Текст книги "Золотой возраст"

Под снежным покровом

Святки, эти волшебные дни между Рождеством и Крещением, полные игр и гаданий, были позади, а наступившее утро следующего дня казалось скучным и бессмысленным. Еще прошлым вечером дом был полон ряженых! Они вошли через старую кухню, засыпав снегом со своих варварских нарядов красный кирпичный пол. Они топали, толкались и разглагольствовали, они породили смятение и суматоху. Гарольд испугался по-настоящему и без малейшего зазрения совести спрятался на широкой кухаркиной груди. Эдвард строил из себя взрослого и вел себя с неожиданными гостями довольно бесцеремонно, обращаясь к ним по-простому: Дик, Гарри и Джо. Я же был слишком большим, чтобы прятаться, и слишком потрясен, чтобы сопротивляться волшебству и изумлению. Кто эти чужестранцы, ворвавшиеся к нам в странных одеяниях и масках, распевая песни и потрясая деревянными мечами? Кого теперь ждать нам в гости в одну из тихих ночей, когда уютно потрескивают поленья в камине, и все садятся в кружок, готовые слушать истории о привидениях? Может быть, старика Мерлина в меховой шапке и коричневой мантии с луком и стрелами и диким гусем в придачу! Или статного Ожье Датчанина, соратника Карла Великого, разбуженного Волшебницей, потому что где-то понадобилась его помощь! А, может, однажды ночью сама Снежная Королева остановит сани, запряженные оленями, у нашей распахнутой двери, и Северное Сияние вспыхнет в небе прямо над домом!

Сегодняшним утром, в плену непрекращающегося снегопада, я чувствовал лишь пустоту и усталость. Эдвард же, напротив, бурно разыгрывал сцену из воображаемого представления, носился взад-вперед по комнате, громко провозглашая с сильным беркширским акцентом: «Я – король Георг III!» Гарольд, привыкший, как самый младший, развлекать себя играми, которые редко нравились кому-то еще, кроме него, изображал «светского человека». Он неторопливо прогуливался по комнате под руку с воображаемым спутником преклонных лет, периодически посещал с ним воображаемые клубы, неспешно преодолевал воображаемые ступени, просматривал воображаемые газеты, обсуждал воображаемые сплетни, по-взрослому качая головой, и, что самое прискорбное, подносил к губам воображаемые бокалы. Бог знает почему, такое унылое времяпрепровождение казалось привлекательным ему, мальчишке. Он сам придумал эту игру и очень гордился ею. Между тем, мы с Шарлоттой, устроившись на подоконнике, завороженно следили за вихрем и кружением бесчисленных снежинок, обволакивающих наш веселый мир какой-то странной, призрачной пеленой.

Шарлотта в тот день была очень расстроена. За завтраком она поспорила с мисс Смедли, и чтобы убедить ее, процитировала что-то из своей любимой книжки сказок. В ответ гувернантка мягко, но твердо сообщила ей, что таких существ, как феи, на самом деле не существует.

– Ты хочешь сказать, что сказки врут? – прямо спросила Шарлотта.

Мисс Смедли не одобряла употребление таких грубых слов.

– Каждая сказка, – объяснила она, – построена на ошибочном антропоморфизме, одушевлении природы. Но сегодня, мы слишком хорошо осведомлены о том, как все устроено, чтобы верить во все это. Однако, не стоит расстраиваться, дорогая, хоть это и вымысел, он может научить тебя многому…

– Чему можно научиться у того, чего не существует? – упорствовала Шарлотта.

Сестренка осталась при своем мнении, но настроение у нее испортилось.

– Не обращай на нее внимания, – утешал я Шарлотту, – откуда ей-то знать! Она не может даже метко бросить камень!

– Эдвард тоже говорит, что сказки – вздор, – с сомнением возразила Шарлотта.

– Эдвард все называет вздором, – объяснил я, – он вообще собирается в армию. В книге не может быть написана ложь, это точно!

Шарлотта почти успокоилась. Эдвард успел к этому времени победить дракона и теперь проделывал в нем дырки с урчащим звуком. Гарольд восходил по ступеням знаменитого клуба «Атенеум» с весьма самодовольным видом. Снаружи, верхушки высоких вязов поглотила снежная буря.

– Небо падает, – нежно произнесла Шарлотта, – я должна сказать об этом королю.

Это была цитата из сказки про курочку, которую что-то ударило по голове, и она решила, что небо падает. Я сказал, что готов почитать ей вслух и потянулся за книгой. Но эльфы и феи оставались пока в немилости: скептические намеки гувернантки отравили все удовольствие. Поэтому, я с радостью взял книгу о короле Артуре. Для Шарлотты она была второй по значимости, ей нравились странствующие наездницы, встречавшиеся на ее страницах, для нас же, мальчишек – первой, потому что мы обожали рыцарские турниры и мчащихся навстречу друг другу всадников с копьями наперевес. Однако, злой рок преследовал нас в тот день. На беду я открыл книгу на самой грустной истории, истории о двух братьях Балине и Балане, зарубивших друг друга по ошибке.

– И выехав из леса, – читал я, – он услышал сигнал охотничьего рога, который подают, когда олень мертв. «Этот сигнал, – сказал Балин, – звучит для меня, ибо я и есть тот трофей, хотя я и не мертв пока».

Тут Шарлотта заплакала, она знала, что произойдет в конце. Я в отчаянии захлопнул книгу. Гарольд выглянул из-за спинки кресла. Он сосал большой палец, что члены английских клубов делают довольно редко, и удивленно глазел на заплаканную сестру. Эдвард отбросил лицедейство и ринулся утешать Шарлотту. Эта новая роль показалась ему интересной.

– Я знаю веселую историю, – начал он, – тетя Элиза рассказала ее мне, когда мы были вместе в этой жуткой загранице.

(Эдвард как-то страдал целый месяц во Франции, в городе Динан.)

– У одного человека было два аиста. Один аист умер, это была самка.

– От чего она умерла? – заинтересовался Гарольд.

– И аист-самец очень расстроился, он грустил и был несчастен. Тогда, специально для него, нашли утку. Утка оказалась селезнем, но аист не обратил на это внимания, и птицы полюбили друг друга и были счастливы. Но потом появилась еще одна утка, на этот раз утка-самка, и когда селезень увидел ее, то влюбился без памяти. Он бросил аиста и сделал утке предложение руки и сердца, потому что она была очень красивая. А несчастный аист ни одним словом не упрекнул своего бывшего друга, он только тосковал и чах, с каждым днем все больше и больше. И вот, однажды утром его нашли мертвым. Но утки жили счастливо до конца своих дней!

Это была, по мнению Эдварда, веселая история! Вновь уголки рта бедной Шарлотты потянулись вниз. Абсолютная и постоянная неспособность Эдварда понять, в чем настоящий смысл, сильно раздражала меня. Он всегда был таким. Много лет назад, взрослые, желая подготовить его неокрепшее сознание к одному важному семейному событию, чтобы он не забросал их неловкими вопросами, на которые не всегда возможно подобрать правильный ответ, осторожно спросили, кого бы ему хотелось: младшего братика или сестренку? Эдвард серьезно обдумал все варианты и, в конце концов, заявил, что предпочел бы щенка Ньюфаундленда. Любой другой, более сообразительный мальчик, на его месте пошел бы навстречу родителям и облегчил бы им задачу. Теперь же, к трудной теме им предстояло искать новые подходы, снова и снова.

Пока Шарлотта шмыгала носом и икала, что говорило о глубине травмы, нанесенной ей бездушным братом, этот самый брат, совершенно не догадываясь о том, что натворил, с криком бросился на Гарольда.

– Мне нужен новый дракон! – объявил он. – Ты будешь моим драконом!

– Пусти меня! – завизжал Гарольд, решительно отбиваясь. – Я играю в другую игру. Я же не могу быть и драконом и посетителем клуба!

– Разве тебе не хочется побыть милым чешуйчатым драконом, целиком зеленым, – уговаривал брата Эдвард, – у тебя будет извивающийся хвост и красные глаза, а из пасти ты будешь изрыгать настоящее пламя.

Какое-то мгновенье Гарольд все же колебался, так силен был в нем джентльменский дух, но не прошло и минуты, как он уже ползал по полу. Ни один ящер не смог бы так мастерски вертеть чешуйчатым хвостом, как это делал Гарольд. Светская жизнь осталась далеко в прошлом. С ужасающим пыхтением он изрыгал из пасти ярчайшее пламя и заполнил воображаемым дымом всю комнату.

– А еще мне нужна принцесса, – восторженно крикнул Эдвард и схватил Шарлотту. – А ты будешь доктором и исцелишь меня от смертельной раны.

Из всех профессий сакральное искусство врачевания вызывало у меня наибольший ужас и отвращение. Неизгладимы были катастрофические воспоминания о клизмах и микстурах. Потому, вместе с Шарлоттой, которую также не прельщала предложенная ей роль, я бросился к двери. Эдвард кинулся нам наперерез, и неприятельские силы схлестнулись в жестоком поединке прямо на ковре. В краткий миг все смешалось, как на настоящем рыцарском турнире. И лишь серебристый звон колокольчика, возвещавшего обед, вернул мир в наши враждующие ряды. Сам Святой Грааль не смог бы утихомирить нас быстрее.

О чем болтают девчонки?

Эдвард, разбогатевший после недавнего посещения дантиста, настаивал на покупке имбирного пива. В нашей семье, как и во всех семьях с крепкими традициями, существовала четкая договоренность: полкроны за выпавший зуб и всего шиллинг за шатающийся. Сегодняшний зуб, к сожалению, несмотря на всю заинтересованность Эдварда, оказался только шатающимся, но, тем не менее, событие это стоило отпраздновать. Сам богач, впрочем, освободил себя от унизительных обязанностей и степенно расхаживал по саду, пока я бегал в деревню за пивом, а Гарольд искал стакан в буфете. Закончив все приготовления, мы удобно устроились на полянке. Самые достойные и умеющие держать себя в обществе кролики были выпущены из клеток и присоединились к нашему празднику; они лениво щипали травку, выбирая сочные подорожники. Селина, старшая из девочек, по-женски манерно вертела в руках первый полный стакан и изящно вылавливала из напитка кусочки попавшей туда пробки.

– Что ты там возишься? – проворчал хозяин праздника. – Вечно девчонки привередничают!

– А Марта говорит, – начал Гарольд, который тоже очень хотел пить, но решил вступиться за сестру, – что если проглотишь кусочек пробки, она начнет разбухать в животе, и будет там пухнуть и пухнуть, пока…

– Чушь! – перебил его Эдвард, осушив стакан с притворным равнодушием, сумев, однако, как я заметил, ловко увернуться от плавающих внутри кусочков пробки.

– Легко сказать: «Чушь»! – обиделся Гарольд. – Все, кроме тебя, знают, что это правда. Когда приезжал дядя Томас, взрослые открыли для него бутылку вина. Он сделал крошечный глоточек, а потом сказал: «Фууу, здесь полно пробки!» И не стал допивать. Им пришлось открывать новую бутылку. Самое смешное, что когда потом этот бокал вынесли в коридор, я заглянул в него, и там не было никакой пробки! Поэтому, я допил вино за дядю. Вкусно было!

– Не стоило этого делать, юноша! – сурово произнес старший брат. – Помнишь тот вечер с ряжеными? Они пили горячий глинтвейн. Помнишь, как ты допил за ними из бокалов, оставленных на столе?

– Да, это был веселый вечер! – захихикал Гарольд. – Мне показалось, что дом падает, так все вокруг вертелось и прыгало. Марте пришлось отнести меня в постель на руках, потому что ступеньки виляли в разные стороны!

Мы с упреком смотрели на младшего бесстыдника, но было ясно, что он не чувствует себя виноватым и считает все случившееся веселым приключением.

Третья бутылка шла по кругу. Селина, с нетерпением дожидавшаяся своей очереди, отпила нечестно большой глоток, потом вскочила, отряхнула платье и объявила, что уходит. Она бросилась бежать, как пугливый заяц, потому что в нашей семье не любили независимое поведение и готовы были применять в подобных случаях физическое насилие.

– Пошла гулять с подружками из прихода, – сказал Эдвард, наблюдая, как смуглые ножки Селины семенили во всю прыть прочь по тропинке. – Она гуляет с ними каждый день, и едва они встречаются, как склоняются друг к другу и начинают болтать, болтать и болтать без умолку! Не могу понять, о чем они говорят. Они ведь не останавливаются, трещат и трещат, болтливые сороки!

– Может, они говорят о птичьих яйцах, – сонно предположил я (солнышко припекало, трава казалась мягким ковром, а пиво было довольно крепким), – о кораблях или буйволах, о необитаемых островах, о том, почему у кроликов белые хвостики, и что лучше, шхуна или катер. Может, они говорят о том, кем бы они были, если бы были мальчишками, много о чем можно болтать, разве нет?

– Да, но о таких вещах они не говорят, – настаивал Эдвард. – У них бы и не получилось. Они ведь ничего не умеют, кроме как играть на пианино, а об этом вряд ли кому-нибудь захочется говорить. Их ничего не интересует, ничего настоящее. Так о чем же они болтают?

– Я как-то спросил об этом Марту, – вставил Гарольд, – а она сказала: «Не твоего ума дело. Юные дамы часто говорят о том, чего юным джентльменам никогда не понять».

– Не может этого быть, – прорычал Эдвард.

– Ну, так она сказала, во всяком случае, – равнодушно добавил Гарольд.

Эта тема на особенно его трогала, к тому же пиво из-за нее передавали медленнее.

Хлопнула калитка. В просвет в живой изгороди мы видели, как девчонки направились вниз по дороге. Селина шла посередине, подружки держали ее под руки. Они склонились друг к другу, как и описывал Эдвард, и трещали так громко, что с ветерком до нас долетали их голоса, словно деловой свист скворцов ясным мартовским утром.

– О чем они говорят, Шарлотта? – спросил я младшую сестру, чтобы успокоить Эдварда. – Ты же иногда с ними гуляешь.

– Я не знаю, – уныло проговорила бедная девочка, – они не позволяют мне идти рядом, говорят, я еще маленькая, чтобы слушать их разговоры.

– А мне так хочется послушать, – добавила она.

– Когда к тете Элизе приходит в гости какая-нибудь дама, – сказал Гарольд, – они разговаривают хором, одновременно. И, похоже, понимают то, о чем говорят. Не ясно, как это у них получается. Взрослые такие умные!

– Новый викарий тоже странный, – добавил я. – Он часто говорит что-то бессмысленное, а потом смеется, как будто остроумно пошутил. Вчера, когда у него спросили, не хочет ли он еще чаю, он сказал: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом». И захихикал. Не понимаю, что в этом смешного. А потом кто-то обратил внимание на его бутоньерку, а он прыснул: «Лишь увядающий цветок таит воспоминанье». Очень глупо, на мой взгляд.

– Ну, – с презрением произнес Эдвард, – тут уж ничего не поделаешь. Другим он стать не может. Что касается девчонок, если они говорят о чем-то настоящем, почему же никто не может понять о чем? А если им не о чем говорить, что, наверняка, правда, почему они тогда не заткнуться? Вот этому старому кролику нечего сказать. Зато он занят делом.

И Эдвард указал пробкой от пива на невозмутимое животное.

– Нет, кролики разговаривают, – оживился Гарольд. – Я часто за ними наблюдаю. Они склоняются друг к другу, и их носы двигаются вверх и вниз, прямо как у Селины и ее подружек. Просто мне, к сожалению, не слышно, о чем они говорят.

– Что ж, если и кролики разговаривают, – неохотно согласился Эдвард, – надеюсь, они не несут такой же вздор, что и девчонки!

Это было недостойно со стороны Эдварда и совсем нечестно, потому что и по сей день нам осталось неизвестным, о чем говорила Селина с подругами.

Аргонавты

Чужаки, кем бы они ни были, всегда вызывали у нас подозрение. Каждый раз при появлении незнакомцев мы прятались в пещеры, убегали в непроходимые лесные чащи или находили убежище в соседском хлеву. Из всех этих тайников нас могли извлечь лишь коварные няньки, привыкшие к нашим побегам и посвященные во все секреты. И потому, вовсе неудивительно, что герои классических мифов не смогли завоевать нашу любовь с первой же встречи. Кто-то когда-то сказал: «Доверие – это капризный цветок, требующий ухода». Статным темноволосым полубогам с труднопроизносимыми именами и странным снаряжением предстояло взять крепость, охраняемую более привычным для нас гарнизоном. Холодные греческие богини не вызывали таких ярких ассоциаций, какие возникали при появлении насмешливых и ехидных фей и ведьм Севера. Во всех этих историях нам не хватало дружеской помощи животных: лисы, распушившей хвост, чтобы показать дорогу к заколдованному замку, лягушки в колодце, ворона, каркающего с дерева и дающего советы. Гарольд, к тому же, совсем не понимал, как героем сказки может быть не самый младший из трех братьев. Его непоколебимая вера в особую судьбу, уготованную младшему брату, часто приводила к печальным последствиям: раздраженные его самомнением и самоуверенностью, взрослые часто пороли его. Мы, старшие, осуждавшие смешное самодовольство Гарольда, разделяли его недоверие к греческим героям, даже древний Хронос казался нам выскочкой.

И все же, эти герои были неплохими ребятами, и когда-нибудь могли стать нам настоящими друзьями. А сражаться они умели не хуже рыцарей. Персей с шапкой-невидимкой Аида и волшебными сандалиями вскоре проложил путь к нашим сердцам. Аполлон, стучащийся в ворота Адмета. Психея и ее волшебный дворец, полный невидимых духов, помощников не хуже умных птичек и дружелюбных муравьев из прежних историй. И, наконец, Одиссей, чьи увлекательные путешествия и хитроумные выдумки сломали последний лед. Теперь вся команда была признана и принята нашим тайным обществом.

Совершив важное дело, погоняв телят фермера Ларкина по лугу, тех, которыми он особенно гордился, чтобы фермер не думал, что мы о нем позабыли, я возвращался через огород с чувством выполненного долга и наткнулся на Эдварда, копавшего червей в навозной куче. Эдвард спрятал червей в шляпу, и мы отправились дальше, рассуждая по дороге о высоких материях. Когда мы проходили мимо сарая, где обычно хранятся инструменты, странный шум, доносившийся изнутри, привлек наше внимание. В сарае мы разглядели Гарольда, увлеченного, поглощенного, одержимого новой, придуманной им, игрой. Он устроился в старом сломанном корыте и в восторге размахивал лопатой: то поднимал ее над головой, то вонзал в землю уверенным движением опытного гребца. Эдвард шагнул внутрь.

– Что это ты опять придумал? – сурово спросил он.

Гарольд покраснел, но не двинулся с места.

– Я – Ясон, – дерзко ответил он. – А это «Арго». И вся моя команда на нем, просто ты их не видишь. И мы плывем через Геллеспонт, так что не лезь.

И он снова погрузил весло в темные бурливые волны.

Эдвард презрительно пнул ногой корыто.

– Ничего себе у тебя «Арго»! – сказал он.

Гарольд обиделся.

– А что я-то могу поделать? – парировал он. – Это все, что я смог найти. И если бы у тебя хватило воображения, ты бы понял, что и корыто подойдет. Но ты не умеешь фантазировать.

Эдвард задумался.

– Послушай, – сказал он вскоре, – а давай возьмем лодку фермера Ларкина и поплывем по реке на настоящем «Арго», и найдем Медею и Золотое руно! Ты первым придумал эту игру, Гарольд, ты и будешь Ясоном.

От неожиданности Гарольд даже вывалился из корыта.

– Но, нам не разрешают плавать без взрослых! – крикнул он.

– Нет, – насмешливо ответил старший брат, – нам не разрешают. И Ясону тоже не разрешали, а он поплыл!

Гарольд спорил только для приличия, он страстно мечтал, чтобы его уговорили. Предстояло еще решить, брать ли с собой девчонок. Селина могла помочь грести, но могла и не одобрить наш план и, поразмыслив немного, чего нельзя делать, если отправляешься в путешествие, пойти и рассказать обо всем тетушке. Она достигла уже того неприятного возраста, когда у человека появляется совесть. Шарлотта, напротив, грезила наяву и рисковала упасть за борт, замечтавшись о чем-то. Она, конечно же, наплачет море слез, когда узнает, что мы не взяли ее с собой, но лучше море слез, чем гибель в пучине. Итак, было решено, что ни одна особь женского пола не взойдет на борт нашего корабля, хотя у самого Ясона была женщина в команде по имени Аталанта.

– Ну, – сказал Эдвард, – кто попросит лодку у фермера Ларкина? Я не могу. Он сказал мне недавно, что поймает и прибьет меня. Иди ты.

Я сомневался, стоит ли мне идти. И не без оснований.

– Понимаешь, – начал я, – я часто гоняю его любимых телят!

Эдвард сходу принял решение.

– Ясно, – сказал он, – тогда возьмем лодку без спроса. Так даже лучше, а то он только разозлится и все испортит. Что ж, за дело!

Мы спустились к речке и без помех и малейшего сопротивления со стороны врага, который косил в это время траву на лугу, захватили лодку. Эта так называемая «река» не была обозначена ни на одной карте Англии, наш «Арго» с трудом помещался меж ее берегов и рисковал разбиться о них при слишком крутом повороте. Однако, для нас она была знаменитой рекой Ориноко, что протекает в Южной Америке, и крупнейшие города мира усеивали ее берега. Мы направили «Арго» вверх по течению, чтобы поскорее уплыть подальше от фермы Ларкина. Гарольду мы честно позволили быть Ясоном, остальных героев поровну распределили между собой. Итак, покинув Фессалию, древние воители с победоносными воплями пересекли Геллеспонт, ловко проскочили между Сталкивающимися Скалами и преодолели острова сладкоголосых Сирен. Берега Лемноса поросли лабазником, шиповник усеивал побережье Мизии, и веселые песни косарей доносились до нас, пока мы плыли вдоль Фракии.

После часа или двух путешествия по морям древнего мира «Арго» врезался носом в грязь, точнее в пристань, утоптанную коровами и людьми, о чьем существовании свидетельствовал дымок, поднимающийся из труб жилищ неподалеку. Эдвард стремительно выпрыгнул на берег и, заявив о необходимости осмотреть местность, зашагал прочь, не поинтересовавшись, последуем ли мы за ним. Я же остановился, заметив поросшие мхом тяжелые ворота, ведущие в сад, чья задумчивая тишина, казалось, обещала встречу с новым волшебством.

И правда, едва мы осторожно прошли за ворота, даже сам воздух показался нам каким-то застывшим, и Гарольд начал стыдливо пятиться назад, словно мы без спросу пересекли порог чьей-то спальни и спугнули духов прошлого, которые теперь в спешке проносились мимо. Сад был полон цветов, но их головки поникли, а некоторые растения лежали прямо на земле, позабытые равнодушными хозяевами. Аромат гелиотропов царил повсюду, они свешивались гирляндами с высоких неподстриженных живых изгородей. Ничто не украшало лужайку перед домом: ни плетенные кресла, ни забытая шаль, ни оставленная на столе книга. Все занавески на окнах были задернуты. Только старые серые солнечные часы красовались посреди газона. Мы невольно бросились к ним, как к единственному признаку человеческого существования в этом саду. Старинная пословица была выгравирована по кругу на их плоской поверхности, мы усердно разглядывали и ощупывали ее, стараясь разгадать.

«ВЕРНОСТЬ ВРЕМЕНЕМ ПРОВЕРЯЕТСЯ», – прочел, наконец, Гарольд.

– Интересно, что это значит?

Я не мог просветить младшего брата по этому поводу и так же не был способен объяснить ему, как эти часы работают и нужно ли их заводить. Конечно же, я встречал подобные устройства и раньше, но не знал, как ими пользоваться.

Мы стояли в задумчивости у загадочного приспособления, когда я вдруг осознал, что сама Медея идет к нам по дорожке от дома. Черноволосая, гибкая, она шла, чуть покачиваясь, и казалась бледной и медлительной. Я сразу же узнал ее и пошел навстречу, ничуть не удивившись. Но Гарольд, который успел за это время залезть на солнечные часы, по своей кошачьей привычке забираться на верхушку всего, что встретится ему на пути, вздрогнул при виде ее и грохнулся вниз. Он умудрился содрать кожу на подбородке, и сад тут же наполнился его горькими стенаниями.

Медея бросилась к нему, словно стремительная ласточка, и уже через секунду, опустившись на колени, утешала рыдающего ребенка. Она вытерла грязный подбородок Гарольда своим элегантным платком и зашептала ему что-то ласковое.

– Не стоит так переживать из-за него, – вежливо заметил я. – Он плачет не больше минуты, а потом сразу успокаивается.

Словно в подтверждение моих слов, ровно через минуту, Гарольд резко перестал плакать, как будильник, который звонит лишь определенное время, и невозмутимо и бодро, вывернувшись из объятий Медеи, побежал за камнем, чтобы запустить им в назойливого дрозда.

– Мальчишки! – воскликнула Медея, всплеснув руками. – Откуда вы свалились? Какие же вы грязные! Я в заточении здесь уже тысячу лет и за все это время не видела никого младше ста пятидесяти! Давайте скорей во что-нибудь поиграем!

– Можно поиграть в лапту, – предложил я. – Девочки хорошо играют в лапту. Солнечные часы будут обозначать край игровой площадки. Только нужна еще бита и мяч, и еще несколько игроков.

Медея вновь трагически всплеснула руками.

– У меня нет биты, – крикнула она, – и мяча нет, и некого позвать поиграть с нами. Ну и пусть! Давайте поиграем в прятки в огороде. Будем считать и салить у вон того орехового дерева. Я сто лет не бегала!

Тем не менее, догнать ее было практически невозможно, и, пыхтя позади, я засомневался, не преувеличила ли она свой возраст, не добавила ли себе несколько лишних лет. Медея играла в прятки с упоением и самоотдачей истинного художника: она вся раскраснелась от бега, ее заливистый смех божественно звучал над садом, а колдовская бледность исчезла с лица. Я залюбовался ею и вспомнил историю о другой девушке, которую похитил бог подземного царства, когда она собирала цветы на лугу, но ей позволено было иногда возвращаться на землю, чтобы насладиться светом и свежим ласковым воздухом.

Набегавшись, мы побрели обратно, к старым солнечным часам, и Гарольд, который стремился получить ответы на все свои вопросы, заново ощупал полустершийся рельеф с изречением «Верность временем проверяется».

– Пожалуйста, объясните, что это значит?

Медея низко склонила голову и спрятала лицо в ладонях.

– Поэтому я здесь, – вскоре произнесла она каким-то другим низким голосом. – Они заперли меня… они надеются, что я все забуду, но я никогда… никогда, никогда не забуду! И он тоже… хотя столько времени прошло… не знаю… прошло столько времени!

Она замолчала. В старом саду вновь наступила тишина. Мне вдруг стало как-то неловко и неуютно. И кроме смутного желания пнуть Гарольда, ничего спасительного не приходило в голову.

Никто из нас не заметил приближения еще одного существа женского пола, существа костлявого и непреклонного с виду, совсем не похожего на нашу милую подругу! Годы, которые Медея приписывала себе, скорей подходили приближавшейся даме; она носила рукавицы – привычка, свойственная некоторым женщинам, которую я ненавидел.

– Люси! – резко сказала она тоном заботливой тетушки, и Медея виновато вскочила на ноги.

– Ты плакала, – произнесла дама, угрюмо разглядывая девушку сквозь очки. – Бога ради, объясни мне, что это за чрезвычайно грязные мальчики рядом с тобой?

– Это мои друзья, тетя, – быстро ответила Медея с притворной веселостью, – я знаю их уже много лет, я попросила их прийти сегодня.

Тетушка недоверчиво засопела.

– Тебе необходимо зайти внутрь и прилечь, дорогая, – сказала она. – На солнце у тебя может разболеться голова. А вы, мальчики, лучше возвращайтесь домой, а то опоздаете к чаю. И запомните, наносить визиты можно только в сопровождении няни.

Гарольд уже давно нервно тянул меня за рубашку, но я не двигался с места, пока Медея не обернулась и не послала нам на прощанье воздушный поцелуй. Тогда я побежал. Мы благополучно добрались до лодки.

– Старая дракониха, – сказал Гарольд.

– Настоящее чудовище, – согласился я, – Придумала, что от солнца может разболеться голова! А Медея просто молодчина. Мы должны были забрать ее с собой.

– Забрали бы, если бы Эдвард был с нами, – уверенно ответил Гарольд.

Вопрос был в том, куда подевался наш ненадежный герой. Мы недолго оставались в неведении. Сначала раздался визгливый и гневный женский крик, потом появился Эдвард, он мчался на всех парах. За ним по пятам гналась рассерженная женщина. Эдвард рухнул на дно лодки и прохрипел:

– Отчаливай!

И мы отчалили, со всей энергией, на которую были способны. А женщина осталась на берегу, и как Альфред Великий, бросающий вызов датчанам, гневно кричала нам что-то вслед.

– Прямо как в романе «Вперед, на запад!», – одобрительно заметил я, пока мы гребли вниз по течению. – Но, все же интересно, что ты ей сделал?

– Да ничего я не делал, все еще задыхаясь, ответил Эдвард. – Я дошел до деревушки и решил исследовать ее. Симпатичная деревушка с добрыми и приветливыми людьми. Там была кузница, где подковывали лошадей. Копыта шипели и дымились, и так здорово пахли при этом. Я довольно долго там пробыл. А потом мне захотелось пить, и я попросил старушку принести мне воды, а пока она ходила за ней, из ее дома вышел кот, злобно посмотрел на меня и сказал кое-что очень неприятное. Я решил объяснить ему, как следует себя вести, но он зашипел и забрался на дерево, а старая карга погналась за мной.

Эдвард так переживал из-за выпавшей на его долю несправедливости, что наш рассказ о Медее совсем не заинтересовал его. К тому же, наступал вечер, и было ясно, что приключение подходит к концу. Однако, по мере того, как мы приближались к дому, мы осознавали все больше, что самая большая неприятность ждет нас впереди, потому что фермер наверняка заметил пропажу лодки и теперь, скорей всего, притаился где-то неподалеку от пристани. Другого места, удобного для высадки, на нашем берегу не было, и даже, если бы мы решили проплыть дальше, он бы наверняка нас заметил. Я возблагодарил Господа за то, что старший брат был в этот день с нами. Возможно, у него не всегда получалось вообразить что-то во время игры, но ему не было равных, когда приходилось бороться с суровыми обстоятельствами настоящей жизни. Совершенно бесшумно мы подплыли ближе к зловещей пристани и причалили к противоположному берегу. В сгущавшихся, на наше счастье, сумерках, мы беззвучно выбрались на берег и спрятались за ивой, а Эдвард оттолкнул ногой пустую лодку. Старый «Арго» понесло по течению, слегка ударяя о поросший камышом берег. Когда он оказался напротив предполагаемой засады, поток проклятий сообщил нам, что предосторожность была не напрасной. Прислушиваясь к крикам фермера Ларкина, мы все больше удивлялись, каким богатым словарным запасом обладал этот простой деревенский человек. Выяснив, что лодка пуста и брошена на милость ветра и волн, и что ему до нее не дотянуться, фермер зашагал прочь, к мосту. Едва его сапоги загремели по доскам, мы выскочили из-за дерева, добежали по берегу до нашего судна и, переплыв речушку, пришвартовали посудину у надлежащего ей причала. Эдвард жаждал обменяться любезностями с разочарованным соседом, но мудрый совет брата остановил его. А вдруг о нашем пиратстве еще не узнали дома? Я напомнил ему, что Одиссей, однажды, горько пожалел о своем хвастовстве и, будь он с нами, то, наверняка, посоветовал бы молчаливое отступление. Эдвард ни во что не ставил мнение брата, но не мог пропустить мимо ушей совет самого Одиссея.