Текст книги "Лбюовь"

Женственность

В Москве есть такая улица – Восьмого Марта. На ней находится психбольница, так и именуемая в народе – «Восьмое Марта». То есть: «Ты от армии где косил?» – «В «Восьмом Марта». Моего знакомого Г. выгнали из «Восьмого Марта» за сверхкомпетентность: доктор предложил ему поупражняться с тестом Люшера, а тот возмутился, что половины карточек в тесте не хватает. В общем, «Восьмое Марта» – место известное, и репутация у него так себе, да и вообще местность там довольно тухлая, депрессивная. Но вот что самое замечательное: помимо улицы Восьмого Марта, имеется еще 1-я улица Восьмого Марта! Они идут перпендикулярно. И другой мой знакомый, а именно Вячеслав Курицын, однажды жил в доме именно на пересечении этих двух улиц, адрес шел дробью. Представляете, адрес: угол улицы Восьмого Марта и 1-й улицы Восьмого Марта, напротив психбольницы. Прелесть, прелес-с-сть.

Что-то есть в этом праздничке неправильное: депрессивное, шизофреническое, лживое. Вот сколько сразу возникло неприятных слов. Тут сразу все, конечно, подумают: ее никто не поздравляет, роз– мимоз не дарит, она завидует. То есть опять неприятность. Но я докажу, докажу. Буду обличать, жалко пища тараканьим голосом обиженной девы. Я недолюбливаю Восьмое марта и за прожитые годы смогла сформулировать доказательства, почему этот праздник неискренний.

Во-первых… Ну, тут многое могло бы быть во-первых. Хотя бы то, что его называют первым весенним праздником. Весенним. Это где же 8 марта весна? В Париже – может быть, да. Там, говорят, цветут каштаны, и парочки нежатся на скамейках, семейства усаживаются обедать в саду. В Швейцарии, может быть, весна, в Пицунде, в Туапсе. Но у нас, на Первой улице Восьмого Марта, снегу по пояс, грязи по колено, и те камикадзе на шпильках, но без автомобиля, которые вопреки всему представляют себя красавицами и царевнами, серьезно рискуют сломать на льду не только ноги, но и шеи, и вообще все на свете.

Во-вторых, считается, что в этот день мужчины поздравляют своих любимых женщин. Это бред. Никаким нормальным мужчинам никогда не приходило в голову поздравлять меня с Восьмым марта, и слава богу. В то же время я сама ежегодно поздравляю десятки женщин: воспитательниц, уборщиц, бухгалтерш, медсестер… Иногда это знак уважения и признательности, иногда завуалированная форма взятки или того явления, которому соответствует многозначительное слово «отблагодарить». Так что в этот светлый день я всегда с цветами и подарками – бегаю и разношу, разношу и бегаю. Приятно, на самом деле.

Рис. 21 Цифра 8 похожа на снежную бабу. Она выглядит женственно, но неприятно

Но в остальном – двусмысленный получается праздничек, пошленький. Восьмерка эта, в заглавии, выглядит как-то неприятно, дамисто. Как будто у нее бюст, бедра. И, что самое противное, талия. И с каждого экрана, буквально из всех дыр лезет: «милые дамы», «милые дамы». А я не хочу быть милой дамой, не умею и не хочу. Я ужасно грубая. Более того, мне очень нравится быть грубой. И еще иногда – свирепой. Быть грубой и свирепой ужасно весело. И еще – неженственной! Быть все время женственной – это самая скучная история на свете. Скучно, тяжело, хлопотно. Хотя бы вот почему: женственным женщинам («милым дамам») обязательно нужно, чтобы их как следует поздравляли с 8 Марта! И от этого они идут в воспитательницы, уборщицы, медсестры, в многодетные матери, в домохозяйки… В общем, на самую тяжелую, низкооплачиваемую, адскую работу. И получают свое – День солидарности трудящихся женщин, за что и боролись. А кто боролся – я лично нет. Все: буду грубой! Даже еще грубее.

Жировки

– см. ПОДАРКИ

Зимняя сказка

Самый яркий месяц – декабрь. Много веселья, много денег, много снега, пик продаж, рекламный бум, магазинный ажиотаж.

Настроение такое – взвинченно-тревожное. Самое неприятное – неизбежность Вселенского Новогоднего Отчета: как успехи? Как прожил год? А на личном фронте? Что, до сих пор не замужем? Друг, говоришь? Ну, и где твой друг? Встречает с семьей, с детьми? Понятно, очень плохо, садись, три. Большинство взрослых Нового года на самом деле боятся. Поэтому и столько желающих работать на Новый год. Поскольку Рождество давно уже превратилось во всемирный коммерческий проект, лучшее, что можно сделать с новогодними праздниками, – это на них зарабатывать. В Рождественском заговоре очень выгодно оказаться по ту сторону баррикад, экрана, стойки, прилавка, экрана… Написать, например, гениальный Рождественский Сценарий и продать в Голливуд за миллион – разве не здорово? Многие этим соблазняются.

Самую/действительно прекрасную сказку про Рождество написала Туве Янссен. Прекрасную уже тем, что в ней нет ничего специфически новогодне-дедморозовского. Сказка, в убогоньком пересказе, такая. В Мумми-доме никогда не праздновали Рождества – по той простой причине, что на зиму вся семья впадала в долгую спячку: набивали животы сосновыми иголками и спали себе до весны. Но однажды вышло так, что зловредная крошка Мю нечаянно проснулась и перебудила всех остальных. Обитатели Мумми-дома и так чувствовали себя не в своей тарелке из-за несвоевременного бодрствования, а тут еще кто-то из неспящей окрестной мелюзги принес известие: «Скоро придет Рождество!» И вот вся семья собирается в стылой зимней гостиной и мучительно думает: как бы им отпугнуть это Рождество? Или лучше – как его задобрить? Может, дать ему побольше еды, чтобы оно насытилось и не стало есть их самих? И вот они лезут в кладовые, готовят еду, расставляют тарелочки. А может, развесить по дому всякие блестящие и звенящие штучки?..

Прелесть в том, что пародия на праздничный ритуал ничем не отличается от самого ритуала и эмоциональная кульминация одна и та же: ну вот наконец оно пришло – и слава богу! То есть: слава богу, если оно никого не съело. Ну, только курицу жареную, утку с яблоками, индейку, поросенка, гуся, – но эти, известно, не в счет.

В питерском клубе «Пурга» придумали гениальную вещь: там Новый год отмечают каждую ночь. Все по правилам: накрывают стол с ритуальными селедками и салатами, наряжают елку, открывают шампанское, ждут двенадцати. Смех, поцелуи, серпантин, конфетти, Снегурочка пьяная, а радости, а счастья! Главное счастье от того, конечно, что карнавал-то – настоящий. То есть не по календарно-общегосударственному принуждению, а по воле сердца. А вот захотелось нам сегодня Нового года – и идем в «Пургу». А передумаем, так возьмем и уйдем часиков в одиннадцать, и ничего. И нет никакой угрожающей приметы: «как, мол, встретишь, так весь год и проведешь, так что радуйся давай, веселись!» Захотим – вообще в соседний зал пойдем. Там, между прочим, каждый день свадьба. Не чья-то свадьба, опять-таки, а просто Свадьба. На свободных условиях.

У меня есть знакомая, она работает риэлтором. Очень многим нашим друзьям она помогла поменять их квартиры, и гораздо к лучшему. Только замечена одна вещь: переехав из тесноты в новые, красивые, большие собственные квартиры, многие немедленно впадают в длительные депрессии. Тоскуют по старым стенам? Нет. Некомфортно на новом месте? Да бог с тобой, говорят, Даша, мы же до этого десять лет переезжали с одной съемной квартиры на другую, и ничего… Ей как профессионалу было важно понять причину этого явления, и она докопалась. Оказывается, вот что: после новоселья ее клиенты вдруг остро осознавали как бы обязательность счастья. Раньше, в тесноте, могло быть по-разному. Но теперь!.. Когда у них такая красивая, большая квартира! Да вы просто обязаны… да все должно быть замечательно.

Вот и Новый год – это как близость новоселья, обязанность счастья. Но ничего! Главное – улыбаться. «Тепло ли тебе, девица?» – «Тепло, Морозушка! Ой как тепло!»

Имя

В школе у нас у всех были прозвища, с первого класса. В основном по фамилии: Метелица – Метла, Долголетова – Дылда (мелкая Долголетова обижалась ужасно, да и я не радовалась). Людей с совсем уж нейтральными фамилиями называли Смирнушами и Ивашами. Непонятно, откуда пришла эта традиция – на зоне никто из наших родителей вроде бы не отметился.

А у моего сына в школе такого уже нет. Они сами себе придумывают прозвища – типа nick. И даже так: если человек представляется как Сергей, его не называют Сергуней или даже Сережей. Рита Рябова решила резко поменять свою жизнь («Сколько мне было лет? Ну, одиннадцать»), сказала, что она теперь не Рита, а Марго – так и зовут. И моего сына Митяя никому не приходит в голову называть Димой – только некоторым учителям. Они говорят: «Митя – это ведь Дмитрий? Значит, Дима». Нет, не значит. Я думаю, это не такая уж маловажная вещь – называть человека именно так, как он представляется. Это реально (и даже с большой буквы) Этикет, Уважение-Человеком-Человека и даже с большой буквы Культура. И если свежее поколение чувствует такие вещи тоньше, чем старое, значит, Культура Общения вовсе не деградирует, как считают некоторые, а, наоборот, прогрессирует. И меня это радует, даже более чем.

Я очень восприимчива к проблемам имен. В детстве я, например, страстно завидовала девочке по имени Таня Новикова – ей единственной не смогли придумать никакого прозвища. А у меня мало того, что необычная фамилия, еще и c именем не все слава богу. Подобрав несложное имя Катя, записав честь по чести в свидетельство о рождении, родители потом передумали и стали звать меня Сашей. Бабушке не понравилось: Катя, сказала она, козье имя, моя внучка пусть будет Александрой! (Моей маме она, между прочим, выбрала имя Мила – тоже вполне себе «козье», хотя я лично знала коз с гордыми именами Инга, Марта и Майя. Впрочем, маму пришлось записать Людмилой, поскольку Милы не было в каких-то загсовских святках, а общественность позже упорно переделывала на Люду, в лучшем случае на Люсю: «Мила – ведь это Людмила? То есть Люда!») В пионерском лагере меня упорно записывали в палату к мальчикам: Саша Метелица. В университете подозревали – не поддельное ли я лицо. Потом я пришла работать в издательство и начала объяснять, что вот по документам Екатерина Михайловна, но звать надо Сашей; они – ой, нет! «У нас тут только что была Вера, которая требовала, чтобы ее звали Лялей, ты уж уволь». Первый муж звал меня Сашей, а когда ссорились – Катей, вроде как официально. Потом стал называть Катей все чаще и чаще, а потом мы развелись. Митенька, когда заговорил, звал меня уже «мама ‘Атя». Я вернула родную фамилию, утвердилась в сочетании Катя Метелица и стала счастлива, как никогда. Может, дорасту и до Екатерины – Катерину уже, чувствую, догнала, но вот это E пока слишком тяжелое, на Екатерину я не тяну, а просто Катерина по неведомым причинам воспринимается как выпендреж.

У меня есть целая коллекция знакомых с двойными именами: Даша, которая по правде Аня, Ваня, который Лева, Оля-Женя, Маша-Лариса. А Света Рейтер, которую лет до пяти звали Юлей, а потом взяли и переименовали? В честь дяди, по имени Всеволод, которого в семье звали Светиком. Нормально? Или вот, соседка на даче – писательница, очень известная. Такая Писательница-Про-Жизнь. Однажды я ей рассказала историю про свои два имени. (Мне кажется, что это довольно сильная история, из которой можно выстроить целую повесть или даже роман. Тема: имя и карма.) Но она отнеслась на удивление равнодушно: подумаешь, сказала, это же обычная история. «Вот я, – говорит, – Виктория. А по паспорту Кира».

Но почему? Почему, если уж назвали Кирой, надумали переименовать в Вику? Почему тогда уж не сделали это официально, с заменой всех записей и актов гражданского состояния? Просто загадка.

У меня у самой есть, надо сказать, кузина Кира, всю жизнь именуемая в семье Гулей. А пионера-героя Гулю Королеву звали на самом деле… Вероникой? Не помню. Как-то так.

А еще у меня была подруга-англичанка, которую звали Шан, и это имя появилось из детского прозвища. Она маленькая часто говорила «Shan’t! (Шан’т)» – «Не буду!» И в паспорте потом записали – Шан Джудит Томас. Она погибла где-то в Сибири, ужасно глупо, участвовала в каком-то странном велопробеге из Пекина в Париж, сломала руку, управляла велосипедом одной рукой, и ее сшиб грузовик. Она была очень веселая и красила волосы в красный цвет. На ее похоронах один человек сказал: «Шан была как солнечный ветер», – это правда. Но никто из ее друзей, насколько я знаю, не захотел дать своей маленькой девочке ее красивое и смешное имя – несчастливая, потому что, судьба.

А у кого счастливая, если подумать?

Но я на самом деле тоже думаю, что это правильно – называть детей ни в честь ни кого, а просто так, с чистого листа. И в идеале каждый сможет потом придумать себе свое имя.

А вот еще: на ВВЦ привезли какую-то суперпризовую свиноматку по имени Мария, – во всех новостях об этом трубили. «Свиноматка Мария»: когда это слышишь, хочется согласиться, что имя просто условность, не более того.

Искусство в доме

Моя любимая картина очень красивая. Ее жанр – пейзаж. Изображены: лес, озеро, церковь, луга, несколько сельских строений, синее небо, белые облака. Формат – примерно полтора на два метра. Сохранность не очень хорошая, хотя не думаю, что она нуждается в реставрации. До того, как попасть к нам в дом, она провела лет десять в сложенном виде и хранилась в совершенно неподобающих условиях – в сарае, засунутая за куриный насест. Чуть не забыла: моя любимая картина выполнена в технике живописи на клеенке. На переднем плане изображены два белых лебедя с красными клювами! Лебеди плывут по озеру и отбрасывают аккуратные тени. Очень красиво, я же вам говорю.

Клеенка с лебедями висит на даче, в комнате под крышей, которую у нас называют игровой. Каждую осень я порываюсь перевезти ее в город, но все говорят: «С ума сошла!» Еще кто-то выразил опасение, что если детишки будут постоянно возиться со своей железной дорогой вблизи такого, с позволения сказать, произведения искусства, у них может сформироваться чудовищный художественный вкус. Ну, я не знаю. Я вот, можно сказать, выросла в Музее им. Пушкина – а что толку? Все равно дачная клеенка с лебедями мне дороже всего. Она ни на что не претендует, знаете ли, – тем и прекрасна.

А в городе у меня – коврики. Не рыночные гобелены с оленями (хотя к ним я тоже очень нежно отношусь), а большие яркие ковры из верблюжьей шерсти. На них вытканы: верблюды, черепахи, рыбы, львы и, возможно, куропатки. Хотя насчет куропаток не вполне уверена. Возможно, это страусы – ножищи довольно длинные. Этой красотищей я разжилась в одной деревне в Тунисе, они там продавались буквально в каждой лавке, я выбирала самые яркие, чтобы краски такие – вырви глаз. Сочетание фиолетового с алым и изумрудно-зеленым дико бодрит. А лазоревый с конфетно-розовым еще лучше. Тунисские ковры можно разглядывать бесконечно, и всегда замечаешь какие-то трогательные детали. У черепах на лапах обозначено по четыре пальца, а у львов – по три. А вот эти существа, кто они – маленькие верблюжата? Зайцы? Объективно говоря, больше всего они похожи на кенгуру, но откуда быть кенгуру в Северной Африке… Эти ковры у меня давным-давно, я перевожу их с квартиры на квартиру, и они не устают меня радовать. Все мои гости говорят, что готовы специально лететь в Тунис за такими коврами, и летят! Но название деревни я, естественно, позабыла. Тщетно обрыскав полстраны, они привозят нечто более качественное, мастеровитое, менее дикое, в пастельной гамме – ни уму, ни сердцу. Посредственные изделия народных промыслов, не более того.

Мои друзья-художники иногда спрашивают, не хотела бы я получить в подарок какую-нибудь их вещь. Я в таких случаях очень теряюсь. Конечно, я хочу! Очень хочу. Это дико лестно – когда тебе дарят настоящую картину. Но только и страшно ведь. Настоящее произведение искусства должно, по идее, оказывать неслабое художественное воздействие – смогу ли я при нем спокойно пить кофе? Смотреть «Симпсонов», играть в буркозла, налаждаться прослушиванием группы «Бивни»? Мои друзья тоже не дураки послушать группу «Бивни», но они очень хорошие художники, их работы покупают известные коллекционеры, и даже музеи. Будет ли хорошим картинам хорошо у меня? Мы же в ответе за произведение искусства, которое приручили. Вот насчет ковров с кенгуру (наверное, это все-таки верблюжата) моя совесть чиста: им у нас неплохо. Я не поленилась заказать для них рамы – со всем уважением. Даже покрасила стены в красный цвет, чтобы ковры на них лучше смотрелись. И клеенке с лебедями тоже прекрасно живется у нас на даче, хоть и без рамы. Иногда я думаю: подарить ей багет, что ли? Такой – золоченый? А потом думаю: нет. Еще подумает, что мы над ней смеемся, обидится.

Кабачки и капуста

Есть такие люди, которые утверждают, что не меньше сотни английских слов соответствуют одному-единственному русскому глаголу «любить». Ну, я не знаю. У меня вообще довольно бедный английский (сорри, Ай эм пуа ин инглиш), но при этом слабость к их литературе. Английская литература не только интеллектуально и художественно великая – она еще и уютнейшая в мире. И еще – очень конкретная. Но только тут-то и происходит некоторый затык. Читать переводы с полным доверием невозможно – получается какая-то ерунда. Поэтому, если под рукой нет оригинала (ну, или неохота в него заглядывать: Ай эм, все-таки, вери пуа ин инглиш), перевод приходится все время корректировать в уме. Получается такая постоянная шарада.

Вот, например, конкретно кабачки (такие овощи; про них еще есть известная поэма: «Оладьи кабачковые? Это что-то новое!»). Прежняя жена моего мужа варит из кабачков варенье – очень нежное, с цитрусово-ананасным, поверьте, ароматом. А все почему? А потому что сами по себе кабачки отличаются полнейшим отсутствием какого-либо запаха. С этим явлением пытался бороться даже сам Эркюль Пуаро (буквально – Геракл Лук-Порей, или, как его еще у нас пытались переводить, Геркулес Кабачков). Он мечтал посвятить старость сельской жизни и селекции кабачков – чтобы вывести сорт, имеющий некий собственный вкус и запах. Ничего не удалось.

То есть: если сироту отправляют к унылой старухе, у которой вся гостиная насквозь пропахла кабачками («Гарри Поттер и философский камень» в пер. И. Оранского), значит, надо просто читать как «пропахла капустой» и даже ни секунды не сомневаться.

Пример книги, конечно, не совсем удачный, потому что в бедного И. Оранского кто только не метнул уже камень. Но, поверьте мне, пахучие кабачки вместо капусты (cabbage) мне встречались в разных переводных с английского книгах раз так пятьсот, не меньше. Мне сказали, что для таких слов, как cabbage, есть даже специальное название – ложные друзья переводчика. Кэбедж – кабачок, понятное дело. Лучше бы они, конечно, называли свою капусту как-то более по-человечески. Например, просто кэпуст – чтобы мы не путались. А то понаставили ловушек.

Еще хуже, чем с кабачками, ситуация с картошкой. Здесь такая же фигня, как и с любовью, – слишком много названий. И поэтому нас с ней все время дурят.

Годами меня мучила фраза, вычитанная в переводной повести, опубликованной в журнале «Юность». Воспроизвожу ее по памяти (проверить уже нет возможности, поскольку имя файла безнадежно утеряно). Итак: «Я настоящий, стопроцентный американец. Если меня приговорят к смертной казни и спросят о последнем желании, я не задумываясь отвечу: гамбургер, кока-кола и французское жаркое».

Текст плывет нормально и предсказуемо – до последних двух слов. Почему стопроцентный американец должен возжаждать перед смертью какого-то французского жаркого, столь же изысканного, столь и таинственного? Ноу ансвер. Годами, повторяю, годами эта загадка точила мой мозг. Из всех углов, со всех страниц, из самых разнообразных книжек выскакивали хмурые нью-йоркские ковбои, задумчиво тычащие в кетчуп ломтики этого самого французского жаркого. И лишь недавно явилось спасительное знание: French fries! Френч фрайз – так настоящие, стопроцентные и прочие американцы именуют то, что мы называем картошкой-фри. Алаверды получится, видимо, free potatoes (свободные картофелины), но это уже домыслы.

Переводчику, конечно, можно только посочувствовать: ну не был он в этой Америке, в этом ихнем Макдональдсе, ну невыездной был. Это вообще, как я теперь понимаю, была тотальная проблема и трагедия. И поэтому даже переводы гениальной Райт-Ковалевой иногда режут неправдой. Например, Холден после стылого и постылого школьного бифштекса идет с приятелями в кафетерий съесть «по котлете» (на самом деле, конечно, по гамбургеру). А Фрэнни в дни душевного кризиса отвергает материнской бульон и вообще какую-либо пищу, кроме «сырников» (на самом же деле, разумеется, готовых чизкейков и никак иначе). Потому что готовый чизкейк – это как раз такая вещь, которую отказывающаяся от пищи юная девушка в состоянии душевного кризиса способна проглотить (из инстинкта самосохранения и молодежной склонности к общепиту). А вот сырник – честный домашний материнский сырник, – его она как раз не съест ни за что. Поэтому cheese-cake, вопреки очевидности, и нельзя переводить как сырник, никогда. И с гамбургерами-котлетами такая же фигня (если только речь не идет о домашней кухне, – тогда можно). У переводчиков трудный, конечно, хлеб, но ведь и у нас ранимая душа.

Как верно и тонко заметил простой парень Винсент Вега, всё дело в этих маленьких отличиях – литтл дитэйлз (перевод фильмов, кстати, – разговор вообще отдельный и прямо скажем недетский).

Но вот всё-таки книжки. И не трэш какой-нибудь, а Джулиан Барнс, «История мира в 10½ главах», издательство «Иностранная литература», серия «Иллюминатор», девиз серии Лучшие книги в лучших переводах. Я с таким удовольствием, с таким девичьим доверием и предвкушением ее купила. И что же? В десятой прекраснейшей из глав персонаж приканчивает «под осетра с чипсами двухлитровую бутыль шампанского», вот так. И с этого момента (стр. 371, слава богу, почти конец, но всё равно обидно) всякий траст к написанному тоже прикончен. Осетр с чипсами! Это не постмодернизм, на который можно всё списать, нет. Это просто-напросто чудовищная ерунда на чудовищном постном масле.

Поджаренная в растительном масле картошка (chips) – да, возможно. Герой, он же, в самом деле, не герцог Эдинбургский. Он привык любую рыбу, хоть бы и жирную деликатесную осетрину, употреблять в сопровождении жареной картошки. Fish&chips – известное британское национальное развлечение. Но чипсы (такие хрустящие сублимированные пластинки, ну, вы знаете) – так вот, чипсы здесь все равно ни при чем. Чипсы не едят с рыбой. Их едят с пивом или просто так. И называют они их – crisps. Это если в Англии. А если в Америке – тогда chips. А то, что с рыбой, то – French fries. Это дико неудобно, и даже как– то подло, но это правда. Простая человеческая правда. Правда – извините за пафос – жизни, не больше и не меньше.

А любовь – она и есть любовь, что ее особенно уточнять: любовь-то не картошка.

И не капуста.

И даже не кабачок.

См. также БЕЗЕ.