Текст книги "Золотой возраст"

Опилки и согрешения

Кусты рододендронов украшали наш пруд с одной стороны, а вдоль всего его берега буйно цвела разнообразная растительность. Стоило лечь на живот, пробраться ползком сквозь кустарник и притаиться у самой воды, как ты сразу же оказывался, если, конечно, обладал хорошим воображением, в сердце тропического леса. Над головой галдели обезьяны, попугаи стремительно перепархивали с ветки на ветку, огромные странные цветы сверкали в траве, а шорохи и поступь больших хищников где-то в чаще наполняли сердце трепетом и восторгом. Стоило только лечь, почти уткнувшись носом в воду, и подождать совсем недолго, как окружающий мир терял привычные пропорции. Блестящие насекомые, шнырявшие взад-вперед по воде, превращались в страшных морских чудовищ, мошки, висевшие в воздухе, раздувались до размеров альбатросов, а сам пруд растягивался, словно безбрежное море, по которому плавали военные корабли, и из пучины которого вот-вот готова была вынырнуть волосатая голова морского змея.

Однако, трудно правильно играть в тропический лес, когда будничные нотки без спроса вторгаются в пространство фантазии. Все мои надежды увидеть, как крокодил нападает на тигра, спустившегося к воде напиться (см. иллюстрации в детских книжках) рассыпались в прах, и мир обрел прежние размеры, когда голос Шарлотты прервал мое первобытное уединение. Я выглянул из кустов и увидел ее. Она спешила на полянку на той стороне пруда и тараторила о чем-то без умолку по своему обыкновению. Шарлотта прижимала к себе двух кукол и озабоченно морщила лобик. Наконец, она прислонила к дружелюбному пеньку своих наперсниц, а сама уселась напротив, встревоженная и обеспокоенная, как казначей при подсчете доходов государственной казны.

В ее жертвах, безропотно глядящих прямо перед собой, я узнал Джерри и Розу. Джерри был родом из далекой Японии, он носил прямые черные волосы и хлопковый наряд синего цвета. Его внешний вид свидетельствовал о весьма потрепанной репутации. Джеромом его называли из-за предполагаемого сходства со святым Иеронимом, гравюра с изображением которого висела в доме над лестницей, но единственное, в чем совпадали западный святой и восточный грешник, была выбритая макушка. Вторая кукла, Роза, выглядела типичной англичанкой. Об этом говорил льняной цвет ее волос и полные икры, которые она так открыто демонстрировала. Она относилась к невинным созданиям, еще не познавшим греховность этого мира.

Джерри мне сразу показался подозрительным. В его узких глазах сквозила какая-то чертовщинка, он казался угрюмым. Осознав, на что способен этот пройдоха, я заранее встревожился за Шарлотту. Насчет Розы у меня тоже возникали сомнения. Она сидела скромно, прямо и мечтательно смотрела вдаль на верхушки деревьев, как будто не замечала ничего вокруг. Однако, она слишком чопорно поджимала губки, и глаза ее блестели как-то неестественно.

– Ладно, сейчас я расскажу вам, что было дальше, – сказала Шарлотта, не обращая внимания на молчание собеседников и взволнованно дергая траву. – А вы должны слушать внимательно, потому что это так приятно, когда перед сном вам рассказывают сказку. Значит, белый кролик удрал в кроличью нору, но Алиса надеялась, что он вернется, потому что на нем был жилет и, к тому же, ее фламинго улетел на дерево… Ой, про фламинго я поторопилась, буду рассказывать все по порядку, сейчас… На чем я остановилась?

Джерри сидел неподвижно, пока Шарлотта говорила, но едва она запнулась, он начал тихонечко крениться в сторону Розы. Он уронил голову на пухлое плечо соседки, заставив ее нервно вздрогнуть. Шарлотта схватила хулигана и энергично встряхнула его.

– О, Джерри, – жалобно вскрикнула она, – если ты не будешь послушным, как же я доскажу сказку?

Лицо Джерри изображало оскорбленную невинность. «Обвиняйте, если вам угодно, госпожа, – казалось, говорило оно, – но вините лучше вечные законы гравитации, а не меня, беспомощную куклу, сироту и чужака в этой стране».

– Что же, продолжим, – снова начала свою историю Шарлотта, – и вот, когда она, наконец, оказалась в саду… Ой, я столько всего пропустила, но не переживайте, все остальное я расскажу вам потом… И вот, все играли в крокет, и… тут и появляется фламинго, с которым играла Алиса, а королева как закричит: «Отрубите ей голову»!

В этот момент, Джерри внезапно рухнул вперед, уткнулся лысиной себе в колени. Но Шарлотта не рассердилась на него. Такое неожиданное и трагическое развитие событий, несомненно, сильно напугало бедняжку. Она выпрямила Джерри, вытерла ему нос и, попытавшись несколько раз усадить его, что он категорически отказался сделать, прислонила его к Розе, которая, к тому моменту, видимо, пребывала в обмороке. И тут у меня открылись глаза. Я осознал весь масштаб подлости этой куклы, ведь именно этого он и добивался! Мошенник действовал по заранее продуманному плану. С этого момента, я решил не спускать с него глаз.

– Если бы ты был в этом саду, – укоризненно сказала Шарлотта, – и плюхнулся бы вот так, когда королева крикнула: «Отрубить ему голову», тебе бы точно отрубили голову. Но Алиса была храброй девочкой, и она сказала: «Я вас не боюсь, вы, всего-навсего, колода карт»! О боже! Я дошла до самого конца, не успев толком ничего рассказать! Никогда у меня не получается долго рассказывать сказки! Не важно, расскажу вам какую-нибудь еще.

Джерри без сомнения не заботило ту же сказку ему будут рассказывать, или какую-нибудь новую, ведь он добился того, чего хотел. Он уютно прижимался к пухленькой Розе с очень довольным, хотя и немного глупым видом. Одной его руки видно не было, возможно он обнимал даму за талию? Лицо Розы пылало от смущения, она стыдливо клонила голову к земле. Да, скорей всего, Джерри обнимал ее за талию.

– Если бы вас не надо было укладывать, – задумчиво продолжала Шарлотта, – я бы рассказала вам милую сказку про привидение. Но она, наверное, напугает вас, и привидения будут сниться вам всю ночь. Нет, лучше я расскажу о белом медведе, только вы не должны кричать, как кричала я, когда медведь скажет: «Рррррр….», потому что, на самом деле, он хороший мишка…

Тут Роза упала навзничь в глубочайшем обмороке. Ее руки и ноги торчали в разные стороны, ее взгляд остекленел. Что натворил Джерри? Наверняка что-то очень плохое, если довел девушку до подобного состояния. Я внимательно разглядывал его, в то время как Шарлотта бросилась на помощь девице. Он, казалось, насвистывал что-то и любовался пейзажем. Я с грустью подумал, что если бы у меня была подобная выдержка, я всегда выходил бы сухим из воды.

– Это все ты виноват, Джерри, – укоризненно произнесла Шарлотта, после того, как ей удалось привести леди в чувство. – Роза – послушная девочка, ты на нее дурно влияешь. Я бы поставила тебя в угол, только на пне нет углов. Интересно, почему? Везде должны быть углы. Не важно, будешь сидеть лицом к стене, и можешь обижаться на меня, если хочешь!

На мгновение Джерри задумался, что выбрать: удовольствие демонстрировать обиду, сердиться из-за незаслуженного наказания или пойти вслед властному зову красоты. Страсть все же победила, и он рухнул вбок, на колени к Розе. Одна рука неловко вскинулась вверх, словно в страстном протесте, влюбленный взор молил о пощаде. Роза засомневалась… дрогнула… поддалась и погребла его небольшое туловище под своими пышными формами.

Шарлотта терпеливо сносила до этого все их проделки, но и ее выдержке пришел конец. Она выхватила Джерри из страстных объятий, бросила его к себе на колени лицом вниз и… я не мог равнодушно смотреть на то унижение, которому подверглась несчастная кукла и отвернулся, хотя звук энергичных шлепков по-прежнему доносился до моих горящих ушей. Когда же, наконец, я осмелился повернуть голову, Джерри уже снова сидел на своем месте. Немного помятая одежда хулигана была оправлена, но бледность его лица выдавала внутреннее смятение. Я знал не понаслышке какой вулкан бешенства и стыда бушует в груди после подобных экзекуций, и мне стало его на мгновение очень жалко.

Роза прятала лицо в юбке, наверное, от стыда, а, может, от того, что не могла смотреть на страдания друга. Но бессердечный японец даже не повернулся в ее сторону. Его сердце было разбито. Он слишком дорого поплатился за то, что всего лишь последовал естественному порыву, и свет солнца больше не радовал его. Даже Шарлотта смягчилась немного при виде этих кукольных страданий.

– Если ты попросишь прощения, Джером, – сказала она, – я тоже извинюсь.

В ответ Джерри лишь откинулся на пенек и уставился в сторону родной Японии, где любовь не считалась грехом, а порка не практиковалась. Зачем он покинул ее? Завтра же он вернется домой! Но на пути его стояло непреодолимое препятствие, еще одна беда. Природа, наделившая его грацией и чуткой душой, почему-то позабыла одарить его еще и возможностью двигаться.

Вдруг в кустах позади меня затрещали ветки. Пыхтя, как маленький паровоз, черный ретривер Ролло, спущенный с цепи чьей-то милосердной рукой, примчался к пруду в поисках веселой компании. Я радостно окликнул его, чтобы поиграть с ним вместе в ягуара и охотника, но он помчался вокруг пруда, налетел на Шарлотту с неистовой лаской, опрокинул ее и, схватив Джерри за середину туловища, бросился прочь. Шарлотта заревела, глядя вслед быстроногой судьбе, Роза снова лежала на земле, взъерошенная и без чувств, сам же Джерри в отчаянии простирал руки к небесам и, мне показалась, я услышал его крик, запоздалую мольбу о прощении. Но было слишком поздно. Воздаяние настигло Джерри. Никто из нас, даже оплакивая его погибшую душу, не мог отрицать, что конец куклы был предрешен.

Стрела Купидона

Никто и не подозревал, что Эдвард влюблен, пока однажды, после завтрака, он не произнес преувеличенно беззаботно: «Можете покормить моих кроликов, если хотите», – и беспечно направился в сторону фруктового сада. Мы, однако, не поверили его равнодушию. Будут рушиться королевства, война может прокатиться по карте Европы, словно кегельный шар, но существует неписанный закон: мальчики всегда сами кормят своих кроликов. Поэтому странное поведение Эдварда послужило достаточным основанием для подозрений и тревоги; просовывая сквозь решетку листья салата, мы с Гарольдом серьезно обсуждали сложившуюся ситуацию.

Кто-то может сказать, что мы лезли не в свое дело. Так и есть. Лично, для каждого из нас, было совершенно не важно, влюблен Эдвард или нет, мы беспокоились лишь о психическом и физическом недомогании одного из членов содружества, участниками которого мы были, ведь недомогание это могло повлечь за собой необратимые последствия. Итак, было решено отправить Гарольда выяснить, верны ли подозрения, он должен был провести серьезное исследование. Ему следовало начать с отчета о здоровье кроликов, потом плавно перейти к беседе о тех же кроликах, об их нравах, привычках и повадках, после чего естественным путем затронуть тему женского пола, поговорить о врожденных недостатках этого пола и причинах, по которым к нему стоит относиться, грубо говоря, с презрением. Он должен будет, конечно, проявить тактичность, а затем вернуться и сообщить об успехе. Гарольд весело отправился исполнять свою миссию, но отсутствовал совсем недолго. Вернулся он весь в слезах, что явно свидетельствовало о том, что тактичности ему не хватило. Эдварда он нашел прогуливающимся по саду со странной улыбкой, так улыбаются клоуны во время своих глупых представлений. И эта улыбка застыла на его лице словно болезненная маска, приколотая булавками. Начал Гарольд хорошо: он заговорил о кроликах, хоть немного и запутался в теоретическом материале, потом он заметил, что лопоухая крольчиха Эдварда с длинными задними лапами и высокомерно подергивающимся носом напоминает ему Сабину Ларкин (девятилетнюю дочь соседа фермера), после чего Эдвард, яростно отлупил брата, вывернул ему руку и двинул кулаком в ребра. Поэтому, когда Гарольд вернулся к кроличьей клетке, он протяжно причитал, рыдая и всхлипывая, что хотел бы быть взрослым, чтобы прибить своего влюбленного братца, и что как жаль, что он имел несчастье родиться на свет.

Я не был достаточно взрослым, чтобы противостоять Эдварду лично, поэтому предпочел утешить страдальца, предложив ему смазать жиром колеса телеги – великая привилегия, которой я пользовался с недавних пор, с прошлой недели, благодаря сыну садовника, за то, что замолвил за него словечко перед новой судомойкой. Очень скоро Гарольд весь светился от жира и счастья, я же был мрачен, так как увидел во всем случившемся дурное предзнаменование, fons et origo mali (источник и начало зла).

К счастью, вскоре появилась возможность разрешить сомнения, так как было утро воскресенья, и колокола уже звонили к обедне. Если, на первый взгляд, связь кажется не очевидной, то мне следует объяснить, что те скучные, унылые часы вынужденного бездействия, которые мы проводили в церкви, были полны фантазий о любви. Только в это время мы могли предаваться подобным мыслям, в другие дни, за всю неделю не находилось ни секунды для таких пустяков. Но в церкви больше нечего было делать! Правда иногда, во время протяжного молитвенного песнопения, мы играли в крестики-нолики на форзацах молитвенников, но чем же занять себя во время проповеди? И вот, взгляд мальчишки задумчиво блуждает по рядам, разглядывая прекрасных прихожанок, и делает смелый выбор. Именно таким образом, несколько месяцев назад, во время напряженного, возносящегося к небесам, Символа Веры, моя блуждающая фантазия наткнулась на жену пекаря и выбрала ее для вечного поклонения. Ни одна из хихикающих кисейных барышень не смогла бы пленить мое сердце, как пленила его зрелая красота этой женщины, и то, что она была замужем, вовсе не казалось мне препятствием.

Поведение Эдварда во время утренней службы не позволило изобличить его, однако, ему предстояло пройти еще одно испытание. Случилось так, что Ларкины сидели позади нас, и единственной возможностью для Эдварда насладиться очарованием Сабины был тот момент, когда молящиеся поворачивались лицом на восток. Моя догадка оказалась правильной. Во время Benedictus – молитвы, прославляющей Господа – нетерпеливый юноша несколько раз запел раньше времени и повернулся еще до того, как были произнесены слова «Так было с начала времен, так есть и будет во веки веков». Что ж, все улики налицо, для суда большего бы и не потребовалось.

Эдвард действительно был влюблен, и теперь передо мной стояла задача победить эту любовь. Все мои мысли, во время проповеди, были заняты только этим. В поведении моем не было ничего нечестного или небратского. Философические увлечения, какие случались у меня и не влекли за собой последствий, я считал допустимыми, но вулканические страсти, обуревавшие Эдварда приблизительно раз в три месяца, становились серьезным препятствием для наших общих дел. Положение усугублялось еще и тем, что на следующей неделе в деревню приезжал цирк, в который нам было строго запрещено ходить, а без Эдварда нарушить запрет и попасть на представление вопреки закону и порядку, было попросту невозможно. По дороге в церковь я рассказал ему о цирке, и он коротко ответил, что ему становится плохо даже от одной мысли о клоунах. Хуже не придумаешь. Проповедь подошла к концу, а я по-прежнему пребывал в растерянности. Домой я отправился полный уныния и сожалений, о том, что планета Венера находится в зените и готова погубить все мои надежды, в то время как Возничий, чьи звезды покровительствуют спортсменам и циркачам, опускается все ниже и вот-вот исчезнет за линией горизонта.

По иронии судьбы именно тетя Элиза сыграла в этот раз роль Dea ex machinâ. Ситуация разрешилась очень просто. У тети была несносная привычка наносить визиты соседям фермерам по воскресным дням, и каждый раз она тащила с собой одного упиравшегося мальчика. Ей было важно соблюсти приличия и позаботиться о здоровье детской души. Избыток умственной работы, которой я предавался в тот день в церкви, погрузил меня в некую апатию, поэтому, когда пришла пора искать жертву для воскресного визита, я стал легкой добычей. Остальные разбежались, как ни в чем не бывало, испуская радостные вопли. Первыми, кого мы посетили, были Ларкины. Церемониал соблюдался по всем правилам, мы вели себя так же торжественно, как королева Елизавета I в пору своего правления. В небольшую гостиную, обшитую дубовыми панелями, был подан пирог и смородиновое вино. После обмена любезностями, тетя Элиза весьма милостиво заговорила с миссис Ларкин о моде, в то время как мы с фермером, вспотевшие от напряжения, обменивались замечаниями об изменчивости погоды и стабильном снижении цен на зерно. (Кто бы мог подумать, что всего лишь два дня назад фермер свирепо кричал на меня через забор, сыпал ругательствами и угрожающе размахивал плеткой. Я же отвечал ему дерзко и насмешливо. Вот он каков, все подчиняющий себе ритуал!) Сабина, между тем, скромно сидела в стороне, положив на колени «Путешествие Пилигрима в Небесную страну». Ее, по-видимому, очень заинтересовала красочная иллюстрация в книге, на которой был изображен демон, преграждающий путь, но краем глаза она наблюдала и за мной. Каждое наступление тети Элизы она отражала с ледяной вежливостью, что несколько охлаждало мое восхищение юной леди.

– Просто поразительно, – вдруг сказала тетя, – как мой старший племянник Эдвард презирает девочек. Я слышала, как он сказал Шарлотте на днях, что с удовольствием обменял бы ее на пару японских морских свинок. Бедняжка так потом плакала. Эти мальчишки – бессердечные существа.

Я заметил, как напряженно замерла Сабина, как высокомерно вздернулся ее курносый носик.

– А этот мальчик…

Я окаменел от страха. Неужели она заметила мою влюбленность в жену пекаря?

– А этот мальчик, – продолжала тетя, – намного добрей. Вчера он повел сестру в пекарню и на последний пенни купил ей конфет. У него замечательный характер. Как жаль, что Эдвард на него не похож!

Я вздохнул с облегчением. Думаю, не нужно объяснять, зачем я на самом деле водил сестру в пекарню. Сабина смягчилась, ее презрительно вздернутый носик опустился чуть пониже, и она бросила на меня застенчивый и доброжелательный взгляд, после чего сосредоточила все свое внимание на Милосердии стучащейся в Ворота. Я чувствовал себя предателем по отношению к Эдварду, но что я мог поделать? Я был как Самсон в Газе: связан и с кляпом во рту, в плену у филистимлян.

В тот же вечер разразилась буря, грянул гром. Чтобы довести метафору до конца, скажу, что небо после нее стало вновь безоблачным и ясным. Вечерняя служба закончилась раньше, чем обычно, потому что викарий, взойдя на амвон, убрал две страницы из папки с проповедью, незаметно для всех, кроме нас, и когда мы веселой толпой выходили из церкви, я шепнул Эдварду, что если мы понесемся сейчас домой на всей скорости, то успеем схватить луки и стрелы, отложенные ради воскресного дня, и поиграть в индейцев и буйволов с ни о чем не подозревавшими курами тети Элизы, до того как степенная дама успеет вернуться. Эдвард раскачивался на двери и размышлял о соблазнительности моего предложения. В этот момент Сабина чопорно прошла мимо нас и, увидев Эдварда, показала ему язык самым несносным образом, после чего прошествовала дальше, расправив плечи и высоко подняв изящную головку. Мужчина многое может вынести ради любви: нищету, тетушку, соперничество, препятствия всякого рода. Все это будет лишь сильнее раздувать пламя его страсти. Но насмешка – это стрела, что ранит в самое сердце. Эдвард мчался домой с такой скоростью, в которой ему не уступили бы герои приключенческих романов Роберта Баллантайна, но и превзойти которую вряд ли смогли бы. В тот вечер индейцы разогнали птиц тети Элизы на несколько миль по округе, так что рассказы о них передаются из уст в уста и по сей день. Эдвард буйно преследовал самого большого петуха, пока птица не повалилась задыхаясь под окном гостиной, в которой хозяйка дома остолбенела от ужаса, а поздно вечером, в кустах, курил подобранную на дороге сигару и объявил нам, внимавшим ему в благоговейной тишине, свое окончательное и неизменное решение поступить на военную службу.

Беда миновала, Эдвард был спасен! И хотя, как писал Вергилий в «Энеиде» sunt lacrimae rerum (слезы сочувствия есть), огонек попеременно гаснущей и вспыхивающей в темных кустах лавра сигары будил в моем воображении образ презрительно поднятой головки и курносого носика, образ этот мерцал перед моими глазами во мраке, то появлялся, то исчезал вновь, словно улыбка чеширского кота, такой трогательный и немного укоризненный. И все, что казалось мне очаровательным в жене пекаря, исчезло. Так тает снег во время оттепели. В конце концов, Сабина ни в чем не виновата, разве должна она страдать? Завтра я ускользну пораньше из дому и прогуляюсь мимо ее сада, как будто случайно, пока фермер будет занят на скотном дворе. Если ничего из этого не выйдет, то и вреда никакого не принесет, а если наоборот…