Электронная библиотека » Кен Фоллетт » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Игольное ушко"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 21:40


Автор книги: Кен Фоллетт


Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +
5

Вероятно, при виде именно таких мест люди впервые нашли для них определение «унылое».

Скалистый остров, формой напоминавший букву J, мрачно вырастает прямо из вод Северного моря. На карте он похож на верхнюю часть сломанной трости для ходьбы и лежит параллельно экватору, но только значительно севернее. Изогнутый конец рукоятки трости указывает в сторону Абердина, а если провести прямую от сломанного конца до ближайшей суши – это окажется пугающе далекая Дания. Сам же остров всего десять миль длиной.

Почти по всему берегу пляж отсутствует. Волны тысячелетиями бьются здесь в бессильной ярости о скалы, но остров выдерживает их злобный нрав с невозмутимым спокойствием.

Зато в изгибе буквы J море заметно спокойнее, поскольку здесь остров встречает прибой более благосклонно. А потому волны нанесли сюда достаточно песка, водорослей, гальки, плавника[13]13
  Деревья или части деревьев, выброшенные на берег или плавающие в море.


[Закрыть]
и раковин, в результате чего между скалой и кромкой воды образовался полумесяц отмели, или, если угодно, подобие пляжа.

Каждое лето растительность с вершины скалы сбрасывает на пляж горсти семян со скупостью богача, кидающего жалкую мелочь попрошайке. Если зима выдается не слишком холодной, а весна приходит рано, здесь местами появляются робкие ростки зелени, но они настолько чахлые, что сами уже давать потомство не способны, и каждый год пляж ненадолго покрывается зеленью лишь за счет подачек сверху.

А вот на твердой земле, на вершине скалы, куда не в силах добраться никакой прибой, растительность процветает. Конечно, это в основном жесткая трава, которой хватает только для прокорма нескольких тощих овец, но обладающая достаточно мощной корневой системой, чтобы удерживать на камне слой плодородной почвы. Растут здесь и кусты, по большей части колючие, в которых обитают кролики, а в восточной части острова, с подветренной стороны, отважно держится сосновый бор.

На возвышенных участках царит вереск. Каждый год обитатель острова – а здесь живет-таки один человек – выжигает вереск, чтобы на какое-то время здесь тоже выросла трава на прокорм овцам. Но проходит год-другой и вереск непостижимым образом отвоевывает свои владения, и овцы уходят пастись в другие места, пока человек снова не соберется пустить пал.

Кролики живут здесь, поскольку они в этих местах и родились, а овец сюда завезли, и, собственно, человек поселился тут только для того, чтобы ухаживать за отарой. А вот птицы – другое дело. Птицам остров просто нравится. Их здесь сотни тысяч: длинноногие щеврицы, кричащие «пи-и-п, пи-и-п», когда взмывают вверх, и переходящие на грозное «пе-пе-пе», при резком пикировании, подобно «спитфайерам», атакующим «мессершмиты», неожиданно появляясь со стороны слепящего солнца; коростели, которых человек редко видит, но догадывается об их присутствии, так как своими отрывистыми, как лай, звуками они мешают спать по ночам; вороны, сороки, маевки и огромное количество чаек. Водятся здесь и золотистые орлы, в которых человек стреляет, стоит ему завидеть их, поскольку, вопреки мнению высоколобых натуралистов из Эдинбурга, питаются эти хищники вовсе не падалью, а охотятся на живых овец.

Самый частый гость на острове – ветер. Он дует в основном с северо-востока, откуда-то из действительно студеных мест, из страны фьордов, ледников и айсбергов, часто принося с собой совсем нежеланные подарки в виде снега, дождя и промозглого холода вместе с сырыми туманами. Но иногда он является с пустыми руками, чтобы завывать и свистеть, рвать кусты и клонить к земле сосны, и тогда море в пароксизме ярости начинает пениться и волноваться еще больше. Он неутомим, этот ветер, и здесь – его главная ошибка. Если бы он налетал лишь по временам и внезапно, то мог бы наделать немало бед, а под его постоянным напором остров научился благополучно выживать. Трава стала пускать корни глубже, кролики научились прятаться в широких расщелинах, а деревья вырастали, заранее изогнувшись в нужную сторону. Птицы вили гнезда в надежно укрытых от ветра местах, а уж дом человека и вовсе приземист и крепок, так как построен с накопленным веками знанием обычаев этого древнего ветра.

Дом возведен из серого камня и таких же серых плит – под цвет моря. У него крошечные окошки, плотно закрывающиеся двери и заслонка в каминной трубе. Он стоит на вершине холма с восточной стороны, где обрывается небрежно сломанный отросток трости. И венчает он вершину холма не из гордости и желания бросить вызов стихии, а лишь для того, чтобы человеку отсюда были видны пасущиеся овцы.

Есть здесь и еще один дом, почти в точности такой же. Его построили в десяти милях от первого, у противоположной оконечности острова, где располагается то, что мы назвали почти пляжем. Но сейчас там никто не живет. Обитал здесь когда-то другой мужчина, которому взбрело в голову, будто он может пойти наперекор природе острова. Он посеял здесь овес, стал выращивать картофель и даже обзавелся парой коров. Три года он сражался с ветром, холодом и скудной почвой, прежде чем признал свое поражение. А когда уехал, его дом никому не понадобился.

Это действительно суровое место, и только все самое стойкое выживает здесь: крепкий камень, жесткая трава, неприхотливые овцы, дикие птицы, дома с толстыми стенами и сильные люди.

Именно для таких мест лучше всего подходит определение «унылое».


– Остров называется Штормовой, – сказал Альфред Роуз. – Мне кажется, вам там понравится.

Дэвид и Люси сидели на носу рыбацкого баркаса и смотрели поверх ряби волн. Для ноября день выдался прекрасный – прохладный и ветреный, но ясный и сухой. Сквозь пелену облаков даже пробивались порой лучи солнца.

– Я купил его в 1926 году, – продолжал Роуз-старший, – когда мы ожидали, что вот-вот грянет революция, и хотели запастись убежищем от гнева пролетариев. Для поправки здоровья лучшего места и не придумаешь.

Люси сначала показалось, что говорил он с несколько фальшивым энтузиазмом, но потом ей тоже стал нравиться остров – продуваемый всеми ветрами, но излучающий свежесть и первозданность природы. И в этом их переезде заключался глубокий смысл. Им нужно было пожить вдали от родителей и попытаться начать свою семейную жизнь заново. Лондон для этой цели не годился. Поселиться в городе, который подвергался бомбардировкам в то время, когда они оба оказались еще совершенно не готовы хоть чем-то быть полезными, едва ли стало бы хорошей затеей, поэтому, когда отец Дэвида вдруг вспомнил о принадлежавшем ему островке у берегов Шотландии, у них, похоже, появилась поистине отличная возможность.

– Овцы здесь тоже мои, – сказал Альфред Роуз. – Стригалей доставляют с материка каждую весну, а вырученных за шерсть денег едва хватает на жалованье для Тома Макавити. Старина Том – мой пастух.

– Он действительно старый? – спросила Люси.

– Бог ты мой! Даже не знаю точно… Но ему лет под семьдесят.

– Он, должно быть, со странностями? – Баркас взял курс в глубь залива, и Люси увидела причал, а на нем две фигуры – человека и собаки.

– Со странностями? Проживите двадцать лет в полном одиночестве, и они появятся у вас тоже. Он ведь разговаривает только со своим псом.

Люси повернулась к шкиперу баркаса.

– Часто вы сюда наведываетесь?

– Раз в две недели, миссис. Привожу Тому припасы, а ему нужно немногое, и почту, которой еще меньше. Готовьте для меня свой список каждый второй понедельник, и я привезу вам все, что пожелаете, если только это продается в Абердине.

Он заглушил мотор и бросил Тому конец швартова. Собака залаяла и забегала кругами, вне себя от возбуждения. Люси поставила ногу на борт, а потом спрыгнула на причал.

Том пожал ей руку. Его лицо казалось сшитым из грубой кожи. Зубами он сжимал мундштук длинной курительной трубки. Невысокого роста, ниже ее, но широкий в кости, он производил впечатление необыкновенно здорового для своего возраста человека. Его твидовый пиджак выглядел самым мохнатым из всех, которые ей доводилось видеть, а шерстяной свитер могла ему связать, например, младшая сестра. На голове он носил клетчатую кепку, а на ногах – военные башмаки. Нос его был огромен, красен и испещрен выступившими на поверхность кожи кровеносными сосудами.

– Очень рад встрече, – произнес он вежливо, причем так, словно она сегодня оказалась уже его десятой гостьей, хотя на самом деле он четырнадцать дней не видел человеческого лица.

– Вот, Том, забирай, – сказал шкипер, подавая Тому через борт две картонные коробки. – Яиц в этот раз не достал. Зато для тебя есть письмо из Девона.

– Верно, моя племяшка прислала весточку.

«Не она ли связала и свитер?» – подумала Люси.

Дэвид все еще оставался на баркасе. Шкипер встал позади него и спросил:

– Вы готовы?

Том и Роуз-старший перегнулись через борт, втроем они сумели поднять Дэвида в инвалидной коляске и перенести на причал.

– Что ж, если не уеду сейчас, следующего автобуса придется ждать две недели, – с улыбкой заметил Альфред Роуз. – Дом подготовили для вас на совесть – скоро сами увидите. Все ваши вещи уже там. Том вас проводит и покажет, где что найти.

Он поцеловал Люси, обнял за плечи сына и пожал руку Тому.

– Побудьте несколько месяцев вдвоем и отдохните как следует. Выздоравливайте поскорее, а потом возвращайтесь. На войне для каждого найдется полезное занятие.

Но они не вернутся, Люси была в этом уверена. По крайней мере, пока не закончится война. Однако своими мыслями она ни с кем не собиралась делиться.

Отец Дэвида взошел на борт баркаса, лодка описала широкий полукруг и стала удаляться. Люси махала на прощание, пока они не скрылись за кромкой мыса.

Том покатил инвалидное кресло, и Люси пришлось нести доставленные старику коробки. От пирса к вершине скалы вел узкий и крутой настил из досок, возвышавшийся над пляжем как мост. Самой Люси едва ли удалось бы вкатить коляску наверх, но Том это сделал без видимых усилий.

Коттедж оказался превосходным жильем.

Небольшой, сложенный из серого камня, он был укрыт от непогоды невысоким холмом. Все деревянные детали дома только что заново покрасили, а рядом с крыльцом рос куст диких роз. Из каминной трубы поднимались завитки дыма, которые тут же подхватывал и уносил с собой бриз. Крошечные окна выходили на залив.

– Мне здесь так нравится! – воскликнула Люси.

Внутри тоже оказалось прибрано, проветрено и подновлено, а каменные полы застланы толстыми циновками. Коттедж имел четыре комнаты – кухня и гостиная с камином на первом этаже и две спальни – на втором. Часть дома недавно тщательно перестроили и снабдили самыми современными водопроводом и канализацией, оборудовав наверху ванную.

Их одежда уже находилась в шифоньере, в ванной висели свежие полотенца, а в кухонных шкафах обнаружился запас продуктов.

– В амбаре есть еще кое-что, и мне надо это вам показать.

То, что он назвал амбаром, оказалось обыкновенным сараем, располагавшимся позади дома, зато внутри стоял сверкающий новенький джип.

– Мистер Роуз сказал, что его изготовили специально для молодого мистера Роуза, – заявил Том. – У машины автоматическая коробка передач, а рукоятки акселератора и тормоза расположены на руле. Так он сказал.

Том сделал это сообщение, явно попугайски повторяя чужие слова, поскольку сам имел лишь приблизительное представление о том, что такое коробка передач или акселератор.

– Ну разве это не отличная идея, Дэвид? – спросила Люси.

– Супер-пупер. Но только куда мне на нем ездить?

– Вы можете всегда наведаться ко мне, чтобы выпить стаканчик виски и выкурить трубку-другую, – проговорил Том. – Мне давно хотелось снова иметь соседа.

– Спасибо, – отозвалась за мужа Люси.

– А вот здесь у вас генератор, – повернувшись, показал Том. – У меня в точности такой же. Топливо надо заливать вот сюда. Он вырабатывает переменный ток.

– Странно, – заметил Дэвид. – Небольшие генераторы обычно дают постоянный ток.

– Ага, я тоже слышал об этом, – кивнул старик. – Но, говорят, так оно безопаснее.

– Что верно, то верно. От удара таким током вас просто отшвырнет через всю комнату, а постоянный убивает наповал.

Они вернулись в коттедж.

– Что ж, устраивайтесь на новом месте, – сказал Том, – а мне пора к моим овцам. Так что пока я откланяюсь. Да, чуть не забыл! Если возникнет что-то срочное, у меня есть связь с большой землей по радио.

– У вас есть передатчик? – удивился Дэвид.

– А то! – с гордостью подтвердил пастух. – Я состою наблюдателем за вражескими самолетами при королевском корпусе противовоздушной обороны.

– И много уже отнаблюдали? – спросил Дэвид.

Люси устыдилась явного сарказма в голосе мужа, но Том оказался нечувствителен к подобным вещам.

– Пока ни одного, – честно признал он.

– Отличная служба!

Когда Том удалился, Люси с упреком сказала:

– Он всего лишь пытается внести посильный вклад.

– Нас таких много, кто хотел бы внести посильный вклад, – с горечью заметил Дэвид.

«В этом-то и заключается твоя проблема», – подумала Люси, но не стала продолжать разговор, а лишь вкатила кресло с мужем в их новое жилище.


Когда Люси позвали для беседы с больничным психиатром, она восприняла приглашение с испугом, решив, что у Дэвида сильно поврежден мозг, но все обстояло иначе.

– С головой у него порядок, если не считать сильного ушиба в области левого виска, – заявила женщина-врач, но потом добавила: – Однако, сами понимаете, потеря обеих ног – нешуточная травма, и невозможно предсказать, насколько сильно это отразится на его душевном состоянии. Он действительно очень хотел стать летчиком?

Люси ответила не сразу.

– Он испытывал определенный страх, но все равно мечтал им стать. Да, несомненно.

– В таком случае ему теперь понадобится от вас как можно больше поддержки и внимания. А вам надо набраться терпения. Если и можно что-то предвидеть, так это то, что на какое-то время он может замкнуться в себе и стать раздражительным. Он нуждается в любви и отдыхе.

Тем не менее в первые несколько месяцев их жизни на острове Дэвиду, казалось, не требовалось ни того ни другого. Любовью он с ней не занимался, вероятно, дожидаясь, пока полностью затянутся раны, но и отдыхать тоже не собирался. Он увлеченно занялся овцеводством, мотаясь по острову на джипе, уложив на заднее сиденье свое кресло-каталку. Он возводил ограды у наиболее опасных кромок скал, отпугивал стрельбой орлов, помогал Тому натаскивать новую овчарку, когда старушка Бетси стала слепнуть, и жег вереск. Весной он почти каждую ночь пропадал в овчарне, помогая принимать новорожденных ягнят. А однажды завалил самую большую сосну, росшую неподалеку от коттеджа Тома, и потом неделю обдирал кору, чтобы получить бревна на топливо для камина. Ему пришелся по душе тяжелый физический труд. Он научился накрепко привязывать себя к креслу, фиксируя тело так, чтобы легко орудовать топором или кувалдой. Кроме того, он вырезал для себя из дерева две булавы и мог часами упражняться с ними, если у Тома не находилось для него другой работы. При этом мышцы его рук и спины развились до почти невероятных пропорций, подобных тем, что демонстрируют публике культуристы.

Люси было грех жаловаться. Она-то опасалась, что он будет целыми днями просиживать у камина, предаваясь печальным мыслям о своей участи. Пыл, с которым Дэвид относился к работе, тоже немного пугал ее, но он по крайней мере не вел растительный образ жизни.

О ребенке она сообщила ему на Рождество.

Утром она преподнесла ему в подарок бензопилу, а он ей – отрез шелка. К ужину пришел Том, и Люси подала к столу дикого гуся, подстреленного стариком. Когда было покончено с чаем, Дэвид отвез пастуха домой, а вернувшись, увидел, как Люси открывает бутылку бренди.

– У меня есть для тебя еще один подарок, но только ты не сможешь развернуть его до мая, – сказала она.

– О чем ты? – рассмеялся Дэвид. – Успела основательно приложиться к бутылке, пока меня не было?

– Я беременна.

Он уставился на нее уже без тени улыбки на лице.

– Боже милостивый! Этого нам только и не хватало.

– Дэвид!

– О, ради всего святого!.. Как и когда, черт возьми, это могло случиться?

– Подсчитать не так уж трудно, верно? – заметила она. – За неделю до нашей свадьбы. Просто чудо, что плод остался невредим при аварии.

– Ты показывалась врачу?

– Каким образом я могла это сделать?

– Тогда откуда такая уверенность?

– О, Дэвид, не будь занудой! Я уверена, так как у меня прекратились месячные, болят соски, тошнит по утрам, а в талии я стала на несколько дюймов шире, чем прежде. Если бы ты обращал на меня хотя бы немного внимания, то и сам все заметил бы.

– Вот как?

– Да что с тобой такое? Где твоя радость?

– Ах да, конечно, я должен быть в восторге, не так ли? Предположим, у нас родится сын, и я буду подолгу гулять с ним, играть в футбол, а вырастет он с желанием стать таким же героем войны, как его отец – безногий паяц хренов!

– О, Дэвид, Дэвид, – прошептала она, становясь на колени перед его креслом. – Прошу тебя, не надо думать об этом так. Он всегда будет уважать тебя. Он будет восхищаться тобой, поскольку ты сумел вернуться к полноценной жизни и в этом кресле работаешь за двоих, а свое увечье переносишь мужественно, с достоинством и даже с чувством юмора.

– Только не надо всей этой снисходительности, – резко отозвался он. – Ты читаешь проповедь, словно какой-нибудь лицемерный святоша.

Она поднялась.

– Тогда не вини во всем меня. У мужчин тоже есть способы предохраняться, если ты не забыл.

– Только не от невидимых грузовиков на затемненной дороге!

Они вздорили на пустом месте, и оба понимали это, поэтому Люси больше не сказала ничего. Просто вся идея рождественского праздника вдруг показалась ей совершенно неуместной: эти гирлянды из цветной бумаги по стенам, елка в углу, остатки гуся в кухне, которые пойдут теперь на помойку, – какое все это имело отношение к ее жизни? И впервые ей в голову закралась мысль о том, что она вообще делает на этом угрюмом острове с человеком, который, кажется, больше ее не любит, вынашивая ребенка, ему не нужного. А что, если ей… Она ведь может… Почему бы и нет, собственно? Но потом она поняла: ей некуда уехать, нечего делать со своей жизнью, кроме как продолжать оставаться миссис Дэвид Роуз.

После долгого молчания Дэвид заявил:

– Как хочешь, а я отправляюсь спать.

Он выкатился в прихожую, вытянул свое тело из кресла и втащил спиной вперед по ступеням лестницы. Она слышала, как под его тяжестью скрипели доски пола, как дернулась кровать, когда он взобрался на нее, как полетела в угол спальни его одежда и, наконец, как застонали пружины матраца, когда он улегся и укрылся одеялами.

Она готова была заплакать, но не заплакала.

Посмотрев на бутылку с бренди, она подумала о том, что, если сейчас выпьет ее до дна и примет горячую ванну, вероятно, к утру от беременности не останется и следа.

Она долго размышляла над этим, но потом все же решила – ее жизнь без Дэвида, этого острова и ребенка станет только хуже, поскольку окончательно потеряет смысл.

Поэтому она не стала плакать, не притронулась к бренди и прекратила строить планы покинуть остров. Она просто поднялась наверх и улеглась в постель, где лежала потом без сна рядом со спящим мужем, вслушиваясь в завывания ветра и стараясь ни о чем не думать. И пролежала так до первых криков чаек, до прихода со стороны Северного моря проблесков серого и дождливого утра, подсветившего их маленькую спальню холодным и бледным светом. Только тогда она наконец заснула.

Весной же на нее снизошло своего рода полное умиротворение, словно теперь, до самого рождения ребенка, никаких проблем не могло существовать вовсе. Когда в конце февраля сошел снег, она посадила цветы и овощи на узком участке земли между задней дверью из кухни и сараем, не особенно надеясь, что у нее все это вырастет. Потом сделала генеральную уборку в доме, предупредив Дэвида, что если ему захочется теперь чистоты до августа, то наводить порядок придется самому. Она написала матери письмо, много вязала и заказала по почте пеленки. Ей предложили отправиться рожать домой, но она знала и боялась, что в таком случае уже не вернется. Она много гуляла по пустошам с определителем птиц под мышкой, но скоро ее тело слишком отяжелело, чтобы забредать далеко от дома. Бутылку с бренди она держала в шкафу, куда Дэвид никогда не заглядывал, и каждый раз, когда ею овладевала тоска, открывала створку и смотрела на бутылку, напоминая себе, чего могла сама себя лишить.

За три недели до срока она на баркасе отплыла в Абердин. На причале ее провожали Дэвид и Том. В тот день так штормило, что и шкипер, и она сама всю дорогу опасались внезапного начала родов прямо в море. Но она благополучно добралась до больницы в Абердине, а через четыре недели вернулась тем же путем с младенцем на руках.

Дэвид воспринял все как должное. Он, вероятно, думал, будто женщины рожают с такой же легкостью, как овцы, решила Люси. Ему были неведомы боли схваток, эта мучительная, разрывающая плоть пытка, послеродовые осложнения и снисходительный, командирский тон всезнающих медсестер, не позволявших ей даже притронуться к малышу, поскольку она была не столь ловка, обучена и стерильна, как они сами. Дэвид видел лишь отъезд беременной жены и ее возвращение с красивым, завернутым в белое крохой сыном. Вместо приветствия она услышала:

– Мы назовем его Джонатаном.

К этому имени прибавились Альфред в честь отца Дэвида, Малкольм, чтобы не обидеть отца Люси, и Томас – в знак привязанности к старику Тому. Но звали они ребенка просто Джо, так как он был еще слишком мал, чтобы величаться Джонатаном, не говоря уже о полном имени – Джонатан Альфред Малкольм Томас Роуз. Дэвид быстро научился кормить сына из бутылочки, помогать срыгивать, менять пеленки. Он даже иногда сажал его к себе на бедра, играя с ним в скачки на лошадке, но при этом его интерес к собственному отпрыску оставался все же слегка поверхностным и отчужденным. Его отношение сводилось к решению практических задач, как у медсестер. Ребенок не стал для него тем, кем он был для Люси. Даже Том испытывал к маленькому Джо больше нежности. Люси не позволяла Тому курить в комнате сына, и старик убирал свой бриар на длинном мундштуке в карман, готовый часами угукать над малышом, смотреть, как он дрыгает ножками, или помогать Люси купать его. Как-то Люси спросила, не слишком ли надолго он бросает своих овец, но Том заверил, что ему куда важнее посмотреть, как кормят Джо, а животные наедятся и сами. Из куска найденного на берегу дерева он вырезал погремушку, которую наполнил мелкими камешками, и сам радовался как дитя, когда Джо ухватился за игрушку и встряхнул ее, хотя никто его этому не учил.

Любовью Дэвид и Люси по-прежнему не занимались.

Сначала это было из-за его ран, потом – из-за ее беременности и необходимости оправиться после родов, но настало время, когда никаких предлогов больше не осталось.

Однажды вечером она сказала:

– Я уже вполне здорова.

– О чем ты?

– Я оправилась от родов. Внутри все зажило. Там все в порядке.

– А, теперь понял. Это очень хорошо.

Она старалась ложиться спать одновременно с ним, раздеваясь у него на глазах, но он неизменно отворачивался.

И когда они лежали рядом, постепенно погружаясь в сон, она часто делала нечаянные с виду движения, задевая его рукой, бедром, грудью, и делая вполне недвусмысленные намеки, но с его стороны это не вызывало ответа.

Люси твердо знала: с ней в этом смысле все в порядке, она не нимфоманка – ей не просто хотелось секса, а хотелось секса только с Дэвидом. И она нисколько не сомневалась: будь на острове другой мужчина их возраста, она не испытала бы ни малейшего соблазна. Она была не изголодавшейся по сексу самкой, а мучительно желавшей любви женой.

Кульминация же наступила однажды ночью, когда они оба лежали на спине и не спали, вслушиваясь в шум ветра и едва слышные писки Джо в соседней комнате. В этот момент Люси решила наконец, что он должен либо сделать это, либо начистоту объяснить, почему не делает. Он явно не собирался затрагивать эту проблему сам. Его необходимо вынудить, и Люси набралась смелости пойти на выяснение отношений прямо сейчас.

Поэтому она провела рукой повыше его бедер и уже открыла рот, чтобы заговорить, но почти задохнулась от шока, обнаружив у него полноценную мужскую эрекцию. Она едва не закричала. Значит, он не только мог, но и хотел! Ее пальцы триумфальным движением сомкнулись вокруг этого столь очевидного свидетельства его желания, она придвинулась к нему, шепнув:

– О, Дэвид!

– Ради Бога, оставь меня в покое! – Он взял ее руку за запястье, отбросил от себя и отвернулся.

Но только на этот раз она не собиралась смиренно принимать отказ.

– Но почему, Дэвид?

– Господь всемогущий! – Он отбросил одеяло, свалился на пол, прихватив с собой покрывало, и подполз к двери.

Люси села в кровати и теперь уже громко повторила:

– Почему, Дэвид?

До них донесся плач Джо.

Дэвид потянул на себя пустые штанины пижамных брюк, показывая на культи, на белесую кожу, стянутую под коленями швами.

– Вот почему! Вот!

Потом он скатился вниз по лестнице и улегся на диване в гостиной, а Люси пошла успокаивать Джо.

Прошло немало времени, прежде чем ребенок угомонился и снова заснул, больше обычного – быть может потому, что сейчас она сама так нуждалась в утешении. Младенец почувствовал слезы на ее щеках, и ей подумалось, может ли он иметь хотя бы малейшее понятие о значении этой влаги. И не слезы ли становятся для малышей тем, что они начинают осознавать раньше всего остального? Она не могла заставить себя спеть ему колыбельную или хотя бы прошептать, что все будет хорошо. Она лишь крепко прижимала Джо к себе и тихо покачивала, а он снова заснул только после того, как сам успокоил ее теплом своего тельца, мягкими объятиями маленьких ручек.

Положив его в колыбель, она какое-то время стояла и смотрела на него. Возвращаться в постель уже не имело смысла. Снизу доносилось громкое дыхание спящего Дэвида – он принимал сильное снотворное, так как не мог заснуть вообще из-за фантомных болей в ногах. Люси же сейчас хотелось убежать как можно дальше, чтобы не видеть и не слышать его. Куда-то, где он не нашел бы ее несколько часов, даже если бы очень захотел. Она надела брюки, свитер, плотный плащ, сапоги, а потом тихо спустилась по лестнице и выскользнула из дома.

Вокруг клубился сырой и до костей пронизывающий туман, который мог служить символом острова. Люси подняла воротник плаща и подумала, не стоит ли вернуться в дом за шарфом, но отказалась от этой идеи. Она пошла, оскальзываясь, на грязной тропе, не без удовольствия ощущая холодный воздух, обжигающий горло, поскольку этот мелкий дискомфорт немного помогал заглушить гораздо более сильную боль, снедавшую ее изнутри.

Дойдя до края скалы, она стала спускаться вниз по узкому настилу, осторожно переставляя ноги на мокрых досках. Добравшись до пирса, она спрыгнула вниз и по песку дошла до кромки прибоя. Ветер и море продолжали здесь свою извечную ссору. Бриз налетал постоянными порывами, словно дразня волны, а те отвечали шипением и грохотом, обрушиваясь на берег.

Люси шла по плотному песку, позволяя шуму моря и ветра оглушить ее, пока не достигла оконечности пляжа, где волны разбивались уже о голую скалу, а потом повернула назад. Она мерила берег шагами всю ночь. И ближе к рассвету ее осенила непрошеная мысль: конечно, это был его способ доказать свою силу!

Сначала сама по себе эта мысль мало ей помогла, поскольку полностью ее значение она поняла не сразу, и лишь обдумав все, сумела извлечь рациональное зерно, как жемчужину достают из раковины. Демонстративную холодность к ней Дэвида надо рассматривать в одном ряду с его остальными поступками – рубкой деревьев, вождением джипа, отказом принимать ее помощь при раздевании, метанием булав да и вообще с согласием уединиться на этом холодном и неприветливом острове в Северном море…

Как это он сам сказал? «…Стать таким же героем войны, как его отец – безногий паяц хренов!» Он что-то хотел доказать, но только это выглядело бы слишком банально, выразись он обычными словами. Хотел совершить нечто такое, что совершил бы, став летчиком-истребителем, а теперь вынужден ограничиваться валкой деревьев, сооружением стен, игрой с булавами и виртуозным обращением со своим инвалидным креслом. Ему не дали шанса подвергнуть себя проверке, и теперь он словно хотел бросить всем в лицо: «Я выдержал бы любое испытание. Видите, с каким мужеством я умею страдать!»

Жизнь обошлась с ним крайне жестоко и несправедливо. У него хватало мужества, он получил жутчайшие раны, но не имел при этом права гордиться ими. Если бы его лишил ног пилот «мессершмита», кресло-каталка стало бы для него медалью, знаком отличия, свидетельством смелости. А теперь же до конца дней своих он сможет лишь объяснять всем: «Да, это случилось со мной во время войны, но не в бою. Обычная автомобильная авария, знаете ли. Я уже прошел подготовку и должен был вылететь на первое задание на следующий день. Успел даже осмотреть свою «птичку». Это была настоящая красавица, боевая машина, но…»

Верно! Это оказалось его способом показать свою силу. И ей, вероятно, стоило последовать его примеру. Тоже проявить силу. Собрать по кусочкам свою расколовшуюся жизнь. Дэвид был когда-то хорошим, добрым и любящим. Ей просто необходимо научиться терпеливо ждать того момента, когда он победит в борьбе с самим собой и снова станет прежним Дэвидом. Она обязана обрести новую надежду, новый смысл в жизни. Ведь хватало же другим женщинам сил справляться с горем потерь, когда в дом попадала бомба или муж оказывался в фашистском плену.

Она подобрала с берега голыш, отвела руку за голову и что было сил швырнула камень в море. Как он упал в воду, она не увидела и не услышала. С таким же успехом он мог теперь лететь вечно, огибая всю планету, как ракета из фантастических рассказов.

– Я тоже могу быть очень сильной, черт вас всех побери! – во всю глотку закричала она. А потом повернулась и быстро пошла по мосткам вверх. Приближалось время первого утреннего кормления Джо.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации