Текст книги "Брошенная в бездну"

Орхан КЕМАЛЬ
БРОШЕННАЯ В БЕЗДНУ

1

Небо, затянутое чёрными тучами, озарилось вспышками молний. Ударил гром. Задрожала земля.

Быстро стемнело. На улицах городка зажглись фонари. Всё сильней и сильней становился гул, доносившийся с моря. К ночи разразилась буря.

Огромные волны с грохотом обрушивались на прибрежные скалы. Тёмные потоки воды врывались в расщелины острых камней и взлетали в небо высокими струями, подобными призрачным минаретам. Шипящая пена окатывала распростёртое на берегу тело женщины, неторопливо поворачивая его с боку на бок. Порывистый, ветер трепал мокрые лохмотья и седые волосы утопленницы.

– Эх, раса божья! Выбрала время сводить счёты с жизнью! – проговорил полицейский комиссар, подходя к утопленнице.

– А может, она не сама утопилась? – усомнился стоявший рядом хозяин рыбачьего баркаса.

– Да откроет нам истину всевышний! Аминь!

Молодой рыбак поднёс фонарь к лицу утопленницы. Женщине, казалось, было не больше сорока пяти. Наверно, когда-то она была красива. Но сейчас… Глаза глубоко запали, вокруг зиявших, как ямы, глазниц разлилась синева. Всё лицо было в кровоподтёках и ссадинах, а от левого виска до самого подбородка проходил глубокий шрам.

– Да простит ей аллах все прегрешения, – проговорил набожный комиссар.

– Смотрите, – закричал молодой рыбак, – смотрите, какой перстень!

Все обступили утопленницу. На её посиневшем и вздувшемся пальце сверкал, искрясь и переливаясь под жёлтым светом фонаря, крупный бриллиант.

– Вот это перстень!..

– И у кого? У какой-то нищенки!

…Под тусклым светом фонаря перстень испускал удивительное голубое сияние…

2

Много лет назад этот перстень был выставлен в витрине небольшой ювелирной лавки, на месте которой сейчас высится здание банка.

Однажды к витрине подошёл молодой элегантно одетый человек. Он был статен, широк в плечах, его движения были исполнены энергии и силы, а открытое лицо было мужественным и привлекательным.

Немного помедлив у витрины, молодой человек вошёл в ювелирную лавку.

– Покажите мне вон тот бриллиантовый перстень!

– Сию минуту, уважаемый Мазхар-бей, – засуетился хозяин.

– Вы меня знаете? – спросил покупатель.

– Ну как же. Вы ведь адвокат Мазхар-бей! Вот, прошу вас!

Мазхар взял в руки перстень и, поворачивая его в руках, долго любовался игрой искусно гранённого камня. Он мысленно примерил перстень на тоненький палец жены и спросил:

– Сколько это стоит?

– Ведь мы не будем торговаться, эфенди?

– Вполне возможно, – сдержанно проговорил Мазхар-бей.

– Это особенный перстень, эфенди. Он принадлежал когда-то султану. Можете не сомневаться. Впоследствии он достался ростовщику-еврею, который оставил перстень в наследство своим детям, а дети ростовщика…

– Пока оставим в стороне историю перстня…

– Вы хотите знать цену?

– Да, пожалуйста, я жду.

Ювелир назвал. Это были немалые деньги, но Мазхар-бей примерно так и предполагал. Всё же он попросил немного сбавить.

– Это невозможно, – ответил ювелир. – Если вам не подходит, ничего не могу поделать. Ко мне обещала наведаться жена французского консула – ей этот перстень тоже приглянулся.

– Хорошо, я возьму его! – сказал Мазхар.

Положив перстень в синий бархатный футляр, ювелир с улыбкой протянул его Мазхар-бею. Тот отсчитал деньги и торопливо покинул лавку.

О, как обрадуется жена! Его робкая, застенчивая Назан будет в восторге от такого подарка. Впрочем… Ведь они женаты уже пять лет, а она даже ни разу не назвала его ласково: «Дорогой мой муженёк!» Молчалива, неразговорчива, вечно чем-то озабочена. И всегда этот подавленный вид!.. Нет, не о такой жене он мечтал…

Мазхар-бей прыгнул в фаэтон:

– Домой!

Все извозчики хорошо знали адвоката. Ему не надо было называть адреса.

…Он влюбился в Назан с первого взгляда. Это случилось в Стамбуле. В то время он был ещё студентом юридического факультета и вместе со своим другом Нихатом Янъялы снимал комнату в районе Сулеймание. Их деревянный домишко выходил на одну из тесных улочек, которая была не шире садовой аллеи. Однажды, стоя у окна, он увидел девушку, подметавшую улочку. При каждом взмахе метлы её длинные золотистые косы ударяли по икрам стройных ног.

Мазхар с восхищением смотрел на девушку и старался придумать, как обратить на себя её внимание. Но как только девушка заметила, что за ней наблюдают, она тотчас скрылась в дверях старого, покосившегося дома.

И ещё была незабываемой одна ночь. Это было в горячую пору экзаменов. Вместе с Нихатом они провели целый день за книгами, усевшись в тихом уголке кофейни на улице Невольничьего рынка… Перевалило за полночь. Уставшие до изнеможения, они медленно брели в Сулеймание, на свою холостяцкую квартиру. Он вспомнил о девушке из соседнего дома, перед глазами запрыгали, заплясали золотистые косы, хлеставшие по икрам стройных ног…

Мазхар посмотрел на друга и глубоко вздохнул. Тот понял всё с одного взгляда: «Соседка!» И они побрели дальше. Когда друзья подошли к калитке своего дома, серп луны скрылся за облаками, стало совсем темно. В домике напротив ещё горел свет. Девушка сидела у окна и что-то шила. Видимо, она торопилась поскорее закончить работу и лечь спать.

Мазхар подошёл совсем близко к зарешеченному оконцу. Девушка подняла голову и вскрикнула…

Вскоре они познакомились. У Назан не было родителей, она жила со своей тёткой Алие – сестрой покойной матери. Мазхар настаивал на свидании, и тогда она с трогательной беспомощностью сказала: «У меня никого нет на свете, кроме аллаха. Но ведь вы не обидите меня?»

На третий месяц знакомства они стали близки. А ещё через три месяца у Назан заметно округлился живот.

Поняв, в чём дело, тётка подняла крик на весь квартал. Она не потерпит в своём доме потаскуху, пусть убирается куда хочет! И шестнадцатилетняя Назан оказалась на улице…

А как взорвалась мать, увидев его входящим в дом с девушкой, у которой живот едва не доходил до подбородка!

Стоило Мазхару вспомнить о матери, – как у него защемило сердце. Сколько страданий доставляла мать его жене! Она буквально изводила кроткую Назан. А как неприятно было смотреть на размалёванное лицо матери. Она красилась, пудрилась, подводила глаза, совсем позабыв, что это не пристало ей по возрасту. «Бесстыжая!» – в сердцах произнёс Мазхар, но тут же спохватился: «Что бы там ни было, но она всё-таки мать!»

…Хаджер-ханым овдовела совсем молодой, оставшись с маленьким сыном на руках без всяких средств к существованию. Мазхар помнил, как матери приходилось прислуживать в богатых домах, стирать чужое бельё и мыть чужие полы. Она делала всё, чтобы дать ему образование. Он никогда не забывал, чем обязан матери.

Однако всему есть предел! Разве он не возместил сторицей все её заботы? Она жила в его доме в полном довольстве. У неё была своя, хорошо обставленная комната. Он не скупился на подарки матери – её комод и сундук были полны белья и одежды…

Казалось бы, чего ей больше и желать? Живи в своё удовольствие и оставь в покое сына и невестку. Так нет же! Всегда норовит затеять скандал. Нет, нет! Пора, давно пора положить этому конец!

Хаджер-ханым, сидя перед зеркалом, разглядывала своё постаревшее лицо. Нарумянив щеки, она подвела глаза и брови, напудрилась и, набросив чёрный блестящий чаршаф из лионского шёлка, поднялась вполне довольная собой.

– Пора на прогулку, Халдун, – сказала Хаджер-ханым внуку, игравшему на полу своим игрушечным паровозом.

Мальчик поднял на неё глаза:

– С тобой?

– Вот грубиян! Ты должен говорить бабушке не «с тобой», а «с вами»… Но разве ты виноват, что так плохо воспитан? Виновата во всём твоя мать – эта женщина с душонкой служанки!

Хаджер-ханым схватила внука и потащила в переднюю.

– Эй, ты! – крикнула она, спускаясь по лестнице.

Назан хлопотала в кухне и немного замешкалась. Торопливо вытерев руки, она появилась в дверях.

– Что угодно, эфенди?

– Эфенди, эфенди! – передразнила её свекровь. – Чтоб тебе этот эфенди могилу вырыл! Скорее иди сюда!

Назан уже привыкла к такому обращению, но каждый раз ей становилось больно. И всё же она никогда не роптала.

– Что вам угодно? – покорно переспросила Назан.

Хаджер-ханым не удостоила невестку даже взглядом.

– Я ухожу на прогулку, – бросила она в пространство.

– Хорошо, мамочка…

– Мамочка? Какая я тебе «мамочка»? Не смей меня так называть.

– Но почему же?

– Почему, почему? Меня это раздражает.

Назан попыталась смягчить свекровь и подняла было руки, чтобы её обнять:

– Разве вы мне не мать? Разве есть у меня кто-нибудь, кроме вас?

– Пошла прочь! – закричала Хаджер-ханым, – лезет со своими нежностями – ишь «доченька» выискалась! Ну, подумай сама, гожусь я тебе в матери? Или я похожа на грязную нищенку? А?

Назан так и застыла, её словно окатили ледяной водой. Свекровь достаточно ясно намекнула на её бедную мать… Она считала её нищенкой. Но это была ложь! Назан, правда, не помнила своей матери – та умерла, когда девочке было два года. Но зато она хорошо помнила своего отца. Он часто бывал в доме тетушки Алие, которая её растила…

Это был стройный офицер, всегда затянутый в военный мундир. Он дарил ей большие коробки шоколадных конфет, перевязанные яркими лентами, сажал на колени, гладил по голове, ласкал и рассказывал сказки.

Назан очень гордилась своим отцом и горько плакала, когда он внезапно исчез. Лишь несколько лет спустя она узнала, что отец погиб в каком-то сражении…

Шум захлопнувшейся двери заставил Назан очнуться. Она выглянула в окно: свекровь, держа за руку Халдуна, переходила улицу, кутаясь в свой блестящий чаршаф.

Вот свекровь подошла к маленькому домишке, который, казалось, врос в землю, придавленный почерневшей черепичной крышей. У единственного оконца этого жалкого домишка сидела худая, как скелет, женщина по имени Наджие.

Назан знала, что Наджие живётся несладко. Её муж Рыза был бездельником и заядлым картёжником. Да и Наджие было известно о нелёгкой доле Назан. Нередко до неё доносились крики Хаджер-ханым, бранившей невестку.

«Подумаешь, – рассуждала сама с собой Наджие, глядя на приближавшуюся старуху, – не по нраву ей невестка! Ишь ты! Опять накрасилась, как уличная девка! Совсем стыд потеряла. И что это ей дома не сидится?.. Если бы у меня была такая свекровь – я бы её придушила!»

Наджие невзлюбила Хаджер-ханым, заметив однажды, как вела себя эта старая женщина во время разговора с её мужем. Она прищуривала глаза, противно хихикала и, казалось, из кожи вон лезла, желая выглядеть привлекательной. «Мерзкая старуха! Камень готова обнять – лишь бы он был похож на мужчину… Эге! Да она, никак, идёт ко мне».

Наджие, перебиравшая фасоль, отодвинула миску и проворно побежала к двери:

– Пожалуйте, тётушка, заходите!

– Как ты меня назвала? Чтобы я больше не слышала от тебя этого слова!

– Почему же, тётушка! – смешалась Наджие.

– Нет, вы только посмотрите! Опять эта растяпа назвала меня тётушкой! Ну, скажи на милость, могу я быть твоей тёткой?

– Да нет же, куда там, – захихикала Наджие. – Вы правы, клянусь аллахом! Вы… на вид гораздо моложе нас. Заходите, прошу.

Хаджер-ханым с гордо поднятой головой переступила порог. Она уселась на место главы дома, ибо полагала, что ей везде принадлежит самое почётное место, и распахнула чаршаф. Старательно расправив складки на своей ярко-розовой блузке с глубоким вырезом, она выставила напоказ большой кулон, висевший у неё на шее, уголком глаза поглядела на Наджие. Небось, завидует ей эта женщина!

Да как же было Наджие не завидовать! Ведь она молода и совсем недурна. Правда, несколько худовата. Но, что из того – разве ей не пошли бы украшения? Уж, наверно, не меньше, чем этой старухе. Да могла ли она об этом мечтать? Её муж – этот никчемный Риза – не только не покупал ей ничего, но даже проиграл в карты её обручальное кольцо…

Хаджер-ханым, важно восседавшая на табурете, достала из сумки серебряную табакерку и стала сворачивать папиросу.

– А как поживает Назан-ханым? – спросила Наджие, зная, чем можно уязвить старуху. – У неё, наверно, хлопот по горло?

Хаджер-ханым подняла брови:

– Как поживает? Да как она может поживать? У таких женщин всегда полно хлопот! Есть дела, нету дел, всё одно… Мечется без толку из угла в угол. Да все её дела не стоят и ломаного гроша! Неряха! Грязнуля! Вынесет помойное ведро и тут же грязными руками берётся лук чистить, рис перебирать и нос всегда рукой утирает… Горе, а не хозяйка!

Хаджер-ханым шумно вздохнула и, понизив голос, с таинственным видом сообщила:

– Сын её совсем не любит! Не пара она ему, не пара!.. Да что поделаешь – ребёнок…

Она провела кончиком языка по закрутке и продолжала:

– А сколько в Стамбуле красивых девушек из знатных семей! Так нет же, женился на какой-то голодранке! Эх, молодо-зелено!

– Ваша правда, – угодливо пролепетала Наджиё.

– Иной раз, – продолжала в раздумье Хаджер-ханым, – мне кажется, что его просто околдовали. Они ведь там, в Сулеймание, много знают по этой части… Думаешь, если бы не ребёнок, стал бы мой сын держать в доме эту грязнулю? Отдали бы ей паспорт – и проваливай! Ну, может ли она быть женой такого человека, как мой сын! Служанкой – ещё так-сяк. У неё и душонка служанки!

Халдун, который сидел подле бабушки на циновке, играя со своим паровозиком, ловил каждое слово разговора.

– Внук-то совсем не любит мать, – продолжала Хаджер-ханым. – Даже спит со мной. А когда отец хочет забрать его в спальню, ни за что не идёт. Только меня и любит. Иной раз я спрошу у него: «А что же ты будешь делать, если бабушка умрёт?» Так он сразу в слёзы: «Бабушка, родная! Никогда не умирай!»

Она провела рукой по золотистой головке мальчика, расправила складки на его белой рубашечке и одёрнула коротенькие штанишки.

– Сыночек мой, маленький! – проговорила Хаджер-ханым с деланной жалостью. – Я думаю, – продолжала она, обращаясь к Наджие, – что его следует держать подальше от матери. Ну что может дать моему внуку эта женщина, которая годится только в служанки?

– А кто эта «женщина, которая годится только в служанки»? – спросил вдруг Халдун, не глядя на бабушку.

Та спохватилась. И зачем только она всё это говорила при внуке? Ей было наплевать, что эти слова могут дойти до невестки. Но вот если узнает Мазхар…

– Иди, иди, мой милый, погуляй на улице! Я тебе, разрешаю… Подыши свежим воздухом…

Мальчик вскочил и выбежал.

– Внук-то только меня и слушает, – хвастливо сказала Хаджер-ханым. – А почему? Да потому, что обхожденье у меня хорошее. Добра я к нему… И сын тоже без моего слова шагу не ступит. А ведь он солидный человек – мужчина хоть куда! Посмотреть на него – ну лев, просто лев!.. В мою породу пошёл. Бывало, покойная мать рассказывала, что все три её брата были богатырями. Богатыри – просто богатыри! Во всём Караормане никто не мог положить их на лопатки…

– А разве вы из Караормана?

– Ну как же, милая, как же! В Караормане у нас было поместье. Мы ездили туда каждое лето… В то время я была совсем крошкой. Вот такая, не больше Халдуна… Но я хорошо всё помню. Бывало, в хлевах у нас полным-полно скотины: коровы, быки, козы, овцы… А какое было молоко, какие сливки! А дыни, арбузы, виноград! Целыми арбами возили. Нам и смотреть-то на них не хотелось…

Хаджер-ханым сложила губы колечком и пустила струю дыма в потолок.

– Да вот пришлось покинуть родные края…

Всё, о чём сейчас рассказывала Хаджер-ханым, было почти правдой. Почти, потому что поместье, в которое она приезжала летом погостить на недельку-другую, принадлежало не им, а тому богатому старику, которого она называла дедушкой.

Её мать, черкешенка, выросла в доме у этого старика. А потом её выдали за телеграфиста. Бабушка же Хаджер, жившая с ними, когда-то была прислугой при султанском дворе. Она рассказывала детям разные истории о той поре своей жизни. И как-то само собой получилось, что Хаджер-ханым в конце концов стало казаться, будто их род ведёт начало прямехонько от султанского двора…

…Детство Хаджер кончилось рано. Она была шустрой, миловидной, синеглазой девчушкой с маленьким носиком кнопкой. Пятилетняя Хаджер вместе со своей семилетней сестрёнкой носилась по бахчам и полям, усеянным алыми маками. Подует ветерок – и маки колышутся, словно алые волны катятся по полю…

Девочка была строптива, и уличные мальчишки обходили её стороной. Она никогда не давала в обиду старшую сестрёнку и чуть что расправлялась с мальчишками, раздавая затрещины направо и налево.

Маленькая Хаджер была сильно привязана к своему отцу. Ей очень нравился его мундир телеграфиста. Приветливый, весёлый, он умел заразительно смеяться. Только дома ему приходилось быть тихоней. Обычно, придя со службы и пообедав, он усаживался у окна, брал на колени Хаджер и пел ей вполголоса песни. Она клала ему голову на грудь, закрывала глаза и слушала, как бьётся его сердце. Хаджер ласкалась к отцу, как котёнок. От матери она никогда не видела ласки.

Эта женщина – сплошной комок нервов – постоянно сражалась на кухне со своими сковородками и кастрюлями, громыхала медными подносами и бранилась на весь дом. На её лице никогда не появлялась улыбка. Лучше было не попадаться ей под горячую руку. Обычно, когда начинался скандал, отец спешил ускользнуть в дальнюю комнату и подолгу простаивал у окна, выходившего в сад.

…Так всё шло, пока однажды в холодный, дождливый день их семья не покинула селение вместе с толпой беженцев. Хаджер тащила за руку старшую сестрёнку, но та очень скоро выбилась из сил. Она буквально таяла на глазах, как восковая свеча.

– Беги же, беги! – молила Хаджер. – Ну что ты еле тащишься?

Они сразу потеряли из виду отца и мать. Но было невозможно остановиться – они бежали, только бежали, позабыв обо всём…

Кто-то поднял и усадил девочек на высокую арбу, набитую каким-то скарбом. Прямо перед ними торчали большие рога. Сёстры дрожали от холода, их платья промокли насквозь.

Куда их везут? Кто этот старик, погоняющий буйволов? Он так участливо посматривал на них… Но не произносил ни слова. А они ни о чём и не спрашивали. Им было всё равно… Вокруг ни родных, ни близких – одни на всём белом свете!

Прошло много дней. И однажды арба въехала в большой город. Повсюду виднелись серебристые купола. Кто-то сказал: «Вот и Эдирне!» Хаджер никогда и не слыхала, что есть такой город.

Вскоре их разлучили. Старшую сестру удочерил какой-то измирский купец. Она плакала, молила взять вместе с ней и Хаджер. Но всё было тщетно. Девочку унесли, а Хаджер стало так больно, словно у неё вырвали кусок сердца. Но она не плакала, и лишь, насупив брови, с ненавистью смотрела на людей, отнявших сестру.

Зато по ночам, лёжа на жёсткой подстилке, она оплакивала своих близких…

Хаджер отказывалась от еды и сильно тосковала. Но вот пришёл и её черёд. Девочку повезли в Стамбул и приставили нянькой к разбитой параличом малолетней дочери члена военного суда. Маленькой госпоже надо было угождать во всём.

Детство и отрочество Хаджер прошли в стенах большого мрачного дома в заботах о больной дочери важного чиновника, стирке белья и уборке многочисленных комнат и в побоях, которые ей доставались ни за что ни про что.

Жена чиновника – высохшая, рано постаревшая женщина – носилась по всему дому, подобно чёрному суховею. Страдала ли она от бессонницы, ссорилась ли с соседями, горевала ли о том, что её дочь постигла такая судьба – во всём была виновата Хаджер.

Но ничто – ни побои, ни работа, от которой из-под ногтей выступала кровь, ни выпадавшие ей невзгоды – не смогло подавить в маленькой служанке волю к жизни. Наоборот! Наперекор судьбе Хаджер стремилась к счастью! Она думала: «Выжить, только бы выжить!»

В четырнадцать лет она уже строила планы на будущее. У неё будет свой дом, муж, ребёнок. Нет, не один, а много детей! Она их хорошо воспитает…, Мальчикам даст образование. О, они станут большими людьми – такими, как её хозяин! Они тоже будут носить белые рубашки с накрахмаленными воротничками и во всём походить на члена военного суда. Каким же он выглядит молодцом, а ведь уже в годах!..

Она женит своих сыновей на девушках из знатного рода, они пробьют себе путь к богатству. Затем её семья покинет Стамбул… И прошлое исчезнет навсегда…

Мысли о знатности и богатстве были навеяны Хаджер разговорами жён чиновников, посещавших дом члена военного суда. Она всегда старалась подслушать, о чём толкуют эти нарядные дамы. Когда речь заходила о знатных персонах, Хаджер силилась понять, что же это за люди, которые стоят даже выше её хозяина. Она была уверена, что выше члена военного суда могли быть только министры да ещё падишах…

В её голове оживали смутные воспоминания о рассказах бабушки, прожившей так много лет при султанском дворе! Так почему бы и ей самой не стать важной дамой?

Что ж, она покрепче стиснет зубы и сумеет пережить эти тяжёлые годы. А там… Пусть только вырастет её старший сын – она всем покажет, что такое Хаджер! Она будет жить в богатом доме старшего сына, будет важной госпожой. У них будет много служанок, няньки, а возможно, и гувернеры, когда подрастут внуки…

Честолюбивые мечты совсем завладели маленькой служанкой. В какой-то мере этому способствовал и её хозяин, который подружился с Хаджер. Их сблизило то, что оба были жертвами сварливой фурии. Супруг, уставший от постоянных скандалов жены, искал отдохновения у Хаджер. И эта запуганная девчонка, дрожавшая перед своей хозяйкой, становилась всё более самоуверенной.

Обычно хозяин не спешил возвратиться к семейному очагу. Закончив службу, он отправлял с приставом свой портфель, а сам шёл в одну из кофеен Балыкпазары[1]1
  Балыкпазары – квартал, в котором расположен рыбный базар.


[Закрыть] и засиживался там до поздней ночи. Он возвращался домой навеселе, хлебнув изрядную порцию вина.

Лёжа на своей жёсткой постели в кладовке около кухни, Хаджер не смыкала глаз. Она прислушивалась к каждому шороху, ожидая, когда же наконец послышится звук осторожно открываемой двери.

Хозяин, крадучись, словно кот, проскальзывал в кладовку. Он знал, что девчонке пришлось немало вынести за день, и считал своим долгом приласкать сиротку. Он гладил её по головке и утешал, как мог.

Но девочка подрастала, и постепенно эти отеческие ласки приобрели какой-то другой оттенок. А когда Хаджер минуло пятнадцать, они превратились в любовные объятия…

Лучшие годы своей жизни этот человек провёл подле больной, сварливой жены. И вот теперь любовь к расцветавшей Хаджер, словно расплавленный свинец, обожгла его сердце.

Женское чутьё подсказывало юной Хаджер, как следует себя вести. Едва заслышав, что он поворачивает ключ в замке, она сбрасывала одеяло и, разметавшись по постели, закрывала глаза. Он склонялся над спящей девушкой и жадно её ласкал, а хитрая Хаджер притворялась, будто ничего не слышит. Так и он и она наслаждались этими бурными вспышками страсти. Однако хозяин все ещё не решался переступить границу.

Но однажды днём, сидя на службе, он принял решение. «Это случится сегодня! А почему бы и нет? – рассуждал он сам с собой. – Ведь можно обойтись без скандала… Ну, а если возникнут какие-нибудь осложнения, всегда найдётся выход…»

Он возвратился домой пьянее обычного. Тихонько приоткрыл дверь кладовки, и тут его словно обуял бес… «Что же теперь будет» – спрашивала рыдающая Хаджер. У хозяина ещё не было определённого плана, и он стал утешать девушку, как мог. Но вдруг в его голове мелькнула мысль: «А что, если выдать Хаджер за судебного пристава Исмаила?»

Судья знал, что одинокий Исмаил не закончил и двух классов рушдие[2]2
  Рушдие – четырёхклассная средняя школа.


[Закрыть]. Он очень боялся призыва в армию. А по закону те, кто женился на круглых сиротах, освобождались от воинской повинности. Поэтому женитьба на Хаджер была бы для парня сущим спасением. «Да и Исмаил – настоящая находка для Хаджер!» – рассуждал судья.

Денька через три он завёл разговор с приставом: «Есть у меня в доме сиротка. Приглянется тебе – что ж, в добрый час! Женись!»

Судья говорил всё это покровительственным тоном, а верзила Исмаил, давно уже мечтавший о женитьбе, жадно ловил каждое слово своего начальника.

Не долго думая, Исмаил поспешил к дому судьи. Обычно, постучав в дверь, – он, едва лишь она приоткрывалась, подавал портфель и тут же уходил. Но на этот раз Исмаил нарочно уронил почтенный портфель, и девушке пришлось выйти из-за двери, чтобы его поднять. Она наклонилась, и он увидел не только её золотистые волосы, но и полную грудь. А когда юная служанка подняла на него глаза, Исмаил от радости едва не лишился чувств. Неужели ему предлагали жениться на этой красавице? Значит, господин судья считает его достойным такой невесты? А ведь он был готов жениться хоть на сорокалетней вдове.

Когда наутро судья пришёл на службу, Исмаил, преисполненный благодарности, припал к его руке. Начальник оказался так великодушен, что взял на себя все расходы по свадьбе и даже обещал снять для новобрачных отдельный домик.

В течение месяца судья подыскал новую служанку. Хаджер была выдана за Исмаила и вошла хозяйкой в маленький домик, снятый для молодой четы в районе Сулеймание.

Теперь для Хаджер началась жизнь, о которой она мечтала. Встав спозаранку и подоткнув подол, она с рвением принималась за дела. Все соседи, а особенно судья, поражались её проворству.

В доме Хаджер царили чистота и порядок. Когда она, напевая приятным грудным голосом, принималась скоблить полы, казалось, что под её сильными ногами даже доски поскрипывают от удовольствия. Вещей пока было немного, но Хаджер сумела создать в своём гнезде уют.

Раз в неделю она ходила в старый особняк навестить бывших хозяев. Соседям, жившим в их квартале, говорилось, что судья – её дядя, а его пожилая супруга – тётушка. Ни у кого не было оснований думать, что это не так.

Иногда судья посещал домик Хаджер со своей женой, но чаще всего приходил один. Ничего не подозревавшие соседи, завидев его, кричали Хаджер: «Встречай дядю! Дядя пришёл!»

Теперь этот немолодой чиновник совсем перестал появляться в кабачках. Он проводил у молодожёнов всё свободное время. Начальник мужа не приходил с пустыми руками. Деньги, которые прежде он оставлял в кабачках, теперь шли на подарки Хаджер. Судья не забывал и Исмаила – покупал ему то одежду, то различные предметы туалета. Исмаил считал частые посещения начальника величайшей милостью и начал повсюду представляться в качестве племянника судьи. По протекции новоявленного «дядюшки» он вскоре получил должность секретаря суда. Теперь все просители обращались прямо к нему, и многие дела, которые вёл его «дядюшка», решались при посредничестве Исмаила.

Любовь судьи к Хаджер со временем не только не угасла, а, как это часто бывает с мужчинами, которым перевалило за сорок, разгоралась всё жарче. Он с готовностью выполнял любое желание молодой женщины, воспринимая каждую её прихоть как приказ.

Судья ревновал Хаджер к мужу, но та лишь капризно надувала розовые губки и говорила: «Ведь я его нисколечко не люблю». Хаджер и в самом деле не любила своего мужа. И не только мужа, но и бывшего хозяина. «Исмаил-муж, которого мне дала судьба, а судья – любовник, которого надо терпеть. Вот и всё! – рассуждала хитрая Хаджер.

Сердце её принадлежало артиллерийскому офицеру, жившему на соседней улице. Каждое утро он проходил мимо их дома, держась за рукоятку сабли и подкручивая свои большие светлые усы.

Вскоре офицер догадался о тайной страсти Хаджер. Подходя к калитке своего дома, он частенько заставал здесь Хаджер, мирно беседовавшую с его матерью. Молодая женщина обычно сворачивала ему длинную папиросу. А однажды, видя, что это очень нравится соседу, Хаджер приготовила и наполнила ими жестяную коробку, стоявшую на его письменном столе.

Когда вечером, придя домой, молодой человек увидел этот подарок соседки, он надолго погрузился в задумчивость и не заметил даже, как опустошил коробку, куря одну папиросу за другой.

Вскоре офицер получил новое назначение в район Румелии. Хаджер была вне себя от горя. Она с трудом удерживалась от рыданий.

И вот однажды, позабыв стыд и страх, она, как только ушел муж, позвала офицера к себе. Наконец-то они были одни! Хаджер призналась ему в своём чувстве и незамедлительно получила ответное признание. Тогда она поспешила выложить ему свой план действий…

А спустя две недели Хаджер вместе со своим новым мужем и свекровью укатила в Румелию.

Обнаружив её исчезновение, Исмаил и судья страшно растерялись.

Шло время, а Хаджер не возвращалась. Куда и с кем она уехала, они не знали. Ну, а если бы даже и знали? Разве в их силах было вернуть её назад?

А Хаджер теперь была по-настоящему счастлива. Она жила с любимым человеком, который души в ней не чаял. Никогда не приходилось повторять ему свои просьбы дважды.

Единственное осложнение состояло в том, что они не могли решить, как быть с матерью.

– Я не желаю жить со свекровью, – не раз твердила Хаджер. А однажды, выйдя из себя, потребовала отправить свекровь к замужней дочери.

Офицер не нашёл в себе силы возразить ей, хоть и любил мать…

Старая женщина проявила полную покорность судьбе.

– Хорошо, сынок, – сказала она. – Лишь бы аллах дал вам счастье!

И уехала.

Прошёл год, за ним другой. Муж часто отлучался по долгу службы, оставляя Хаджер в полном одиночестве. Когда она забеременела, он стал особенно беспокоиться. Уезжая из дому, он просил пожилых соседок приглядывать за Хаджер. А в случае чего помочь ей. Ведь она так неопытна!

Но Хаджер не нуждалась в помощи. Её выдержке можно было лишь позавидовать: когда пришло известие о гибели мужа в схватке с четниками, Хаджер не проявила и тени отчаяния. Она даже не заплакала.

Ровно через неделю после несчастья она уехала в Стамбул. Под сердцем у неё шевелилось дитя. Она похлопотала, и ей назначили пенсию за погибшего мужа.

Потом она отправилась в дом своего первого мужа в Сулеймание. Но не нашла там никого. Исмаил вместе со своим начальником покинул Стамбул.

Хаджер расспросила людей и узнала, что оба они служат теперь в Анатолии. Она была уверена, что её простят.

Так оно и случилось.

Увидев беглянку в дверях суда, Исмаил не поверил своим глазам. Но уже в следующее мгновение его охватил восторг. Всё было забыто. Он не спрашивал её ни о чём. Взяв у начальства разрешение, он отправился домой вместе со вновь обретённой Хаджер и собственноручно приготовил ей кофе. Потом стремглав помчался за продуктами. Исмаил не переставал хлопотать около жены весь день.

Он был на седьмом небе. Теперь уже не имело никакого значения, что она покидала его. Было важно, что она вернулась…

Когда на следующий день Исмаил сообщил эту счастливую новость судье, тот долго не мог прийти в себя от радости.

И жизнь, которая так внезапно оборвалась в Сулеймание, снова вошла в свою колею.

Как и прежде, судья выдавал себя за дядю Хаджер. И когда его спрашивали, откуда вдруг взялась эта племянница, отвечал: «Она была в Стамбуле, на курорте. А теперь приехала».