Текст книги "Эй, прячьтесь!"

СЕМЬ ПОДАРКОВ

Хорошо, что Микасова мама с Януте спекли в тот день большую бабку. Не успели все сесть к столу, как за окном затарахтел мотоцикл. Это отец Джима и Януте приехал за детьми. Микасов дядя погостил в деревне денек, покатался с детьми на лодке, сходил по грибы, а в воскресенье утром забрал детей и уехал. Микас втиснулся в коляску к Януте и проводил их до шоссе.

На развилке дядя притормозил и, не заглушая мотора, высадил Микаса. Януте и Джим были в шлемах, в огромных мотоциклетных очках, и Микас даже растерялся – не зная, как же теперь с ними расцеловаться. Его глаза – верно, от встречного ветра, – наполнились слезами, но Джим потряс ему руку и твердо сказал:

– Ну, будь мужчиной. Не хнычь!

– Не-ет… – промямлил Микас и торопливо чмокнул Януте в стекло очков. – В добрый час.

– До весны! – бодро добавил дядя, похлопав его по плечу. – Эх ты, разбойник… Учись получше!..

– Спасибо, – неизвестно за что поблагодарил Микас, но они, наверное, не расслышали.

Он еще раз вдохнул полной грудью вкусный запах бензина, помахал вслед мотоциклу и свернул на проселок, который вел к дому Гедрюса. Микас думал, что его приятель все еще дуется, но Гедрюс сегодня был просто совсем другой человек: веселый, приветливый и очень обрадовался Микасу.

(Это Расяле, успев завести какие-то новые секреты, успокоила Гедрюса, – она уже знала, что Мудрик жив и здоров. Но больше Гедрюс не вытянул из нее ни слова.)

– Тебе письмо! – сказал Микас, отведя Гедрюса в сторону.

– От кого?

– Прочитаешь – увидишь, – ответил Разбойник и вытащил из кармана сложенную треугольником записку.

Удивляясь и краснея, Гедрюс прочитал:

«Гедрюкас!

Ты мне нравишся. Потому што ты интиресный мальчик и хороший товариш. Напиши мне письмо.

Дженни»

– Это же ты писал! – сказал Гедрюс, – он вспомнил, что Януте только в этом году пойдет в школу.

– Я, – подтвердил Микас. – Но она меня просила.

– Честное слово?

– Ясно, честное…

– По ошибкам понял, что твоих рук дело… – довольный буркнул Гедрюс.

– Где ошибки, где?! Она к нему всей душой, а он ошибки ищет!..

Но Гедрюс, говоря по правде, сейчас не об ошибках думал. Он жалел, что не пошел тогда есть бабку, и радовался, что Януте догадалась ему написать. Пускай с ошибками, пускай рукой Микаса-Разбойника…

– А адрес где?.. – вдруг спохватился Гедрюс.

– Ты же сейчас писать не будешь. Когда нужно будет – скажи. Дам.

– Ты все-таки завтра принеси мне, ладно?

– А сам не можешь прийти? Дорогу забыл? – горько» упрекнул одинокий Разбойник.

Наконец договорились: завтра рано утром они встретятся: на полпути между хуторами, пойдут по грибы. Гедрюс попросил Микаса поговорить с Расяле. Чтой-то она такая молчаливая стала? Чтоб только не вздумала снова со скирды прыгать!..

Скоро сказка сказывается,

Да не скоро луна показывается… —

срифмовал Дайнис, переделав известную пословицу. А луна была им сегодня ох как нужна!

– Вечно ты со своими стихами!.. – упрекнул озабоченный Мураш. – Чтоб только дождя не было…

Небо так плотно обложили тучи, что даже солнце под вечер совсем закрыло. А что уж говорить о луне!

– Давайте вспомним, – сказал Дилидон, – когда она вчера взошла?

– Когда мы освобождали Мудрика, – вспомнил Бульбук, – луна была над деревьями. Чуть-чуть правее меня….

– Смотри, не ошибись! – пошутил Дайнис. – Может, не луна была правее, а ты был левее луны?

Но тут на него прикрикнул даже Мудрик: надо, мол, отнестись к делу серьезно.

– Давайте не ссориться, – заступился за Дайниса Дилидон. – Добрые дела надо делать весело!

– Кто знает… – отозвался Бульбук. – Может, мы, желая добра, причиним зло?

– Да он же замерзнет зимой без нас! – вспомнил Оюшка. – Помните, какой Живилёк был непрактичный?

– Смотрите на луну, смотрите на луну, – то и дело повторял Мудрик.

– Пойдем потихоньку, а? – предложил кто-то. – Может, главное не луна, а наши подарки?

Не спуская глаз с неба и потому спотыкаясь то о хворостинку, то о торчащие корни дерева, то о вывернутый гриб, гномы добрели до мостков неподалеку от того места, где недавно тонула Хромуша. Здесь они огляделись, – а Расяле-то нет! Может, она вообще не придет?

– Толковый командир давно бы выслал разведчика… – заявил Бульбук, пытаясь взглядом раздвинуть тучи.

– Я сам бегал, – ничуть не обидевшись, ответил Дилидон. – Расяле сказала – будет вовремя.

– Да уж, прискачет на одной ноге…

– Мне кажется, пора. Больше ждать нельзя! – сказал Мудрик и предложил Дилидону первым бросить свой подарок.

Тот осторожно вытащил из-за пазухи веточку можжевельника с семью зелеными ягодами и сказал:

– Вы помните, тогда было шесть зеленых ягодок, а седьмая, черная, досталась Живильку… Мне больно об этом вспоминать. Пусть эта веточка подскажет ему, что мы, как зеленые ягодки, должны быть все вместе, на одной ветке… Гномы подождали, пока речка не унесла ягодки, и взглянули на Мудрика. Тот вынул из-за пазухи ту самую страничку, которой не хватало в книге, дрожащими руками снова сделал бумажного голубя и пустил его по воде.

– Я полагаю… – взволнованно сказал ученый, – все ясно без лишних слов…

Гномы промолчали, хотя, если говорить начистоту, подарок Мудрика каждый понял по-своему. Может быть, бумажный голубь должен был напомнить Живильку о его проделках? Или он, как письмо, выражал последнюю надежду его друзей? Голубь, больше похожий на чайку, опустился на воду и поплыл на поиски того, кому был предназначен.

Гномы огляделись – Расяле все еще не было.

– А я брошу заячью горошину, – заявил Мураш. – Живилёк спрашивал: «Хочешь орех? Вот…» – и совал заячью горошину. А сам так смеялся, что нельзя было на него сердиться. Пусть она напомнит ему…

Кое-кому из гномов такой несерьезный подарок не понравился, но все знали, что в этом случае советы давать нельзя. Кто что придумал – хорошо ли, плохо ли, – уже не изменишь.

А Расяле нет как нет…

Оюшка в сильном волнении снова открыл свою берестяную коробочку, вынул носовой платок Живилька, завязал на нем узелок, чтобы тот не забыл к ним вернуться, и бросил в речку. Хотел что-то сказать, но от волнения не смог слова вымолвить, только откашлялся и отошел в сторону.

Бульбук, не говоря ни слова, скинул курточку, снял башмаки, принялся стягивать рубашку… Все подумали, что он, сняв верхнюю одежду, налегке побежит искать Расяле. Но силач решил подарить Живильку «себя»! Так надо было понимать его странный поступок.

– Через час вернусь! – сказал он друзьям и плюхнулся с мостков в речку.

– Живилёк, Живилёк!.. – кричал Бульбук. Он плыл то брассом, то кролем, то на боку, то на спине, намереваясь доплыть до самого озера.

Остался Дайнис, последний из гномов, а Расяле все не было…

Поэт, художник и композитор развернул небольшой пергаментный свиток с нотами и запел:

 
Мы – гномы, гномы, гномы.
Дружим уже давно мы.
Пусть льется наша песенка
и улетает вдаль.
Там наш дружок летает.
Его нам не хватает!
От этого, наверное,
и в песенке печаль…
 

Он уже хотел было бросить свиток в воду, но Дилидон попросил:

– Не бросай. Давай все вместе споем…

И тут – как часто бывает в книгах, а еще чаще в жизни – в последнюю минуту, ковыляя, словно Хромуша, появилась запыхавшаяся Расяле.

– Не могла… – сквозь слезы объяснила она. – Сказала, иду ноги мыть, но все из-за этого гипса… Поймали, подарок мой отобрали. Говорят: «Нальем в таз – дома помоешь…»

– А что ты несла? Почему отобрали? Кто отобрал? – стали спрашивать гномы.

– Я контраба-ас… хотела… Вынесла, спрятала в огороде. А тетя Алдуте приехала и говорит: Криступас будет играть… В город увезут… А я так хотела Живильку…

Теперь бедняжка расплакалась, слезы, словно неспелые ягодки клюквы, катились по желтым и лиловым полосам ее платьица. Было даже слышно, как они звонко шлепаются в речку.

Гномы стали успокаивать ее. Один сказал, чтоб Расяле бросила в воду все равно что, например, ленту… Но другой тут же напомнил, что советы давать нельзя, и Расяле заплакала еще горше.

Кто знает, может, эти «неспелые ягодки клюквы» и были самым искренним, самым драгоценным подарком? Внезапно все почувствовали, или им только показалось: что-то случилось. Что-то стало не так… Горестно застонало дерево, державшее на сучьях своего поваленного бурей соседа… Из объятий туч наконец вырвался розовый месяц. Елка, словно слезу, обронила в воду шишку.

Но Живилька все не было. И никто не знал, КАКИМ ОБРАЗОМ он должен появиться и вернуться к ним. Гномы стояли и ждали.

– Ты иди, – сказал Дилидон Расяле.

– Пойду, – кивнула Расяле и снова принялась рассказывать, что приехала тетя Алдуте на «Волге», что Криступас будет учиться музыке, и потому тетя увезет дедушкин контрабас…

Правда, рассказала она и кое-что новое:

– Тетя хочет, чтобы я тоже поехала в город. Гедрюс пойдет в школу, а мне скучно будет одной дома сидеть, чтоб я лучше поехала… Если б еще Живилёк нашелся… А то я на самом деле… Мне уже пора, я прямо не знаю…

– Чего ты не знаешь? – спросили гномы.

– Может, нам попрощаться? Вдруг Живилёк захочет попеть до утра соловьем… Я лучше его дома подожду… А послезавтра, наверное, уеду.

– Хорошо, – ответил Дилидон. – Мы все к тебе придем, если Живилёк найдется. Спокойной ночи. Спасибо, что пришла.

– Спокойной ночи, – ответила Расяле и, всхлипывая, заковыляла домой.

Гномы еще долго стояли и ждали какого-нибудь знака, по которому можно было бы судить, возвращается ли Живилёк. Но лес молчал, луна снова погрузилась в облака, и гномы озябли от ожидания и тревоги.

– Слишком мы верили в удачу, – вздохнул Мураш. – Всегда так бывает…

– Тс-с! – сказал Дилидон. – Птичка прилетела! Соловей! Живилёк!

Птичка пискнула на ветке ивы и, взлетев, села на перила мостков.

– Да она по-воробьиному чирикает! – тихонько удивился Мураш.

Оюшка шепнул:

– А ты хочешь, чтоб сразу по-нашему… Так долго пел соловьем!

– Почему мы шепчемся? Живилёк, это ты? – громко спросил Дилидон.

Полевой воробышек вспорхнул и улетел. И снова все почувствовали, как им холодно.

– Пойдем, огонек разведем. Сядем и подождем его, – предложил Дайнис, и все согласились.

Но едва они, покинув мостики, взобрались на пригорок, в кустах кто-то крикнул:

– Эй! Подождите! Меня не оставляйте!

У гномов даже ноги подкосились. Вот где он, Живилёк! Они обернулись с сияющими лицами и принялись оглядываться, стараясь понять, из какого куста донесся крик.

– Живилёк! – не своим голосом взвизгнул Оюшка.

Но из темноты вынырнул Бульбук! Сердитый, он нес в охапке свою одежду.

– Где Живилёк? – спросил он.

– Ах, это ты! – воскликнули гномы. – А мы-то думали, Живилёк.

– Думали, думали… А про меня, конечно, забыли? – трясясь от холода, торопливо одевался Бульбук.

– Ты так быстро вернулся, – удивился Дилидон. – Ничего не заметил?

– Вода холодная… – ответил Бульбук. – Расяле, конечно, так и не дождались?

– Дождались. А вот Живилька все нет и нет. Разведем лучше огонек, еще подождем.

Вскоре они, как шесть волшебников, уселись в круг. Легкое и грациозное, посредине плясало пламя. Сбросив белое покрывало дыма, оно, танцуя, окрашивало в розовый цвет то одного, то другого волшебника-гнома и проворно выхватывало у него из рук хворостинку, кусочек бересты или горстку ароматной хвои.

Они отдали огню все, что насбирали, потом каждый гном подыскал кочечку или бугорок мха, чтоб положить голову. Они легли и, устав за день, мгновенно заснули. На них тихо опускались слетавшиеся на свет костра ночные мотыльки, прикрывая их теплыми бархатными крыльями, и гномы все глубже погружались в сладкий сон. Верно, поэтому никто из них не увидел, когда и как у огня появился Живилёк, долго летавший с соловьями. Скорей всего, как и тот раз, он, не раздумывая, бросился в пламя. И уже не поднялся из него птицей, а, опалив крылышки, упал рядом со спящими товарищами и тоже уснул.

Гномы пробудились на рассвете. Огонь погас; деревья, листья папоротника, травинки – весь лес посеребрила росистая паутина. Было дивно красиво вокруг, и гномам показалось, что они все еще видят сны. Поэтому Дилидон ничуть не удивился, увидев рядом с собой спящего Живилька.

Даже всеведущий Мудрик, не веря глазам своим, трогал землю, тряс головой и никак не мог понять, что это – такой яркий сон или красочная явь.

– Давайте-ка еще поспим, – пробормотал Мураш. —

Сны такие чудесные…

Но почему это – закроешь глаза и все чудеса исчезают?

Наконец проснулся и Живилёк. Странное дело – он вел себя так, словно и не пропадал никуда, и не мог сказать друзьям, как он здесь очутился.

– Ну, как и все. Не знаю…

– А что соловьем летал, знаешь?

– Что-то такое снилось… А вам тоже что-нибудь снилось?

И гномы опять решили, что сон не кончился и они все еще спят. Что ж, раз спишь, надо лежать…

Полежали, перевернулись на один бок, потом на другой. Солнце поднялось над деревьями, проснулся лес, а им все не верится.

– Если и дальше будем раздумывать, – наконец твердо сказал Мудрик, – то вся жизнь покажется сном! Время вставать да радоваться. Живилёк нашелся!

И тихонько шепнул друзьям:

– Только не расспрашивайте его, как он был соловьем. Он знает еще меньше нашего.

Весь следующий день, с самого утра до обеда, а после обеда до сумерек, в лесу галдели, аукались грибники. Толстая-претолстая тетушка Алдуте – ну такая вся круглая, прямо всем теткам тетка, со своей свитой собирала белые, подосиновики, рыжики и молодые подберезовики.

Если по всему лесу и даже озеру неслось веселое «а-ах-ах-ах!» – значит, тетя Алдуте нашла белый гриб. Рыжики да подберезовики, правда, без такого шума, тоже отправлялись в корзину тетушки Алдуте, плетенную из еловых корней, купленную на большой ярмарке в Вильнюсе.

Ни у Гедрюса, ни у Микаса не было такой чудесной корзины, да и не умели они так весело приветствовать каждый белый гриб, потому и лукошки у них были не такие полные. Правда, тетушке помогал еще Кудлатик, который мастерски унюхивал самые малюсенькие боровички, желтые моховики, красные подосиновики, только-только выглянувшие из-под мха и опавших шишек. Зато возле крупных, уже пожилых мухоморов, подберезовиков и маслят он норовил презрительно задрать лапку.

Раньше Микас с Гедрюсом частенько ходили по грибы вдвоем и не раз, бывало, заболтавшись, забывали, для чего пришли в лес, как вдруг в двух шагах – торчит белый гриб! Из зеленого мха выглядывает коричневая шляпка, а на шляпке сидит, выставив для красоты рожки, слизняк…

– Боро-, – кричит один.

– …вик! – кончает другой, и оба, словно два Бармалея, бросаются с ножами на гриб.

– Я первый увидел! – кричит Микас.

– Не я, а ты!.. То есть не ты, а я! – не сдается Гедрюс.

После короткой схватки одному достается помятая шляпка, уже, конечно, без слизняка, а другому – толстая червивая ножка… А такой был гриб! Идут мальчики дальше молча, словно мухоморов отведали – до новой находки, до новых радостей и новых разочарований.

А теперь – потому ли, что уехал Джим, или потому, что приехала тетушка Алдуте, – увидят краешком глаза боровик, отвернутся – один смотрит, как дятел дерево долбит а другой присел и последние черничинки обирает. Микас хочет, чтоб Гедрюс нашел гриб, его лучший друг и соратник, а Гедрюс, как видно, думает – пускай боровик достанется Микасу, закадычному другу и двоюродному брату Януте.

Ну и набрали же они грибов за весь этот день и следующее утро! Когда тетушка Алдуте увидела в сенях три полных корзины да еще сумку и пластиковый мешок, она даже усомнилась – довезет ли?! Вдобавок мама Гедрюсе накопала для нее большой мешок картошки – тетя ее все нахваливала, мол, рассыпчатая…

– А еще контрабас! – напомнила Расяле, принарядившись, чтобы ехать в город.

Инструмент они решили привязать на крышу машины но тетушка Алдуте объявила шоферу, который тоже на брал для себя целую корзину грибов, что контрабас придется оставить до следующего раза, а наверху лучше при строить мешок с картошкой и корзины две с грибами.

Ох! Услышав это, Расяле даже побледнела. Только что щебетала, скакала, словно сорока, и дразнила Гедрюса а тут вдруг замолчала… Гедрюсу было грустно, что Расяле уезжает, а той, видать, оставить брата и дом – ничего не стоит. Почему же она вдруг притихла?

– Что с тобой? – спросил Гедрюс, видя, что Расяле вот-вот расплачется.

– Контрабас не берут…

– Ну и не берут… Зачем тебе контрабас?

– Да гномы там… – шепнула Расяле. – Они едут к тетушке на всю зиму.

У Гедрюса екнуло сердце: «Видишь, какая скрытная! Ну погоди, сестричка!..»

– До зимы еще сколько времени, – успокаивал он. – Тетушка еще приедет, а пока я о них позабочусь…

– Послушай, Гедрюс, – Расяле стала вертеть пуговицу на его курточке, – ты открой молнию и выпусти их. Хорошо?

– Не волнуйся, сделаю!

– Только не вздумай!.. – погрозила она пальцем. – Не вздумай их ловить, слышишь?

– Да не буду я. Сказал, не волнуйся.

– А я все равно волнуюсь! Поклянись, что ничего им не сделаешь!

– Ладно, клянусь, – буркнул Гедрюс.

– Э-э… Помнишь, как ты мне велел?.. На, земли поешь.

– Да тут гравий. Как же я съем?

– Пошли, возьмем в палисаднике…

Гедрюсу хотелось, чтобы Расяле уехала спокойно, и он сделал все, что она просила: вырвал увядшую гвоздику, взял с корней щепотку чернозема, съел и ушел в избу, чтобы запить клятву водой.

А в избе оказалось, что мама уже успела уговорить сестру оставить грибы, их засолят, а белые высушат в печи. Лучше пускай контрабас берут, Криступас-то ждет его больше, чем грибы. Так и вышло, что грибы оставили, а контрабас вынесли и, на радость Расяле, осторожно привязали на крыше машины.

Проводить гостей пришел и Микас-Разбойник. Он явился, стыдливо пряча за спиной цветы. Это мама уговорила его отнести Расяле три георгина. Увидев у машины такую толпу, Микас застеснялся: как при всех подойти и сунуть цветы?.. Расяле и так уже держит в руке какой-то узелок.

Едва Микас закинул букет на грядку с капустой, как на огород явилась тетушка Алдуте – нарвать укропу. Смотрит – чудесные георгины! Кто же их сюда бросил?

Микас ускорил шаг и увидел Расяле – аккуратно подстриженная, в новом платье, она улыбалась, а к ее щеке прилипла крошка белой булки.

– Знаешь что… – сказал он Гедрюсу. – Выдери мне листочек из тетради и дай карандаш!

– Зачем?

– Надо. Потом скажу.

Гедрюс отвел Микаса в комнату, дал ему все, чего он просил, и велел поторопиться.

Микас-Разбойник, склонив набок голову, чтобы аккуратно выстроились буквы, и крепко сжимая голубой карандаш, написал вот что:

«Расяле!

Ты мне нравишся. Потому шло ты интиресная девочка и хороший товарищ. Напиши мне письмо.

Микас Разб»

Сломался карандаш, а ножика у Микаса не было. Да уж ладно! Он торопливо сложил листок треугольником и выбежал во двор.

– На, – сказал он Гедрюсу, оглядевшись, не видит ли кто. – Передай Расяле…

– Она же читать не умеет!

– Ничего… Она скоро научится. Или Криступас ей прочитает. Да не держи ты на виду! Неси, – поторопил Микас и спрятался за угол.

У машины он появился только когда Расяле и тетушка Алдуте перецеловались со всеми и уселись в «Волгу». Шофер, поставив рядом с собой корзину с грибами, уже заводил мотор. По другую сторону машины стояли отец, мама и кот Полосатик, а с этой выстроились Гедрюс, Микас и Кудлатик. Мама улыбалась и кричала уезжающим:

– Счастливо! Помедленней езжайте!.. Расяле, смотри не балуйся!

Микас украдкой глядел на Расяле, а Гедрюс, подняв глаза на контрабас, мысленно прощался и с гномами. «Не сердитесь, что я… Мудрика держал взаперти… Счастливого пути… Возвращайтесь весной».

И машина – мимо яблони, мимо клена, приседая на рытвинах, чтобы не задел за ветки контрабас, через ямы и колдобины выбралась со двора на проселок. Там попетляла, огибая огороды и картошку, а тетушка Алдуте и Расяле еще раз помахали из окошка оставшимся. Одна держала в руке георгины, а другая крепко сжимала уже раскрытое письмо Микаса-Разбойника.

Дольше всех провожал их Кудлатик. Он бежал за машиной, фыркал и сердился, что глаза и нос забивает противный дым. Наконец и пес притомился, отстал и поплелся домой, размышляя о том, что никто его не будет так любить, как любила своего Кудлатика Расяле.

Во дворе он встретил кота Полосатика – тот был тоже опечален. Заклятые враги разминулись, словно старые друзья: кот приподнял хвост, пес повилял ему в ответ, и они поплелись в разные стороны, чтобы в одиночестве еще раз подумать о Расяле…

Гедрюс и Микас-Разбойник, усевшись во дворе под раскидистой липой, мирно беседовали и чистили грибы, что оставила тетушка Алдуте. (Недаром Микасова мама говорила, что ее сыночек любит работать только в чужом доме…)

– Ну, Живилёк, ты счастлив? – спросил Бульбук, полагая, что ответ может быть лишь один – «Да».

Когда Живилёк вернулся, гномы принялись готовить ему торжественную встречу, но тут выяснилось, что все они перебираются на зиму в город. Встреча обернулась проводами. Были они трогательные и веселые, как вспомнишь, еще сейчас хочется петь. Но все песни они уже перепели вместе с добрыми соседями – Черным Вороном, Ежом и Белкой – и распрощались с ними даже по три раза. Теперь гномы лежали в контрабасе и в полудреме слушали, как, откликаясь на рокот мотора, жалобно гудят струны инструмента. Бульбук спросил, счастлив ли Живилёк, и все притихли, ожидая ответа.

– Не знаю…

– Как так? Не знаешь, что такое быть счастливым?

– Не знаю, – признался Живилёк.

– Ну ладно… – продолжал Бульбук. – Тогда ответь-ка мне – есть ты не хочешь?

– Нет.

– Спать не хочешь?

– Нет.

– Ничего у тебя не болит, не холодно? Может, воздуху не хватает?

– Нет.

– Значит, счастлив. Чего же еще?

– Я не согласен! – откликнулся Дайнис. – Если нет беды, это еще не значит, что есть счастье… Подумай, Живилёк, чего бы ты сейчас больше всего хотел?

– Не знаю. В такой темени трудно думается.

– Тогда скажи, кого ты больше всех любишь или кого не любишь? Что тебе нравится или не нравится…

– Всех, наверно, люблю. А жалею больше всего Ворона. Он такой грустный, такой черный!..

– А что не нравится? Может, ты хочешь что-нибудь изменять или сделать по-другому?

– Не знаю. Все кругом такие хорошие!

– Так вот, Живилёк, знай, – заключил Дайнис, – про тебя нельзя сказать, что ты счастлив. Ты только доволен и ко всему равнодушен!

– А кто же счастлив? – спросил Живилёк.

– Не приставайте к нему! – вмешался Оюшка. – Спи, Живилёк, спи. Умаялся за день.

– Я знаю, – сказал Живилёк. – Я бывал счастлив, когда шалил. А вы когда? Мудрик, ты ведь все знаешь…

– Знаю… – ответил Мудрик. – Я БЫЛ счастлив и думаю, что БУДУ еще счастливее. Но я никогда не бываю счастлив СЕЙЧАС.

– Ты вечно недоволен, – перебил Бульбук. – Ученые редко бывают счастливы.

– А ты вечно меня не понимаешь, – ответил ему Мудрик. – Я, к примеру, был счастлив и тогда, в улье… Особенно, когда заснул непоседа кот. Был счастлив вчера, вместе со всеми… А завтра, может, скажу, что все-таки хорошо нам было ехать в этом гудящем контрабасе доброго дедушки… Спорить в темноте о счастье или размышлять про себя, где же мы окажемся…

Гномы замолчали и задумались о том, что ждет их в большом городе.