Текст книги "Столп огненный"

6

Барни отправился к дому семейства Руис, узнать, что сталось с Херонимой.

Дверь открыла молодая женщина, по виду африканка-рабыня. Барни подумалось, что ее можно было счесть привлекательной, когда бы не глаза, покрасневшие от слез, и не печаль на лице.

– Я должен повидать Херониму, – сказал юноша громко.

Рабыня приложила палец к губам, упрашивая говорить тише, а затем поманила за собой в глубину дома.

Барни ожидал увидеть повара и нескольких служанок, занятых приготовлением обеда, но на кухне было пусто. Огонь в очаге не горел. Юноше припомнились слова инквизитора – мол, у еретиков обычно забирают все имущество; подумать только, как быстро все произошло! Челядь Руисов, судя по всему, уже распустили. А рабыню, должно быть, продадут, оттого она и плакала.

– Меня зовут Фара, – сказала африканка.

– Зачем ты привела меня сюда? – недоуменно справился Барни. – Где Херонима?

– Говорите тише, – попросила рабыня. – Херонима наверху, с архидьяконом Ромеро.

– Плевать! Я хочу поговорить с нею! – воскликнул Барни, делая шаг к двери.

– Молю вас, не надо! Всем будет хуже, если Ромеро вас увидит.

– С какой стати? Что во мне такого?

– Я приведу Херониму сюда. Скажу, что зашла соседка и хочет с нею повидаться.

Барни поразмыслил, утвердительно кивнул, и Фара ушла.

Юноша огляделся. Ни тебе ножей, ни посуды, ни кувшинов с тарелками. Вынесли все подчистую. Неужто инквизиция не гнушается торговать посудой еретиков?

Несколько минут спустя появилась Херонима. Девушка выглядела внезапно повзрослевшей, намного старше своих семнадцати лет. На прекрасном лице застыло выражение безразличия, глаза были сухими, но смуглая кожа словно посерела, а стройное тело сотрясалось, будто от сдерживаемых рыданий. Барни сразу понял, каких усилий ей стоит сохранять напускное спокойствие и не выдавать свое горе.

Юноша сделал было движение навстречу, желая обнять Херониму, однако та попятилась и вскинула ладонь, как бы прося остановиться.

Он беспомощно развел руками и спросил:

– Что происходит?

– Я осталась одна. Мой отец в тюрьме, а других родственников у меня нет.

– Как он?

– Не могу сказать. Узникам инквизиции не позволяют общаться – ни с родными, ни с кем-либо еще. А у него слабое здоровье, сами слышали, как он пыхтит даже после короткой прогулки. Говорят, они… – Херонима замолчала, но быстро справилась с собой; потупилась, перевела дыхание и продолжила: – Говорят, его станут пытать водой.

Барни доводилось слышать об этой пытке. Жертве зажимали ноздри, чтобы та не могла дышать носом, насильно раскрывали рот и вливали в горло воду, кувшин за кувшином. Вода заполняла брюхо, терзая внутренности, и попадала в носоглотку отчего человек начинал задыхаться.

– Он же погибнет! – ужаснулся Барни.

– Они забрали все деньги и вещи.

– Что вы намерены делать?

– Архидьякон Ромеро предложил переселиться к нему в дом.

Барни ощутил себя сбитым с толку. События развивались слишком быстро. Ему на ум пришло сразу несколько вопросов:

– И в каком качестве?

– Мы как раз обсуждали это, когда вы пришли. Он хочет, чтобы я заботилась о его гардеробе, чинила, подшивала, отдавала стирать… – Похоже, разговор о повседневных хлопотах и обязанностях позволял девушке отвлечься от мрачных мыслей.

– Не надо, – попросил Барни. – Лучше идемте со мной.

Предложение было безрассудным, и Херонима это понимала.

– Куда? Я не могу жить в доме с тремя мужчинами. Я же не ваша бабушка.

– У меня есть дом в Англии.

Она покачала головой.

– Я ничего не знаю о вашей семье. Да и о вас самом, если уж на то пошло. И по-английски не говорю. – На мгновение на ее лице проступила душевная боль. – Если бы ничего этого не случилось, вы могли бы ухаживать за мной, попросить у отца моей руки, а я могла бы со временем выйти за вас замуж и научиться английскому языку. Не стану скрывать, я думала об этом, правда. Но убегать с вами в чужую страну я не стану, простите.

Барни мысленно отругал себя – Херонима младше, но куда рассудительнее, чем он сам.

– Э… А если Ромеро хочет сделать вас своей тайной любовницей?

Херонима взглянула ему в глаза, и в ее взоре Барни увидел решимость, которой никогда прежде не замечал. Ему вдруг вспомнились слова тетушки Бетси: «Херонима Руис блюдет свои интересы». Интересно, что конкретно тетушка имела в виду.

– И что с того? – холодно спросила Херонима.

Барни опешил от такой откровенности.

– Да как вы можете так говорить?!

– Я думала об этом последние сорок восемь часов. Выбора мне не оставили. Вы же знаете, что бывает с бездомными женщинами.

– Они вынуждены торговать собою.

Херонима и глазом не моргнула.

– Значит, выбор у меня невелик – бежать с вами в неведомое, идти на улицу или занять сомнительное положение в богатом доме развратного священника.

– А вам не приходило в голову, – осторожно поинтересовался Барни, – что Ромеро мог оговорить вашего отца, чтобы заставить вас переселиться к себе?

– Я уверена, что он так и сделал.

Барни снова мысленно укорил себя – он недооценивал сообразительность этой девушки.

– Я давно знаю, что Ромеро спит и видит сделать меня своей любовницей. Еще вчера я не желала себе наихудшей участи. А сегодня это лучший выбор, на который я могу надеяться.

– После всех его козней?

– Увы.

– И вы что, примете это, ляжете в его постель и все простите?

– Прощу? – В ее карих глазах вдруг словно вспыхнуло пламя, и взор будто плеснул взбурлившей кислотой. – Нет, прощать я не стану. Буду притворяться, но не прощу. Однажды он окажется в моей власти. Когда этот день наступит, я отомщу.

7

К запуску новой печи Эбрима приложил не меньше усилий, чем все остальные, и он тешил себя надеждой, что Карлос вознаградит его за труды, даровав свободу. Однако печь работала, день за днем, неделю за неделей, Карлос молчал, а надежда Эбримы слабела, ибо ему стало понятно, что подобная мысль вовсе не приходила Карлосу в голову. Перекладывая металлические чушки на повозку и располагая их таким образом, чтобы они не свалились наземь при движении, Эбрима размышлял, что ему делать дальше.

Раз Карлос не сообразил, какой награды ожидает его раб, и наверняка уже не сообразит, нужно, наверное, спросить у него прямо. Эбрима не любил унижаться и просить, ведь сама просьба будет означать, что он себе не хозяин и зависит от милостей других, – а это не так, тут Эбрима нисколько не сомневался.

Можно, конечно, попытаться действовать через Элису. Ей он нравится, она желает ему добра… Но вот согласится ли она помочь ему освободиться? Ведь тогда может случиться так, что ей снова захочется мужской ласки, а его уже не будет рядом?

Лучше всего, пожалуй, поговорить с нею, заручиться ее одобрением, прежде чем идти к Карлосу. По крайней мере, он хоть будет знать, чего от нее ждать.

Что ей сказать? И когда? После следующей ночи вместе? Или разумнее завести разговор еще до постели, воспользоваться тем, что ее сердце изнемогает от желания? Да, правильно. Эбрима кивнул сам себе – и в этот миг началось нападение.

Во двор ворвались шестеро мужчин, вооруженных дубинками и молотками. Не издав ни единого звука, они накинулись на Карлоса с Эбримой и принялись наносить удары.

– Перестаньте! – кричал Эбрима. – Зачем вы это делаете?

Нападавшие не отвечали. Эбрима вскинул руку, защищая лицо, и получил удар, от которого все тело пронзила боль. После второго удара, по голове, он рухнул на землю.

Его обидчик развернулся к Карлосу, который покамест уворачивался, мечась по двору. Эбрима беспомощно наблюдал, ожидая, пока пройдет головокружение. Карлос схватил лопату, зачерпнул ею толику расплавленного железа, вытекавшего из печи, и обдал нападавших жгучими каплями. Двое истошно завопили.

На мгновение Эбриме почудилось, что Карлос сумеет отбиться, несмотря на численное превосходство противника, но тут на него набросились еще двое. Карлос не успел замахнуться, и они повалили мастера на землю.

Дальше чужаки устремились к печи и стали разбивать кирпичи своими молотками с железными наконечниками. Это зрелище заставило Эбриму собрать силы и кое-как подняться. Он ринулся на нападавших с криком: «Нет! Не смейте!» Отпихнул одного, и тот отлетел в сторону, а другого оттащил за плечо от бесценной печи. Африканец действовал только правой рукой, поскольку левая сосем не слушалась, но он был силен. А потом ему пришлось отпрыгивать назад, чтобы не угодить под смертоносный замах молотка.

Преисполненный желания во что бы то ни стало спасти печь, он взялся за деревянную лопату и вновь рванулся к чужакам. Двинул одного по голове, а затем сам получил удар сзади. Этот удар угодил по правому плечу, и Эбрима выронил лопату. Он повернулся, чтобы взглянуть врагу в лицо, и уклонился от повторного удара.

Пятясь и прыгая из стороны в сторону, чтобы не попасть под замах увесистой дубинки, он заметил краем глаза, что печь разрушена. Ее содержимое вывалилось наружу, тлеющие угли и раскаленная руда усеяли двор. Перепуганный вол громко и жалобно замычал.

Из дома выбежала Элиса, напустилась на чужаков.

– Хватит! Убирайтесь отсюда! – кричала она.

Чужаки расхохотались. Что им угрозы старухи? Один из тех, кого Эбрима сбил с ног, поднялся, схватил Элису со спины и оторвал ее от земли. Она задрыгалась, но все шестеро чужаков были верзилами, так что этот наглец легко удерживал Элису над землей.

Двое пришлых сидели на Карлосе, третий цепко держал Элису, четвертый продолжал наступать на Эбриму. А двое оставшихся вновь застучали молотками. Они разбили вдребезги всю конструкцию с постромками, над которой столько возились Эбрима, Карлос и Барни. На глаза Эбримы навернулись слезы.

Когда с печью и с конструкцией было покончено, один из чужаков извлек из-под одежды длинный кинжал и попытался перерезать горло волу. Ему пришлось нелегко: шея животного оказалась мускулистой, он был вынужден буквально пилить своим кинжалом, а вол тоже не стоял спокойно в ожидании смерти, все норовил взбрыкнуть и вырваться. В конце концов чужак преуспел. Мычание внезапно прекратилось. Из раны фонтаном забила кровь, и вол обессиленно улегся на землю.

А потом столь же быстро, как появились, эти шестеро исчезли.

8

Вот уж не ожидал, что Херонима окажется расчетливой стервой, думал ошеломленный Барни, покидая дом Руисов. Должно быть, она всегда была такой, хладнокровной и себе на уме, а он этого не замечал; или же люди и вправду, как говорят, способны измениться, когда им выпадают тяжкие испытания. Как ни крути, какая разница? Так рассуждать, случиться может вообще что угодно – например, река может выйти из берегов и затопить город.

Ноги сами несли Барни к дому Карлоса. Добравшись до места, юноша столкнулся с новым потрясением – выяснилось, что Карлоса и Эбриму жестоко избили.

Карлос сидел на табурете посреди двора, а тетушка Бетси промывала и перевязывала его раны. Один глаз у него заплыл, губы раздулись и были все в крови, а сидел он не прямо, но согнувшись, будто у него болел живот. Эбрима лежал на земле, сунув руку под мышку другой; вокруг головы обвивалась окровавленная повязка.

За ними громоздилась куча мусора, еще недавно бывшая новой печью. Ее развалили полностью, превратили в груду битого кирпича. Конструкция с постромками выглядела клубком ремней и веревок. Мертвый вол неподвижно распростерся в луже крови. Господи, сколько же крови в этом животном, мимолетно подумалось Барни.

Бетси промокала Карлосу лицо куском тряпки, смоченным в вине. Вот она выпрямилась, швырнула тряпку наземь; в этом движении сквозило отвращение.

– Слушайте меня, – сказала она, и Барни догадался, что тетушка дожидалась его возвращения, чтобы поговорить со всеми своими мужчинами разом.

Он отважился ее перебить:

– Что тут произошло?

– Не задавай глупых вопросов, – прикрикнула тетушка. – Разве сам не видишь?

– Я хотел спросить, кто это сделал?

– Мы никого из них раньше не встречали. Они точно не из Севильи, уж поверьте. А если спросите, кто их нанял, я отвечу так – Санчо Санчес. Ему больше всех досадил Карлос своей печью, и он хотел купить мастерскую. Это он, я уверена, сказал Алонсо, что Эбрима – мусульманин и трудится по воскресеньям.

– Что же нам делать?

На вопрос Барни ответил Карлос, вставший с табурета:

– Сдаться.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы можем сражаться с Санчесом и сопротивляться Алонсо, но не обоим сразу. – Карлос добрел до продолжавшего лежать Эбримы, взял того за правую руку – левая рука африканца, похоже, изрядно пострадала – и помог встать. – Я продам мастерскую.

– Этого может оказаться недостаточно, особенно теперь, – предупредила тетушка.

Карлос недоуменно потряс головой.

– Почему?

– Санчес довольствуется мастерской, но Алонсо не успокоится. Ему нужна жертва. Он не может признать, что допустил ошибку. Раз он тебя обвинил, то будет добиваться наказания.

– Я только что говорил с Херонимой, – вставил Барни. – Она думает, что ее отца будут пытать водой. Если кого угодно из нас подвергнуть пыткам, мы признаемся в любой ереси.

– Барни прав, – заметила тетушка.

– И как же быть? – горько спросил Карлос.

– Уехать из Севильи, – проговорила тетушка со вздохом. – Сегодня же.

Барни не ожидал такого, но мгновенно понял, что тетушка не преувеличивает. Люди Алонсо могут явиться за ними прямо сейчас; когда это случится, бежать будет поздно. Юноша покосился на арку, ведущую на улицу, наполовину ожидая увидеть в ней зловещие фигуры, но, по счастью, там никого не оказалось – пока не оказалось.

Возможно ли уехать из города прямо сегодня? Если найдется корабль, уходящий с дневным приливом, и если на этом корабле требуются матросы, то почему бы нет? Обстоятельства складываются так, что выбирать не приходится.

Барни посмотрел на солнце. Полдень миновал.

– Если мы и вправду намерены уехать, нужно торопиться, – сказал он.

Пускай им всем грозила немалая опасность, он не мог не обрадоваться скорому свиданию с морем.

Тут заговорил Эбрима, до сих пор молчавший:

– Если останемся, мы все погибнем. И первым убьют меня.

– Вы что скажете, тетушка? – справился Барни.

– Я уже не в том возрасте, чтобы отправляться в дальние края. К тому же я им не нужна, ведь я женщина.

– И что вы будете делать?

– Укроюсь у свояченицы в Кармоне. – Барни припомнил, что тетушка ездила туда на несколько недель каждое лето. – Уйду утром. Даже если Алонсо узнает, где я прячусь, вряд ли он станет преследовать меня.

Карлос принял решение:

– Барни, Эбрима! Забирайте из дома все, что сочтете нужным, и возвращайтесь сюда, досчитав до сотни, не позже.

Пожитков было немного. Барни прицепил к поясу кошель с деньгами и накинул сверху рубаху. Надел лучшие башмаки, прихватил плотную накидку. Меча у него не было – тяжелые и длинные клинки годились для поля боя, чтобы всаживать острие в уязвимые места в доспехах неприятеля, но в мирном городе такое оружие было ни к чему. Барни всунул в ножны двухфутовый испанский кинжал с округлой рукоятью и двусторонним стальным лезвием. В уличной сваре этакий кинжал куда смертоноснее меча.

На дворе Карлос, облаченный в свой новый камзол с меховым воротником, повесил на пояс меч и обнял бабушку, которая плакала, не стыдясь слез. Барни поцеловал тетушку в щеку.

Потом тетушка повернулась к Эбриме и сказала:

– Поцелуй меня снова, любимый.

Эбрима обнял ее.

Барни нахмурился.

– Эй… – протянул Карлос.

Тетушка жадно целовала Эбриму, ерошила его темные волосы, а Карлос и Барни озадаченно переглядывались, не зная, что сказать.

Наконец, разорвав поцелуй, тетушка произнесла:

– Я люблю тебя, Эбрима. Не хочу, чтобы ты уходил. Но я не могу допустить, чтобы ты остался и умер от пыток в камерах инквизиции.

– Благодарю за твою доброту, Элиса, – сказал Эбрима.

Они снова поцеловались, а потом Бетси отвернулась и в слезах убежала в дом.

Барни изнывал от любопытства, но молчал.

Карлос, изумленный не меньше, понимал, что сейчас не время для расспросов.

– Идем.

– Погоди. – Барни показал своим спутникам кинжал. – Если нас перехватят по дороге люди Алонсо, я не хочу попасть им в руки живым.

– Я тоже, – ответил Карлос, кладя ладонь на рукоять меча.

Эбрима откинул полу плаща и показал молоток с железным наконечником, засунутый за пояс.

Втроем они вышли на улицу и двинулись к набережной.

Они ждали встречи с людьми Алонсо, но чем дальше отходили от дома, тем спокойнее становились. А встречные от них шарахались и глазели вслед. Должно быть, они выглядели устрашающе – особенно Карлос с Эбримой, в синяках и крови.

Некоторое время спустя Карлос спросил у раба:

– Ты и бабушка?..

– Рабов нередко используют для плотских утех, – ровным голосом отозвался Эбрима. – Ты же знаешь, верно?

– А я не знал, – удивился Барни.

– Мы говорим между собой, когда встречаемся на рынке. Почти каждый из нас вынужден тешить чью-то похоть. К старикам это не относится, но рабы редко доживают до старости. – Эбрима покосился на Барни. – Педро Руис, отец твоей девушки, пользует Фару. Правда, ей приходится быть сверху.

– Вот почему она плакала? Из-за того, что рассталась с ним?

– Она плакала потому, что теперь ее продадут кому-то еще, кого тоже придется ублажать. – Эбрима повернулся к Карлосу. – А Франсиско Вильяверде, слишком гордый, чтобы стать твоим тестем, любит покупать маленьких мальчиков и пользовать их, покуда они не выросли. А потом продает крестьянам.

Карлос явно не мог поверить услышанному.

– Значит, каждую ночь, пока я спал, ты ходил в бабушкину спальню?

– Не каждую. Я ходил к ней, когда она меня звала.

– Тебе нравилось? – не утерпел Барни.

– Элиса – пожилая, но она теплая и милая. И я радовался, что не должен отдаваться мужчине.

Барни вдруг показалось, что вплоть до сегодняшнего дня он оставался ребенком. Он знал, конечно, что священники вольны посадить человека в тюрьму и запытать его до смерти, но не подозревал, что они способны присвоить все его имущество и выставить на улицу всех домочадцев. Он не мог вообразить, что архидьякон способен приютить под своим кровом честную девушку и сделать ту своей наложницей. И понятия не имел о том, как мужчины и женщины поступают с рабами. Он словно жил до сих пор в доме, во многие помещения которого никогда не заходил, и делил этот дом с незнакомцами, которых никогда прежде не видел. Осознание собственного невежества пошатнуло его устои, лишило душевного равновесия. Вдобавок его жизни грозила опасность, и он пытался убежать из Севильи и покинуть Испанию.

Они вышли к реке. Как обычно, на узкой полоске берега было не протолкнуться от людей и повозок. Барни прикинул на глазок, что у пристани стоят десятка четыре судов. Как правило, моряки предпочитали отплывать с утренним приливом, ибо в таком случае впереди был весь день; но неизменно находились и те, кто снимался с якоря после обеда. Между тем прилив уже наступил, и если кто-то собирается в путь, он наверняка готовится к отплытию.

Мужчины спустились к воде и принялись высматривать признаки скорого отправления – задраенные люки, шкипера на палубе и матросов на такелаже. Судно под названием «Сьерво» уже выбирало канаты, а матросы длинными шестами отталкивались от корпусов других кораблей по обе стороны. Если постараться, еще можно было успеть.

Карлос сложил ладони лодочкой и крикнул:

– Эгей, на борту! Крепкие руки не нужны?

– Нет! – ответили ему. – Команда полная!

– А трех пассажиров возьмете? Мы заплатим!

– Места нет!

Барни подумалось, что шкипер «Сьерво», возможно, замышляет что-то не совсем законное и не хочет, чтобы на борту были люди, которых он не знает или которым не доверяет. В этих водах чаще всего промышляли перегрузкой американского серебра, чтобы избежать податей в королевскую казну в Севилье. Но попадались и самые настоящие пираты…

Троица двинулась вдоль берега, однако удача наотрез отказывалась им улыбаться. Никто другой к отплытию будто бы не готовился. Барни был близок к отчаянию. Что же им делать?

Они добрались до края гавани, где стояла крепость, носившая название Золотой Башни. Здесь при необходимости натягивали между берегами железную цепь, чтобы налетчики, пришедшие с моря, не могли напасть на корабли на якоре.

У стен крепости трудился вербовщик: взобравшись на бочку, он соблазнял молодых мужчин воинской службой. «Горячая еда! – обещал он. – Бутылка вина каждому, кто запишется прямо сейчас!» Зеваки внимательно слушали. «Вон стоит корабль, который зовется «Хосе и Мария»[22]22
  «Иосиф и Мария», в честь земных родителей Христа.


[Закрыть], двое великих святых присматривают за ним и оберегают всех, кто поднимается на его борт!» Вербовщик ткнул пальцем; Барни заметил, что у него железная рука, искусственная замена настоящей, потерянной, должно быть, в какой-то схватке.

Юноша посмотрел туда, куда указывал вербовщик, и увидел большой трехмачтовый галеон, чьи борта щетинились пушками, а палубу заполняли молодые мужчины.

– Мы отплываем сегодня! – продолжал искушать вербовщик. – Мы идем убивать коварных язычников. Девушки там красивы и податливы, друзья мои, и в том порукой моя шкура, ибо я сам их перепробовал.

Толпа отозвалась одобрительным гоготом.

– Нам не нужны слабые! – кричал вербовщик. – Нам ни к чему трусы! Нам не нужны парни, которые как девчонки, сами знаете, о ком я говорю! Нет, мы зовем храбрых, дерзких и крепких! Настоящих мужчин!

С палубы «Хосе и Марии» донесся клич:

– Все на борт!

– Последняя возможность, парни! – гаркнул вербовщик. – Выбирайте! Либо сидеть дома с мамашами, лопать хлеб с молоком и делать, что вам велят. Либо плывите со мной, шкипом Гомесом по прозвищу Железная Рука! Я обещаю вам достойную жизнь, приключения и путешествия, славу и достаток! Просто поднимайтесь по трапу – и весь мир будет вашим!

Барни, Карлос и Эбрима молча переглянулись.

– Да или нет? – спросил Карлос.

– Да, – сказал Барни.

– Да, – сказал Эбрима.

Трое мужчин бросились к кораблю, взбежали по планкам и поднялись на борт.

9

Спустя два дня они вышли в открытое море.

Эбрима проплыл по морям много миль, но прежде он был пленником и сидел в цепях в трюме. Видеть море с палубы было для него в новинку, и от этого зрелища захватывало дух.

Рекруты маялись от безделья и обсуждали, куда их везут. Матросы на сей счет отмалчивались, ибо это была военная тайна.

А Эбриму интересовал еще один вопрос – его собственное будущее.

Едва они взошли на палубу «Хосе и Марии», их встретил офицер, восседавший за столом, на котором лежала книга для записей.

– Имя? – спросил он коротко.

– Барни Уиллард.

Офицер записал это в книге, затем посмотрела на Карлоса.

– Имя?

– Карлос Крус.

Офицер сделал запись, посмотрел на Эбриму – и отложил перо. Поглядел на Карлоса, потом на Барни, перевел взгляд обратно и сказал:

– В армии нет рабов. Это позволено только офицерам, но они должны кормить и одевать таких людей на собственные средства. Рекрутам такое не разрешается, сами понимаете.

Эбрима не сводил взгляда с лица Карлоса. Тот, очевидно, пребывал в затруднении: дорога к спасению, мнившаяся столь доступной, ускользала от него. Помешкав мгновение-другое, Карлос произнес те единственные слова, какие только мог произнести:

– Он не раб. Он свободный человек.

Офицер кивнул. Рабов освобождали редко, но нельзя утверждать, что это было вообще немыслимо.

– Отлично, – сказал офицер, посмотрел на Эбриму и спросил: – Имя?

Все случилось очень и очень быстро; когда его записали в книгу, Эбрима так и не понял, радоваться ему или огорчаться. Барни не поздравил его с освобождением, Карлос же нисколько не походил на человека, который облагодетельствовал ближнего своего. Да, с Эбримой теперь надлежало обращаться как со свободным, но была ли эта свобода настоящей?

Свободен он или нет?

Он не знал ответа.