гостиная и столовая, а также кухня, небольшая ванная и туалет. Пусть по сравнению с номерами или сырыми подвалами, где обитали совсем уж нищие горожане, это были неплохие условия, семье, приехавшей из провинции, вроде Прокофьевых, привычнее было обитать в более просторном жилище[301]301
  Эту квартиру Прокофьев описал в письме отцу [Прокофьев 1982: 152–153].


[Закрыть].

Самих петербуржцев это беспокоило меньше, отчасти потому, что многие привыкли, как вспоминает Д. С. Лихачев, снимать квартиру лишь на часть года, с тем чтобы летом переехать с мебелью и всем скарбом на съемную дачу, а вернувшись осенью, снять другую квартиру [Лихачев 2006, 1: 70]. Перелетным птицам не свойственна домовитость. В период экономического подъема конца XIX – начала XX века верхний сегмент рынка жилья начал, конечно же, стремительно развиваться. Застройщики-предприниматели принялись строить многоквартирные дома нового типа, предназначенные для богатых жильцов; привычные дворы-колодцы сменились открытыми, так называемыми усадебными дворами, или «курдонёрами». Комнаты стали просторными, потолки – высокими (до четырех метров), а отделка пышной. Прибыльность обеспечивалась тем, что дома были сосредоточены в районах с относительно низкой стоимостью земли – на Петроградской стороне, которая прежде была настоящей сонной заводью, в нижнем течении Фонтанки и на границе Коломны[302]302
  Об усадебных дворах см. [Пиир 2006: 314], описание и план такого здания см. [Кириков 2003: 435].


[Закрыть]. Но большинство зданий в городе не отличалось большими размерами. Даже в 1930-е годы в Ленинграде было еще довольно много низких домов. В городе насчитывалось всего 16 девятиэтажных зданий (все в центре) и 236 восьмиэтажных; двух– и трехэтажных при этом было 17 тыс. Сохранялось немало деревянных построек, особенно на окраинах [Петроград 1916:5; Статистический… 1930:38–39].

После революции дворцы и особняки были национализированы и переданы под музеи и государственные учреждения. Парадные покои использовались как общественные места, например, актовые залы, а служебные и хозяйственные помещения превратили в жилые[303]303
  Материалы об Аничковом дворце, в подсобных помещениях которого проживала прислуга, см. в ЦГАЛИ СПб. Ф. 72. Оп. 1. Д. 3. Л. 3–6.


[Закрыть]. Условия жизни в таких местах были в лучшем случае примитивные, но сносные. Лишь быт советской элиты отдаленно напоминал дореволюционный быт высокопоставленных петербуржцев. В число этих счастливцев входили не только партийные руководители, вроде С. М. Кирова, чья шикарная квартира (оснащенная сверкающим американским холодильником) располагалась на Каменноостровском проспекте (тогда – улица Красных Зорь), но и видные деятели советской культуры. На набережной лейтенанта Шмидта один из домов в стиле классицизма принадлежал Академии наук – его стены буквально испещрены мемориальными табличками: отсюда академические «шишки» могли наслаждаться видом из высоких окон прямо на Неву[304]304
  Оба эти здания сохранились – первое как музей-квартира С. М. Кирова (URL: http://kirovmuseum.ru/ (дата обращения: 09.09.2021)), второе – как жилой дом, где по большей части живут потомки прежних жильцов. Музей-квартира академика И. П. Павлова позволяет представить, как жили в начале советской эпохи известные академики (URL: http://www.museum.ru/ml25 (дата обращения: 09.09.2021)). Эксклюзивный характер отдельных квартир в довоенном Ленинграде подчеркивает также Ю. Обертрайс [Obertreis 2004: 287].


[Закрыть]. Домашний быт этого общественного слоя – «юдоль науки» – описан в романе А. Битова «Пушкинский дом» (1978): «Этот милый дом был населен многочисленной профессурой: вымирающими старцами и их декан-ствующими детьми и аспирантствующими внуками с их негромкими голосами и мягким светом, льющимся на книжные шкафы и горы бумаг» [Битов 2007: 16–17][305]305
  Успешный писатель Ю. П. Герман также жил с семьей в отдельной квартире (см. мемуары его сына [Герман 2000: 19–20]).


[Закрыть].

В 1935 году план создания нового центра города на Международном проспекте вылился в строительство широкой улицы высотных зданий, стиль которых в значительной степени обязан архитектуре Петроградской стороны. Многие крупнейшие сооружения времен «культурной революции» (1928–1932), в том числе здание Ленсовета и дом политкаторжан, были построены по принципу домов-коммун с общими столовыми, детскими садами, прачечными и т. д., но это было лишь одно из направлений в жилищном строительстве[306]306
  О домах-коммунах см. [Obertreis 2004: 343–360].


[Закрыть]. В Ленинграде не было многоквартирных зданий, выстроенных с тем же размахом, что главные московские проекты, – таких, например, как «свадебный торт» в сталинском стиле на Котельнической набережной (1948–1952), детища Д. Н. Чечулина, А. К. Ростовского и Л. М. Гокмана, с его отделанными мрамором вестибюлями и бальным залом, не говоря уже о специализированных магазинах[307]307
  См. увлекательные устные рассказы в книге А. Нива [Nivat 2002]. В 2021 году вышла еще книга Katherine Zubovich «Moscow Monumental: Soviet Skyscrapers and Urban Life in Stalins Capital» (Princeton NJ: Princeton University Press, 2021).


[Закрыть]. Но условия в элитарных квартирах все равно были значительно лучше среднестатистических: потолки в них были выше, комнаты – просторнее, и, главное, обслуживались они по высшему разряду[308]308
  Например, квартал, известный как «Дворянское гнездо» на Петровской набережной (см. главу 4).


[Закрыть].

Жилье для тех, кто не принадлежал к высшим эшелонам партийной элиты, выглядело куда проще. В требованиях открытого конкурса на строительство кирпичного или бетонного сооружения на углу улицы Красных Зорь и Песочной (ныне улица Профессора Попова), организованного в 1929-м, значились потолки высотой 2,85 м (на первых двух этажах 3 м). В трех– или четырехкомнатных квартирах общей площадью 50 (или, соответственно, 65) кв. м площадь кухни должна была составлять 7 кв. м, прихожей – как минимум 1,5 кв. м, кухня и ванная должны были быть разделены [Конкурс 1929:3–5][309]309
  В брошюре также объявлялся конкурс на строительство образцового общежития с комнатами площадью 10–12 кв. м (для одиноких жильцов) и 16 кв. м (для семейных пар), столовой на 70 человек, читальней, «красным уголком» и канцелярией.


[Закрыть]. По стандартам того времени это было немало. Во многих домах тех лет места общего пользования были организованы по «коридорному» принципу, так что удобствами пользовались несколько семей.

Жилье «коридорного» типа в советские годы оставались нормой для общежитий – низшей ступени на лестнице государственного жилья, служившей эфемерным пристанищем для приезжих. Общежития имеются практически повсюду, но некоторые районы по большей части состоят из студенческих и заводских «общаг» (например, кварталы около Технологического института или за площадью Репина). В 1970 году почти 200 тыс., или около 5 % населения города, проживало в 969 общежитиях[310]310
  См. декрет Ленсовета «О мерах по улучшению коммунально-бытового и культурного обслуживания проживающих в общежитиях Ленинграда» от 16 марта 1970, БИЛГС 8 (1970), с. 3–8.


[Закрыть]. Большинство обитателей общаг (примерно 70 %) составляли лица моложе 30 лет, и, как правило, они задерживались там ненадолго, максимум на несколько лет – хотя случалось, что люди жили в общежитии всю жизнь, поскольку другого жилья у них не было. Общежития также служили пристанищем для тех, кто жил в городе без прописки[311]311
  Примерно 75 % приезжих в возрасте 20–29 лет жили в общежитиях, снимали комнаты у частников в одиночку или объединялись для съема жилья. На то, чтобы сравняться с коренными ленинградцами, уходило 10–15 лет (см. [Васильева 1973]). О незаконном вселении см. «О мерах по улучшению…», с. 4. Статья «Общежития: источник правонарушений или…» в газете «Ленинградская милиция» от 31 марта 1990 года (с. 3) сообщала, что ни одна из семей, проживавших на четвертом этаже общежития СОКЗ в доме № 2 по улице Сестрорецкой, не имела никакого отношения к строителям, а само здание вообще не было сертифицировано как жилое.


[Закрыть].

Постоянно сменявшиеся обитатели общежитий имели мало рычагов какого-либо воздействия на власти, и скученность там была предельной (даже в позднесоветский период в одной комнате могло проживать от шести до восьми человек). Так что быт был весьма непритязательным, а то и попросту убогим. В 1970 году совещание на тему заводских общежитий, несмотря на общий казенно-оптимистический дух, выявило целый ряд серьезных проблем: в комнатах были либо тумбочки, либо посудные шкафы, но не то и другое; возраст жильцов колебался от 17–18 лет до тридцати с лишним; в худших случаях условия проживания были поистине нечеловеческими: «Нет горячей воды. Нет стульев. Жесткий инвентарь пришел в негодность. Пришли в негодность кухонные столы. На 40 человек в кухне один маленький шкафчик»[312]312
  «Стенограмма беседы с воспитателями общежитий на тему “Идейно-политическая и культурно-массовая работа с проживающими в общежитиях”» (1970), ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 102. Д. 126. Л. 21. В газетном репортаже того же года видим аналогичную картину – «Общежитие: каким ему быть» (Ленинградская правда. 26 мая 1970 года. С. 2). См. также заметку «Общежитие – твой дом, ты – его хозяин» (Кировец. 28 марта 1967 года. С. 2), где автор хвалит жильцов за самостоятельную установку освещения, но одновременно сетует на беспорядок. С другой стороны, если сравнить ситуацию с той, что описана в мемуарной хронике ленинградской жизни Алексеем Гончуковым (см. главу 4), становится ясно, что с 1940-х условия существенно улучшились.


[Закрыть].

Как и в остальных «тотальных институтах» Советского Союза (еще один пример – детские дома), правила здесь часто игнорировались. Несмотря на министерское постановление 1966 года и постановление Ленсовета от 1968 и 1970 года, менее чем в трети общежитий для жильцов было организовано питание; во многих подвалы так и оставались сырыми, а более 4000 зданий общежитий нуждались в косметическом и капитальном ремонте[313]313
  «О мерах по улучшению…», с. 3–4. Более поздний отчет об антисанитарных условиях см. в упомянутой выше статье «Общежития: источник…», с. 3.


[Закрыть].

Общежития пользовались дурной репутацией как из-за свой-стенной им неопрятности, так и по причине творившихся там безобразий[314]314
  Так, например, в отчетах ДНД общежития отмечены как отдельная проблема: см. ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 99. Д. 47. Л. 7, где утверждается, что за последние 3 месяца 1965 года по городу было задержано более 2 тыс. студентов в состоянии алкогольного опьянения. Согласно цифрам эпохи гласности, в 1989 году жители общежитий совершили 1600 преступлений (участвовали в этих преступлениях 1063 человека), в том числе 39 убийств, 196 хищений государственной собственности и 180 грабежей, 1032 нарушений закона в состоянии опьянения, 273 случая мелкого хулиганства. Однако подобные случаи были в каком-то смысле предсказуемы – общежития воспринимались как проблема и потому регулярно становились объектами милицейских рейдов.


[Закрыть]. Согласно официальным отчетам, пьянство, карточные игры, воровство, ссоры и даже драки были типичным явлением[315]315
  «Об организации воспитательной работы со студентами, проживающими в общежитиях вузов Ленинграда» (1967), ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 99. Д. 47; в том числе в пункте 1.8 данного документа сообщается, что с точки зрения гигиены состояние 90 % общежитий в лучшем случае «удовлетворительное».


[Закрыть]. В некоторых общежитиях, правда, порядка было больше. Так Н. Рубцов в 1960 году отмечал, что его общежитие (при Кировском заводе) «очень благоустроенное»: «Есть газ, есть паровое отопление, есть красный уголок с телевизором, с книгами и журналами и с симпатичными девушками, есть вестибюль с большим зеркалом напротив входа с улицы, с большим количеством столов и даже с цветами на них. В комнате всегда почти тихо, как в келье»[316]316
  Письмо В. И. Сафонову, март 1960 года, URL: http://rubtsov.id.ru/ (дата обращения: 10.09.2021).


[Закрыть].

Но Рубцов вырос в детском доме. Другим подобные условия казались не такими уж домашними. Стены обыкновенно красили в «больничный зеленый» – излюбленный цвет советских учреждений. Обстановка сводилась в лучшем случае к нескольким кроватям такого же «больничного» типа, тумбочкам, столу, за которым ели, читали или работали, и шкафу для одежды. Детально прописанные правила запрещали жильцам не только меняться комнатами, но и переставлять мебель[317]317
  См., например, «О правилах внутреннего распорядка для рабочих общежитий коечного типа предприятий, учреждений и организаций городского хозяйства», 10 ноября 1957. БИЛГС 23 (1957). С. 5.


[Закрыть]. Зачастую последний запрет безнаказанно нарушался, но отсутствие личного пространства и боязнь мелких краж (вещи из тумбочек обычно не крали, но любой предмет, оказавшийся на виду, могли «позаимствовать»), удерживали жильцов от попыток украсить свой быт. «Индивидуальность» обычно выражалась в том, что жилец стелил на кровать собственное покрывало и вешал над ней пару-тройку картинок и фотографий[318]318
  Основано на личных наблюдениях в период проживания автора в общежитиях в конце 1970-х и в 1980-х годах.


[Закрыть].

Для живущей в общежитии семьи единственным личным пространством служила кровать и то, что ее непосредственно окружало. Вспоминает Михаил Е. (1944 г. р.): «И по общежитиям она [мать], вот, моталась, я сам тоже, с матерью ездили, вот. Так жила, вот раньше в общежитиях как жили? <…> Посередине стол, там ширма, там ширма, там ширма, там ширма, вот так вот люди и жили»[319]319
  Oxf/AHRC SPb-08 PF51 IN.


[Закрыть]. Таким образом, «дом» сводился к месту между ширмами, где помимо неизбывной тумбочки были полки над кроватью, крючки для одежды, а под кроватью чемодан с пожитками. Иногда вместо ширм комнату делили на «углы» платяными и посудными шкафами[320]320
  Именно так делали в общежитии в Воронеже, где я прожила 10 месяцев в 1980–1981 годах, при том что в общежитии № 10 ЛГУ и общежитии Политеха, где я ненадолго останавливалась в 1981 и 1979 годах соответственно, разделять пространство никто не пытался (возможно, начальство в общежитии было строже – технически перестановка мебели считалась нарушением правил).


[Закрыть]. Но в конечном счете жилая площадь каждой семьи ограничивалась всего тремя-четырьмя квадратными метрами.

Тем не менее обитатели общежитий зачастую были рады и такому пристанищу. «Еще немного потерпеть, всего-то десять лет, и предприятие обеспечит квартирой, а там уже можно обзаводиться семьей, рожать и воспитывать детей», – вспоминал в 2000 году В. Резвов [Резвов 2000: I][321]321
  Резвов был «лимитчиком», одним из тех приезжих, кому гарантировали право временного проживания, чтобы заполнить вакансии на заводах и стройках (см. подробнее в главе 4).


[Закрыть]. И это не ирония. Условия жизни в общежитии могли быть примитивными до невыносимости, но и плата за это жилье была соизмеримо низкой – получить койку было сложнее, чем за нее заплатить. Иностранные студенты могли жаловаться (и жаловались)[322]322
  См., например, [Robinson 1982].


[Закрыть], но советские обитатели общежитий прекрасно понимали, что находятся в относительно привилегированном положении. Альтернативой было снимать комнату, а чаще кровать («койку» или «угол») у частника по цене, которая никем не регулировалась[323]323
  О том, как снимали «угол», см., например, Oxf/AHRC SPb-10 PF5 MS (женщина 1940 г. р., семья приехала в 1948 году).


[Закрыть]. Или, конечно, ночевать на улице, как все бездомные и бродяги со времен основания города[324]324
  Бездомные взрослые и дети не спали прямо на улицах, поскольку обычно было слишком холодно, к тому же их могли забрать в милицию. Популярностью пользовались искусственные источники тепла вроде асфальтовых котлов, а позднее подземные пешеходные переходы (например, «труба» на Невском проспекте) и туннели с трубами центрального отопления. О довоенных десятилетиях см., например, [Сегалов 1925: 7–8, 84–89, 9-10, 89–95]; о более позднем периоде – URL: http://www.hippy.ru/saygon.htm (доступ ограничен) («трубы»); о трубах центрального отопления – информант 1950 г. р., информация получена лично в 2010 году. В Oxf/AHRC SPb-11 PF9 EI упоминается еще один вариант – стройки, где можно было соорудить убежище из досок и т. п.


[Закрыть]. Для членов «системы» – сообщества хиппи – «домом» был скарб, который можно было засунуть в рюкзак (запас еды, минимум одежды и спальный мешок) и таскать за собой всюду, где можно было переночевать (на «флэтах» или в сквотах) [Щепанская 2004: 68–72].

Добровольное бродяжничество для большинства оставалось за гранью понимания, и даже в постсоветский период у общежитий находились защитники – как, например, старушка по имени Федосья Спиридонова. В 1995 году у нее взяла интервью местная газета. 60 лет из своих 89 женщина прожила в общежитии трамвайного парка в Дегтярном переулке на Песках и считала, что ей повезло. В город она бежала от разрухи, постигшей ее родную деревню в процессе коллективизации, и пять лет скиталась по чужим домам: «Пять лет Феня кочевала по углам». Койка в общежитии была серьезным шагом вперед – даже страшная теснота (22 человека в комнате) не была помехой. Если обитатели общежития решали пожениться, то на две семьи выделяли целую комнату, так что хотя бы половина комнаты становилась личным пространством. В 1940 году, во время Финской войны, муж Федосьи замерз насмерть, женщина осталась вдовой, но отдельную квартиру ей так и не дали (хотя она пережила блокаду). Общежитие для нее было связано с человеческим теплом и духом товарищества – люди варили друг для друга картошку, всегда были готовы оказать поддержку. Таким, как Федосья, и в голову не приходило снять частное жилье: страшно было оказаться где-нибудь в подвале или в коммуналке с пьяницами [Никонова 19956: 4]. К тому времени городские власти взяли обязательство расселить общежития, многие из которых были к тому же незаконно приватизированы, – но трудно было представить, куда на самом деле можно переселить малообеспеченных приезжих или пожилых людей, всю жизнь проживших в коммунальных условиях[325]325
  О незаконной приватизации общежитий см., например, [Баглинова 1995] и заметку на портале fontanka.ru от 19 мая 2007 года «В Петроградском районе расселят 7 общежитий» (URL: http://www.fontanka.ru/2007/05/19/006/ (дата обращения: 10.09.2021)), из которой выясняется, что весь Серный остров был приватизирован еще в 1990-е – о чем губернатору Матвиенко известно не было.


[Закрыть].