Текст книги "О том, что есть в Греции"

Греческое счастье

В районе Каллимармаро, недалеко от стадиона – остановка автобусов. Из них вываливаются уставшие от жажды и жары туристы. Спрос рождает предложение: пожилой грек подходит и продает им бутылки с водой по пятьдесят центов. Не спекулирует, цена нормальная. Такая же, как в киоске. Я стояла в теньке, поджидая подругу. Он меня приметил. Выбрал момент, пока не было автобусов, подошел познакомиться. Разговор начал неожиданно: «Мадемуазель! Кажется, здесь только мы вдвоем говорим по-гречески».

Представился – Аристид, бездомный, 72 года. Можно просто Арис. Живет в Национальном парке, рядом с площадью Конституции, в самом в центре города.

– А как же вы лишились дома на старости лет, Арис? – спрашиваю. – Кризис?

– Вообще, у меня есть дом. Развалюшка в Кавале. Я туда вернулся, когда из тюрьмы вышел. 23 года отсидел. Но… На что мне его восстанавливать? Работы-то нет. Так что – да, кризис…

– Что же вы натворили, что вас на столько закрыли? Неужели убийство?

– Экономические преступления! – твердо ответил Аристид, отводя взгляд на проезжающие мимо машины и вертя самокрутку.

– Тяжело на улице?

– Нормально. Утром здесь, в Каллимармаро. Работаю в туризме. Цель – заработать двадцать евро. Сегодня хороший день – жара. Я за три часа свою дневную норму выполню. После работы иду за едой. Покупаю в таверне сувлаки или что-то аналогичное из меню. Обязательно вино. Полтора литра в пластиковой бутылке. Прихожу домой, в парк. Закусываю, выпиваю вино. Курю одну или две сигареты. Ну, ты понимаешь какие? Гашиш. И – все. Сиеста. Ложусь спать. Сплю до вечера.

– Вечером не работаете, значит?

– Хочу! Имею такое намерение. Но каждый раз лень. После вина и гашиша, знаешь… Да и зачем мне лишние деньги? Семьи нет, собаки нет… А мне одному хватает.

– Значит, можно сказать, что вы счастливый человек?

– Счастливый? Да ну, смеешься? Не это главное. Главное, я – здоровый человек. Каждый день полторашка вина и гашиш, и ничего – чувствую себя, как будто мне 30, а не 70. Другие мужики в моем возрасте давно уже кто от простатита, кто от давления лечится, а я ни одной таблетки в жизни не выпил!

Подошел автобус и выгрузил в горячий желейный воздух измученных жарой и жаждой туристов.

– Хочешь сигарету? – предложил мне Аристид на прощанье.

– Да нет, спасибо, не надо. Жарко! Давайте я лучше у вас воды куплю.

– Правильно! – уважительно согласился он, протягивая бутылку. – Главное – здоровье! А деньги спрячь! Сегодня жара, хороший день – так что это подарок фирмы. Я же работаю в туризме!

Вечные ценности

Иванов день – неверное название. Не отражает сути праздника. Правильнее говорить Иванова ночь.

Воздух в эту ночь мягкий, живой. Обновляет и греет, точно сентиментальный романс: «Обойми, поцелуй, приголубь, приласкай». Плотные белые плафоны магнолии выделяют густой и привязчивый, как у ополаскивателя для белья, запах.

В сквере рядом с церковью зажгли фонари и устроили танцевальный вечер: исполняют народные танцы. В первом танце – «Сирто» – солирует священник-пенсионер папа Христос, наш неофициальный районный лидер. Следующий танец («Родосский попрыгун») Христосу уже не сдюжить, и он покидает круг. Садится за столик к друзьям. Они разговаривают, пьют пиво, едят греческий салат и жареную кукурузу – на дворе Петровский пост.

Чуть поодаль пожарные разводят костер. Женщины бросают в него жухлые первомайские венки из засохших цветов. Дети прыгают через огонь. То есть их быстро-быстро переносят на руках пожарные, а то еще не дай бог обожгутся.

Маленький мальчик стоит в сторонке с бабушкой. Он тоже хочет прыгнуть, но бабушка его притормаживает. Пожарный замечает его, пытается ободрить:

– Как тебя зовут?

– Ахиллес, – еле слышно отвечает мальчик.

– О, какое имя! Такое громкое имя нельзя говорить так тихо! Прежде всего Ахиллесам надо быть смелыми!

– Прежде всего Ахиллесов надо беречь! – вмешивается бабушка.

Беседуют две женщины: возраст неопределенный, может, лет пятьдесят. Домохозяйки из танцевального ансамбля. Только что танцевали с папой Христосом. Яркая помада, глаза обведены синим, волосы забраны в хвост, белые блузки, черные брюки, туфли на удобном каблуке.

– На завтрак сегодня сделала блинчики, на обед сварила рис, колбаски, покрошила салат. На ужин – пиццу.

– Чего это ты разогналась?

– Да это я… чтоб не готовить!

За столиком молодой отец. Пришел один – видимо, мама осталась дома, отдыхать. Левой рукой держит длинную вервицу кебаба, правой – младенца, который шевелит голыми ножками и тянет в рот бумажную скатерть.

– Плюнь ее, сынок. – вразумляет его отец. – И расти скорей. Поймешь, что кебабы вкуснее!

За другим столиком дискуссия:

– Настоящие танцы – только народные! – кричит седой, как лунь, дедушка, оглушительно грохоча четками в полемическом азарте.

– Как это только народные? А балет? – горячится в ответ другой дедушка.

– А ты попробуй выпить бутылку виноградной водки и станцевать балет! А? Не выйдет? То-то и оно!

Возвращаемся домой мимо рыбной лавки. Ее хозяин – усатый толстяк Орион – не так давно модернизировал ее согласно духу времени: добавил ресторанчик с суши. Молва пророчила ему скорое разорение: виданное ли дело, чтобы греки ели сырую рыбу! Но ресторанчик работает. За уличными столиками ужинает несколько компаний.

Мы проходим, здороваемся с хозяином, стоящим на пороге, и замечаем, что из ресторанной кухни подозрительно тянет жареной рыбой и даже, кажется, барашком…

– Как же, Орион, ты утверждал, что это несовременно?

– Ничего подобного я говорить не мог, – возражает Орион. – Потому что баран и жареная рыба – это вечные ценности!

Извращение

В последнее время мы с Йоргосом разговариваем мало. У нас типичный греческий дом в два этажа, мать их за ногу. Гинекей, то есть я, на первом, Йоргос на втором. Если и случается перемолвиться словечком, то обсуждаем серьезное – кто потерял ключи, кто забыл заплатить по счету или варианты репрессий как следствие. Я даже соскучилась. Дождалась, когда Йоргос придет с работы, притормозила его на лестнице, спрашиваю: «Какие новости? Что слышно в мире?»

Йоргос удивился. Ничего особенного, говорит, не произошло. Но ясно стало – ему тоже меня не хватало. Размахнулся на романтический вечер и повез меня в магазин, чтобы я выбирала. Одного шоколада с марципаном удалось пронести четыре плитки. Французское мерло и тому подобное: классический женский продуктовый набор. Сели, открыли вино, продолжили разговор. Йоргос спрашивает:

– Догадайся, что сделал Димитрис своей жене Евангелии?

– Что? Подарок? Ребенка?

– Нет!

– Ну что тогда?

– Отвел на стриптиз. Она никогда не была.

– Я-то была. Так что и не мечтай. И вообще – что тебе там делать? Скажи Димитрису, что у тебя и так жена-блондинка дома в полном твоем распоряжении.

– Да я скажу. Скажу, не беспокойся. И добавлю, что мы с женой занимаемся извращениями.

– Извращениями?

– Да, извращениями! Как еще назвать то, что мы купили и пьем это мерло, когда у нас дома двадцать литров своего домашнего вина?!

Экскурсия

Меня терзают три вещи: ностальгия, нереализованность и отсутствие денег. Это мои три кита, три прекрасные дамы моей горькой осени трубадура. И вот провидение щедро вознаградило меня за мучения, одновременно послав работу в качестве гида: целую толпу русских с круглыми лицами типа «Кострома» и приятный гонорар.

Сердце мое растаяло, когда я увидела моих солнечноликих земляков с обожженными солнцем руками и ногами. Они тихонько кучковались у автобуса, обсуждая гостиничный завтрак.

– Три кусочека колбаски, на! Что это за завтрак вообще? Четыре, на, звезды называется. Что это за отель вообще? – раздражался мужик в шортах, которому яростное южное солнце нализало на ногах кумачовые генеральские лампасы. Его возмущение поддерживали багроворукие дамы неопределенного – так называемого среднего – возраста, одетые в коротенькие платья с меандром по кайме.

Дорога была длинная, как история Древней Греции. Я рассказывала, с волнением ждала вопросов. Вопросов не было. Все были заняты фотографированием из окна маков и барашков. Наконец приехали в монастыри. В иконописной лавке бойко торговали божьим благословением. Ко мне подошла туристка.

– А вот это что за икона?

– Богородицы, тип «Одигитрия».

– Да нет, вы не поняли… От какой болезни помогает? Онкология? Простатит?

– Э-э-э, честно говоря, не в курсе.

К нам птичкой припорхнула «русскоговорящая» продавщица.

– Эта икона, товарищи, для одиноких людей, которые ищут свою вторую половинку! Намоленная 25 евро, ненамоленная 20.

– А, ну раз намоленная, то надо брать, – задумчиво сказала туристка.

Самое страшное происшествие произошло в ресторане, куда мы заехали перекусить. При виде цен в меню паломники вспомнили, что у них вообще-то все включено. И вот посыпались долгожданные вопросы. Правда, они отличались от тех, к которым я готовилась бессонными ночами.

«Почему это мы должны еще платить? Почему нам не завернули еду с собой?»

– Я не знаю, – промямлила я.

– Что это вы ничего не знаете? – негодовала группа. – Какой же вы гид после этого?

– Так вы это, по монастырям что-нибудь спросите, год постройки, техника фрески, – неуверенно отбивалась я.

– Нет, давайте выясним про питание. Мы вот возьмем и не будем есть!

– Так вы не ешьте. Но, может быть, кто-то другой захочет и поест? – пыталась я воплотить принцип «разделяй и властвуй», обратившись к автору реплики.

– Ах, другой! Так давайте проголосуем! Давайте проведем референдум! – на последней фразе собеседник сделал крещендо.

Вообще в тот момент я всем сердцем поняла тиранов и диктаторов. Демократия – штука пренеприятная, если суд народа касается непосредственно тебя. Особенно если в момент демократии стоишь с красным лицом в ресторане и на тебя с удивлением смотрят обедающие итальянцы, которые слов не понимают, зато прекрасно разбираются в крещендо. Я махнула на карьеру рукой и сдала полномочия.

Тем временем одна туристка объяснялась с кассиршей. (Кассирша по ошибке налила ей две кружки чая вместо одной.)

– Ту ти фор ми? – глядя кассирше в глаза, туристка гневно выговаривала славянские согласные в английских словах.

– What? – растерялась продавщица.

– Ошибка, – вмешалась я, предчувствуя грозу. – Ей одна кружка нужна.

Кассирша реагирует – ноу проблем, пусть платит за одну. Я с облегчением вздохнула. Прекрасное греческое гостеприимство!

– Нет, – вдруг возразила туристка. – Я за две заплачу, раз уж побеспокоила.

Конфликт переродился и эволюционировал в парад национальных великодуший.

Пока рассматривали монастыри, задержались. Увлеклись фресками. Слишком долго фотографировали пропасть.

– Товарищи, – прошептала я в микрофон, – кажется, вы опоздаете на ужин.

Я думала, меня выкинут из автобуса, но они только поаплодировали.

Сыр

Извините, но я расскажу вам про сыр. Я не разжигаю, греческий сыр не импортируется. Так же, собственно, как и вино, и масло. Греки же выше этого. На моей памяти какой-то ближневосточный шейх возжелал фирменных крошечных оливок из Мани. Сотрудник иорданского консульства бегал, искал поставщика, просил, чуть не плакал – бесполезно, так никто и не занялся. Местный приоритет – покой и досуг, а не нефтедоллары, благоволите.

Нет, может, там мелочи какие вывозят энтузиасты. А тут на прилавке разных видов мильон. Каждый остров производит свой фирменный. Крит, Наксос, Сирое. Отдельно лежит огромная желтая голова с Митилини. Гравьера, кефалогравьера, ладотири. Еще есть разделение теологическое – это когда монастырский продукт. Так и написано на этикетке – сыр монастыря Честного Креста, а сбоку конкурент – Св. Антоний.

Основная масса сыров делается из овечьего молока или из его комбинаций с коровьим и козьим. Да, бывают горные и равнинные. Одним словом, море сыра, как было когда-то модно писать в рекламе.

Но перейдем от пролога к истории. В сырном отделе нашего агиос-стефановского супермаркета работал продавец. Возраст неопределенный, но очевидно, что немолод. Лицо в печальных морщинах, глаза на мокром месте. Ни разу не видела его в другом настроении: всегда ипохондрия и декаданс. Всегда вздыхает, еле ходит. На покупателя смотрит так, как будто тот его маму убил и непосредственно после этого цинично покупает у сироты сыр.

Обслуживает из рук вон: собирает очередь, ошибается. Другие продавцы нет-нет да и перекинутся между собой шуткой или так подгадают, чтобы сбегать вместе покурить. Этот всегда один. В перерыве сидит на паллете за магазином – Чайльд Гарольд, утомленный непониманием толпы. В одной руке – пластиковый стакан с кофе, в другой – сигарета.

Одна элегантная дама в изысканных выражениях заказала двести граммов касери, и, сильвупле, потереть. Бастер Китон кое-как гальванизировался. Долго отрезал у одного куска корку, потом еще минут пять у второго. Заложил в машину первый кусок, тяжело вздохнул, рванул гильотину. Ссыпал сырные крошки в пакет, потом заложил второй кусок, направился за третьим.

Публика ничего. Все терпеливо ждут, никто не возмущается. Тактично рассеялись по молочному отделу, дыхание ровное, без надрыва. Страдала только покупательница, заказавшая касери. Стресс сдул с нее всю элегантность. Пробил дыру в броне высокого штиля речи.

Протянув руку за сыром, она крикнула:

– Мне еще кое-что надо, но не надо! Чем виноваты все эти люди? – она обвела рукой немую очередь. – Я ухожу!

– Так что вам? – скорбно спросил продавец со слезами на глазах.

– Ничего! Не хочу, чтобы и остальные люди нервничали!

И бывшая дама, разжалованная обидой в простую тетю, убежала успокаиваться в колбасный напротив… Однажды прихожу – а в сырном отделе новый человек. Поставили бойкую румяную женщину. Значит, уволили все-таки.

И как-то так грустно без него, как будто чего-то не хватает, чего-то очень важного. Это же греческий Акакий Акакиевич был. А без него шопинг – только шопинг, никакой драмы, ноль катарсиса. Нет ни зрелища, ни переживаний.

Но нет. Смотрю – марширует мне навстречу. В своей манере, медленно-печально, еле двигая ногами.

В высоко поднятой правой руке держит крюк с навешенной на него полутушей ягненка.

На лице как обычно. Отчаяние, лед, минор. Как будто провожает в последний путь близкого друга.

Проплывает мимо отдела с соленьями.

– Господи! Чисто как на похоронах! – не удерживается от комментария продавец оливок. – Да. Наконец-то человек нашел себя!

Простая и вкусная сырная закуска.

• Кусок сыра смачиваем водой с двух сторон, потом равномерно обваливаем его в муке, быстро обжариваем его на сковороде с обеих сторон до золотистого цвета. Выдавливаем на него лимон и немедленно подаем.

Ингредиенты:

кусок твердого или полутвердого сыра шириной 2 см

1 столовая ложка муки

растительное масло для обжарки

Греческая психология

В России я работала одно время в строительной фирме. Директором у нас был некий карликовый олигарх, узбек по отцу, а по матери уроженец Одессы. Олигарх был крайне вспыльчив, а благодаря такому затейливому генетическому коду он выражал свой гнев по-восточному беспощадно и по-одесситски изобретательно. В нем как бы соединились Тамерлан и Беня Крик. Общался с подчиненными соответственно: за ним числилась пробитая кулаком дверь из крепкой породы дерева и хлопнутый о стенку стакан нулевого кефира, который ему подносила секретарша каждое утро в 10 часов. Однажды на совещании крикнул в лицо своему холеному заместителю: «Я тебе матку порву, сука!» У заместителя запотели стекла очков…

Таким непосредственным образом он привык решать производственные проблемы. В принципе, он не гордился собой и даже желал измениться. Поэтому к нему раз в месяц приходила известный петербургский психолог Таулян. Они запирали двери и о чем-то тихо беседовали два или три часа. Все это время сотрудников трясло от страха. Дело в том, что каждый раз после визита специалиста наш темпераментный карлик превращался в демона какой-то особо свирепой породы. Мы даже хотели спросить психолога Таулян, что именно происходит за закрытыми дверями кабинета, раз после терапии синдром начальника эволюционирует в маниакальную форму. С другой стороны, к чему детали? Если уж прославленная наука не помогает даже олигархам цивилизованно справляться с переживаниями, то как жить простым смертным? Тупик.

Долгое время вопрос оставался без ответа, но однажды, когда я уже жила в Греции, нам пришел телетайп из греческой деревни. У дяди Мицоса было две свиньи. Одну он зарезал – на продажу. А ее товарищ затосковал. Предчувствовал, может, что-то. Или просто скучал. В общем, не ел, не спал, осунулся. Дядя Мицос задумался. Если евин похудеет, то проку от него нет. Надо ему срочно наладить внутреннюю жизнь.

Пошел он на скотный двор, посмотрел на замеланхолившее животное, прикинул что-то в уме и бабах. Застрелил. Слово «психология» греческого происхождения, и ее достижениями здесь до сих пор активно пользуются. Причем весьма решительно и эффективно, в отличие от психолога Таулян. «Видите ли, – говорил дядя Мицос на пиру, где подавали жаренную на вертеле свинину, – бывает такая психология, которую ну никак не исправить!»

ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ПОЙМУТ СУТЬ, ТАК МАЛО, ДА И ВСЕ РАВНО В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЫЙДЕТ СОВСЕМ НЕ ТО, ТРЕТИЙ ТЕКСТ

Непереводимая игра слов

Язык есть дух народа, как учил нас В. Гумбольдт. Уверена в его правоте. В связи с этим в последнее время стала сомневаться в силах и возможностях перевода. То есть, конечно, технически – да! Перевести можно все, что угодно. А если посидеть, подумать, поискать, то можно это сделать еще и красиво. Но надо ли? Людей, которые поймут суть, так мало, да и все равно в результате выйдет совсем не то, третий текст. То есть те, кто сможет вникнуть, все равно будут иметь в виду что-то другое. Я, честно говоря, не представляю, как нам удается всем договориться. Все это большая условность и иллюзия. Полноценно общаются, наверное, только ученые на конференциях, при этом потратив годы на то, чтобы определиться с терминологией.

Я, собственно, к чему. Были в гостях у Андроники – тети Йоргоса. Предпоследний визит к ней я пропустила – с трудом ее переношу.

Люблю, уважаю, но не могу. Однако, выходя замуж за грека, подписываешься на общение со всей семьей, а здесь они большие и громкие, без такта и полутонов.

Тетя Андроники никогда не сидит сложа руки и закрыв рот. Вот и в этот раз она с энтузиазмом лепила бифштексы и кричала: «Как же так! Почему ты не приехала в прошлое воскресенье! Я приготовила столько еды! Вот так Катерина! Вот как она любит нас!»

Я молча сидела за столом и думала: «Почему, почему, да вот потому! Кто это вынесет, тому надо памятник поставить!»

Андроники взяла четвертную паузу только для того, чтобы набрать дыхания и заложить готовые бифштексы в морозилку. Потом она принялась чистить осьминога, и на меня снова посыпался поток советов.

Я тосковала над тарелкой, нагруженной едой доверху: «Вот я знаю греческий. Можно сказать в совершенстве. А что толку? Я не могу ей ответить. Какими словами ей возразить? Извините, но я с вами не согласна? Беспомощнее этого ничего нельзя придумать! И звучит это так неловко, сразу выдает во мне иностранку».

В этот непростой для меня момент пришла Йота – дочка Андроники. Приняла у мамы почищенного осьминога, чтобы приготовить его у себя дома.

– Ты как его тушишь? – спросила я.

– С палочкой корицы, – ответила мне Йота.

– Не вздумай положить корицу, это портит вкус! – немедленно встряла Андроники.

– Кстати… – задумалась Йота, не обращая на нее никакого внимания. – Мам, у тебя корица есть?

– Да, конечно!

– Так неси, что ты стоишь!

Вот это был настоящий греческий ответ, без всякого акцента. Такому не научишься в языковой школе. Так звучит дух народа.

Греческая церковь

В Греции церковь не отделена от государства. То есть священники суть государственные служащие: получают зарплату, имеют оплачиваемый отпуск и пользуются пенсией.

Относятся к религии здесь в целом уважительно, в унисон – потомки древней цивилизации наследием не разбрасываются. Атеизмом можно побравировать в баре, на перекуре в офисе, за чашкой кофе – ошеломить приятелей, коллег, но так, само собой, без фанатизма. И главное – конфиденциально. Чтобы мама с папой не узнали.

Не дай бог, как говорится.

Кстати, среди греческой молодежи много коммунистов, поклонников Бакунина, Кропоткина, на худой конец Карла Маркса. Все серьезно: читают книги, объединяются в кружки. Клеймят и презирают глухих к прогрессу буржуа, торчащих на привычных приходах от опиума для народа.

Но это в теории. Что же на практике? Случатся крестины в семье, скажем, у ребенка троюродного брата, и наш нигилист вот он – как штык в церкви. Стоит: лицом светел, духом бодр, на шее крестик. И никакого лицемерия при этом. Никаких морщин противоречий на гладком спокойном лбу. Логика простая: незачем стулья ломать. Карл Маркс, конечно, прав, но зачем же расстраивать родственников?

Самые неистовые греческие революционеры настолько дерзки, что могут себе позволить есть мясо на Страстной неделе. Но это, между нами говоря, совсем уже отчаянные люди, прожженные маргиналы. Их немного. Такие даже могут жить отдельно от родителей, а это, как известно, неслыханное, безразмерное безрассудство.

Общество относится к ним осторожно и сочувственно – как к людям, зависимым от порочных наклонностей. Открыто порицать не будут, но детям в пример не поставят и предпочтут держаться от болезных подальше.

Образованные греки к христианству относятся с легким скепсисом – молодая еще религия, зеленая, тем более иностранная, поживем – увидим. Не забывают о том, как христиане разрушали античные храмы, кастрировали статуи, жгли библиотеки и убивали философов.

Не турки, а император-христианин Юстиниан закрыл знаменитые философские школы, дававшие лучшее образование в Древнем мире. После этого первый университет Нового времени открылся в Греции лишь в 1837 году. Последствия темных веков страна расхлебывает до сих пор. Невзирая на неоднозначное прошлое, даже самый радикально настроенный либерал будет венчаться в церкви – переделывать многовековой уклад нет времени. Человеческая жизнь коротка, а традиция ее продлевает.

Гражданским браком в Греции называют тот, который заключают в загсе. Само слово «гражданский» обнаруживает дискриминацию. Настоящий, истинный, полноценный брак – самостоятельное, независимое существительное. Не нуждающееся в уточнительном прилагательном. Если брак – то значит венчанный, церковный.

Мощный языческий фундамент: театр, музыка и философия – сочетается с христианской надстройкой, которой по большей части отводится роль обслуживания духовного обихода.

Когда-то и в России было нечто похожее, еще до революции. Вспомним старуху у Тургенева, которая на смертном одре поморщилась и одернула батюшку – погоди, мол, не части, и полезла под подушку, чтобы заплатить за собственную отходную.

В Греции и в наши дни иерею чаще всего достаются функции жреца, а не богословского наставника. Паства южная, темпераментная, реагирует импульсивно, не стесняется возражать. Широко практикует рефлексию, диалог и критику.

Вот, к примеру, был случай.

Длинная вечерняя служба. Молодой амбициозный священник, повернувшись спиной к народу, выразительным оперным речитативом возносит молитву Богородице. Под его ногами сидят детишки и шепчутся. Он прерывается на полуслове, восклицает:

– Что? Вам, может быть, есть самим что Ей сказать? Так давайте, я помолчу! Послушаем!

Родители детей забрали, перед Богородицей извинились.

В другой раз он служил литургию, кто-то заговорил. Батюшка службу остановил. Развернулся. Спросил с надрывом народного артиста, искусство которого недооценили филистеры:

– Ну? Может, я плохо служу литургию, по вашему мнению? Может, мне уйти вообще? Я уйду!

Прихожане переглянулись. Пожали плечами. Но и во второй раз промолчали – из уважения к юности и сану.

В третий раз поп сорвался. Обругал в микрофон (почти все храмы оборудованы микрофонами) молодую женщину с двумя детьми. (Один висел у нее на руках, второй убежал куда-то прямо от чаши.)

– Пришла в церковь на каблуках! Дети без призора! О чем думаешь?

Все взгляды обратились на модницу. Мнения присутствующих разделились: кто-то говорил – нормальные каблуки, чего привязался, а кто-то, напротив, сварливо брюзжал, что, дескать, отец прав, обувь в храм надо подбирать скромнее.

Грешница подхватила детей и бегом на выход. Через пять минут на пороге появился мужик-шкаф. Рост – метр девяносто, не меньше. Спросил грозно:

– Ребята, где батя?

Шагнул в алтарь, задвинул шторку.

Священник, говорят, после внушения, которое ему сделал муж обиженной жены, стал пастырь добрый, ведет себя скромно, четко выполняет требы, учит быть кроткими, как голуби, вопросами правильного поведения больше не интересуется. А что поделать!

Национальная специфика. Православного грека потрешь – и обнаружишь языческого бога войны Ареса, а с ним ведь можно только по любви.