Текст книги "Петербург. Тени прошлого"

Границы частной жизни: коммуналка

При том что общежития и бараки были в советскую эпоху самой примитивной формой коммунального проживания, их обитатели понимали, что лично им могло прийтись и хуже. В этом и заключалась разница между ними и обитателями печально знаменитых ленинградских коммуналок, о которых мы так часто читаем в мемуарах, художественной литературе и научных исследованиях[326]326
  Самое масштабное по историческому охвату и количеству информации исследование – [Герасимова 2000], где автор рассматривает политическую, социальную и правовую базу коммунальной квартиры и то, как менялся ее статус в разные периоды. Интересный анализ повседневной жизни коммуналки в позднесоветский и постсоветский периоды см. в [Утехин 2004]. Книга С. Бойм «Общие места» [Бойм 2002] содержит главу о коммунальной квартире, материалом для которой в значительной степени послужил личный опыт автора. См. также познавательный «виртуальный музей», созданный И. Утехиным и Н. Рис по адресу URL: https://russlang.as.cornell.edu/komm/ (дата обращения: 10.09.2021). То, что дурная репутация коммуналки связана скорее с культурным уровнем ее обитателей, чем с объективно невыносимыми условиями, подтверждается и результатами исследования советского социолога: согласно Э. К Васильевой, комплекс материальных и бытовых условий более благоприятен среди семей с более высоким социально-профессиональным уровнем. Жилищные условия у них лучше, чаще имеется домашняя библиотека и рабочая зона для ребенка-школьника – письменный стол, место для хранения школьных принадлежностей и т. д. (см. [Васильева 1973]). И это не зависело от того, жила семья в коммунальной или в отдельной квартире.


[Закрыть]. Особенность этого типа жилья заключалась в том, что все вокруг напоминало о лучшей жизни – правда, в давно утраченном прошлом. После уплотнений 1920-х годов (когда в квартиру, занимаемую одной семьей, насильно подселяли жильцов) большие квартиры были разделены на множество жилых блоков, причем большие комнаты делились фанерными перегородками. Порой «былая роскошь» была роскошью в буквальном смысле слова. Одна из моих информанток жила в коммуналке всего на два семейства; в жилплощадь ее семьи входил бывший бальный зал. Но женщина была дочерью высокопоставленного «красного командира», и даже в этих условиях ее жизнь не обходилась без конфликтов. Информантка и ее родители не ладили с соседями – дальними родственниками, что оборачивалось регулярными мелкими пакостями друг другу (например, однажды, когда к иформантке пришли гости, эти родственники весь вечер по очереди занимали туалет – нарочно)[327]327
  CKQ Oxf-03 PF2 (женщина 1931 г. р., уроженка Ленинграда).


[Закрыть]. Другая женщина, вспоминавшая о жизни в коммуналке с особой горечью, выросла в квартире, где жило несколько поколений одной семьи. Раздражительная бабушка вечно сердилась на детей за то, что они оставляют свет в туалете, «хотя свет в те времена стоил всего копейки»[328]328
  Личная информация, 2004 год.


[Закрыть].

2.1 Кухня в коммуналке, 2011. Обратите внимание на горы посуды и прочей утвари

Раздоры из-за того, кто сколько времени проводит в местах общего пользования, были обычным явлением и в коммуналках, жильцы которых не были родственниками; но коммунальная квартира в привычном понимании порождала и другой тип конфликтной ситуации: вынужденное совместное проживание людей из совершенно разных социальных слоев. В подобных случаях «домом» становилась исключительно комната: и проводилось четкое разделение между семейной или личной территорией и «местами общего пользования». Единственным общим пространством, где жильцы могли хоть как-то проявить свою индивидуальность, была кухня – она служила не только для приготовления пищи и зачастую развешивания белья, но и являла собой «центр общественной жизни коммунальной квартиры, основное место встреч и взаимодействия соседей, главную сцену публичных событий в жизни квартиры» [Утехин 2004:27]. Ванные и туалеты были местами строго функциональными, где действовала сложная система правил гигиены; так у жильцов обычно были личные стульчаки, каждый старался не запачкать общую ванну и не запачкаться в ней[329]329
  О гигиене см. [Утехин 2004], глава 4.


[Закрыть].

«Коммунальное житье» в своеобразных условиях коммуналки существенно отличалось от совместного проживания в традиционных коммунах или артелях, или в тех же общежитиях. Здесь строжайшим образом соблюдалось право личной собственности. На кухне у каждой семьи был свой примус или, после того как в дома провели газ, своя конфорка или плита. Если продукты на кухне предпочитали не оставлять, опасаясь кражи, то сковородки и прочую кухонную утварь обычно хранили тут, и общими эти предметы не были. Кухня служила чем-то вроде продолжения «дома» в общем пространстве[330]330
  Степень «присутствия» на кухне имущества жильцов могла варьироваться в зависимости от отношений между соседями. Как указывает Е. Ю. Герасимова, в последние десятилетия советской власти люди, годами жившие вместе как соседи, часто полностью доверяли друг другу и вполне могли держать на кухне предметы обстановки и т. п., см. [Герасимова 2000:18]. Об этом свидетельствуют и фотографии на сайте URL: https://russlang.as.cornell. edu/komm (дата обращения: 10.09.2021).


[Закрыть].

Из мест, где еще можно были «пометить» территорию как свою, оставался небольшой кусочек пола перед самой дверью в комнату. Жильцы обычно вкручивали здесь собственную лампочку, они же ее и включали, могли еще положить коврик, поставить стойку для обуви и т. д. [Утехин 2004: 31]. Детям коридор часто служил общим пространством для игр, так что игрушки могли «перебираться» сюда из комнат[331]331
  Об играх в коридоре см. главу 11 в [Kelly 2008]. В то же время, если ребенок в квартире был один, коридор мог казаться ему пугающим, чужим пространством, особенно вечером – см. Oxf/Lev SPb-03 PF 14 АР.


[Закрыть].

В жилых комнатах пространство было организовано вокруг немногочисленных крупных предметов мебели. Некоторые из них были функциональны: обеденный стол, диван, на котором сидели и спали, шкафы для одежды и для предметов домашнего обихода. Шкаф мог также служить ширмой, чтобы обеспечить кому-то из жильцов минимальное личное пространство для сна:

Значит, шкафы отгораживали кровать мамы с папой. Вот. Наши стояли просто так диваны. Как бы большой, они в угол отгораживали. <…> Там же стоял телевизор, и там же стоял один… но не секретер, а стол письменный для старшего. Так как он раньше пошел [в школу]. Вот. И большой обеденный стол, вот, за которым делал уже я уроки[332]332
  Oxf/Lev SPb-03 PF 26 (информант 1960 г. р.). Ср. Oxf/Lev SPb-02 PF 14 (информантка 1969 г. р. вспоминает о двух диванах (один для родителей, один для детей) в комнате площадью 27 кв. м, где ее семья жила до середины 1980-х годов). Oxf/Lev SPb-03 PF 28 (информант 1972 г. р. вспоминает, что его детская кровать находилась за шкафом).


[Закрыть].

Телевизор, о котором упоминает информант, был не просто функциональным предметом. В ранние годы существования телевидения престижен был сам факт обладания телеприемником, позднее же о статусе владельца могла свидетельствовать и марка телевизора[333]333
  Например, информантка в Oxf/Lev SPb-03 PF 14 вспоминает, что у ее семьи был «большой цветной» телевизор.


[Закрыть]. Еще одним «представительским» предметом мебели был сервант, как во второй половине XX века стали называть буфет. В серванте хранили особо ценные или хрупкие предметы – фарфоровые чашки, хрустальные вазы, фотографии и т. д., а также лакомства – шоколад или спиртные напитки[334]334
  О спиртных напитках см. Oxf/Lev SPb-02 PF6 (информантки 1908 и 1931 г. р.): «На серванте стоял графин с вином всегда. Вино, водка всегда были в доме». Пространные разъяснения роли серванта см. в [Утехин 2004] и [Бойм 2002].


[Закрыть]. Во многих семьях немало места вдоль стен занимали и книжные шкафы[335]335
  Основано на личных наблюдениях: книжные полки – слишком очевидный предмет, чтобы информанты или русские комментаторы отмечали его отдельно. В советские годы они были, как правило, стандартного типа: деревянная секция, достаточно большая, чтобы вместить ряд книг, с раздвижными стеклами. Такие полки можно ставить друг на друга – получается полноценный книжный шкаф. Иногда полки использовались с той же целью, что и сервант.


[Закрыть]. Исключая стулья, перечисленной мебелью стандартный набор, в целом, исчерпывается (информанты часто называют свои дома «такими, как у всех»)[336]336
  См., например, Oxf/Lev SPb-03 PF24 (информант 1960 г. р.).


[Закрыть]. Различия начинались на уровне личных вещей: выставленные на обозрение хрусталь и фарфор, украшения и безделушки, цветы в горшках, книги, картины и т. д.

Ленинградские коммуналки, которые в ретроспекции нередко рассматриваются как уникальное городское явление, имели аналоги в других культурах: это многоквартирные дома, бараки и меблированные комнаты Берлина, Парижа, Лондона и Глазго, примеров можно привести много[337]337
  Условия были существенно лучше, чем в съемных комнатах, какими их описывает Дж. Оруэлл в знаменитой повести «Фунты лиха в Париже и Лондоне» (1933). О Берлине см. [Geist, Kiirvers 1980-89], о Глазго – [Worsdall 1989].


[Закрыть]. Но есть и существенные отличия. Одно из них состоит в том, что некоторые жители коммуналок обладали достаточным культурным багажом, чтобы достоверно запечатлеть свою жизнь на бумаге, изнутри показав тяготы принудительного коллективизма[338]338
  Например, М. М. Зощенко, чьи рассказы о Ленинграде – «Кошка и люди», «Баня» и др. – обессмертили коммунальную жизнь 1920-1930-х.


[Закрыть]. Еще одно отличие в том, что многие ленинградские коммуналки находились в домах, первоначально построенных как высокостатусное жилье. После 1917 года ремонтировали их кое-как, и они быстро приобрели вид готических развалин. В 1944 году журналист А. Верт нашел здание на Малой Морской (называвшейся тогда улицей Гоголя), где одно время жил, и едва сумел его узнать:

Стены, отделанные белым искусственным мрамором, были теперь покрыты темной, грязно-коричневой краской, от начищенных деревянных ступеней с красной ковровой дорожкой и бережно отполированных медных держателей не осталось и следа <…> Прихожая была темна и пуста. Ни зеркала, ни вешалок для пальто – ничего [Werth 1944: 36].

Если пустоту в квартире еще можно объяснить последствиями блокады, общее убожество и нищета – результат более длительного процесса.

Однако Верт, человек в советском Ленинграде посторонний, смотрел на коммунальную жизнь отстраненным взглядом. В дневниках 1920-х, 1930-х и 1940-х можно найти множество поводов для раздражения, но такие детали, как закрашенные «стены, отделанные белым искусственным мрамором», среди них не фигурировали[339]339
  Некоторые авторы мемуаров и дневников, такие как Л. К. Чуковская («Записки об Анне Ахматовой») или О. Ф. Берггольц («Ольга: Запретный дневник»), описывают свои страдания от ограничений интеллектуальной и эмоциональной свободы, накладываемых коммунальной жизнью. А. Гончуков в неопубликованной мемуарной хронике (см. главу 4) достаточно положительно оценивает жизнь в коммунальной квартире, в то же время постоянно жалуясь на нехватку денег, нечестность заводской администрации и т. п.


[Закрыть]. В предвоенные десятилетия ленинградцы, судя по всему, попросту смирились с тем, что коммуналка – их дом (а выбора у них и не было), – и не считали свою жизнь такой уж мрачной или ущербной[340]340
  В ретроспективных описаниях (например, [Утехин 2004]) воспоминания информантов о коммунальном житье часто имеют привкус ностальгии, однако свидетельства современников, такие как дневники, позволяют предположить, что все было не так просто.


[Закрыть]. Но с ростом числа отдельных квартир стало усиливаться ощущение, что коммуналки представляют собой социальную аномалию и в то же время странным образом воплощают собой «петербургскую жизнь»[341]341
  Это нашло выражение, например, у С. Бойм [Бойм 2002].


[Закрыть].

Массовое строительство, стандартные дома

В 1957 году в Ленинграде, как и в других городах, началась программа развития жилищного строительства, коренным образом изменившая формы доступного гражданам жилья. Процент живших в коммунальных квартирах оставался высоким. В 1970 году, согласно статье в газете «Ленинградская правда», в коммуналках жило 40 % населения города; в 1990 цифра колебалась между 19 % и 65 % в зависимости от района, а в целом по городу она составляла 23 % [Бобченок 1970][342]342
  Цифры за 1990 год были представлены в серии разгромных статей о работе различных районных советов, опубликованных в газете «Вечерний Ленинград» в январе, феврале и марте 1990 года под заголовком «Все исполнилось в срок?». Подробнее о конкретных районах см. [Томчин 2003; Райкова 1988] (в 1988 году целых 77 % населения Смольнинского района еще проживало в коммунальных квартирах).


[Закрыть]. Из-за нехватки жилья, квартиры, предназначенные для одной семьи иногда заселялись как коммуналки[343]343
  См., например, замечания архитектора Д. С. Гольдгора на заседании в Ленпроекте в 1957 году (ЦГАНТД СПб. Ф. 36. Оп. 1–1. Д. 216. Л. 18): «Мы хотим двухкомнатные квартиры в 27 м заселить (sic!) одной семьей, но ведь это не получится. У нас есть блестящий опыт подобного строительства в Кировском районе, когда мастерская Каменского сделала планировку с проходящими комнатами, а в результате квартиру заселяли разными семьями и люди ходили друг через друга». О заселении нескольких семей в многокомнатные квартиры говорится в [Бобченок 1970]; см. также [Ружже и др. 1981: 82]: до 40 % квартир «в отдельные годы» (что на деле означает «довольно часто») заселялись как коммунальные.


[Закрыть]. Однако подобную практику все же сочли нежелательной, что в итоге подтолкнуло к решению сократить количество больших квартир в новых проектах и сосредоточиться на одно-, двух– и трехкомнатных квартирах[344]344
  Статья [Поздняков 1961] указывает на необходимость соотнесения размеров квартир с потребностями населения (предлагается строить трех– и четырехкомнатные квартиры).


[Закрыть], так что основная масса населения постепенно переехала в отдельные квартиры.

Не менее важно и то, что ленинградцы, обладавшие «культурным багажом», имели больше шансов получить отдельное жилье. Важную роль в процессе отбора сыграло появление жилищных кооперативов, возрожденных в конце 1950-х как попытка привлечь советских граждан, имеющих свободные деньги, к финансированию нового строительства: в качестве стимула они получали возможность сократить время ожидания в очереди на квартиру. Члены кооперативов платили аванс в размере 40 % от стоимости новой квартиры, составлявшей, согласно государственному тарифу, 2800 руб. за 12 кв. м жилой площади. Оставшиеся 60 % можно было выплачивать в течение 15 лет по ставке в 1 % [Catrell 1968: 135–136][345]345
  На самом деле для некоторых эти цены были весьма высоки: ср. Oxf/AHRC SPb-07 PF 10 SA. Однако еще больше сдерживало то, что претенденты на место в кооперативе должны были удовлетворять тем же требованиям к метражу жилого пространства, что и очередники на квартиру от государства. Если человек жил в очень большой комнате в коммуналке, на новое жилье он права не имел. Ср. Oxf/AHRC SPb-11 PF19 MS: «Хотели купить, в кооператив встать на очередь – не ставили»; Oxf/AHRC SPb-08 PF51 IN.


[Закрыть]. Дополнительным, негласным стимулом служило и то, что члены кооператива в конце концов часто поселялись в соседстве с людьми своего круга – ведь с 1 января 1964 года кооперативы стали формироваться предприятиями или организациями (в том числе и «творческими союзами» театральных деятелей, писателей и т. д.)[346]346
  Постановление Ленгорисполкома от 26 октября 1963 года указывало на непозволительно медленные темпы строительства кооперативных домов и предписывало с 1 января 1964 года организовывать ЖСК «по ходатайству предприятий, организаций и учреждений» (ЦГАЛИ СПб. Ф. 105. On. 1. Д. 1483. Л. 163–165; там же, л. 178).


[Закрыть]. По мере того как дома в центре освобождались, их подвергали комплексному капитальному ремонту (в ходе которого деревянные перегородки меняли на бетонные, деревянные лестницы – на металлические, а дореволюционные апартаменты перепланировались так, чтобы на той же площади помещалось несколько небольших отдельных квартир)[347]347
  О процессе реконструкции начали писать в начале 1960-х – поначалу речь шла о расходовании впустую качественных стройматериалов (статья «Деньги на свалку» в «Ленинградской панораме» от 28 мая 1963 года). Впоследствии вместе с ростом интереса к историческому наследию стало расти и негодование по поводу утраты исторических интерьеров. Тем не менее в распоряжении Ленсовета от 7 апреля 1969 года всего лишь уточнялось, что объекты, представляющие архитектурную ценность, должны передаваться Музею города (БИЛГС 1969. № 8. С. 2–3). С реконструкцией возникали те же проблемы, что и с новостройками – строили слишком поспешно и порой некачественно: см. статью «Из ремонта в ремонт. Рейд “Ленинградской правды”» (Ленинградская правда. 21 августа 1964 года. С. 3). Несколько более оптимистичный взгляд на процесс («центр города – не музей» и т. п.) см. в [Бурак 1968].


[Закрыть]. В результате изменились если не сами коммуналки, то, по крайней мере, представления о них. В сознании горожан такие квартиры все чаще ассоциировались с маргиналами и «отбросами общества» – от алкоголиков и люмпен-пролетариев до богемных художников[348]348
  Эти представления хорошо проиллюстрированы в [Бойм 2002].


[Закрыть].

Художники-неформалы всех мастей и вправду нередко предпочитали именно коммуналки, ведь там было больше места для выставок, концертов и чтений, да и вероятность, что соседи станут возмущаться из-за шума, была меньше, чем в современных домах с их тонкими стенами.

Сакральная территория сортира и кухни, – вспоминает В. Кривулин. – Святая святых коммуналки, алтарная часть любой ленинградской квартиры, агора и форум, место встреч и политико-экономических дискуссий. Здесь в голос плакали, кричали и жестикулировали, как в романах Достоевского. По своим же комнатам шептались [Кривулин 1998:47][349]349
  Об этой среде см. также [Скобкина 1999].


[Закрыть].

С возрождением интереса к дореволюционному Петербургу сама беспорядочность коммунального житья стала казаться частью местного колорита, учитывая давнюю привычку петербуржцев с оттенком меланхолической гордости смотреть на свой город как на столицу преступности и упадка[350]350
  См. [Kelly 2014, гл. 1]. В последнее десятилетие XX века всплеск интереса к коммуналкам наблюдался и в литературе, от повести «Сенная площадь» Н. С. Катерли [Катерли 1992] до мемуарных текстов [Кривулин 1998; Бойм 2002]и др.


[Закрыть]. К тому же жизнь бок о бок с другими людьми сокращала необходимость тратить силы на быт[351]351
  Подобное отношение сохранилось и в постсоветский период: см., например, Oxf/AHRC SPb-11 PF8 EI (жизнь в коммуналке означает, что ты можешь сняться с места в любой момент).


[Закрыть]. Коммунальная квартира начала ассоциироваться главным образом с нежеланием обустраивать свое жилище, а «гнездовой инстинкт» переместился в новые отдельные квартиры. Центральным понятием становился уют[352]352
  Понятие уюта родилось гораздо раньше. Оно стало активно внедряться в массовое сознание середине 1930-х как один из способов убедить советских граждан, что революция дала им, помимо прочего, материальный достаток. На эту тему написано много: см., например, [Фицпатрик 2008; Gronow 2003; Kettering 1997; Глущенко 2010]. Об уюте в1960-е см. [Reid 2009а]. Эволюция этого понятия во времени – вопрос крайне любопытный. В 1920-1930-е слово «уют», согласно Национальному корпусу русского языка, нередко употреблялось иронически, или как минимум противопоставлялось «высокой борьбе» жизни. См., например, роман «Продавец воздуха» А. Р. Беляева (1929): «Не таков человек; он сам выбирает свой путь и свою участь, оставляет солнце, тепло и уют и идет, влекомый стремлением к борьбе, в неведомые, гостеприимные страны, чтобы победить природу или сложить свои кости рядом с хилой, корявой березой на холодной земле…» (Цит. по URL: https://ruscorpora.ru (дата обращения: 10.09.2021)). С другой стороны, примеры в НКРЯ преимущественно взяты из художественной, а не публицистической литературы, так что сведения из него недостаточно показательны.


[Закрыть].

Как и в любом другом советском городе, в Ленинграде с невероятной скоростью росли невысокие многоэтажки (от пяти до восьми этажей): только в 1966–1969 годах было введено в эксплуатацию более 4,5 млн квадратных метров жилья[353]353
  См. [Лучутенков 1969] и множество аналогичных репортажей в местной прессе – [Кварталы 1967; Андреев 1968; Захарько, Соволинский 1969] и т. д.


[Закрыть]. Серые бетонные коробки в окружении невысоких кустов были лишены индивидуальности. Британский архитектор и планировщик вспоминает о своем посещении Ленинграда в 1957 году, когда застройка только начиналась: «Первое впечатление от этого комплекса (Ивановская улица. – К. К.) сравнительно низкое качество работ, многоквартирные коробки точно наспех сгребли в кучу. Сами квартиры тоже в целом скучные и стереотипные» [Edmonds 1958: 41].

Повсеместно низкое качество работ часто отмечалось и в официальных советских источниках – не только в 1960-е, но и позже[354]354
  О 1960-х годах см. [Фетисова, Шитов 1963; Клюшин 1966; Росляков 1967]. См. также [Лебина, Чистиков 2003].


[Закрыть]. В 1982 году исполком Ленсовета отмечал: «Справедливые жалобы новоселов вызывают жилые здания, в которых к моменту заселения в полном объеме не закончены работы по их электроснабжению, противопожарной защите, не обеспечиваются нормальная эксплуатация лифтов, водопровода». Газ и воду в дома вовремя подать не успевали, иногда это происходило уже после вселения жильцов[355]355
  БИЛГС 8 (1982), 5.


[Закрыть]. В блочных или панельных домах, где не было внешней кирпичной «кожи»-обшивки, вода, конденсат и сквозняки часто просачивались сквозь щели, повреждали внутреннюю отделку и мебель, и квартиры становились промозглыми и холодными[356]356
  Этот коварный стык // Ленинградская панорама. 1986. № 3. С. 18–20. У кооперативных домов был ряд недостатков, типичных для нового жилья – так, коммуникации, особенно телефонные линии, могли тянуть еще долго, – но качество отделки в таких домах в целом было выше, чем в государственных.


[Закрыть].

При этом тот же британский архитектор, высказав свои первые отрицательные впечатления, добавляет, что «готовая работа при осмотре производит, однако же, более приятное впечатление, допущенные огрехи аккуратно скрываются. Одно-, двух– и трехкомнатные квартиры (с квартплатой в 33,70 и 105 рублей в месяц) на деле очень симпатичны» [Edmonds 1958: 41]. Если сравнить ленинградские новостройки с социальным жильем того же периода на Западе, то нельзя сказать, что эстетика и стандарты так уж сильно отличались[357]357
  На Западе минимализм, присущий архитектуре социального жилья того времени, также имеет сторонников. См., например, [Hatherley 2010], где этому периоду отдается предпочтение перед «веселеньким» постмодернизмом последующих десятилетий.


[Закрыть]. С самого начала строительного бума архитекторы и инженеры, отвечавшие за массовое жилищное строительство, пытались понять, как построить здания, в которых можно будет жить с относительным комфортом. Об их тревогах и опасениях говорят стенограммы обсуждений, проходивших за закрытыми дверями в Ленпроекте – архитектурном институте, где занимались проектированием отдельных домов, кварталов и целых районов города.

Так, в 1957 году А. С. Гинзберг, участник заседания Технического совета Ленпроекта, сокрушался, что при создании типовых проектов производство часто рассматривалось не как средство, а как цель процесса. «Создание недорогих, качественно построенных, комфортабельных домов» – вот к какой цели надо было стремиться. В. Ф. Райлян высказывался еще откровеннее:

У меня в квартире есть комната 2,60 – она неудобна, а 2,27 это просто очень неудобно. Торцом к стене кровать поставить нельзя, остается 15 см, значит надо прыгать через кровать, а если ставить кровать вдоль стены – получается казарма, а (л. 13) если поставить кровати надо около двух стен, то прохода не получается. Тут проход почерчен, но начертить все можно. Кровать на 5 см должна отстоять от стены, ширина кровати взята 75, но в одеяле будет все 90 и значит между кроватями прохода не будет. Значит тут просто жульство нарисовать эту четырехстворную стеклянную дверь, что в ней толку, все равно надо через кровать скакать, а если кто-то пришел и сидит в общей комнате [так!], то выйти нельзя <…> Товарищи мы забрались в исполнение приказов и распоряжений Госстроя, он надел нам намордник, нам закрыли глаза и мы ничего не видим и идём по неверной дороге. Тут же надо принципиально подойти, нужна просто иная схема квартиры[358]358
  Стенографический отчет заседания Секции архитектуры Технического совета Ленинградского государственного проектного института «Ленпроект», 5 марта 1957 года. ЦГАНТД СПб. Ф. 36. Оп. 1–1. Д. 216. Л. 11–12.


[Закрыть].

Несколько месяцев спустя район Новые Черемушки – знаменитый жилой комплекс на юго-западе Москвы, который ленинградским архитекторам велено было взять за образец[359]359
  Черемушки, самый известный район новостроек в СССР, стал темой оперетты Д. Д. Шостаковича («Москва-Черемушки», 1958); в 1962 году на киностудии «Ленфильм» по ней была снята музыкальная кинокомедия «Черемушки» (режиссер Г. Раппапорт).


[Закрыть], – также вызвал отрицательные отзывы. Сотрудник Ленпроекта сетовал, что в квартирах не хватало места даже для самых необходимых вещей:

Мачерет: Мы дошли до абсурда, поставим унитаз и выбросим умывальник. Тогда и раковину (слово «раковина» вставлено) можно выбросить и пользоваться унитазом.

Этот проект настолько обжат, что выкинуть из него что-либо очень трудно. Когда ставили вопрос о малометражных квартирах, то никто не говорил о том, что они должны быть менее комфортабельны. А мы начинаем убирать умывальник, начинаем убирать встроенную мебель. А если эта встроенная мебель будет выброшена и в эти малометражные квартиры пойдет наша обычная мебель, то что это получается?

Я считаю, что нужно оставить то, что встроено и нужно добиваться то, чтобы встроить как можно больше, потому что промышленности не угнаться за нами.

С места: Но нужно смотреть за снижением.

Мачерет. Но нельзя говорить о снижении ради снижения. Ведь за этим стоят люди. Ведь вот, Виктор Федорович, посадить тебя с твоей мебелью в эту квартиру и посмотреть, как это будет выглядеть. Ведь даже некуда повесить пальто. Нельзя делать такие вещи[360]360
  Стенографический отчет заседания Секции архитектуры Технического совета Ленинградского государственного проектного института «Ленпроект», 9 октября 1957 года. ЦГАНТД СПб. Ф. 36. Оп. 1–1. Д. 234. Л. 32.


[Закрыть].

В 1961 году новейшие проекты многоэтажек стали объектом столь же резкой критики. По мнению участников дискуссии, предлагалась «по существу говоря, только крыша над головой». Одного из выступавших особенно смущала следующая особенность проекта:

Общая комната должна быть большой, в ней должно быть много места, должно быть место для постели. А здесь (указывает на плакат) она проходная, здесь некуда поставить кровать. Я думаю, что это самый большой дефект этих квартир. Здесь дается жилплощадь, а не квартиры в этих домах[361]361
  Стенографический отчет заседания Секции архитектуры Технического совета Ленинградского государственного проектного института «Ленпроект», 4 апреля 1961 года. ЦГАНТД СПб. Ф. 36. Оп. 1–2. Д. 488. Л. 25. Под «плакатом» имеется в виду предварительная схема внутренних помещений квартиры.


[Закрыть].

Из этой реплики ясно: ожидалось, что помещения в квартире будет многофункциональными, каждая комната сможет служить чьей-то спальней и одновременно выполнять другие функции. Наличие «проходной» комнаты подразумевало, что кому-то придется через нее проходить, чтобы попасть в свою спальню.

Наряду с теснотой «общей» комнаты и неудобством «проходных» комнат, особое беспокойство в этих новых квартирах вызывал размер кухонь. В 1961 году члены Технического совета при Ленпроекте указывали, что на кухне размером 2,15 на 2,17 м после установки кухонной мебели остается всего 50 кв. см рабочего пространства – и то если «выселить» в коридор холодильник[362]362
  Стенографический отчет заседания Секции архитектуры Технического совета Ленинградского государственного проектного института «Ленпроект», 2 марта 1961 года. ЦГАНТД СПб. Ф. 36. Оп. 1–2. Д. 482. Л. 45.


[Закрыть].

В многоэтажках последующих поколений метраж был уже не столь скромным (к концу 1960-х стандартом стала девятиметровая кухня, а к 1970-м и потолки стали повыше)[363]363
  В [Захарько, Соволинский 1969] сообщается, что в зданиях последней серии были исправлены прошлые ошибки, в частности, расширены прихожие и кухни.


[Закрыть]. Но по мере улучшения основных проектов критике стала подвергаться отделка – строительная фурнитура и внутреннее оформление квартир. В советском строительстве было принято сдавать новые квартиры с полной отделкой, от кранов до обоев, но со временем подобная практика стала вызывать все больше нареканий со стороны профессионалов. Авторы статьи в ленинградском строительном журнале «Ленинградский рабочий» (бывший «Строительный рабочий») в 1973 году сетуют, что линолеум колпинского производства, единственный доступный тип напольного покрытия в регионе, ужасен, желоба в мусоропроводах такого качества, что деревенскому кузнецу было бы стыдно, а паркетная доска доступна только одного вида. Государственным строительным компаниям (стройтрестам) не разрешалось увеличивать расходы на подобные вещи, но жильцы, едва вселившись, тут же снимали отвратительный линолеум, меняли дверцы на встроенных шкафах, вырезали бесполезные замки и т. д., так что установка фурнитуры низкого качества явно была пустой тратой денег. В статье приводятся случаи, когда жильцы были рады заплатить 193 рубля за кухни по спецпроекту; по мнению авторов, новоселам надо дать возможность выбирать между готовым вариантом или платной альтернативой [Полторак, Коновалов 1973а]. В этой же газете регулярно печатались статьи о новых видах сантехники, обоев, плитки и других отделочных материалов[364]364
  См., например, [Полторак, Коновалов 19736].


[Закрыть].

Жизнь в закуточке

Дискуссии в Ленпроекте и ленинградских газетах 1960-х и 1970-х не оставляют сомнений в важности «уюта» как цели планирования и предмета пропаганды того времени. В послесталинскую эпоху много писали и говорили о новосельях, о том, что обретение новой семейной квартиры – ключевой момент в жизни советского горожанина[365]365
  О новоселье см. [Reid 20096]. Этой теме посвящен и замечательный документальный фильм Л. Станукинас «День переезда» (Ленинградская студия документальных фильмов, 1970).


[Закрыть]. В то же время сам процесс создания домашнего уюта в официальных источниках подробно не освещался; узнать о нем можно только из устных рассказов и иных форм личных воспоминаний.

Лирические воспоминания, скажем, о еде[366]366
  О ностальгии по продуктам и еде среди информантов из Санкт-Петербурга см. [Kushkova 2012]. О распространенном предпочтении «нашего» (того, что считается исконно русским) см. [Caldwell 2002].


[Закрыть], которые часто можно встретить в интервью или в интернете, контрастируют с куда менее ностальгическими рассказами об обустройстве жилья. Одна женщина вспоминает, каким потрясением стал для нее новый дом в Купчине рядом с «болотом» после добротного и довольно красивого здания близ Обводного канала, где находилась ее прежняя коммуналка: «Дали отдельную квартиру. Хотя по метражу она действительно больше, чем та, естественно. Но это была отдельная квартира очень маленькая. Ну, вот вернее, маленькая кухня, маленький коридор, низкие потолки. Совершенный шок»[367]367
  Oxf/AHRC SPb-10 PF2 MS (женщина 1945 г. р.).


[Закрыть].

Похожими воспоминаниями делится и другая респондентка:

Они получили квартиру по распределению. До того, как получить ее, мои родители жили вместе с родителями папы и папиной младшей сестрой. А жили они, собственно, вот, в микрорайоне Дачное на Ленин [ском] <…> в районе Ленинского проспекта. В такой, совершенно типичной хрущевке, на 2-м этаже. Квартира называлась «4-комнатная», но метраж ее был, как современная… ну, большая 1-комнатная или маленькая 2-комнатная квартира. То есть там была одна комната побольше, центральная зала, и 3 таких закуточка, фактически, вот. И мои родители помещались в комнате, в которой…, по-моему, она 5-метровая, там 5 квадратных метров. То есть, когда они раскладывали двуспальный диван, там оставалось сантиметров 20 свободного пространства, чтобы, значит, войти в комнату и лечь на диван[368]368
  Oxf/Lev SPb-07 PF2 АК (женщина 1977 г. р., уроженка Ленинграда).


[Закрыть].

Правда, она здесь описывает тип планировки «распашонка», который в начале 1960-х уже устарел[369]369
  См. [Лебина, Чистиков 2003: 180].


[Закрыть]. В более поздних проектах двери открывались в прихожую, а минимальный размер комнат увеличился. В то же время метраж всегда был ограничен: в 1970-е, по решению главы комитета Ленсовета, отвечавшего за распределение жилья, на одного человека должно было приходиться 8,6 кв. м жилья [Лучутенков 1969]. При высоте потолков в 2,4 м тем, кто привык к высоким потолкам некоторых дореволюционных ленинградских коммуналок, новые квартиры могли казаться особенно тесными[370]370
  Ср. воспоминания одной из информанток о том, что ее семья жила в комнате с «четырехметровыми» потолками (Oxf/Lev SPb-02 PF 14), что вполне вероятно, хотя может быть и преувеличением (стандартная высота потолков была 2,8 метра). Опять же, следует учитывать, что на Западе высота потолков в новых многоквартирных и индивидуальных городских домах обычно составляла (и по-прежнему составляет) 2,4 метра.


[Закрыть].

2.2. План двухкомнатной квартиры, стандартная развертка (1987 год, аналогичные проекты использовались с конца 1960-х и далее). Из коллекции автора

С этим хозяева квартир ничего поделать не могли: менять расположение комнат в квартире путем «перепланировки» (т. е. сноса стен или даже перемещения дверного проема) было запрещено. Выбор отделки, доступный среднему владельцу квартиры, тоже был ограничен. Паркет – только одного типа, линолеум – только одного вида, обшивка потолка – один вариант, сантехника – одинаковая, кухонные шкафчики, даже обои и краска по одному стандарту. Не все, конечно, было так плохо – размерам встроенных чуланов и шкафов в квартирах послесталинских лет могли позавидовать обитатели среднестатистического британского жилища[371]371
  В их число обычно входили встроенные шкафы, антресоли, холодный шкаф на кухне и т. д. (личные наблюдения).


[Закрыть]. Прилагались большие усилия по проектированию «малогабаритной» мебели, которая могла бы поместиться в эти новые квартиры[372]372
  См., например, [Бирман 1965].


[Закрыть]. Но типовой проект оставался типовым: новые жильцы не могли сами выбирать места и размеры кладовок или материалы для отделки.

Даже при сильном желании изменить что-либо было непросто. Стройматериалы можно было только «достать» через знакомых и служебные связи[373]373
  См., например, [Дураева 1980] (речь шла о том, как районные администрации «достают» трубы им одним известными способами). Об этом принципе социалистической экономики см. [Verdery 1996].


[Закрыть]. Без таких связей приобрести сантехнику, например, было крайне трудно. Соответственно, и фантазия новоселов не отличалась буйством. «Советский ремонт состоял из двух вещей, – вспоминала одна моя подруга, – новые обои и новая краска»[374]374
  Полевые записи автора, апрель 2012 года.


[Закрыть].

Еще один предмет декора, который жильцы могли или должны были выбирать сами, – это шторы и занавески[375]375
  Здесь и далее я основываюсь на личных наблюдениях, сделанных во время приездов в Ленинград в конце 1970-х и в 1980-е годы; позже я сверила их с рядом снятых в городе фильмов, в том числе «Красная стрела», «Монолог», «Мама вышла замуж», «Жена ушла» и т. д.


[Закрыть]. В таком крупном центре текстильного производства, как Ленинград, материалы для штор и обивки были доступны в специализированных магазинах «Ткани» или в соответствующих отделах различных универмагов. То, что там продавалось, было приличного качества, но расцветки, как правило, глаз особенно не радовали – ограниченная цветовая палитра и узоры соответствовали принципам «хорошего вкуса» по-советски: мелкий, скорее геометрически стилизованный, чем предметный рисунок. Из цветов преобладали коричневый и бежевый. Обои тоже больше походили на выцветшие страницы романа, зачитанного еще в XIX веке. Если в планировке послесталинских квартир преобладала чистая геометрия, характерная для «буржуазного шика» [Бодрийяр 2001: 16], то оттенки красок, применяемых для отделки, были совсем иного свойства[376]376
  О «черном, белом, сером», считавшихся «шиком» на Западе в 1960-е годы, см. [Бодрийяр 2001: 16].


[Закрыть].

С учетом того, что карнизы и крючки для занавесок были самые простые, никому и в голову не приходило оформлять окна затейливыми драпировками. В лучшем случае вешали сетчатый тюль или подобие французских штор с защипами, а по краям – простые продольные полотнища. Мебель у большинства тоже была предсказуемо одинаковой: небольшие прямоугольные «ящики», фанерованные шпоном «под красное дерево»[377]377
  См., например, [Вахрамев, Чудовский 1973], где речь идет о новой типовой мебели, в частности о «стенках».


[Закрыть].

Непритязательное, даже суровое убранство оставляло мало свободы для придания своему «дому» индивидуальных черт. Собственно, многие информанты, когда их уже в наши дни спрашивают, что они помнят об убранстве своего дома в те годы, отвечают: «все как у всех» – то же самое говорят и те, кто жил в коммуналках. При этом стандартизация не обязательно препятствовала созданию уюта. Одним из важнейших факторов превращения места в «уютное» было тепло. К 1960-м годам центральное отопление стало в Ленинграде повсеместным, заменив живописные, но капризные и трудоемкие в эксплуатации дровяные и угольные печки. Мало кто сожалел об исчезновении средств индивидуального обогрева; также и в постсоветский период неограниченно доступное тепло, регулировать уровень у себя дома можно только открывая и закрывая окна, остается одним из главнейших условий городской жизни как в Петербурге, так и по всей России[378]378
  См. об этом интересные соображения в [Collier 2011:100–102, 202–244].


[Закрыть].