Текст книги "Игольное ушко"

Кен Фоллетт
Игольное ушко

С благодарностью Малкольму Халке за бесценную помощь, оказанную столь великодушно.

Пролог

В начале 1944 года немецкая разведка усердно собирала информацию об огромной армии, концентрировавшейся на юго-востоке Англии. Самолеты-разведчики возвращались с фотографиями казарм, аэродромов и целых флотилий судов в заливе Уош.

Генерал Джордж С. Паттон, которого трудно с кем-либо спутать из-за его прославленных розовых джодпур[1]1
  Индийские бриджи для верховой езды, широкие вверху и сужающиеся книзу. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], был замечен выгуливающим своего белого бульдога. Шел беспрерывный радиообмен, эфир кишел кодированными сигналами между полками. Информация подтверждалась и германской агентурой в Великобритании.

На самом деле, разумеется, никакой армии не существовало. Корабли были надувными муляжами, а казармы – сколоченными наспех из фанеры декорациями, как в кино. Под командованием Паттона не числилось ни одного военнослужащего. Все сообщения по рациям не имели никакого смысла, а шпионов перевербовали и заставили гнать дезинформацию.

Все это делалось с целью внушить противнику, будто союзники готовят высадку в районе Па-де-Кале, и предоставить, таким образом, операции в Нормандии преимущество полной внезапности.

По сути, это был неправдоподобный обман огромных масштабов. Чтобы заставить поверить в него, неустанно трудились тысячи людей. И все равно стало бы настоящим чудом, если бы ни один из гитлеровских шпионов не пронюхал о нем.

А существовали ли они на самом деле, эти самые шпионы? В те годы общепринятым считалось мнение, будто представители так называемой «пятой колонны» засели повсюду. А после войны распространился миф, что МИ-5 сумела обезвредить их всех еще в 1939 году. Правда же, как нам представляется, заключалась в следующем: их вообще было очень немного, и МИ-5 действительно выловила почти всех.

Но ведь достаточно оказалось бы всего одного…

Известно, что немцы заметили то, что им решили продемонстрировать в восточной Англии. Не было тайной также, что они подозревали обман и прилагали неимоверные усилия для установления реального положения дел.

Вышесказанное – история. Изложенное ниже – вымысел.

Но при всем при том никто и никогда не сможет опровергнуть, что события развивались именно таким образом.

Камберли, графство Суррей

Июнь 1977 года

Часть первая

Немецкое командование было почти полностью введено в заблуждение, и только Гитлер обо всем догадывался и до последнего доверял своей интуиции…

А. Дж. П. Тэйлор. История Англии 1914—1945 годов

1

Зима выдалась самой холодной за последние сорок пять лет. Многие английские деревни оказались отрезанными снежными заносами от внешнего мира, и даже на Темзе встал лед. В один из январских дней экспресс Глазго – Лондон прибыл на вокзал Юстон с опозданием на сутки. Снег на дорогах в сочетании с затемнением сделал вождение автомобиля опасным занятием – количество аварий удвоилось, а в народе ходила шутка, будто гораздо труднее проехать на «остин-севен» ночью по Пиккадилли, чем преодолеть на танке «линию Зигфрида».[2]2
  Система немецких долговременных укреплений, возведенных в 1936—1940 гг. на западе Германии.


[Закрыть]

Но зато потом весна пришла во всем своем волшебном цветении. Заградительные аэростаты величественно парили в ослепительно синем небе, а на улицах Лондона солдаты, получившие увольнительные, вовсю флиртовали с девицами в платьицах без рукавов.

Город ничем не напоминал столицу государства, вовлеченного в войну, хотя многие приметы все же бросались в глаза, и Генри Фабер, добираясь на велосипеде от вокзала Ватерлоо в сторону Хайгейта, отмечал их про себя: груды мешков с песком, сваленных у стен важных государственных учреждений, «андерсоновские» бомбоубежища[3]3
  Джон Андерсон – член «военного» кабинета министров, выдвинувший план массового строительства укрытий от бомбардировок немецкой авиацией.


[Закрыть] в садиках позади домов, пропагандистские плакаты с призывами к эвакуации и инструкциями на случай бомбежки. Ничто не укрывалось от взгляда Фабера – он был куда более наблюдателен, чем любой другой заурядный служащий железнодорожной компании. Он увидел толпы детишек в парках и пришел к выводу, что план эвакуации потерпел полный провал. Он прикидывал количество машин на улицах, которых становилось все больше, вопреки карточной системе распределения бензина, а в газетах печатались рекламные объявления производителей легковых автомобилей, предлагавших все новые модели. Он понимал, что стоит за введением ночных смен на многих заводах, где еще несколько месяцев назад едва хватало работы для одной лишь дневной смены, но самым внимательным образом отслеживал перемещение войск по британским железным дорогам. Вся связанная с этим документация проходила через его контору, а благодаря таким вот бумажкам можно очень многое выяснить. Сегодня, к примеру, он подшил к делу пачку накладных, из которых узнал о формировании нового экспедиционного корпуса. По его прикидкам, состоять он должен из примерно ста тысяч военнослужащих и предназначался для переброски в Финляндию.

Да, приметы военного времени были налицо, но над всем этим витал какой-то шутейный, несерьезный дух. По радио сатирики безжалостно издевались над бюрократическими правилами, введенными в военное время, в бомбоубежищах устраивали хоровое пение, а модницы носили личные противогазы в специальных сумочках, штучно изготовленных известными кутюрье. Войну называли «до скуки серо-бурой»[4]4
  Каламбур со ссылкой на Англо-бурскую войну 1899—1902 годов, основанный на сходстве звучания английских слов «скука» и «бур».


[Закрыть], воспринимая ее не как нечто экстраординарное, а скорее как банальность или кино. Все без исключения воздушные тревоги оказывались ложными.

Фабер придерживался иной точки зрения, но ведь Фабер был совершенно другим человеком.

Он свернул на Арчуэй-роуд и немного привстал над сиденьем велосипеда, работая своими длинными ногами так же мощно, как работают поршни паровоза, поскольку улица пошла в гору. Для своего возраста Фабер находился в отменной физической форме, а было ему тридцать девять лет, хотя он лгал по этому поводу, как, впрочем, и по многим другим – предосторожности ради.

Добравшись до вершины холма, на котором располагался Хайгейт, он лишь слегка вспотел. Дом, в котором жил Фабер, был одним из самых высоких в Лондоне – собственно, поэтому он и решил в нем поселиться, и обитал в крайней секции кирпичного викторианского здания, состоявшего из шести частей. Каждая из секций – высокая, узкая и темная, как разум у людей, для которых все это построили. Имелся отдельный парадный вход. Каждая часть этого похожего на слоеный пирог дома была трехэтажной, с непременным «черным ходом» для прислуги через подвал – члены английского среднего класса девятнадцатого столетия настаивали на отдельном входе для слуг, даже если они оказывались им не по карману. Фабер вообще относился к англичанам с изрядной долей цинизма.

Номер шесть когда-то принадлежал мистеру Гарольду Гардену, владельцу небольшой фирмы «Чай и кофе Гардена», разорившейся в годы Великой депрессии. Всегда в своей жизни придерживавшийся принципа, что неплатежеспособность есть тяжкий моральный грех, обанкротившийся мистер Гарден оказался обречен на скорую смерть. Дом стал единственным наследством, доставшимся его вдове, которую нужда заставила пустить к себе постояльцев. Вообще говоря, ей понравилась роль хозяйки пансиона, хотя общественный статус требовал, чтобы она этого как бы немного стыдилась. Фабер снимал у нее комнату на самом верху, с мансардным окошком. Здесь он ночевал с понедельника по пятницу, объяснив миссис Гарден, что выходные проводит у матери в Ирите.

На самом же деле у него имелась другая хозяйка в Блэкхите, которая знала его как мистера Бейкера и считала коммивояжером, торговавшим канцелярскими принадлежностями, и проводившим в поездках по стране всю неделю.

Он вкатил свой велосипед по садовой дорожке под неприветливыми глазницами высоких окон первого этажа. Потом поставил его в сарай, прикрепив подвесным замком к газонокосилке, – законы военного времени запрещали оставлять без присмотра абсолютно любые транспортные средства. Картофельная рассада, расставленная в ящиках по всему сараю, уже начала давать ростки. Миссис Гарден превратила свои цветочные клумбы в огород, – это было ее вкладом в общие усилия во имя победы.

Фабер повесил кепку на вешалку в прихожей, вымыл руки и прошел к чаю.

Трое из прочих постояльцев уже ели: прыщавый юнец из Йоркшира, пытавшийся записаться в армию, торговец кондитерскими изделиями с редеющей песочного оттенка шевелюрой и отставной военно-морской офицер, который, по глубокому убеждению Фабера, являлся законченным дегенератом. Фабер кивком всех поприветствовал и сел за стол.

Торговец рассказывал анекдот.

– Командир эскадрильи говорит ведущему пилоту: «Что-то вы вернулись с задания слишком быстро». Тот отвечает: «Так точно, сэр. Мы сбрасывали листовки целыми пачками, не распаковывая. Разве это не правильно?» И командир, побледнев, восклицает: «Боже мой! Вы же могли так кого-нибудь убить!»

Отставной офицер закудахтал, а Фабер улыбнулся. Миссис Гарден вошла с чайником.

– Добрый вечер, мистер Фабер. Мы начали без вас. Надеюсь, вы не в обиде?

Фабер тонким слоем намазал маргарин на кусок хлеба из непросеянной муки, на мгновение ощутив тоску по хорошей толстой сардельке.

– Ваш картофель уже готов к посадке, – заметил он.

Фабер торопился покончить с ужином. Между остальными завязался спор: следует ли отправить в отставку Чемберлена и заменить его на Черчилля. Миссис Гарден тоже время от времени вставляла в дискуссию словцо, непременно посматривая каждый раз на Фабера в ожидании его реакции. Это была женщина в самом расцвете сил, разве что чуть располневшая. Примерно одного с Фабером возраста, она одевалась под тридцатилетнюю, и он догадывался, что хозяйка ничего не имела бы против второго замужества. Участия же в споре он не принял вообще.

Миссис Гарден включила радио. После шумов и тресков послышался голос ведущего: «Вы слушаете радиостанцию Би-би-си. В эфире программа «И это снова он!».

Фабер уже как-то прослушал одну из частей этого сатирического спектакля. Его главным героем являлся немецкий шпион по фамилии Фюнф. Извинившись, он встал из-за стола и поднялся к себе в комнату.

Когда спектакль закончился, миссис Гарден осталась в одиночестве: отставной моряк и торговец отправились в паб, а юноша из Йоркшира, – очень религиозный молодой человек – пошел к вечерней службе. Она уселась в гостиной с небольшим бокалом джина, глядя на светонепроницаемые портьеры на окнах и думая о мистере Фабере. Какая жалость, что он предпочитает так много времени проводить в своей комнате! Она нуждалась в компании, и как раз он и мог бы стать для нее самой подходящей.

Но эти мысли заставляли ее чувствовать себя виноватой. И, желая развеять это чувство, она стала думать о мистере Гардене. Ее воспоминания о нем были еще свежи, но несколько размыты, как старая копия киноленты – вся в царапинах и пятнах, с заезженным звуком. Она легко могла представить себе его сидящим рядом с нею в гостиной, но уже с трудом вспоминала лицо, одежду, которую он предпочитал носить, и уж тем более вообразить себе, какую реплику он отпустил бы, прослушав выпуск новостей сегодняшнего дня. Это был невысокого роста щеголь, у которого бизнес шел удачно, когда ему везло, и неудачно, если фортуна отворачивалась от него. Сдержанный на публике, он становился ненасытен и страстен в постели. Она очень его любила. Сколько еще женщин могли бы оказаться в ее положении, ведись эта война всерьез! Она снова наполнила свой бокал.

Вот мистер Фабер, похоже, совершенно лишен страстей – в этом и заключалась суть проблемы. Если посмотреть со стороны, этот человек не имел недостатков: не курил, ни разу не уловила она от него запаха алкоголя, и каждый вечер проводил в своей комнате, слушая по радио классическую музыку. Он читал много газет и уходил на долгие прогулки. Она подозревала, что он весьма умен, несмотря на свою скромную должность: те редкие реплики, которые он порой все же вставлял в общий разговор в столовой, всегда оказывались более продуманными, чем болтовня остальных постояльцев. Он наверняка мог бы найти себе более высокооплачиваемую работу, стоило лишь захотеть. Но он словно сознательно лишал себя шанса преуспеть в жизни, которого, несомненно, заслуживал.

Это же в полной мере относилось и к его внешности. Он обладал ладной мужской фигурой: высокий, длинноногий, с мускулистыми плечами и шеей, без всяких жировых складок. И в лице его читалась сила. Высокий лоб, удлиненный подбородок и ярко-голубые глаза. Не смазливый красавец из кинофильмов, но такое лицо не могло не нравиться женщинам. Портил его только рот, маленький и тонкогубый, отчего она порой подозревала его в некоторой жестокости. Мистер Гарден на жестокость способен не был.

И при всех этих достоинствах Фабер ухитрялся выглядеть так, что едва ли вообще привлекал внимание прекрасного пола. Вечно ходил в старом костюме с мятыми брюками – она бы с удовольствием привела их в порядок, но он не просил об этом, – а поверх накидывал такой же поношенный плащ и простую кепку портового грузчика. Усов не отпускал, а волосы коротко подстригал раз в две недели. Складывалось впечатление, будто он нарочно хочет выглядеть полным ничтожеством.

Он нуждался в женской руке – в этом не приходилось сомневаться. На секунду она задумалась: не из тех ли он, кого называют женоподобными[5]5
  Эвфемизм того времени для более грубого – «голубой».


[Закрыть], – но тут же отбросила эту мысль. Ему просто необходима жена, чтобы придать лоска и амбиций в жизни. А ей необходим мужчина для компании и… да, для любви.

Но он все никак не делал первого шага. Иногда ей хотелось взвыть от разочарования. В собственной привлекательности она была уверена. Наливая себе еще джина, она посмотрелась в зеркало. У нее миловидное лицо, светлые кудряшки, да и в остальном – мужчине есть за что подержаться… Подумав об этом, она хихикнула. Должно быть, уже немножко опьянела.

За рюмкой джина ей пришла в голову мысль о том, что, быть может, она сама должна сделать первый шаг. Мистер Фабер слишком застенчив, болезненно застенчив. Но он не чужд похоти – это она прочитала в его глазах, когда он пару раз случайно заставал ее в одной ночной рубашке. Не стоит ли помочь ему преодолеть робость, вести себя более дерзко? А что ей терять? Она попробовала вообразить наихудшее, только лишь желая ощутить, каково это будет. Предположим, он ее отвергнет. Что ж, ситуация окажется неловкой. А для нее даже унизительной. Тяжелый удар по самолюбию. Но ведь никому другому об этом знать необязательно. Ему просто придется съехать, вот и все.

Но перспектива унижения заставила ее напрочь отказаться от уже вырисовывавшегося плана действий. Она медленно поднялась думая: «Нет, я не рождена быть дерзкой с мужчинами». Пора ложиться спать. Еще порция джина в постели, и она сможет заснуть. Бутылку она прихватила с собой наверх.

Ее спальня располагалась как раз под комнатой мистера Фабера, и, раздеваясь, она могла слышать звуки скрипки по радио. Она облачилась в новую ночную рубашку, розовую, с вышивкой вдоль выреза – и никто не видит такой красоты! – а потом налила себе свою последнюю дозу. Интересно, подумала она, а как выглядит без одежды мистер Фабер? Наверняка у него плоский живот, а вокруг сосков на груди растут волоски. У него стройная фигура, а значит, по бокам виден рельеф ребер. А попка маленькая. Она снова хихикнула: как стыдно воображать все это!

Миссис Гарден улеглась с бокалом в кровать и взялась за книгу, но сосредоточиться на чтении оказалась не в состоянии. Кроме того, ей уже прискучили чужие амурные похождения. Истории об опасных любовных связях хороши, когда у тебя самой есть вполне безопасная любовная связь с мужем, но в ее положении женщина нуждалась в чем-то большем, нежели романы Барбары Картленд. Она отхлебнула джина. Ей хотелось, чтобы мистер Фабер выключил радио, поскольку трудно заснуть во время вечеринки с танцами.

Она, разумеется, могла попросить его выключить приемник. Миссис Гарден посмотрела на стоявший рядом с кроватью будильник. Одиннадцатый час. Она могла бы надеть свой халат, чудно гармонировавший с ночной рубашкой, чуть поправить прическу, вставить ноги в тапочки – тоже стильные, с узорами в виде роз, – а потом подняться на один лестничный пролет и постучать в дверь. Он откроет. На нем, вероятно, будут брюки и майка, и тогда он снова посмотрит на нее так, как смотрел, случайно застав в одной ночной рубашке по пути в ванную…

– Старая ты дура, – сказала она самой себе, но вслух. – Ты же просто ищешь предлог, чтобы подняться к нему.

А потом ей показалось странным, что она нуждается в каких-то там предлогах. Она – взрослая женщина, это ее дом, и за десять последних лет она не встретила ни одного мужчины, который бы ей подходил. Какого черта! Ей нужен некто сильный, возбужденный и волосатый, способный придавить ее как следует сверху, сжать груди и, пыхтя в ухо, раздвинуть бедра широкой ладонью, поскольку завтра из Германии прилетит бомба с газом, от которой они все умрут в отравляющем удушье. Вот и получится, что она упустила свой последний шанс.

Поэтому она опустошила свой бокал, встала с постели, надела халат, поправила волосы, вставила ноги в тапочки и прихватила свою связку ключей, на случай если он запер дверь, а ее стука не услышит из-за радио.

На лестнице не было никого. Подниматься ей пришлось, нащупывая ногами ступеньки в темноте. Она собиралась переступить через скрипучую половицу, но споткнулась о топорщившийся край ковровой дорожки, и ее следующий шаг получился довольно-таки громким. Похоже, это никого не потревожило, и она продолжила подъем, а потом постучала в дверь на самом верху. Осторожно попробовала открыть. Но дверь оказалась заперта.

Звук радио приглушили, и мистер Фабер спросил:

– Кто это?

У него было удивительно правильное произношение, без примеси кокни[6]6
  Манера говорить, выдающая лондонского простолюдина.


[Закрыть] или иностранного акцента – очень приятный, нейтральный говор.

– Можно вас на пару слов? – отозвалась она.

Он, похоже, колебался с ответом. Потом сказал:

– Но я не одет.

– Так и я тоже, – хихикнула она и отперла дверь своим дубликатом ключа.

Он стоял перед радиоприемником, держа в руке нечто, напоминающее отвертку. На нем действительно были брюки, а вот майку он уже снял. Его лицо побледнело, и он выглядел перепуганным насмерть.

Она вошла и закрыла за собой дверь, не представляя, что еще сказать. Внезапно ей на ум пришла фраза из какого-то американского фильма, и она произнесла:

– Не хотите угостить выпивкой девушку, которой одиноко?

Вышло глупо, это она поняла сразу, поскольку знала: спиртного он у себя не держал, а для прогулки в бар ее наряд точно не подходил, – но зато прозвучало чертовски обольстительно.

И, как ей показалось, произвело ожидаемый эффект. Ни слова не говоря, он медленно подошел к ней. У него в самом деле росли волоски вокруг сосков. Она тоже шагнула ему навстречу, а потом он обнял ее, она закрыла глаза, подставляя лицо, и он поцеловал ее. Она изогнула стан в его руках, а затем почувствовала острую, страшную, непереносимую боль в спине и открыла рот, чтобы закричать.

* * *

А ведь он слышал, как она споткнулась на лестнице. Дай она ему всего минуту, он успел бы спрятать передатчик на место, убрать шифровальные блокноты в ящик стола, и тогда ей не пришлось бы умереть. Но прежде чем он успел избавиться от улик, в замке повернулся ключ, а когда она открыла дверь, его рука уже сжимала рукоятку стилета.

Движение же ее тела в его объятиях означало, что с первого удара Фабер не сумел попасть в сердце, и ему пришлось засунуть пальцы ей в рот, чтобы не дать закричать. Он нанес второй укол, но она вновь пошевелилась, и острие угодило в ребро, лишь поверхностно ранив ее. А потом брызнула кровь, и он понял: убить ее чисто не получится. Чисто выходило только в том случае, если стилет пронзал сердце с первой же попытки.

Теперь же она корчилась слишком бурно, чтобы прикончить ее новым уколом. Все еще не вынимая пальцев изо рта, он прихватил ее челюсть, а тело прижал к двери. Она громко ударилась затылком о деревянную поверхность, и ему оставалось только пожалеть о том, что он приглушил музыку, но кто мог предвидеть подобное?

Он медлил с убийством, так как оказалось бы гораздо лучше, если бы она скончалась, лежа на кровати. Лучше с точки зрения плана сокрытия следов, который уже складывался у него в сознании. Вот только он сомневался, что сумеет дотащить ее туда без лишнего шума, поэтому, обездвижив ее окончательно и прижав голову к двери, стилетом описал широкий полукруг, практически полностью разорвав ей горло. Получилось неряшливо, поскольку стилет не режущее оружие, а горло не та часть тела, которую выбрал бы для убийства Фабер.

Он сумел вовремя отскочить, чтобы не попасть под первый, ужасающе мощный выброс крови из раны, но потом снова протянул руку, чтобы не дать трупу с грохотом упасть на пол. Стараясь не смотреть на ее шею, он доволок тело до постели и уложил.

Ему уже приходилось убивать, и собственная реакция не стала для него сюрпризом – так случалось, как только он ощущал себя вне опасности. Он подошел к раковине в углу комнаты и склонился над ней в ожидании. В маленьком зеркальце для бритья он видел свое лицо – побледневшее, с выпученными глазами. Бросив на себя еще один взгляд, он подумал: убийца! А потом его стошнило.

После этого он почувствовал себя намного лучше. Теперь можно браться за работу. Он досконально знал, что нужно сделать, еще до того как прикончил ее.

Он умылся, почистил зубы и привел в порядок раковину. Потом сел за стол рядом с рацией. Просмотрев страницу блокнота, нашел нужное место и взялся за ключ. Он заканчивал выстукивать длинное сообщение о войсках, готовившихся к отправке в Финляндию, которое оборвал на полуслове, когда ему помешали. Сначала он шифром записал его в блокнот. Передав текст до конца, он подытожил его словами: «Большой привет Вилли».

Затем аккуратно уложил передатчик в специально предназначенный для него чемодан. В другой чемодан поместились остальные пожитки Фабера. Сняв брюки, он губкой снял с них пятна крови, а потом протер все свое тело сверху донизу.

Только после этого он снова посмотрел на труп.

Теперь он уже мог сохранять хладнокровие. Идет война. На войне есть враги. Если бы он не убил ее, она стала бы причиной его собственной гибели. Она представляла собой угрозу, и все, что он чувствовал сейчас, – это облегчение. Угроза устранена. Ей не следовало застигать его врасплох.

Тем не менее заключительная часть работы вызывала у него отвращение. Он распахнул ее халат и задрал подол ночной рубашки, обмотав его повыше талии. На ней были трусики, и он порвал их так, чтобы обнажился волосатый лобок. Дурища несчастная! Ведь все, чего она хотела, это соблазнить его. Но он уже никак не мог выпроводить ее из комнаты, так чтобы она не заметила передатчика, а британская пропаганда привила этим людям повышенную бдительность к вражеским шпионам – просто до смешного. Если бы у абвера в Великобритании оказалось столько агентов, сколько насчитывали местные газетчики, Германия давно бы победила.

Он отошел на несколько шагов и вновь посмотрел на нее, склонив голову набок. Что-то выглядело явно не так. «Поставим себя на место сексуального маньяка. Будь я помешан на стремлении овладеть такой женщиной, как Юна Гарден, и убив ее, желая добиться своего, что бы я непременно сделал?»

Ну конечно! Насильник наверняка захотел бы увидеть ее бюст. Фабер склонился над телом, ухватился за ворот ночной рубашки и разорвал до пупка. Ее тяжелые груди свесились по обе стороны.

Полицейский патологоанатом сразу установит: изнасилования все-таки не было, – но Фабер не придавал этому значения, поскольку прошел курс криминалистики в Гейдельберге и знал, что многие нападения с целью изнасилования непосредственно половым актом не сопровождаются. Кроме того, даже ради собственной безопасности он не зашел бы в маскировке так далеко. Даже во имя фатерланда. Он же не эсэсовец какой-нибудь! Вот эти выстроились бы в очередь, чтобы изнасиловать труп… Но лучше выбросить подобные мысли из головы.

Он снова вымыл руки и оделся. Пробило полночь. Он выждет еще час, прежде чем уходить. Позже это станет сделать безопаснее.

Он сел и принялся анализировать, в чем заключалась его ошибка.

Он допустил промах, сомнений быть не могло. Если бы его «легенда» не имела недостатков, он никогда не попал бы в подобную ситуацию. А если бы он не попал в подобную ситуацию, никто не раскрыл бы его тайны. Миссис Гарден узнала его тайну, или, если быть точным, узнала бы, проживи на несколько секунд дольше, из чего следовало: он не обеспечил свою безопасность, а значит, в его «легенде» присутствовал изъян, который и привел к ошибке.

Прежде всего ему необходимо снабдить свою дверь засовом. Лучше прослыть хроническим трусом, чем позволять квартирным хозяйкам, пользуясь своими ключами, врываться к нему в нижнем белье.

Но это промах, лежавший на поверхности. Глубинная же причина заключалась в том, что он вызывал к себе интерес, будучи холостяком. Фабер подумал об этом без тени мужского тщеславия, а исключительно с раздражением. Ему было известно, что он привлекателен, и потому его одиночество, вероятно, кому-то могло показаться странным и необъяснимым. И он принялся обдумывать варианты, как сделать это естественным в глазах других людей и пресечь в будущем любые поползновения со стороны таких, как миссис Гарден.

В поисках версий лучше всего начать с попытки разобраться в своей реальной личности. Почему он оказался одинок? Он заерзал на стуле – заглядывать себе в душу ему не нравилось. Хотя ответ лежал на поверхности. Он жил один по профессиональным причинам. Если существовали скрытые психологические мотивы, он ничего не хотел о них знать.

Остаток нынешней ночи ему предстояло провести под открытым небом. Хайгейтский лес подойдет. Утром он сдаст чемоданы в вокзальную камеру хранения, а завтра к вечеру будет уже в своей комнате в Блэкхите.

Пока придется полностью переключиться на вторую «легенду». Именно поэтому он и не опасался быть пойманным полицией. Коммивояжер, снимавший на выходные комнату в Блэкхите, мало походил на железнодорожного клерка, убившего квартирную хозяйку в Лондоне. Индивидуум из Блэкхита был веселым, вульгарным и шумным. Он носил кричащих расцветок галстуки, угощал в пабах каждого встречного-поперечного, и даже прическа у него выглядела иначе. Полиция пустит в ход описание неряшливого и невзрачного извращенца, чурающегося женщин, пока им вдруг не овладеет бешеная похоть. Разве кому-нибудь придет в голову обратить внимание на смазливого разъездного торговца, носившего модные костюмы в полоску, и тоже, разумеется, не чуждого похоти, но которому нет нужды убивать женщин, чтобы увидеть обнаженную грудь?

Однако теперь ему нужно разработать еще одно прикрытие, поскольку он привык всегда иметь по меньшей мере два. Понадобится новая работа, новый набор документов: паспорт, удостоверение личности, продовольственные карточки, свидетельство о рождении. Добывать все это – рискованно. Проклятая миссис Гарден! Ну почему она и сегодня просто не допилась до крепкого сна в своей постельке, как делала это всегда?

Час ночи. Фабер последний раз окинул взглядом комнату. Его не беспокоили оставленные улики. Его отпечатки пальцев можно снимать здесь повсюду, а у полиции не будет никаких сомнений в том, кто именно совершил убийство. Им не овладела грусть при расставании с помещением, которое служило ему домом два года, – домом он его никогда и не считал. Настоящего дома у него никогда и нигде не было.

Если он и вспомнит об этой комнатушке, то только как о месте, где он на всю жизнь усвоил урок – нельзя обходиться без дверных засовов.

Он выключил свет, взял чемоданы, спустился по лестнице, вышел в дверь и растворился в ночи.