Текст книги "Эй, прячьтесь!"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Эй, прячьтесь!

ХРОМУША

Хромую индюшку, которая водила по двору одиннадцать косолапых желтоперых утят, Микас-Разбойник и все в доме звали Хромушей. Обнесенный загородкой, плетенной из лозы, мирок пушистого выводка был полон всевозможных тайн, странностей и опасностей.

Вот прямо на край корытца сели два воробья. Один – толстый, взъерошенный, капризный. Сам не ест, только чирикает, разинув клюв, как заведенный, крылышками трясет и ждет, пока другой, куда более щуплый, но бойкий, отковырнет немного каши и сунет ему, лентяю, в клюв. Да ведь это воробьиха-мама кормит своего баловня!..

Хромуше не жалко корма, но ее зло берет: такой здоровяк, а сам есть не умеет! Она коротко, но сердито кулдыкнула на воробьев, те вспорхнули и опустились среди кур.

Прилетела ворона. Серая одежка, черные сапожки, сама нахальная, глаза недобрые. Ворону бранью не возьмешь, так что Хромуша подошла и сердито махнула крылом – а ну-ка, убирайся! Нечего лезть к малышне. Еще цапнет какого-нибудь разиню, и поминай как звали.

– Кар-р-га! Кар-р-га! – каркнула чернявка, перебравшись на крышу сеновала.

Хромуша не ответила. Она не любила вступать в перепалки, ссориться. Видно, потому у нее столько друзей, без которых не уследишь за стаей желторотых утят.

Вот из хлева стрелой вылетела ласточка.

– Гнать! Гнать!.. – крикнула она, пролетая мимо Хромуши.

Индюшка тут же подозвала малышей к себе и огляделась – кто же этот негодяй, кого это надо гнать?

Да это кот Черныш крадется вдоль плетня, кося зелеными глазами на утят! А два несмышленыша не слышали ни ласточкина крика, ни зова Хромуши – увидели лягушку и пристали с расспросами: откуда она взялась, такая холодная да мокрая. Лягушка съежилась в коровьем следу и молчит. Утята щиплют ее в загривок и допытываются:

– Ты знаешь, где вода? Скажи, где вода!

Черныш еще плотней прижимается к траве, еще мягче ступает лапами… В тени плетня он почти невидим, но глазастая ласточка пролетела у самой земли и крикнула снова:

– Вот он! Вот он! Гнать-гнать!

– Ах вот ты где!.. – закулдыкала индюшка и поспешила к коту. – Зачем пожаловал? Чего подбираешься? А ну жми отсюда!

Кот сердито дергает хвостом и, не сказав ни слова, степенно удаляется на сеновал – словно там его ждут неотложные дела.

– Ах ты, негодник! – кричит вдогонку индюшка и еще долго не спускает глаз с приоткрытой двери сеновала. Она-то помнит, как Черныш притащил с луга молодую куропатку. Ох, шельмец! Как он ластится к хозяевам, какой добренький, особенно когда голоден… Притвора!

Хромуша и ее многочисленное семейство прекрасно уживаются с голубями, с курами. Правда, эти трещотки, бывает, набьют зоб чужой кашей да еще кудахчут, толчась вокруг индюшки.

– Ах, Хромуша, Хро-му-ша… Не твои это дети, не твои-и. Вот вырастут – уви-идишь…

«Как это не мои? – рассуждает индюшка, ласково укрывая крыльями своих писклявых непосед. – Как это – не мои?! Я их высидела, я их выращу, летать научу… Ах вы, несмышленыши мои желторотые, писклята вы мои…»

Год назад, когда Хромуша еще не хромала, а Микаса никто не обзывал Разбойником, в том же дворе разгуливала пестрая стая индюшат. У всех уже пробивались рябые перышки, с каждым днем росли и крепли крылья. Но, оказывается, чтобы летать, крыльев недостаточно. Нужно еще и очень хотеть, больше, чем поесть посытнее да подремать на солнцепеке, где ветерок не задувает,

Микасова отца соседи частенько величали Мастером, потому что он умел возводить избы – от фундамента до самой трубы. Но летать он не умел и пользовался лестницей. И эта лестница, к великой радости индюшат, долго стояла прислоненной к крыше сеновала.

Поначалу индюшатам удавалось вскочить на первую перекладину, а через недельку-другую самые смелые из них взлетали на пятую, а то и на шестую! Здесь они устраивались на ночь, и выше всех – гляди-ка – непременно торчала индюшка, которую впоследствии стали звать Хромушей. В то время ее, пожалуй, следовало называть Летуньей или Чемпионкой…

Когда лестницу увезли на новую стройку, индюшка не успокоилась, а стала искать, на что бы ей теперь взлететь. Больше всего манили ее три сосны, что протянули свои ветви выше избы. На одной сосне темнело удобное гнездо аистов. Аисты казались индюшке важными, но мирными и вежливыми птицами.

«Вот бы взлететь на тот золотистый извилистый сук!..» Индюшка бы нашла о чем потолковать с аистихой, похвалила бы ее тонконогих близнецов… Они такие воспитанные, не дерутся между собой – спокойные и разумные, словно взрослые. Индюшка, пожалуй, рискнула бы даже пригласить семейство аистов к себе в гости. Когда Микас накрошит в корытце травки-лапчатки, да еще перемешает с отрубями – просто объедение!

Летунья упражнялась каждый день, удивляя своими подвигами всех птиц и людей на хуторе. Она уже легко перемахивала через плетень и взлетала даже на поленницу. Тут она чистила перья, осматривалась вокруг и, скажем без утайки, собиралась с духом – вниз-то всегда страшнее, чем вверх…

Аистята уже расправляли крылья, собирались на ржище искать кузнечиков, а золотистые сучья сосны все еще были недосягаемы для индюшки, хотя все остальные высоты на хуторе она одолевала с легкостью.

И вот однажды, не учтя всех возможных трудностей, она взлетела на высокий журавль колодца. Жердь закачалась, заскрипела, и индюшка чуть было не свалилась в черную разинутую пасть колодца. В испуге она крепко вцепилась когтями в гладкую жердь и решила посидеть, успокоиться и тогда уж лететь дальше… Но дул ветерок, журавль раскачивался, индюшка вздрагивала, хлопала крыльями и все не могла оттолкнуться от жерди.

Одной ногой она нащупала цепь, на которой висело ведро, обхватила ее когтями и решила подождать, пока поутихнет злосчастный ветер.

И тут из избы вышел Микас, которого послали за водой. Он был весел и бодр: сегодня был день его рождения, о котором он и позабыл. Утром мама разбудила его, расцеловала и, замесив сладкий пирог, велела позвать в гости Расяле с Гедрюсом.

Папа уже ушел на работу, но Микас чувствовал, что и он принес какой-нибудь подарок. Поскорей бы спекся пирог, поскорей бы настал вечер!

От избытка чувств или потому, что солнце било в глаза, Микас надел ведро на голову. Холодные капли потекли за шиворот, он поежился и сбросил ведро наземь. Перепуганная звоном, индюшка захлопала крыльями, Микас поднял голову и удивился: огромная незнакомая птица сидит на журавле! Наверно, орел! Надо бежать домой и сказать маме! И вдруг Микас понял – да это же отчаянная индюшка…

– Кыш! – крикнул он. – Еще колодец засоришь своими перьями.

Индюшка не послушалась, и Микас, набрав камней, принялся швырять в нее. Пустил один – мимо, пустил второй, третий…

Мама увидела из окна и крикнула:

– Ты что делаешь?! Что ты делаешь?!

Пока она вытерла руки от сладкого теста, пока выбежала во двор, было уже поздно. Индюшка с подбитой ногой шлепнулась в огород, между грядок.

– Что она тебе сделала, разбойник! Вот тебе бы кто-нибудь камнем… – бранилась мама и тут же, ласково уговаривая, попыталась поймать индюшку. Бедная птица металась среди качанов капусты, помогая себе крыльями, а Микас не смел подойти ближе, чтобы помочь маме. Часто-часто моргая, он добрел до березовой рощицы, сел под деревом и горько заплакал. Жалко было обиженную птицу, испорченный праздник, даже вкусно пахнущий пирог больше не манил его.

За что он обидел ни в чем не повинную птицу?.. Просто надоели ему вечно голодные индюки, которые бродят по двору и болбочут.

Когда, успокоившись, Микас пришел домой, у сеновала уже стояли Гедрюс в новой ковбойке, Расяле с голубой лентой в волосах и мама с папой. Мама держала индюшку, а папа привязывал ей к ноге лучинку. Увидев Микаса, все замолчали, только Расяле не выдержала и сказала:

– Уж такой бессердечный… Уж такой разбойник… Самого страшного разбойника страшнее!

– Я только спугнуть хотел… – негромко отозвался Микас. Он словно просил, чтоб его отругали, чтоб папа что-нибудь сказал, даже ремнем вытянул!.. Микас получил бы по заслугам, и все бы образовалось.

Но отец даже не взглянул на него. Кончил перевязку и сказал маме:

– Отпусти ее, посмотрим…

А детям:

– Отойдите в сторонку, не пугайте ее.

Индюшка, ковыляя, скрылась за сеновалом. Мастер, не проронив больше ни слова, ушел в избу, мама – в хлев, а Расяле снова повторила:

– Разбойник! Пошли, Гедрюс, домой, раз он такой…

– Подождите, – просил Микас. – Мама пирог испечет.

– Пирог!.. – отозвался Гедрюс. – Радуйся, что по шее не схлопотал.

– Я знаю… Да я и не хочу. Но вам-то уж наверно дадут! Гедрюс поколебался немножко, пошарил в кармане, потом вытащил пистонный пугач и сказал:

– На, Это тебе на день рождения…

– Будешь настоящим разбойником! – не отставала Расяле. – Бедной индюшке ножку подбил.

Всю зиму Хромуша провела в заточении в хлеву вместе с курами, которые до смерти надоели ей своими постоянными жалобами:

– Ох-ох-ох-ох… Снесу-снесу, вот-вот снесу!.. – квохтала одна.

Другая отвечала:

– Снесешь – куда понесешь? Снесешь – куда понесешь?

Дождавшись весны, Хромуша приглядела в куче хвороста укромное местечко и снесла несколько больших веснушчатых яиц. Она никому не хвасталась, в кучу хвороста зря не лазила, но какой-то негодник все равно нашел гнездо и украл ее сокровища. Осталось одно-единственное яйцо, да и то не самое красивое. Печальная Хромуша снесла рядышком еще одно – последнее, и села высиживать. Думает – вылупится парочка индюшат, пойдут новые заботы, новые радости…

Да где уж там… Пришел Микас рубить хворост, увидел Хромушу и тут же маме сказал. Та решила, что там сидеть неудобно – и дождик добирается, и коты вокруг бродят… Устроила на сеновале уютное гнездо, положила в него голубые яйца и, ласково уговаривая, усадила на них индюшку.

– Сиди, Хромуша, высиживай…

Индюшке не очень-то нравилось, что люди вмешиваются в ее личную жизнь, но… рядом с новым гнездом были тарелочка с зерном и мисочка с водой – лучше ведь не найдешь…

Четыре недели Хромуша грела своим телом яйца и ждала рябеньких индюшат, а вылупились нежные пушистые утята. Индюшка заботилась о них как умела – только бы были сыты, в тепле, только бы не хворали да не пропали. Летать она давно не помышляла, только старалась своей увечной ногой нечаянно не наступить кому-нибудь из пискунов на лапку.

Баловни-утята росли и с каждым днем все меньше слушались. Увидят лужицу, заберутся в нее и бултыхаются, глупыши. Ни травы там не найдешь, ни приличного жука – одна грязища. Лучше бы в песке возились, как куры. Хромуша хоть знала бы, что никто не утонет. А то приковыляют из какой-нибудь лужи – грязные, озябшие, с мокрыми брюшками, – а ты их, озорников, согревай да суши…

Однажды после страшной грозы и невиданного ливня, когда двор превратился в сплошное озеро и все приличные птицы попрятались под крышу, беспокойное индюшкино потомство ушло без спросу: перебрались вперевалочку через двор, пролезли через дыру в плетне и гуськом побрели куда-то в дальнюю даль.

Хромуша думала – они во дворе поплещутся – и не поспешила за ними. Вышла посмотреть – нету. Прислушалась – где-то на опушке леса слышен писк! Бросилась бегом за ними, застряла в дыре, выдрала несколько перьев, даже увечная нога заныла… Прихрамывая, помогая себе крыльями, взбежала она на пригорок и, переведя дух, крикнула:

– Несмыш!.. Смерти себе ищ…

Но утята, не оборачиваясь, спешили туда, где гремел и упоительно пахнул аиром набухший после ливня ручей. Добрались до берега, даже не огляделись, как удобней подойти – продрались через вереск, через кусты и – бултых – прямо в стремнину. Звонкий поток подхватил их и, покачивая, понес к заросшей тростником заводи.

– Утонете! Ковыляшки несчастные! – не своим голосом завопила Хромуша и кинулась им на помощь.

От быстрой ледяной воды у нее даже дух захватило. Утята весело плескались в заводи, среди мясистых листьев аира, а индюшка даже окликнуть их не сумела. Забила лапами, чтоб подгрести к ним, но ручей как будто с ума сошел – хохоча и крутя у каждого камня, он уносил ее все дальше, в черный лес.

Закоченевшие ноги задевали то за утонувшую корягу, то за скользкий, поросший водорослями камень, но Хромуша не могла удержаться. Поток швырял ее с боку на бок, перья отсырели и тащили на дно. Индюшка подогнула ноги, замерла и пустилась по течению – будь что будет…

У брода на голубоватом камне с «чертовым следом» стояли гномы. С ивняка и кустов ольхи падали тяжелые капли, гномы нахлобучили капюшоны, так что Мудрика, Мураша, Оюшку и Дилидона нелегко было узнать.

Гномы пришли проверить, не унесла ли высокая вода их берестяную лодочку, в которой они намеревались спуститься по ручью до озера, узнать, почему замолкли соловьи, обитающие в прибрежных рощицах? Куда девался Живилёк? Почему, обернувшись птицей, он забыл о своих братьях гномах? Но на том месте, где раньше стояла лодочка, теперь восседала огромная перепуганная лягушка и широко разевала пасть.

Гномы никогда не унывали. Вот и теперь они сразу же стали обсуждать, выдалбливать ли новое судно или отложить экспедицию до весны.

– Глядите, Хромуша плывет! – вдруг крикнул Мураш.

Гномы прекрасно знали прошлогоднюю чемпионку по полетам. Теперь они решили, что в этом году Хромуша, чего доброго, занялась плаванием… Но вскоре все поняли, что птица попала в беду.

– Правей, правей забирай! – крикнул Мудрик. – Правей! Там мелко!

Хромуша послушалась, поцарапала когтями камешки дна и с трудом выкарабкалась на песчаную отмель, которая белела недалеко от берега – оттолкнись посильней, и перемахнешь на сушу. Но индюшка настолько выбилась из сил, что не решалась снова пускаться в плавание.

Оюшка предложил созвать всех гномов.

– Больше голов, быстрей что-нибудь придумаем…

– Больше голов, больше споров! – сказал Дилидон. – Мудрик и один что-нибудь придумает.

– Все я да я!.. – горько откликнулся ученый. В последнее время он корил себя за всю эту историю с очками. «Гедрюс и без очков как-нибудь обошелся бы, зато Живилёк был бы с нами».

«Всё твои рецепты да советы!..» – подлил масла в огонь Бульбук. Мудрик только вздыхал и зарекался не давать больше советов.

Но тут некогда было ни корить себя, не перебирать ошибки прошлого. Надо было спасать мокрую, попавшую в беду птицу.

– Надо с лягушкой потолковать, – вслух рассуждал Мудрик. – Она может бечевку вплавь доставить. Другой конец привязали бы к ивняку…

У них была длинная бечевка, которой они собирались закрепить свое судно. Но лягушка – что с нее возьмешь – сначала принялась бурчать, мол:

– Простудилась я. Хвораю, вся горю…

А потом заявила, что она вообще птиц недолюбливает.

– Все они – бестии. Все аистиной породы – хищники…

Мудрик принялся уверять, что Хромуша в жизни даже червяка не съела, что аист ей – никакая не родня, и что лягушке следовало бы отличать, где друзья, а где враги… Лягушка помолчала-помолчала и, не вытерпев, плюхнулась в воду. Вынырнула около самой индюшки и, противно осклабившись, квакнула:

– И поделом тебе!..

Мураш в сердцах запустил в нее камешком и сказал:

– Что ж, придется самим лезть в воду!..

– Подожди, – остановил его Дилидон. – Попробуем-ка подогнуть к ней ивовую лозу.

– Это мысль! – похвалил его Мудрик. – Обойдемся без веревки!

– Ой-ой-оюшки!.. – заохал парикмахер, увидев, что Дилидон с трудом карабкается на склоненную ветку. – Лоза мокрая, вода мокрая… Не люблю, когда мокро!

Дилидон, Мудрик и Мураш, оседлав ветку, поползли по ней к верхушке, а Оюшка все еще вытирал уже обтертую руками друзей лозу своим носовым платком.

Гномы ползли и ползли – пока ветка под их тяжестью склонилась и окунула верхушку в воду.

– Хватай клювом, хватай! – крикнул индюшке Мудрик.

Хромуша подскочила, отщипнула клювом листочек, но осталась на мели. Гномы продвинулись еще чуточку – «раз-два, раз-два!» – раскачали ветку и снова крикнули:

– Хватай!

Индюшка вытянула шею и на этот раз крепко ухватилась клювом за ветку. В суматохе все забыли договориться, что делать дальше. Хромуша, не выпуская ветки, хлопая крыльями по воде, бросилась к берегу, а гномы не успели соскользнуть на землю. Хромуша подпрыгнула, ветка дернулась, и все четыре гнома, как с трамплина, попадали в воду.

К счастью, все умели плавать. Но вода была не только мокрая, как говорил Оюшка, но и холодная, чтоб ей пусто было!

Если бы Хромуша не была мокрая, хоть выжми, она бы, конечно, согрела гномов под своим крылом, а теперь – куда уж ей. Сипло поблагодарила она гномов, извинилась, что доставила им столько хлопот, и заковыляла к дому.

Долго шла она по берегу ручья и лишь под вечер увидела знакомые сосны и крышу хлева. Но сосны эти были на другой стороне ручья! Ручей был неширокий, курица и то, расхрабрившись, перелетела бы, но усталая и испуганная Хромуша не решилась на это. Вскарабкалась на горбатую иву, нахохлилась и решила дождаться здесь утра.

ОХОТА НА ЛИСИЦ

Утята долго плескались в ручье, лакомились водяной травкой, спорили, кто дольше выдержит, засунув голову в воду, и даже не подумали, что в этой тихой заводи им грозит опасность.

Но случилось именно так.

Едва только один из утят – что был посмелее – отплыл от зарослей аира, как из воды вдруг высунулась темная голова какого-то чудища. Открылась зубастая пасть, и несчастный, даже не пискнув, исчез с поверхности воды. Тихая заводь забурлила, и в мутной воде мелькнула тень зловещей щуки.

Утята поспешно выкарабкались на берег и, не переставая пищать от страха, заковыляли домой. Микас принес им поесть и понял, что эти жадины пищат не только с голоду. Огляделся – а Хромуши-то нет! Пересчитал утят – одного не хватает!

Прибежал в избу, сказал маме, мама – папе, а папа решил, что это проделки кумушки-лисы. Возвращаясь с работы, Мастер видел, как рыжая мелькнула в кустах у самого дома.

– Жалко, у тебя ружья с собой не было, – сказал Микас.

– Ружье – ружьем, а тебя бы ремнем! – ответил отец и ухватил Микаса за ухо. – Говорил же – заделай дыры в плетне. Говорил или нет?

– Я заделал… – захныкал Микас, спасая свое ухо. – Джим калитку не закрыл…

– Теперь береги утят как зеницу ока! – сказала Микасу мама. – Наверно, лисенятам таскает, раз уж ей одной Хромуши мало.

– Поросенок плетень подрывает, вот! – вспомнил еще одного виновника Микас. До того ему обидно стало, что хоть беги в хлев и так же больно надери уши этому жирному бездельнику!.. Но тут отворилась дверь и вошли Джим с Януте – они несли полную шляпу подберезовиков и подосиновиков.

Услышав о пакостях, которые натворила лисица, Джим смахнул с ресниц паутинку и закричал так, что даже кот Черныш подскочил:

– Знаю! Мы нашли! Мы знаем, где она живет!

– Мы кучу такую нашли, – подхватила Януте. – А я и говорю: кто тут похоронен, Джим? Такая куча песка!.. А рядом – дырка!..

– Погоди, не тараторь! – прервал ее Джим. – Еще раньше этого я услышал подозрительный запах. Не то лисой, не то медведем пахло! Я и говорю – здесь, говорю, где-то зоопарк недалеко!

– И еще мы перья нашли! – не унималась Януте.

– Перья я нашел, не ты… Смотрим – куча песка.

– А внутри кто-то: «Тяв-тяв!»…

– Еще раз тявкнешь, – дернул ее за косу Джим, – больше со мной по грибы не пойдешь!

– А я и сама могу! Вот! – показала она подосиновик, – вот этот, самый красивый, я увидела. И этот мой. И еще где-то один.

– Положи гриб! Ведь о лисе говорим!..

Джим выхватил у нее из рук подосиновик, и красивая шляпка отломалась. Януте опустила голову – в ее кудряшки набились сосновые иголки – и слезы – кап-кап – прямо на спину Чернышу… Кот, который и так ласково терся у ног Януте, даже замяукал от сочувствия. Всем стало неловко, даже мама с папой не нашли что сказать.

– И все из-за лисицы! – проворчал Микас.

– Если там действительно нора, – рассудительно решил Мастер, – то мы разбойницу оттуда выкурим!

Все повеселели и, забыв свои обиды, бросились выполнять указания Мастера. Взяли тряпок, пакли, прихватили лопату, бутылку керосина, Микас и Джим вооружились палками, и отправились к лисьей норе.

Разбойник жалел, что не позвал на охоту Гедрюса и Расяле с Кудлатиком. Пес был бы очень кстати, ведь нюх Джима все-таки не сравнить с собачьим. Джим вел их, вел, петлял среди невысоких елочек и совсем запутался.

– Чтоб тебе пусто было!.. – в сердцах сказал он. – Как сейчас помню – тут был пень с корнями…

– А вот и не тут, – наконец откликнулась Януте.

– А где? Почему не покажешь, раз знаешь…

– А зачем мне показывать, раз ты такой…

– Тогда дяде покажи, не мне!

Мастер молчал. Ему было ясно, что Януте тоже не знает, только так, из мести, дразнит брата.

– Ну?! – разозлившись, потребовал Джим. – Покажешь или нет?

– Если б я всех вела, я бы сразу нашла, – ответила Януте. – Я бы вот туда пошла…

– Эх вы, раззявы! – упрекнул их Микас. – Нашли лисью нору и потеряли. Давайте все зажмуримся и принюхаемся, вдруг кто-нибудь их учует…

Джим закрыл глаза и засопел, а Януте сунула ему под нос высохший гриб-дождевик и нажала на него. Все покатились со смеху, даже вороны, сидевшие на елках, взмыли в воздух. В чаще с фырканьем пронеслись две косули. Нос Джима стал такой бурый, что даже Мастер от души рассмеялся. А смех – лучшее лекарство от невезения.

С новыми силами охотники пустились на поиски норы и вскоре очутились у небольшого пригорка, поросшего кустами можжевельника и елочками. Повыше лежал вывернутый с корнями пень, а рядом – куча желтого песка, выдававшая подземное убежище лисы.

– Опоздали, наверное, – вполголоса сказал отец Микаса, закрыв лопатой выход из норы. – По вечерам они выходят на охоту.

– Чувствуете, какой запах? – отозвался Джим, которому не хотелось откладывать задуманное. – Мне кажется, кумушка дома.

– Тс-сс! – предостерег Мастер. – Оглядитесь вокруг. Должен быть запасной выход, а то и два!

Второй лаз был уже, и, по-видимому, лиса ходила там редко, потому что на песчаном холмике под елочками успели проклюнуться травинки.

Охотники обломали вокруг ветки, чтоб не мешали, расширили оба отверстия, затолкали в нору тряпки, бумагу, бересту, полили все это керосином и подожгли. Мальчики, нагнувшись, дули и махали курточками, загоняя едкий дым в нору.

Под землей кто-то тихонько заскулил, и из одной дымящейся норы полетела земля,

– Ага! Поймал! – обрадовался Мастер.

– А почему она так делает? – спросила Януте, – у нее глаза слезились от дыма.

– Хочет огонь потушить, – объяснил Микас, засовывая поглубже в нору пылающую головешку.

– Бедные лисички… – ласково сказала Януте и подбросила сухого хвороста.

– Если поймаем живьем, надо держать до зимы, – тоном знатока заявил Джим, раздувая костер у другой норы, – Зимой мех лучше.

– Жаль, сеть забыли взять, – ответил ему Мастер. – Да ладно, раскопаем и поглядим, одна здесь кумушка или больше…

– А мы ее перехитрили! – похвасталась Януте. – Бедные лисички… Как хорошо, что мы их нашли, правда?

Микасов папа осторожно раскапывал нору. Почва была рыхлая, один песок, но мешали корни. Из отверстия шел дымок, изредка его перебивал острый лисий запах. Микас с Джимом стояли наготове с палками, – вдруг разбойница бросится бежать!

– Про второй костер не забывайте, – предостерег Мастер. – Пока мы тут копаем, она оттуда – фьють! – и поминай как звали…

Джим подбросил в огонь бумаги и бересты.

– Так и пылает! Здесь ей проходу нет, – сказал он, но тут Януте крикнула, показывая пальцем на папоротники:

– Вот она! Вот! Хватайте! Ловите!

– Где? Где? Будет тебе выдумывать!

Не только Януте, но и Микас увидел, как рыжая длиннохвостая лисица шмыгнула за елочками и метнулась через заросли папоротника в чащу,

– Ишь хитрюга… И как это она прошмыгнула? – огорчился Микас. – Может, еще один выход есть?

– Погодите! – сказал отец. – Смотрите, кто тут…

В яме лежал обсыпанный песком рыжий, не больше кошки, зверек.

– Лисенок! – обрадовался Джим.

– А хвостик-то тонюсенький! Бедняжка…

– Смотрите – еще один! Шевелится!

Мастер дал Микасу подержать мешок, схватил живого лисенка за загривок и вытащил из ямы. Зверек скалил мелкие зубки и громко сопел перепачканным в земле носом. В мешке он затих, а Микас-то думал, что он будет метаться.

Потом они докопались до третьего лисенка – и последнего, Он казался мертвым, но когда Мастер вытащил его, лисенок громко вздохнул и замахал лапками.

– Ну и артист! – сказал Джим. – Может, и первый только притворяется?..

– Нет, тот уже не дышит, – ответила Януте, гладя поникшую головку. Только теперь она по-настоящему пожалела зверьков. И зачем они нашли эту нору? Лисенок задохнулся, а он ведь не виноват в том, что старая лисица убила индюшку и утенка.

– Вот видите, – словно угадав ее мысли, махнул рукой Мастер. – А главную-то виновницу мы так и не схватили…

– Она, верно, прибегала посмотреть, – невесело сказал Микас. Он тоже пожалел лисицу: «Не найдет кумушка-лиса своих детишек, не найдет…»

Но вздыхать было некогда. Как бы ни было, охота удалась. Они закопали мертвого лисенка, заровняли нору, потушили головешки и, радуясь добыче, зашагали домой.

– А куда мы их денем? – спросила Януте, которая бежала за Джимом и на ходу гладила грубый дерюжный мешок. – Как мы их вырастим?

Микас предложил поселить их в клетке, где раньше держали кроликов, и подержать, как советовал Джим, хоть до весны,

– А чем ты кормить их будешь? – спросил отец.

– Ворон настреляем! – брякнул Джим первое, что пришло в голову.

Януте засомневалась:

– А из чего ты их настреляешь?

– Из лука! Или силки поставлю.

– Думаешь, им нравится воронятина?

– Не нравится, пускай голодают! – отрезал Джим, которому надоело, что Януте вечно прекословит.

«Если воронятина им не понравится, – подумала Януте, – я открою дверцу и выпущу бедняжек…»

Охотники вернулись домой уже в сумерках. Вытащили из-под поленьев обшарпанную клетку, для крепости кое-где подколотили гвоздиков, окошечко затянули проволокой и, позвав маму, вытряхнули из мешка свою добычу.

Лисята забились в угол и пугливо смотрели на фонарь. К черным носикам прилипли желтые песчинки, глаза все еще слезились от дыма, но скорей всего им просто было грустно и хотелось плакать…

С первыми лучами солнца какая-то ранняя птаха затянула свою «тинь-тилинь-тинь-тилинь» – она будила лесных певцов, чтоб не проспали чудесный свежеумытый, предвещающий погожий день восход.

Продрогшая Хромуша открыла глаза и встряхнулась. Перья за ночь подсохли, но были какие-то слипшиеся, будто не расчесанные. Крылья даже затрещали, когда она попыталась их расправить.

– Ах, ах, – застонала индюшка. – Как там мои сиротки? Скорей бы домой!..

Ручей обмелел и снова ласково журчал, нашептывал что-то камням, камышам и косулям, пришедшим на водопой.

Но вот косули подняли головы и, тревожно поводя ушами, уставились на орешник. Индюшке тоже послышался какой-то треск в кустах. Она вытянула шею и хорошенько пригляделась.

– А… С добрым утром, кумушка! – закулдыкала она, увидав лису. – Давно ли меня поджидаешь?

– Да я только что пришла! – лиса огляделась и подбежала поближе. Она вся вымокла от росы, была голодная и унылая.

– Что это ты вроде не в себе? Куда выбралась спозаранку?

– Ах… – вздохнула лиса. – И не спрашивай!

Легла под деревом и, положив на лапы голову, закрыла глаза.

– Да брось притворяться! – сказала Хромуша. – Меня поймать тебе не удастся. Я еще на ветке посижу…

– Тебе-то хорошо, – снова вздохнула лиса. – Тебе-то что…

– А у тебя какая беда?

– Дом разорили, детей моих дымом потравили. Одного в землю зарыли, а другие теперь неизвестно где… Сунули в мешок и унесли.

– Кто мог это сделать?

– Люди – кто же еще! – и лиса, жалобно подвывая, зарыдала. – Сколько раз я говорила: детки, чем бездельничать, вырыли бы лишний ход! Сама я вдовая, вечно в бегах, хвост едва волочу… Скажи на милость, куда мне теперь идти? Как их вызволить?

– Ах, дети, дети… – подхватила индюшка. – Как по-твоему, почему я здесь ночую, будто у меня и дома нету? Своих сорванцов спасала-спасала и сама чуть жизни не решилась…

– Тебе-то хорошо, – снова сказала лиса. – Ты птица домашняя. На всем готовом живешь. Тебя охраняют, а на меня собак науськивают, детей моих душат.

– А зачем человеку пакости делала! – ответила Хромуша.

– Что я ему сделала? – крикнула лиса. – Вот скажи, что я сделала твоему хозяину?

– Не ты, так другая…

– А теперь сделаю! Если детей не отпустит, всех кур у него передушу! И тебе шею сверну…

– Ну-ну-ну, – испугалась Хромуша. – Я же тебе ничего дурного…

– А что мои дети дурного сделали?

– Вот и куснула бы того человека исподтишка! Его кусай, не меня.

– Человека… – зарычала лиса. – Говоришь, как курица. Человек могуч… Только не знает жалости.

– А ты-то знаешь? Мои дети там без присмотра, я домой тороплюсь, а ты тут меня подстерегаешь, убить хочешь.

– Знаешь что, – помолчав, предложила лиса. – Иди, я тебя провожу!

– Знаю я лисьи проводы… За шею да в кусты.

– Не говори глупостей. Я хочу, чтоб люди увидели нас вместе и перестали меня обвинять.

– Ох, и хитра же ты!.. Лучше я еще малость тут посижу. Перья у меня не просохли.

– Хочешь, я тебя через речку переправлю? Садись на спину! Я хорошо плаваю.

– Спасибо… Вчера и я, слава богу, научилась! – похвасталась индюшка.

– Я тебя очень прошу, – не отставала рыжая. – Иди домой и покажись хозяевам. Они ведь думают, что тебя нет в живых. Может, обрадуются и моих детей отпустят.

– Ладно, успеется…

– Вот дуреха! – рассердилась лиса. – Захочу, так я тебя и потом сцапаю.

– Потом – это не сейчас. А я хочу еще раз своих деток увидеть.

– Думаешь, я не хочу?! Если ты так, то сбегаю я к вам во двор и передушу всю эту мелочь! Только ты их и видела!

Хромуша поняла, что лиса не шутит, и, не переставая охать, что ее дети ни в чем не виноваты, стала высматривать место, где бы удобней перебраться через ручей.

Микас с Джимом, склонясь над клеткой, наблюдали за лисятами. Мисочка с молоком, которую они оставили вчера, была опрокинута. Попробовали они хоть капельку или просто разлили? Лисята выглядели бодрее, но по-прежнему жались друг к дружке в дальнем углу.

– Что им молоко… – сказал Джим. – Вчера индюшатины натрескались.

И тут раздался крик Януте:

– Хромуша нашлась! Хромуша!

Заперев дверцу, мальчики бросились с сеновала – неужели правда?

Хромуша ковыляла по другую сторону плетня и от волнения не знала даже, через какую дыру залезть во двор.

Подоив корову, пришла мама Микаса.

– Неслыханное дело! – стала рассказывать она. – Сижу, дою корову и думаю, кого это Буренка испугалась? Поворачиваю голову – лисица! Увидела меня – и шмыг под самым носом у коровы. Хотела схватить камень да крикнуть: «Кыш, окаянная!», а тут смотрю – индюшка… Ковыляет вслед за лисицей… Придется вам отпустить лисят, раз такое на свете творится. Побалуйтесь сегодня, а вечером чтоб выпустили.

– Пожалуйста, мама, – стал просить Микас. – Можно, я буду их растить. Они уже целую мисочку молока вылакали.