Текст книги "Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу"

Часть 5
Про веру

Шел второй месяц в больничных стенах, я уже очень привыкла к своему новому ритму. Все медсестры стали мне как родные, врачи – как вторые родители, подарившие мне мою новую жизнь, больничная палата заменила мне дом. Я ко всему привыкла, обустроилась. В моей комнате всегда было темно, я просила, чтобы шторы были постоянно задернуты. Последний раз я была на улице 16 октября, а время уже приближалось к концу ноября, за окном все менялось, земля уже была покрыта снегом – но это все я знала только по рассказам, сама я не хотела видеть мир через окно.

Сама себе я это объясняла тем, что если уж не могу выйти на улицу и полноценно насладиться всеми прелестями природы, то и видеть ее через окно я не хочу. Солнце меня раздражало, казалось мне очень наглым, оно будто дразнило меня, светило так же ярко, как и всем, кто был за пределами больницы, но не грело меня. На подоконнике сконцентрировалось главное место моей комнаты – там были аккуратно расставлены иконы, которые мне привозили мои посетители. Ни разу я не ложилась спать без деревянного крестика под подушкой, подаренного мне Машей Воробьевой.

Маша – моя одноклассница, которая летом того же года едва не погибла в автокатастрофе. Маша долгое время пролежала в больнице с тяжелейшими травмами и переломами. Она долго училась заново ходить и справляться с невыносимой болью. Маша в тот период стала для меня особенным гостем. Дело в том, что, когда она попала в беду, я, конечно, почти сразу узнала об этом от наших общих друзей. После школы мы почти ни разу не виделись и очень редко общались в переписках, хотя в старших классах довольно близко дружили. Когда мне стало известно о том, что с ней случилось, я, конечно, очень за нее переживала и несколько раз даже были мысли ее навестить. Но я забывала, погружаясь с головой в свои «важные» дела, а когда вспоминала и появлялось свободное время – то все равно к ней не шла.

Наверное, я боялась больниц, чувствовала себя очень некомфортно и просто не знала, как вести себя с человеком, переживающим такое потрясение. Я опасалась сказать что-нибудь лишнее, как-нибудь не так пошутить… А вдруг я пришла бы не в то время, может, она не хочет никого видеть. Все это глупые отговорки. Сейчас я уже не могу сама себе объяснить, почему так себя повела, почему так ни разу к ней и не пришла и даже ни разу ей не написала. Тогда мне казалось, что я не самый важный человек в ее жизни, что она и не ждет моей поддержки, что в ней нет необходимости. Я регулярно справлялась у одноклассников о ее самочувствии, мысленно желала ей скорейшего выздоровления, но не была рядом с ней.

Оказавшись сама на больничной койке, я пересмотрела все свои глупые, детские взгляды. Теперь-то сама прекрасно знала, что неважно, насколько близко мы общались. Да даже если мы виделись всего раз в жизни или не виделись вовсе – важен каждый человек, каждое доброе слово, каждое пожелание.

Мне было невыносимо стыдно перед Машей, я не знала, как объяснить ей свое легкомыслие, но она оказалась такой доброй и милосердной – даже не стала слушать мои неловкие оправдания. Для нее все это было неважно теперь, она тоже прошла через подобное и понимала все без слов. Деревянный крестик с изображениями икон, который она мне принесла, долгое время охранял ее больничный покой, и она передала его мне с моей мамой в один из самых первых дней. Поэтому для меня эта вещь обладала неописуемой силой, энергией жизни. Я восхищалась Машей, ее простотой, мягкостью и пониманием. И не перестаю восхищаться по сей день, она стала для меня примером.

Каждая новая тренировка с опусканием ног вниз становилась очередным весомым продвижением, на вечер второго дня я уже смогла впервые поужинать, сидя за столом. Я терпела, ждала больше пяти минут… И в какой-то момент боль все-таки начала слабеть!

Я победила ее, впервые за столь долгий период, выждала, стиснула зубы, перетерпела, и она стала сдавать позиции. Я ощущала, как становлюсь сильнее, чем она. Вот уже начала не просто свешивать ноги, но и ставить их на пол, упираться. Впервые почувствовала ногами пол, и это было поистине прекрасное ощущение.

Следующим этапом были попытки вставать. Никогда не забуду, с каким огромным трудом они мне давались. Поначалу это вообще казалось невыполнимым. Из-за того, что в реанимации я все-таки отказалась от специальных фиксаторов стоп, с ними за столь долгий период произошли уже необратимые изменения. Суставы на обеих стопах стянулись, не позволяя стопе принять перпендикулярное положение относительно голени. Было очень странно, ведь в последний раз это было так легко, так привычно: захотела встать, секундный импульс – и вот уже стою.

Я никогда не задумывалась о том, какие процессы в этот момент происходят в моих суставах и сухожилиях. И вот я, та же самая Катя Комлева, опять хочу встать, но не получается – ноги одновременно очень неустойчивые и твердые, будто каменные. Казалось, что от пятки вверх с задней стороны к голени прибиты деревянные дощечки, сковывающие движения. Или как будто я надеваю новые сапоги, в которых пятки загнулись внутрь, они царапают, давят, сжимают, ограничивают движения.

Сами стопы оказались очень неровными. Если обычно опорная часть стопы включает пятку, подушечку под пальцами и большой палец (вспомните, как выглядит отпечаток стопы), то сейчас мои изуродованные стопы соприкасались с поверхностью пола хаотичными буграми. Ноги скользили, не подчинялись, так как ахиллов сустав образовывал очень тупой угол, мне приходилось оттопыривать таз назад, чтобы поддерживать равновесие. Стоять в таком положении было невыносимо неудобно, непривычно, тело было совсем не мое, чужое, оно никак не хотело меня слушаться.

Раньше я останавливалась постоять, чтобы передохнуть, а теперь для меня это «постоять» было титаническим трудом. В те первые разы без опоры это было совершенно невозможно, и я использовала для этой цели подоконник. Тогда я впервые увидела улицу. Она казалась чужой, холодной, неприветливой. Но для меня этот огромный мир, который начинался прямо за моей оконной рамой, был не более простой плоской картинки, этим окном и обрамленной. Мне казалось, что единственное безопасное место для меня – это здесь, около врачей, около лекарств, где за мной постоянно наблюдают и могут оказать помощь в любую минуту.

Стояла я минуты по три, не больше. На меня опять нападала эта режущая-колющая боль, так как теперь кровь поступала уже не только от таза, а от всего организма. Было ощущение, что каждый крошечный сосудик посылает долгожданный «привет» стопам в виде красных кровяных телец. Меня переполняли эмоции – было одновременно очень больно, неудобно, тяжело физически и радостно. Все эти ощущения сливались в одну бесцветную массу, перекрикивая друг друга, по очереди выходя на передний план, и я не могла сконцентрироваться на чем-то одном.

Психолог научила меня одному интересному приему – когда я начинаю чувствовать боль, нужно попытаться мысленно ее усилить. Даже если эти ощущения не сильнее укола иголкой, нужно в своем сознании довести их до предела максимально возможной переносимой боли. Я долго не доверяла этому методу, ибо совершенно не понимала механизма его воздействия, но в этот раз решила попробовать. Удивительно, но это помогло. Я напряглась всем телом, каждой мышцей и мысленно послала болевые импульсы в каждую частичку моего тела, в каждый орган, в каждую клетку. Одно мгновение я была на пике, резкая нечеловеческая боль окатила меня с ног до головы и так же быстро исчезла, оставляя только упомянутые ощущения в ногах. И вот чудо – еще недавно эта распирающая боль едва не сводила меня с ума, а теперь она стала просто «неприятным ощущением».

27 ноября я весь день ждала папу, чтобы порадовать его своими новыми достижениями. Он приехал вечером один, и, после недолгих подготовок, я оттолкнулась от кровати и, впившись в подоконник, простояла свои волшебные три минуты. Было все так же тяжело, но ощущение важности этого момента не покидало меня и придавало сил.

Мы немного поговорили, и перед самым уходом он попросил меня встать еще раз. Несмотря на сильную физическую усталость и нежелание вновь испытывать эти неприятные ощущения, я не смогла ему отказать.

Он подошел ко мне вплотную и предложил держаться за него, а не за подоконник. Я очень хотела порадовать его, но сил на еще один рывок уже почти не оставалось. Собрав всю волю в кулак, я, цепляясь за папины плечи и руки, сделала над собой решительное усилие и оторвалась от кровати.

Конечно, сказать, что я «стояла», было бы не совсем правильно – по сути, я просто висела на папе, ноги-ниточки были совершенно неуправляемы, таз «гулял» во все стороны – мне никак не удавалось его зафиксировать. Но для нас это был молчаливый прорыв, который нам посчастливилось разделить именно друг с другом. Говорить и портить словами этот сказочный момент никому из нас не хотелось. Но чувства переполняли меня, и я запела отрывок из вальса «Ах, эти тучи в голубом…». И тут папа медленно начал делать шаги, безмолвно предлагая мне поддержать мою песню «танцем».

Несмотря на то что у меня к тому моменту уже кружилась голова и начинало темнеть в глазах от фонтана неприятных ощущений, боли и усталости, я не могла разрушить этот порыв отказом и так же медленно, едва заметно, попыталась начать движения вслед за папой. И тут – о чудо! – у меня открылось второе дыхание. Шажки эти были более чем нелепы, я всем весом висела на папе, он буквально тащил меня за собой. Меня постоянно заносило то вперед, то назад, то влево, то вправо. Но ноги неумело я переставляла сама!

Так, то и дело заваливаясь, все-таки сделала свои первые шаги. Пускай мелкие, хромые, слабые и хрупкие, но это были именно они – мои первые шаги, как символ этого, пока неуловимого для меня обновления жизненного плана. То, что случилось со мной в ночь на 16 октября, точно оставило значимый след на всем, что меня касается. Но уже сейчас мне что-то необратимо подсказывает, что в момент, когда вся физическая боль меня покинет, у меня не останется сомнений в том, что это неслучайное событие в самом конечном итоге принесет мне пользу. Это станет историей о том, как я обрела силу, о существовании которой и не подозревала. А теперь она моя. И это только начало.

Вспоминаю этот вечер, пишу, а на глазах слезы: за всю мою сознательную жизнь могу выделить именно этот день как один из самых счастливых. Еще недавно ни один врач не мог толком сказать, смогу ли я еще когда-нибудь в жизни встать на ноги самостоятельно, а уж тем более туманным был вопрос о том, смогу ли я еще ходить. У меня внутри расцветали все самые красивые цветы мира, слез сдержать не могла, волнительное счастье, чувство победы переполняло меня. Я посмотрела на папу – у него в глазах тоже были слезы. Мы были совершенно синхронны в своих чувствах в тот момент.

Долгое время мы держались исключительно на надеждах и молитвах, старались отгонять все негативные сценарии, внутренне оспаривали неуверенные прогнозы врачей. Тот факт, что моя первая победа произошла, когда мы с ним были именно вдвоем, произвел на нас неизгладимое впечатление – мы заслужили разделить этот момент на двоих и больше им ни с кем не делиться. В тот вечер мы еще долго сидели молча в моей палате и, вытирая долгожданные слезы счастья со щек, упивались прекрасными и такими окрепшими фантазиями о том, как я скоро снова буду ходить, бегать, прыгать. Я мысленно перелистывала все места, по которым еще пройду, – брусчатка Рима, каменные пляжи Индии, извилистые подъемы Уральских гор, лестницы университета – мне снова под силу все лестницы мира, какое счастье! Мы всех победили! Теперь уже не врачи мне, а я им должна сказать: «Я буду ходить!»

Врачи, как правило, не дают благополучных прогнозов, и к этому нужно привыкнуть и выработать иммунитет. Однако мне нужны были конкретные перспективы и инструкции по их достижению. Вот пример, отлично иллюстрирующий их позицию относительно предсказаний:

– Доктор, а я смогу снова водить машину?

– Я же не инспектор ГАИ, откуда мне знать?

Поначалу меня их ответы пугали, и ироничную неопределенность я принимала за сокрытие негативных реалий с целью уберечь мою и без того подорванную болезнью психику. Но в действительности никто не мог ничего знать наверняка. Хороший доктор дает соответствующую клятву о том, что приложит все свои знания и опыт для того, чтобы улучшить состояние пациента. Но многое зависит от субъективных, не поддающихся расчету факторов. Это и возраст, и анамнез, и психоэмоциональное состояние больного. И вера – в особенности вера.

Мои отношения с верой взрослели и трансформировались вместе со мной на протяжении всего пути. В период же моего больничного заточения актуализировалось мое погружение в философские размышления о жизни, смерти и отрезке между ними.

Я так много слышала от людей о вреде вопроса «Почему это случилось со мной?» и о том, как важно его вовремя заменить на «Зачем?», что первый никогда серьезно меня и не занимал. Однако мое беспокойное сознание то и дело находило уловки и под разными предлогами пробиралось в суть того самого вопроса «Почему?». Это один из тех вопросов, истинного ответа на который я никогда не узнаю, но, выбрав один из многочисленных вариантов, могу обрести фундамент той самой веры. Может, это родовой сценарий и я вынуждена расплачиваться за ошибки своих ближних и дальних родственников либо отрабатываю позицию жертвы, укоренившуюся в паттерне моего рода?

Как витиевата психика человека – многие члены моей семьи были готовы взять всю вину на себя, чтобы снять с меня ответственность, с одной стороны, и очистить свою карму через осознанное и принятое наказание – с другой.

Кто-то даже вспоминал средневековые обряды кровопускания для очищения организма от болезней. «Так и твоя душа через телесные страдания проходит путь очищения от грехов, Бог выбрал тебя. Как отец всегда сильнее всего наказывает своего любимого ребенка, чтобы тот в испытаниях обрел духовную силу и просветление». Но мне этого было недостаточно, так как в этой модели уменьшалась роль моей воли. Мне нужно было найти баланс между «Все предрешено» и «Я сама творец своей судьбы».

И я пришла к следующему умозаключению. В каждой точке нашей жизни мы находимся на пересечении бессчетного количества возможных сценариев, но решение, в какую сторону пойти, принимаем всегда мы сами. То есть, с одной стороны, все уже прописано заранее, а с другой – выбор есть всегда.

Если верить в судьбу, то можно легко переложить всю ответственность на нее – «я не могу ничего добиться, потому что у меня судьба такая». Но если верить в «я сам», то может случиться перекос в сторону ощущения своей безнаказанности ввиду отсутствия общего плана и справедливости. Я верю в эту справедливость и именно ее про себя и называю Богом. Иными словами, такие люди не верят в бумеранги, которые неизбежно принесут расплату за проступки против совести.

Есть еще третий случай – когда вся Вселенная против вашей воли, когда наши желания не совпадают с этим «общим планом», но мы готовы поспорить с самим мирозданием, лишь бы получить желаемое. В конце концов, «общий план» – это тоже всего лишь декорации для реализации нашей воли. Я решила, что буду ходить, какими бы там ни были план и анамнез.

Поэтому нет, врачи никогда не смогут дать точных прогнозов, и самое честное, что они мне могли сказать и ежедневно говорили: «Все в твоей голове».

Глава 2
январь – март 2012

Часть 1
Выписка

7 декабря 2011-го меня выписали на амбулаторное лечение в удовлетворительном состоянии. Так совпало, что 7 декабря – это мои именины, День святой Екатерины. Тот день, которого я ждала как чуда, представляла себе бесконечное количество раз, в итоге вызвал во мне очень противоречивые чувства. Восторженная суетливая радость сменилась паникой и страхом. Я не хотела выходить…

Дело в том, что уже привыкла к больнице как к наиболее подходящему для меня, наиболее безопасному месту. В реанимации лежали тяжелобольные, в палатах – пациенты с травмами менее серьезными, но все мы были болящими, которые нуждались в постоянном уходе и наблюдении. Привычным стал распорядок дня, лица медсестер и врачей стали родными, больничная палата – моей комнатой. Там я была, если можно так выразиться, среди себе равных. Все понимали друг друга, никому не приходилось ничего объяснять.

Когда рано утром за мной приехал папа и дал мне уличную одежду, я расплакалась… Не хотела надевать штаны – привыкла к пижамам и халатам. Боялась обуваться – а вдруг мне будет больно или вообще не получится натянуть ботинки на мои «новые» ноги. А вдруг я не готова к «большому» миру с его диким темпом, не готова находиться среди здоровых людей, не готова сама быть здоровой? Уличная одежда и обувь казались мне предметами посторонними, артефактами из другой вселенной, завезенными для анализа и исследований. Это была вроде моя одежда, но как будто из прошлой жизни. Вопроса о том, что надо ее как-то сочетать между собой, не стояло вообще, основная ее функция была в утеплении для передвижения из точки А в точку Б.

Но самым чужеродным предметом были, безусловно, ботинки – огромные мужские сапоги 42-го размера казались абсолютно не предназначенными для моих хрупких перебинтованных ног. Даже мысль о прикосновении к ним разливалась по телу болезненными импульсами, а необходимость вместить ноги в обувь и со всех сторон затянуть беспрерывно прикасающимися к ним объектами казалась пыткой. Я делала все очень медленно, как сапер на минном поле, но когда смогла встать и пройтись, как настоящий здоровый человек, – в обуви по полу – радость от этого нового навыка перекрыла все неприятные ощущения.

Все мои страхи окончательно развеялись в то мгновение, когда я впервые за 53 дня вышла на улицу, вдохнула свежий морозный воздух и увидела небо над головой. Я буквально захлебывалась, тонула в накрывшей меня волне восхищения и самого чистого, искреннего и безусловного счастья. Никогда прежде я не испытывала ничего подобного. Всегда нужно было что-то большее, что-то особенное, чтобы хотя бы просто от души рассмеяться. Всегда нужен был весомый повод для радости, но все оказалось гораздо проще: просто иметь возможность стоять, дышать и видеть – наиболее подходящий для этого повод. Как я раньше этого не понимала? Как могла быть настолько слепой?

Начала разглядывать прохожих – им я тоже была бесконечно рада, новые лица, жизнь как будто стала максимально осязаемой, она была во всех этих прохожих… Она будто подошла ко мне и обняла. А потом я вгляделась в эти лица – кто-то торопится, бежит, ничего вокруг не замечая, кто-то громко ругается по телефону, в глазах каждого читаются мысли и переживания о чем-то личном, о чем-то сегодняшнем, вчерашнем или, может, завтрашнем. На секунду меня это удивило настолько глубоко, что мне захотелось подойти к ним и рассказать, какие они счастливые.

Они же это небо видят каждый день.

Они же так легко передвигают ноги.

Почему тогда все не улыбаются так же, как я?!

Наверное, это покажется странным, но период моей жизни, начавшийся в день выписки из больницы и растянувшийся на несколько месяцев, был поистине волшебным. Это как Новый год или победа сборной России в каком-нибудь матче – то непередаваемое чувство единства огромного количества людей. Я ни на секунду не оставалась одна – каждый день мне приходило очень много писем от людей из разных уголков страны, от взрослых до самых маленьких, все предлагали помощь, делились своим опытом, давали полезные советы.

Но самыми значимыми были те сообщения, в которых совершенно незнакомые, но как будто очень близкие люди писали о том, что, глядя на меня, они пересмотрели многое в своей жизни, сделали важные для себя выводы, приняли необходимые, но отложенные решения. Каждый раз, читая эти слова, я убеждалась в том, что все в жизни происходит не случайно, что если моя ситуация помогла хоть кому-то задуматься над важными для них вопросами и хоть немного подтолкнула людей что-то изменить в себе, то все не просто так. Ведь тогда моя авария – не просто нелепое пересечение нескольких ошибок, не роковая случайность, а важный урок, позитивно повлиявший сразу на многие жизни.

Меня ежедневно навещали друзья, одноклассники, одногруппники, старые знакомые – всем было не все равно, все поддерживали меня, как могли.

* * *

Из больницы мы поехали к папе домой. Несмотря на то что я уже давно жила отдельно, этот вопрос не обсуждался. Даже простая поездка по городу на папиной машине казалась увлекательным приключением в силу своей новизны.

Последний раз по этим же улицам меня везли на «Скорой помощи», а сейчас, спустя два месяца, за окном машины вроде все тот же город, те же декорации и та же я, но ощущалось все как будто впервые. Будто меня для научного эксперимента замораживали на несколько десятков лет и снова вернули к жизни. Все места узнаваемы, но будто видны через дымку событий, лежащих между нашими встречами «до» и «после».

Так же было и с папиным домом. Все знакомо, но издалека. Будто мне это место снилось много раз, и вот я впервые увидела его вживую. Папа сел за стол, на свой любимый стул, с которого открывался обзор на всю комнату. Я лежала на диване, мы были в одной комнате, но не видели друг друга. Так же я лежала в своей палате: знала, что он всегда рядом, но не могла его увидеть всегда, когда мне этого хотелось.

– Пап, хочешь я покажу тебе кое-что жизнеутверждающее?

– Давай.

И я выглянула из-за спинки дивана, медленно, сначала макушкой, потом положила голову на руки и с улыбкой, глядя на него, произнесла, как таинство:

– Смотри, ты дома, и я тоже. И мы друг друга видим.

* * *

Испытав приступ отчаянного ужаса при виде своих новых ног, я начала морально готовиться к тому, что мне вскоре придется увидеть кое-что еще более шокирующее – свою правую стопу без пальцев, или «культю» – еще один медицинский термин, с трудом, но неизбежно прицепившийся к моей фамилии и вошедший в мой новый ежедневный лексикон. Я намеренно избегала случайных взглядов на чужие культи на просторах интернета, чтобы снизить уровень трагизма от нашей встречи. Насмотревшись на фотографии чужих культей, я могла бы нечаянно заклеймить себя пожизненной инвалидностью, когда я всеми силами желала быть здоровой девочкой с «изюминкой».

Ритуал запланированной перевязки состоял из нескольких этапов – вначале предстояло отмочить прилипшие бинты в ванне. На самом деле это можно было сделать и в обычном тазике, но я предпочитала перестраховаться – чем дольше отмокали повязки, тем менее болезненно проходила процедура.

Мои замечательные друзья – Дима Столбов, Дима Бояршинов, Саша Синюгина, Ксюша Кузнецова – в тот день планировали меня навестить и, узнав о столь важном предстоящем событии, попросили меня непременно их дождаться. С того момента, как мы решили сделать это вместе, подготовка к этому потенциально страшному зрелищу стала больше напоминать подготовку ко встрече с друзьями, и эмоциональная окраска ожидания моментально приобрела безусловно позитивный оттенок.

Я попросила Настю помочь мне найти купальный костюм, достойный такого случая, а папу – принести бокалы для шампанского в ванную комнату, где все мы собрались вместе в назначенный момент. Я погрузилась в ванну и стала набирать воду, а ребята наполняли бокалы шампанским. Мы делились друг с другом последними новостями, обсуждали предстоящую сессию и прочие «мирские» заботы. Под этот аккомпанемент я медленно развязывала бинты на голени, а когда добралась до стопы, все начали хором вести обратный отсчет.

Я не знала точно, сколько именно там было слоев и сколько витков вокруг ступни отделяли нас от того зрелища, ради которого мы собрались. Процедура снятия бинтов сопровождалась такими радостными возгласами, что весь процесс стал праздничным предшественником какого-то будто бы торжественного события и принес столько приятных переживаний, что, когда мы наконец увидели мою культю, она показалась мне наиболее естественным продолжением моего тела из всех, что я могла себе представить. И, как полагается, мы все стали обниматься, звенеть бокалами, и слезы счастья смешивались с шампанским и ощущением новой, прекрасной жизни!

* * *

Через несколько дней состоялась вечеринка по поводу моей выписки. Это была инициатива моего папы, которую я с радостью поддержала. Было решено пригласить всех, кто хоть раз меня навещал, чтобы поблагодарить их за поддержку и вместе отпраздновать начало моей новой жизни. Не представляю себе другого подобного повода собрать вместе всех одноклассников, школьных учителей, одногруппников, друзей детства, близких и дальних родственников, соседей. Такого не бывает ни на юбилеях, ни на свадьбах, ни на похоронах.

Мы праздновали саму Жизнь в ее истинном и самом широком значении. Это был наш способ превратить трагедию в торжество и закрепить в памяти нашу общую победу над Смертью. В каждом тосте звучала откровенная история о самом важном. Мы вспоминали, смеялись, делились тем, о чем обычно не принято говорить, но в тот вечер было важно все, каждое слово.

Кульминацией вечера стала папина речь. Мы все сели вокруг него, как на тайной вечери, и проживали каждый звук его голоса. Все собравшиеся находились в ролях детей, родителей, любящих и любимых, поэтому так или иначе могли разделить и пропустить через себя каждую ноту его послания на уровне едва уловимого коллективного единства сознания. Это был полет над действительностью, соприкосновение с источником жизни и тайной бытия, будто сами ангелы спустились с небес, сидели среди нас и вытирали крыльями наши слезы, когда папа декламировал стихотворение Высоцкого «Был шторм: канаты рвали кожу с рук…» по окончании своей речи.

Это была вечеринка, которая никогда не должна была случиться, но более веского повода для радости я не знала ни до, ни после того дня.

* * *

Вскоре я переехала в свою квартиру и, казалось, вернулась к самостоятельной жизни. В один из первых вечеров после моего возвращения домой ко мне в гости приехали одногруппники, и мне особенно запомнились слова Димы Столбова.

– Сейчас тебе важно понять, что все уже не будет так, как прежде. Больница закончилась, внимание к тебе, как к фигуре из новостей, постепенно начнет угасать, ощущение праздника сменится бытовой посредственностью, только вот качество этого быта будет уже совсем другим. Настоящая жизнь в новом статусе начинается только сейчас, и осознание его будет долгим и непростым.

И это было правдой, масштаба которой в тот момент я не могла понять, а болезненное ее осознание и принятие растянулось на долгие последующие два года.