Текст книги "Эй, прячьтесь!"

– Нет, нет, – покачала головой мама. – Видели бы вы, как они шли, иначе бы заговорили. Не так лисят, как их бедную маму жалко.

– Лиса была кровопийцей и останется! – выпалил Джим. – Сколько она птичек душит!

– Лучше бы Хромуша не приходила… – бормотал Микас. – Охотились, мучались и вот те на…

– Если не мы, так другие – все равно лиса охотникам попадается, – поддержал его Джим.

Януте понимала, что мальчики неправы и лисят надо выпустить. Но ведь лисята такие славные, жалко с ними расставаться. Она тоже стала просить – так ласково, так умильно, что тетя наконец махнула рукой:

– Ладно уж… – Только чур – их голодом не морить.

А лисица забралась под стожары, на которых сушился клевер. Она терпеливо ждала, пока люди, покормив скотину и порадовавшись индюшке, пойдут на сеновал и выпустят лисят. Отсюда, с горки, ей было видно, как счастливая Хромуша хлопочет вокруг своих воспитанников. Глаза у лисицы были, как у ястреба – она видела даже воробья, к которому подкрадывался кот Черныш. Вот он цапнул беднягу и затрусил за хлев – завтракать.

Потом она долго смотрела на кур, которые пролезли через дыру в плетне и добрели до клеверного поля. Они были до того глупые, так неуклюже ловили бабочек, что невольно возникал соблазн вскочить и хоть страху на них нагнать.

Но лисица сдержалась. Она не спускала взгляда с хутора, видела, как люди ходят по двору, и терпеливо ждала от них справедливости.

ЗАВИСТЬ

После того пожара, когда Гедрюс спас Расяле, Микас-Разбойник стал какой-то невезучий. Не то, что раньше, когда приятелей и хвалили, и ругали примерно поровну, и этим равенством они дорожили больше, чем всеми своими сокровищами: увеличительным стеклом, перочинным ножом, фонариком да парочкой кроликов.

Когда Микасу ставили двойку, Гедрюсу было стыдно получать больше тройки. А когда Гедрюс однажды поскользнулся на льду и, больно ударившись, заплакал, Микас тут же шлепнулся на бок и принялся стонать, что ушиб локоть…

А вот с весны, с того дня, когда Гедрюс, очкастый и прославленный, вернулся из больницы, их дружба – словно кукла Расяле – хоть и уцелела, не сгорела при пожаре, но все же отдавала гарью.

В самый клев плотвы, когда Гедрюс таскал домой рыбу сумками, Микас сидел в школе и выправлял свои несчастные двойки.

Кое-как спихнув эту напасть, хватается и Микас за удочки, но за целый день принесет всего две-три рыбешки для Черныша. А тут еще папа сообщает новость: Гедрюс поймал сома! Микас с Джимом приносят из лесу девять подберезовиков да три подосиновика – хорошо бы не червивые! – а Гедрюс наутро всем рассказывает, что нашел двадцать пять боровиков…

– Дуракам счастье, – сказал по этому случаю Джим, но и поговорка не очень-то утешила Микаса.

И вот наконец настал час и Микасу хвастаться! «Приходите-ка, друзья, увидите такое, чего не видели! Ладно, Гедрюс, похвастался своими боровиками да сомом, и будет… Оба с Расяле приходите – увидите добычу Микаса-Разбойника! Не один, правда, поймал, а с отцом и братом, но все-таки…»

Да, увидев лисят, Гедрюс остолбенел. Прямо дара речи лишился. Зато Расяле стрекотала без умолку:

– А… а… а почему лисички ничего не говорят? А почему лисенки такие лохматые? Может, лисятам вареников принести? У нас сегодня вареники!

– Они не свиньи, чтоб вареники есть! – отрезал Джим. – Им эту, как ее, дичь подавай!

– Какая там дичь… – вздохнула Януте. – Они даже молока не пьют.

– Проголодаются – попьют… Пускай привыкают… – навалившись грудью на клетку, рассуждал Микас-Разбойник.

– А… а… это правда, что ты свой зуб проглотила? – спросила Расяле у Януте.

– Конечно, – кивнула та. – Кашу ела, проглотила да еще молоком запила.

– Ну и ну! – удивилась Расяле. – Ты же могла умереть. Но ты ведь не умерла, правда?

– Не знаю, – озабоченно сказала Януте. – Еще неизвестно. Мне, говорят, операцию будут делать. Аппендицит.

Расяле почтительно замолкла и несколько раз повторила про себя это загадочное слово: «Аппендицит… аппенцидит…» Потом глубоко вздохнула и снова уставилась на лисят.

А Гедрюс восхищался не только лисятами. Ему все больше и больше нравилась Януте: и рассудительные ее речи, и щербатая улыбка, и манера накручивать на нос непослушную прядку.

– Когда я в больнице лежал, – сочинял Гедрюс, стараясь выдумать что-нибудь особенно интересное, – в нашей палате один от аппенбицита помер. Тоже проглотил… гвозди, что ли. А потом еще что-то…

– Может, молоток? – рассмеялся Джим.

– Думаешь, вру? – обиделся Гедрюс.

– Думаешь, верим?

– Почему?

– Сперва про гномов насочинял, а теперь про гвоздь с плоскогубцами.

– С какими еще плоскогубцами?!

– Да и про сома наверняка выдумал, – добавил Микас,

– У Расяле спроси, если не веришь!

– Поймал, честное слово, поймал, – поклялась Расяле. – Гедрюс даже маме не врет, а я вот гадкая, ужасная, врушка-завирушка.

– Не заливай!.. Это уж ты врешь, что врешь, – прервал ее Микас-Разбойник. – Ты ведь у нас паинька…

– Ах, вот как! – рассердилась Расяле. – Если ты такой задавака, я с тобой не вожусь.

– Водись, водись, – в шутку уговаривал ее Джим. – И соври нам еще что-нибудь. Как там гномы поживают? Понравились им вареники или нет?

– Они вареников не едят, – серьезно ответила Расяле. – Они только орехи, ягоды да всякие зернышки…

– Опять за свое! – махнул рукой Джим. – Сказки. Бабушке своей расскажи.

– А вот и не сказки!

– А где же ваши гномы? Привели бы да показали…

– А когда мы драться собрались, и Гедрюс свои очки нашел, – тогда-то ведь все видели! Ты тоже говорил, что видишь!..

– Ну зачем ты им объясняешь… – вмешался Гедрюс. – Все равно ведь не верят.

– Ни черта мы не видели – нет никаких гномов! – отрезал Джим.

– Мы врали, что видим, – добавил Микас. – Мы нарочно.

– И не увидите никогда! – рассердилась Расяле. – Потому что вы ругаетесь и еще зверюшек мучаете! Что вам бедные лисята сделали?! Бедняжки дрожат, есть хотят… Я папе своему скажу. Папа нам даже зайца не разрешил держать.

– Ишь ты! Пигалица!.. Что ж ты не дрожишь, Микас? Дрожи. У-бу-бу-бу!..

– А я ничуть не боюсь, – ответил Микас. – Я уже учительнице про лисят сказал. Похвалила меня, говорит, соберем, у кого что есть, и устроим в школе живой уголок. Лукшис ежа своего принесет, Гинтаутас – белку…

– Осенью и я в школу пойду, – похвасталась Януте. – Мне форму сшили и портфель купили.

У Расяле даже дух захватило от зависти. Сколько всяких удовольствий ждет Януте через недельку-другую. И форма, и операция, и портфель… И живой уголок в большой городской школе, наверное, так и кишит разной живностью.

– А я форму не люблю… – вздохнула она. – Я так быстро расту… Только сошьют платье, как я уже не влезаю…

– Ты смотри, больше не толстей, – сказала Януте, – так нельзя! Вот моя мама так мучается с этой толщиной, такую зарядку делает, что мне просто жалко ее.

– Да хватит вам!.. – Джим снова не дал им поговорить. – Уж эти девчоночьи разговоры!.. Руки чешутся за вихры оттаскать!

С этими словами он пребольно дернул Януте за прядку, которую она снова и снова накручивала на нос. Сестра замахнулась, хотела смазать Джима по щеке, но тот молниеносно подставил свою шишковатую макушку, которой привык отбивать мячи. Януте больно ушибла ладонь и в слезах выбежала из сарая.

– Ха-ха-ха! – басом захохотал Джим, – к черту девчонок! Я предлагаю идти и добыть дичь для лисят!

– Ворон будем стрелять! – объяснил Микас Расяле и Гедрюсу.

– О воронах потом подумаем. А сейчас им живого голубя изловим.

Но Гедрюс, видно, не собирался помогать им в этом.

– Подожди меня тут, – шепнул он сестричке и убежал искать обиженную Януте.

Та стояла за сеновалом, прижавшись лбом к стволу березы, и, шмыгая носом, скребла ногтем бересту.

– Из бересты можно манок сделать, – сказал ей Гедрюс. – Хочешь, научу?

Януте покачала головой.

– Когда-нибудь я покажу тебе волшебный колодец. Скажешь что-нибудь, а он отвечает.

– Как отвечает? – удивилась Януте.

– Он страшно глубокий! Скажешь: «Януте!», ждешь, ждешь, а он возьмет и ответит: «Януте!»

– Да это эхо!..

– Эхо, конечно, но другой колодец такое длинное слово не выговорит, а этот – сама услышишь…

– И ты, правда, говорил… мое имя?

– Много раз говорил, – смутившись, признался Гедрюс.

– А что ты еще говорил?

– Еще говорил… Только не знаю, говорить или нет…

– Ну, говори, не бойся.

– Говорил: «Януте! Ку-ку!»

– А еще?

– Потом говорил: «Ты мне нра…»

– Что – «нра»?

– «…вишь…»

– Что – «вишь»?

– «…нра-вишь-ся».

– А вот и врешь!

– Правда-правда. Приходи – увидишь.

– А колодец что ответил? – допытывается Януте.

– Колодец-то? Он ответил: «И ты мне нра…»

– Вот врун.

Гедрюс не посмел спросить, кто же врун – он или колодец. Он уже и так стал пунцовый, как помидор, щеки пылали, а уши прямо светились.

– Приходи, увидишь, – повторил он. – Только без Микаса и Джима, ладно?

– А гномов покажешь?

– Покажу. Только не знаю, смогу ли я их быстро найти. Бывает, пойду по грибы и крикну в лесу: «Дилидон, Дилидон!..» – он вдруг и показывается. На пне или на ветке дерева, а то где-нибудь за грибом сидит.

– А что еще в колодец говоришь?

– Говорю: «Януте! Ты…»

– Ну?

– «…очень-очень…»

– Ну?!

– «…хорошая девочка»,

– Подожди, – просияла Януте, – я тоже что-нибудь в колодец скажу.

И они побежали к ребятам.

Голуби на этом хуторе были не в почете. Мастер обзывал их побирушками, а подчас и того хуже – паразитами. Ворон Мастер уважал больше. Мол, они и без подачек умеют себя прокормить, А голуби только и заглядывают в кормушки к курам и уткам. Кормишь тех, голуби тут как тут, а пользы от них ни на грош. Хоть бы пели красиво, как другие птицы, а то сядут на подоконник и воркуют, как черт, которого перинами придавили: «Кор-р-ми нас, кор-р-ми, ску-пер-р-дяй…»

«Если мы парочку голубей скормим лисятам, – подумал Микас, – папа ругаться не станет!»

Он взял отцовский ящик с гвоздями, гвозди вытряс в старое ведро, ящик поставил во дворе днищем кверху, подпер палочкой, привязал к ней бельевую веревку, и ловушка готова… Накрошил под ящиком хлеба и поджидай голубей!

Гедрюс и Януте нашли охотников на сеновале – те глядели в щелочку и держали конец веревки.

– А если ящик голубю на голову упадет? – забеспокоилась Расяле.

– Значит, так ему и надо! – ответил Джим.

– А если двух или трех поймаем, дадите мне одного? – Расяле пихнула Микаса в бок. – Ну! Отвечай!

– А зачем он тебе? – спросил Разбойник.

– Я… Я гномикам покажу.

– Знаешь, что ты им скажи, этим своим гномикам, – стараясь говорить басом, отозвался Джим. – Скажи: Джим, двоюродный брат Микаса, жаждет поближе с вами познакомиться. А если вы за неделю не покажетесь, то за вранье Джим обещал перед отъездом со мной такую шутку сыграть!.. Так и скажи!

– Какую шутку? – удивилась Расяле.

– Там видно будет. Уж мы с Микасом что-нибудь придумаем…

– Придумаем! – пообещал Микас. – Слышал, Гедрюс? И ты своим гномам передай.

Гедрюс продолжал думать о Януте и колодце, он даже не понял толком, о чем речь.

– Воробей прилетел, воробей! – сообщил Микас, глядя в щелку.

– Прилетел воробей, прилетит и голубь! – решила Януте, отыскав и для себя щелочку.

– Куры идут, пропади они пропадом, – выругался Джим, держа веревку. – Эй, Дженни, почеши у меня вон там… Какой-то гном кусается.

– Наш Джим совсем поросенком стал, – вздохнула Януте. – Ночью хрюкает, а днем его чеши…

– Внимание! – предостерег Микас.

На ящик опустился голубь. Спрыгнул наземь. Залез под ящик. Клюнул…

Джим потянул за веревку. Есть!

Все бросились к ловушке. И тут они увидели воробья, который пытался спастись, но не успел, и ящик всей тяжестью придавил ему крыло.

С криком «воробышка мне, воробышка мне» Расяле осторожно освободила птичку и, взяв в ладони, стала успокаивать и ласково уговаривать ее. Джим, приказав всем глядеть в оба, приподнял ящик и достал голубя – сизого, в белых крапинках.

– Во какой! – похвастал он, почему-то перевернув голубя так, что все увидели его удивительно розовые лапки.

– Налопался… – Микас пощупал зоб голубя. – Вот паразит! Курица хоть яйца несет, петух кукарекает…

– Зато какой красавец! – заступилась за птицу Януте. – Не сравнить с курицей.

– У нас в городе эти красавцы все карнизы запачкали, – сказал Джим, рассматривая маленькую точеную головку птицы.

– Сейчас мы тебе покажем «кор-р-ми, кор-р-рми…» – погрозил Микас и потряс голубя за клюв. – Будешь знать, как побираться!

– Так он ведь не побирается, – возразила Расяле. Она все возилось с воробышком. – Голубь – это птица мира…

Она в последний раз прижала воробья к щеке, поцеловала и отпустила.

– Кхм… мира… А дерутся они как? – вспомнил Гедрюс. – У этого тоже макушка общипана.

Тремя голосами против двух (мальчики против девочек) было решено отдать голубя лисятам. Все – даже Расяле с Януте – помчались на сеновал и столпились у клетки.

– У кого слабые нервы, можете не смотреть, – объявил Джим. – Любителям гномов и воробьев советую удалиться.

Но уйти не захотел никто.

– Открывай! – скомандовал Джим Разбойнику. Микас вытащил щепочку, приоткрыл дверцу, а Джим мигом затолкал голубя в клетку.

– Не заслоняйте, ребята! – попросил Гедрюс. – Давайте издали смотреть!

Но Джим с Микасом и не думали отходить от дверцы. Только когда Джим пошел за прутиком, чтоб подтолкнуть голубя, Гедрюс увидел, что лисята по-прежнему лежат в глубине. Один ощерился, встопорщил шерсть и рычит, а другого не видно – голубь заслоняет,

– Трус! – обругал голубя Разбойник. – Ну, чего топчешься… Шагай дальше!..

– Что они там делают? Я ничего не вижу! – жаловалась Расяле.

– Эй, Джим, еще не нанюхался? Отодвинь свой нос! – Януте знала, как разговаривать с братом. Джим сразу повиновался, только проворчал:

– Вот растяпа!

– Давайте отойдем, – сказал Микас. – Может, лисята нас боятся.

– Ничего не выйдет, – объяснил Гедрюс. – Лисица сперва свернет птице шею, потом ее зароет да еще, может, и ощиплет – и только тогда лисятам несет…

– Что же будем делать, ребята? – пригорюнился Разбойник.

– Свернем шею, а Дженни с Расяле пускай ощиплют! – сказал Джим.

– Тебя бы ощипать! – возмутилась Расяле. – Пошли домой, Гедрюс. Я-то щипать не буду.

– Ну и отваливайте! Обойдемся без вас, – разозлился Микас, мгновенно забыв про дружбу.

– Сделаем лук и постреляем. Проголодаются лисята, и сами ощиплют, – поддержал его Джим, не обращая больше внимания на Расяле и Гедрюса.

Они решили подержать голубя в клетке до утра – авось ночью, лисята станут смелее…

– Пойдем, Гедрюс, – повторила Расяле. – Поймали зверюшек и мучают. Да еще задаются.

– Попробуйте и вы поймать! – откликнулся Микас.

– Кишка тонка! – бросил Джим затасканную поговорку.

Зато Януте проводила их до калитки и сказала:

– Не слушайте вы их. Приходите завтра. Мы отдельно поиграем.

Гедрюс закивал и на радостях поддел ногой старую корзину, валявшуюся у плетня. А Расяле сдержалась и не обернулась – пускай все видят, что она рассердилась не на шутку.

До самой опушки леса они молчали. Если проронит один слово, то другой вроде и не слышит.

«Вот уже кончаются каникулы, – думал Гедрюс, – а приключений нет как нет… Джиму живется вольготно – все лето лодыря гоняет, как настоящий ковбой – ни ругать, ни к работе приставить его некому. И Микасу хорошо с таким бойким языкастым братцем. Сколько всяких историй Разбойник в школе нарасскажет, сколько про своих лисят наплетет!

А когда учительница попросит описать каникулы, Гедрюсу ну просто нечего будет сказать – разве что про сома. (Гедрюс, правда, думал, это – налим, но папа убедил его, что это самый что ни на есть сом…) А в остальном – полол грядки да сгребал сено, помогал маме да помогал папе… Раза два тетушка Алдуте с детьми приезжала – вот и все.

Рассказал бы про гномов – да все равно не поверят. А Микас – пожалуйте, мол, все в живой уголок, полюбуйтесь на лисят… И Гедрюс вздохнул, да так, что Расяле удивленно спросила:

– Что с тобой? Ты что вздыхаешь?

– Ничего. Просто так… Не знаешь, Расяле, где сейчас наши гномы?

– В лесу трудятся. Я тут подосиновик нашла – красный-красный, наверно, только покрасили.

– Давненько они нам не показываются… – снова вздохнул Гедрюс.

– Может, потому, что мы нехорошие? Я такая злая стала, ну просто злюка! Даже зло берет…

– А почему?

– А потому! Ничего мне не покупают! Ни формы, ни пор-р-феля…

– А ты бы гномов разыскала. Тебе же грустно будет дома сидеть, когда я в школу пойду.

– Может, и я уже с ними играть не буду…

– А с кем ты будешь играть?

– Не знаю… Может, заболею… Хорошо бы опять в больницу!..

Они вспомнили про доктора Альсейку, потом про дедушку – поговорили, как давным-давно не разговаривали, и им стало веселей.

На тропинке, которая извивалась по берегу озера, Расяле вдруг прислушалась.

– Дятел! – сказал Гедрюс.

– Послушай! – шепнула Расяле. – Гномы поют!.. Слышишь?

Стук да стук! То дятел лихо

Все стучит то там, то тут.

А дятлята и дятлиха

Червяка на завтрак ждут.

– Теперь и я слышу… – сказал Гедрюс, хотя слышать никак не мог, потому что в голове у него ворочалась только одна мысль: «Надо бы хоть парочку гномов поймать и запереть в какой-нибудь коробке. Вот это будет добыча! хотите полюбоваться – вот вам мои очки. Не каждому буду показывать, разумеется… Джим пускай своими лисятами любуется. А вот Януте…»

– Они, наверно, подосиновики красят! – обрадовалась Расяле. – Давай завтра сюда с корзиной придем, ладно?

Но Гедрюс ничего не слышал. Даже под ноги не смотрел и больно ушиб палец. Все думал про гномов, и наконец, придумал: проще всего поймать их сачком, который привезла Януте, чтоб ловить бабочек. Завтра же он сходит к ней и попросит на денек-другой…

КАК СКОРЕЕ ВЫРАСТИ

Расяле смотрела на дымящуюся кашу со шкварками и, засунув ложку в рот, раздумывала.

– Почему ты не ешь, Расяле? – спросила мама.

Та вздохнула и стукнула ложкой по столу:

– И я пойду в школу, вот!

– Когда? Зачем? – не понял папа.

– В школу!.. Читать буду, писать. Гедрюс пойдет, и я с ним.

– Ты еще маленькая, Расяле. Еще годик побегай на воле, поиграй.

– А с кем? Гедрюс уходит, все уходят… И Януте вот тоже в школу пойдет. Говорила, и пор-р-фель у нее есть, и форма.

Она хотела что-то добавить, но почувствовала: еще одно слово скажет и расплачется.

– Януте же старше тебя. У нее уже и зуб выпал.

– А я зато толще! – воскликнула Расяле и разревелась,

– Толще, но глупее, – сердито сказал папа. Он не любил слез, особенно за столом.

Расяле прикусила губу, слезла со стула и выбежала во двор. Огляделась сквозь слезы: кому бы пожаловаться. Увидела Кудлатика, который вылез из конуры, потянулся и завилял хвостом. Без слов, но всеми доступными собаке способами он ластился к Расяле и уверял ее: кто-кто, а я тебе верный друг, всегда готов утешить и развеселить.

Пока они беседовали, пришла мама и принесла Кудлатику остывшую кашу.

– Если не будешь есть, никогда не вырастешь! – сказала она Расяле. – Сходи, вымой ноги, и спать. Завтра все обсудим.

Расяле легла, но еще долго вздыхала и дергала свой зуб. Зря, конечно, отказалась она от каши: теперь ужасно хотелось чего-нибудь пожевать, а проголодавшись, Расяле всегда чувствовала себя какой-то маленькой.

«С завтрашнего утра, – решила она, – буду есть все, что дадут, и еще немножко. Возьму сушеный сыр и буду его грызть, чтобы зубы побыстрей выпали».

И вдруг она толкнула языком, а он – пырсть! – и выскочил, словно орех из кожурки. «Проглотить или выплюнуть? – задумалась Расяле. – В больницу или в школу? Эх, лучше в школу! Там и Микас с Гедрюсом, там живой уголок… Интересно, что сейчас поделывают лисята?»

Расяле открывает одну белую дверь, открывает вторую… Слышно, как Гедрюс за стеной отвечает урок. За железной решетчатой дверью грустно беседуют птицы, вздыхают и скулят пойманные зверьки. К счастью, решетчатая дверь не заперта. Едва Расяле вошла, как со всех сторон из клеток и ящиков завизжали, запищали, засвиристели и истошными голосами закричали звери и птицы. В огромной бутыли из зеленого стекла извивался узорчатый уж, он все старался вытолкнуть своей крохотной головкой большую пробку. На деревянной клетке с тощими лисятами сидела привязанная за ногу сова. Она открыла глазищи и крикнула:

– Спаси нас, Расяле!

Расяле вздрогнула и приложила палец к губам. Птица замолчала и подмигнула ей.

С надеждой глядя на девочку, замолкли попугаи и канарейки. Смахнув слезинки, высунулись из своих домиков черепахи. Из-за решетки с любопытством уставился на нее хорек, а белка прыгнула в свое колесо и начала бешено крутить его, искоса посматривая на Расяле – что она скажет, увидев все это?

А Расяле тут же распахнула окно и стала открывать клетки и ящики. Она отодвигала засовы, отворяла дверцы и шепотом говорила:

– Бегите, бегите, бегите!

Черепах она побросала в подол, как булочки, прихватила по дороге ежа (тот пропыхтел: «Прошу прощения!», потому что Расяле больно об него укололась), отнесла к окну и, перевесившись через подоконник, опустила их в обломанные георгины школьного цветника.

Прозвенел звонок на перемену, а ей еще осталось отвязать сову и выпустить из бутылки ужа. Пробку Расяле вытащила быстро, но никак не могла распутать узел бечевки. Впилась зубами, и тут – пырсть! – выскочил и второй передний зуб!..

«Теперь-то я уж точно пойду в школу! – подумала она, – если только не узнают, кто выпустил бедных зверьков!»

За дверью зашумели дети. Надо спрятаться! В углу комнаты висела какая-то одежка. Расяле бросилась туда.

И ахнула: под одежкой оказалась птица – огромная, даже больше Расяле. На ноге у птицы – цепь, на голову ей наброшена рваная шинель. Если б птица не была такая большая, Расяле подумала бы, что это Микасова Хромуша. Нет, птица не только больше, не только пестрее, но и умнее. Она спрятала Расяле под крыло и клювом поправила шинель. Прижавшись к теплым перьям, Расяле слышала, как спокойно стучит птичье сердце: «Си-ди, си-ди…» В открытое окно донесся запах хлеба и колбасы – в школе началась большая перемена. Потом, наскоро перекусив, все придут сюда, чтобы скормить зверькам крошки и корки. Надо спешить, надо освободить большую птицу!

Цепь на ноге птицы была заперта на замочек – точь-в-точь такой, каким отец Расяле запирал велосипед. Повернешь четыре колесика с буквами, чтобы вышло слово, которое не знают другие, например, «Роза», как в замочке отца – и он откроется.

«Ага… – догадалась Расяле. – Это Гедрюс принес замочек!» И она торопливо завертела колесики. Расяле знала вторую букву – «О» – и поставила ее. Потом вспомнила, что первая буква такая же, как и в ее имени, и отыскала «Р». Расяле знала еще несколько букв, но ни одна из них не подходила.

«Фу»! – Расяле выбралась из-под крыла птицы – ей стало жарко. Ни спросить, ни подумать некогда. «РО-ЗА». Как же пишется «ЗА»?

Вот-вот прибегут со своими корками семиклассники, восьмиклассники. Увидев, что она натворила, они поднимут шум и выгонят Расяле из школы – навсегда.

«ЗА»… Она тщетно крутила два последние колесика. Замочек не открывался. Может, еще какая-нибудь буква из ее имени подойдет? «Ра-ся-ле»… Она попыталась разбить свое имя на буквы. «РА-СЯ-ЛЕ»… «РО-ЗА»… «ЗА» и «РА» – похоже!

И тут она вспомнила, как пишется «А»!.. Крыша с перекладиной…

– Ребята, сова! – раздался голос за окном. – Наша сова удрала!

Бедняжка сова днем ничего не видела. Вылетев в окно, она села на крышу сарая, во дворе школы.

Услышав крик, дети помчались в живой уголок. Расяле в страхе завертела предпоследнее колесико. На нем было шесть разных букв. Среди них должна быть и «З»!

Замочек щелкнул в тот миг, когда первый восьмиклассник ворвался в комнату и остолбенел, увидев опустевшие клетки. Когда он, уткнув нос в клетку, стал проверять, не сбежал ли его подопечный хорек, а в дверях столпился еще десяток учеников, огромная птица, тряхнув головой, сбросила с себя тряпки, схватила Расяле за рубашонку и, взмахнув крыльями, вылетела в окно.

Добрая птица с трудом несла толстушку Расяле. Когда, хлопая крыльями, она летела над школьным садом, девочке пришлось поджать ноги, чтоб не задеть за вишенки.

На спортплощадке, на школьном участке и на дороге прыгали, кричали и махали руками дети – одни от восторга, другие грозили кулаками и швыряли в птицу камнями. К счастью, никто не попал.

Птица осмотрелась, где бы опуститься и посадить Расяле, но тут у берега озера из-под елки вылез Джим и прицелился в них из лука. Птица снова захлопала крыльями, взмывая вверх, но стрела опередила ее. Если бы Расяле не перехватила ее на лету, стрела попала бы в сердце доброй птицы.

Рядом с Джимом появился Микас, тоже с луком. Теперь в них летели две стрелы сразу. Расяле схватила одну, схватила другую, и тут – тр-рах! – порвалась ее рубашка.

– А-ах! – закричала Расяле, падая прямо в озеро.

Шлепнулась в воду и проснулась…

Было утро. Мама повязывала платок, а отец за стеной что-то втолковывал Гедрюсу.

– Почему ты кричала? Приснилось что-нибудь? – спросила мама, положив ей на лоб прохладную руку, пахнущую парным молоком.

– Я… – Расяле все еще не могла прийти в себя. – Я упала с высоты. Мы так чудесно летели…

– Растешь, значит! – рассмеялась мама. – Когда я была маленькая, тоже часто падала. Поспи еще, Гедрюс идет по грибы, мы – на работу. А ты еще полетай, пока Гедрюс не вернется с грибами.

Но спать Расяле расхотелось. Вспоминая свой сон, она вытянулась на кровати и уперлась ногами в изножье. «Вот дела!.. – удивленно подумала Расяле. – Чтоб побыстрей вырасти, надо ПАДАТЬ, а не зуб расшатывать». Раньше она не дотягивалась до изножья пятками. А теперь – пожалуйста! Еще бы разик-другой упасть, этак и можно в школу. К примеру, голуби, ласточки или воробышки, пока сидят в гнезде, такие беспомощные, крохотные, перья у них реденькие, а только выпадут из гнезда, и не отличишь, птенец это или взрослая птица…

Расяле встала, позавтракала и, никому не сказавшись, отправилась искать какое-нибудь место, откуда она бы могла, зажмурившись, прыгнуть – и не разбиться, конечно.

В то же утро и в тот же ранний час заспанная Януте, Джим с полотенцем через плечо, Микас-Разбойник с пиратской повязкой на глазу, Мастер и мама Микаса стояли в сарае и каждый по-своему объяснял ночное происшествие.

Глаз Микасу пришлось завязать потому, что вчера вечером, выпустив из своего лука первую стрелу, он задрал голову, чтоб посмотреть, когда и куда она упадет, а стрела – бац!.. – на волосок от глаза. И скажите спасибо, что Джим еще не воткнул в наконечник острый гвоздь, как собирался!

Так они и не подстрелили для лисят ни вороны, ни голубя. А наутро мама обнаружила рядом с клеткой утенка – вверх лапками, с закрытыми глазами. Кто же его убил? Неужели старая лиса пробралась на сеновал и мстила за своих детенышей?

– Она не мстила, – объяснял Мастер, – она просто добывала для них пищу.

А голубь, целый и невредимый, высунув голову из клетки, настойчиво требовал свободы…

Ничего не поделаешь: голубя выпустили, а утенка отдали лисятам.

Расяле вспомнила, что позавчера за колхозным коровником рабочие сгрузили ржаную солому, а мама сложила из нее высокую скирду. Гедрюс тоже забрался к ней и помогал уминать. Мужчины на длинных вилах подавали солому, а мама укладывала ее, утаптывала и все повторяла Гедрюсу: «Только не упади, только не упади».

Расяле смотрела снизу и думала: как же они оттуда слезут?! Колхозники, подававшие маме солому, сказали, что такой длинной лестницы во всем колхозе нет, и, пока Мастер ее сколотит, маме с Гедрюсом придется денька два посидеть на скирде…

И впрямь: грузовик уехал, колхозники разошлись, а мама с Гедрюсом так и остались на скирде. Расяле испуганно ждала, что же теперь будет. Но Гедрюс на верхотуре не унывал.

– Хочешь, спрыгну? – спросил он у мамы. – Внизу солома раскидана… Расяле, хочешь?

– Шею свернешь! – строго прикрикнула мама.

А Гедрюс – не поймешь, нарочно или нечаянно, – скользнул вниз. И ничего с ним не случилось. Если и ушибся немного, то ведь не скажет.

Колхозники притащили откуда-то несколько сучковатых жердей, подперли скирду, чтоб ветер не лохматил солому и не опрокинул скирду. Цепляясь за жерди, сползла со скирды и мама. Всем было весело, одна Расяле огорчалась, что ей не дали вместе с Гедрюсом потоптаться на скирде.

Теперь поблизости никого не было, и Расяле, хватаясь за жерди, без труда взобралась наверх. Солому на земле сгребли в кучу, рядом со скирдой была невысокая копна. Лучшего места, чтоб падать, и во сне не сыщешь.

Но когда Расяле взглянула вниз со скирды, от страха у нее ноги подкосились. Она легла ничком и стала прикидывать, так ли обязательно ей надо в школу уже сейчас – не лучше ли годик повременить…

Малость успокоившись, Расяле заметила, как далеко видно со скирды и какая вокруг красота! Вот блестит на солнце озеро. У острова – лодка, издали она похожа на головешку. Человек в лодке величиной с гнома, а удочка – с травинку. На той стороне зеленеет, а еще дальше – просто чернеет лес, кое-где в него втиснулись поля и дома. На желтом пшеничном поле, словно птицы перед взлетом, машут крыльями две косилки. Расяле увидела и школу. Половина крыши белая, половина – черная, и у этой линии ползает другой гном, похожий на Дайниса. Это Микасов папа мастерит новую крышу. «Он, наверное, частенько падает, – подумала Расяле, – потому и вырос повыше моего папы… А может, взрослые потому такие большие, что они никого не боятся?» Вот в прошлом или позапрошлом году, когда Расяле перестала бояться гусака, она сразу выросла из платьица и кофточки. Даже мама удивилась, как это так получилось…

Она снова взглянула вниз и поискала взглядом, где же копна соломы. Подумала минутку, подбодрила себя, потом села, зажмурилась, подгребла руками поближе к краю скирды и – ух!..

Сердце еще раз екнуло от страха, но Расяле уже была на земле! И тут ногу пронзила боль. С копны, хлопая крыльями, слетела перепуганная курица:

– Ах, чтоб тебя!.. Ах, чтоб тебя!..

Расяле даже заплакать позабыла от удивления – как это она шлепнулась не на солому, а прямо на твердую землю. Захотела встать, но ноги, которые всегда ее слушались, вдруг мучительно закричали: «Нет, нет! Полежи, полежи еще!» Правая щиколотка горела огнем, ее толчками дергала боль. «Что ж теперь будет?..» – испугалась Расяле и наконец заплакала.

Горластая курица невольно сделала доброе дело, потому что тихий плач Расяле дома никто бы не услышал.

– Ах, чтоб тебя! Ах, чтоб тебя! – до тех пор кричала Пеструшка, пока из коровника не вышла мама Микаса – она решила, что показалась лиса или хорек.

Увидев Расяле, она ощупала ее распухшую щиколотку и подумала: «Вывихнула, а то и сломала. Надо побыстрей родителям сообщить и везти бедняжку к доктору!»