Текст книги "Кинжал Клеопатры"

Глава 18

Элизабет проснулась от стука в дверь своей квартиры. Тревога охватила ее, когда она, пошатываясь, встала с кровати и потянулась за халатом. Едва она успела его натянуть, как раздался еще один громкий стук в дверь.

– Кто там? – крикнула она, пока, спотыкаясь и пошатываясь, шла по квартире.

– Это я – Карлотта!

Элизабет взглянула на старинные часы в гостиной – подарок своей матери. Еще не было и половины седьмого. Бледный предрассветный сумрак из окна указывал на то, что солнце еще не встало из-за горизонта.

Она распахнула дверь. Карлотта стояла в коридоре с пакетом для выпечки в одной руке и поводком в другой. На конце поводка сидел очень бодрый на вид Тоби. Он заглянул в квартиру, принюхиваясь к воздуху и виляя хвостом, его маленькие блестящие глазки были полны радостного предвкушения.

– Доброе утро, – жизнерадостно поздоровалась Карлотта.

Элизабет зевнула и запахнула халат.

– Почему ты всегда встаешь так рано?

– Я художница. Мы должны успеть ухватиться за рассвет. Могу я войти?

– Полагаю, тебе стоит, – ответила она, открывая дверь шире.

Карлотта выглядела еще более богемно, чем накануне: на ней была пышная разноцветная юбка, кожаные ботинки с тугой шнуровкой и белая блузка с оборками под алым лифом с золотой отделкой. Ее голову покрывал такой же красно-золотой шарф. Корсета на ней, похоже, не было.

– Я принесла бейглы. У тебя есть кофе?

– Я могу его сварить.

Элизабет проковыляла на кухню, надеясь, что не получила занозу, так как забыла надеть тапочки. Карлотта и Тоби следовали за ней по пятам. Пес натягивал поводок, чтобы осмотреть каждую комнату, через которую они проходили. Кухни в жилом комплексе Стайвесант располагались в задней части дома, поскольку считалось неподобающим, когда запах готовящейся пищи пропитывал всю квартиру.

– Где твоя прислуга? – спросила Карлотта, усаживаясь за кухонный стол.

Элизабет открыла буфет, чтобы достать кофе.

– У меня ее нет.

– Но ты же живешь в такой роскошной квартире.

– Я не хочу нанимать прислугу. Я не считаю, что люди должны тратить свою жизнь на то, чтобы прислуживать другим.

– Тогда ты прекрасно поладишь с моим братом. Он анархист.

Элизабет внезапно замерла, пока готовила кофе.

– Не думаю, что когда-либо встречала настоящего анархиста.

– Наверное, мне стоило сказать, что он воображает себя анархистом. Иногда я думаю, что он ведет себя так специально, чтобы позлить наших родителей.

– Я с нетерпением жду встречи с ним, – сказала Элизабет, продолжая готовить кофе. – Кофе скоро будет готов.

– Превосходно. Бейгл прекрасно сочетается с кофе. – Когда Элизабет заливала кофейник водой из-под крана, Карлотта сказала: – У тебя есть проточная вода.

– А у твоей семьи нет?

– Мы живем на Орчард-стрит.

Элизабет знала об убогих условиях в многоквартирных домах в центре города, но никогда не бывала ни в одном из них.

– Мы набираем воду из насоса во дворе, которым пользуются и другие жильцы. Я люблю крепкий кофе, – сказала Карлотта, пока Элизабет насыпала в чайник свежесмолотые зерна. – Конечно, если тебя это устраивает.

– Я тоже предпочитаю крепкий, – ответила она, включая газовую горелку. Мысль о том, что Карлотта и ее семья качают воду в холодном, темном дворе, заставило ее испытывать стыд за то, что ей так повезло в жизни. – Если ты не возражаешь, мне бы хотелось узнать, как ты можешь позволить себе аренду художественной студии в этом здании?

– У меня есть… благодетель.

– Как таинственно.

– Да и пекарня моих родителей процветает. Они экономят деньги и надеются вскоре переехать в более просторное жилье.

– Я очень рада это слышать. Значит, ты живешь с ними?

– Да. Хотя у меня в студии есть кушетка, я лишь иногда сплю там.

– Возможно, когда-нибудь ты расскажешь мне больше об этом очень щедром благодетеле.

Карлотта негромко кашлянула и отвернулась, избегая ее взгляда.

– Ты не возражаешь, если я спущу Тоби с поводка? – спросила она, наклоняясь, чтобы почесать его за ушами.

– Не возражаю, только если он будет хорошо себя вести.

– Веди себя хорошо, Тоби, – сказала Карлотта, и пес понесся через комнату, уткнувшись носом в пол и отчаянно принюхиваясь к нему. Элизабет вынуждена была признать, что она находила терьера хорошеньким. Ей нравилась его бородка и энергичный характер.

– У тебя есть масло или джем для бейгла? – спросила Карлотта, пока Элизабет расставляла тарелки и чашки на кухонном столе.

– В холодильнике, – ответила Элизабет, указывая пальцем.

– У нас он есть, – сказала Карлотта, словно прочитав ее мысли. – Так что не нужно нам сочувствовать.

– Я не сочу…

– Конечно нет. А теперь сядь и расскажи мне все, – сказала Карлотта, как будто она была хозяйкой квартиры, а не Элизабет. – Полагаю, у тебя нет сливок? – добавила она, когда Элизабет налила им по кружке горячего черного напитка.

– Они в…

– Я принесу, – быстро сказала Карлотта, вставая из-за стола и позвякивая драгоценностями, когда пересекла комнату и открыла маленький холодильник в дальнем углу. Утреннее солнце заглядывало сквозь бледно-золотистые занавески, заливая комнату теплым сиянием. Мать Элизабет настояла на том, чтобы помочь ей украсить кухню, и поскольку Катарина обожала желтый цвет, его различные оттенки заполнили все пространство. Стены были выкрашены в бледно-лимонный, а напольная плитка была черной с золотым. Даже полотенца и салфетки соответствовали общему декору.

– Итак, – начала Карлотта, добавляя щедрое количество сливок в свой кофе, – что произошло вчера после того, как мы разошлись? Меня переполняет любопытство.

Элизабет рассказала ей все, откусывая кусочек бейгла и запивая кофе. К ее удивлению, она была ужасно голодна, и, когда Карлотта предложила второй бейгл, она не отказалась. Она выбрала посыпанный крупными семенами кунжута и обильно намазала его сливочным маслом.

– Они довольно необычны. Похожи на хлеб, но жуются легче. Как вообще семена прилипают к нему?

– Мне придется спросить об этом свою мать. Ее брат был пекарем в Кракове, – ответила Карлотта, скармливая маленький кусочек своего бейгла Тоби, который терпеливо сидел у ее ног. Он проглотил его за один присест, виляя хвостом, прося добавки. – Пока хватит, – сказала она ему, и Элизабет с удивлением увидела, как он послушно потрусил в другой конец комнаты, обнюхивая маленькую дырочку в плинтусах.

– Мой отец всегда говорил нам, что нельзя кормить собаку за столом. Он утверждал, что это привьет им дурные привычки.

– Без сомнения, твой отец был прав насчет большинства собак, но Тоби – необычное животное. Его было чрезвычайно легко дрессировать.

Услышав свое имя, пес навострил свои маленькие острые ушки, взглянул на двух женщин, а затем вернулся к своему занятию – исследованию множества интригующих запахов кухни.

– Ты, должно быть, очень рада, что твоя история появится в сегодняшней газете, – сказала Карлотта.

– Должна признаться, я не думала, что они согласятся на мои условия. Я просто надеюсь, что они не заставят меня вернуться к написанию статей о высшем обществе и моде. Я этого не вынесу.

Раздался еще один стук во входную дверь.

– Боже милостивый, – сказала Карлотта. – Кого еще ты ждешь в такой час?

Элизабет собиралась ответить, что она не ожидала увидеть даже и Карлотту, когда стук усилился, превратившись в громкий грохот.

– Кто бы это ни был, он очень нетерпелив, – заметила она, направляясь обратно по квартире. Карлотта следовала за ней, сжимая в руках остатки своего недоеденного бейгла.

– Кто там? – позвала Элизабет.

– Это я, Джона!

– Это мой брат, – сказала Карлотта.

– Откуда он знает, что ты здесь?

– Я сказала ему, что зайду к тебе по дороге в свою студию.

Элизабет плотнее запахнула халат.

– Я не одета должным образом, чтобы принимать молодого человека.

– Это всего лишь мой брат. Он еще ребенок.

Элизабет потянулась за своим плащом, висевшим на вешалке из гнутой древесины, и набросила его на плечи.

– Теперь все… впусти его.

Карлотта отодвинула засов и открыла дверь. В коридоре стоял миловидный юноша, чье сходство с его сестрой было безошибочным. Как и она, он был невысокого роста, с таким же оливковым цветом лица и вьющимися черными волосами. Но, в отличие от нее, он был одет консервативно: короткий бежевый пиджак, кремовый жилет, перчатки в тон и аккуратно завязанный галстук. Его ботинки были начищены до блеска. Он не был похож на анархиста – на самом деле он немного походил на пижона. Единственным штрихом, выдававшим в нем иммигранта, была широкополая шляпа на голове.

– Могу я войти? – спросил он, снимая шляпу. Он выглядел взволнованным, а голос был настойчивым.

– Конечно, – ответила Элизабет.

Тщательно вытерев ботинки о коврик, он вошел в квартиру и остановился в прихожей.

– Позволь представить тебе моего брата – Джону Аккермана, – сказала Карлотта. – А это мисс Элизабет ван ден Брук.

– Рад с вами познакомиться, мисс ван ден Брук, – сказал Джона с легким поклоном. – Пожалуйста, простите, что беспокою вас так рано, но я здесь по срочному делу.

– Я так и знала, – сказала Элизабет. – Не смею мешать вашему общению с сестрой.

– Буду вам очень признателен, – сказал он, когда Карлотта положила руку ему на плечо.

– В чем дело, Джона? Что случилось?

Он накрыл ее руку своей, и в этом легком жесте была очевидна его привязанность.

– Это мама, ей нездоровится.

– Что с ней? Что случилось?

– Сегодня утром ей было плохо. Боюсь, что это может быть холера.

Она крепче сжала его руку.

– О, нет, этого не может быть! Пожалуйста, скажи мне, что ты ошибаешься.

– Я очень надеюсь, что это так.

– А как отец? Он с ней?

– Он отвез ее в Белвью. Я как раз направляюсь туда к нему.

– Прости меня, – сказала Карлотта Элизабет. – Я должна пойти со своим братом.

– Позвольте мне сопровождать вас, – сказала Элизабет. – Пожалуйста.

– Нет! – воскликнула Карлотта. – Мы не можем позволить тебе подвергнуть себя риску заболеть такой страшной болезнью. Кроме того, тебя ждет работа – именно сегодня ты не должна отсутствовать.

Карлотта была права, и все же Элизабет почувствовала непреодолимое желание присоединиться к ним, хотя они были знакомы совсем недолго.

– Пойдем, – сказал Джона. – Мы не можем терять ни минуты.

Пока Карлотта допивала остатки остывшего кофе, Элизабет принесла поводок Тоби и протянула ей.

– Я знаю кое-кого в Белвью. Ты должна обратиться к нему.

– Кто это? – спросила Карлотта, пристегивая поводок Тоби.

– Его зовут доктор Хайрам Джеймисон. Он всего лишь ординатор, учащийся на втором курсе, но он талантливый врач, – последнее замечание вырвалось у нее случайно. Она не знала, был ли он одарен или нет, но явно был умен и внимателен, и предположила, что он, должно быть, превосходный врач.

– Спасибо, – сказала Карлотта, когда они выбежали за дверь.

Было почти восемь, когда Элизабет закончила одеваться, чтобы отправиться на работу. Противоречивые эмоции боролись в ее груди: она беспокоилась о матери Карлотты, но не могла отрицать своего волнения от перспективы увидеть свою статью в «Геральд». Доев бейгл и допив остатки кофе, который уже совсем остыл, она поспешила из квартиры, чтобы успеть на поезд на Второй авеню.

На другой стороне улицы одинокая фигура в темном пальто стояла у фонарного столба и курила сигарету. Дым клубился вокруг его лица, которое было скрыто широкополой шляпой, низко надвинутой на глаза. Никто не обратил на него особого внимания, когда он раздавил сигарету ботинком, надвинул шляпу пониже и зашагал в направлении железнодорожного вокзала на Второй авеню.

Глава 19

Когда примерно через сорок минут она прибыла в центр города, Нижний Манхэттен бурлил энергией. Уличные торговцы оживленно завлекали покупателей. Немцы продавали сосиски в булочках с горчицей и квашеной капустой. Вездесущие ловцы устриц проталкивались со своими шаткими тележками, наполненными моллюсками и устрицами поверх льда. Повсюду были разложены крендельки на деревянных стойках, торчащих из тележек продавцов, которые также продавали фрукты и орехи. Она нашла своего любимого разносчика газет возле железнодорожного вокзала со стопкой свеженапечатанного материала в руках.

– Вы должны это прочитать: «Египетская мумия найдена в Центральном парке»! Эксклюзивная новость только здесь! Только в «Геральд»!

– Привет, Билли, – сказала она, роясь в сумочке в поисках денег.

– Газету, мисс? Знаете, сегодня грандиозная история.

– Да, пожалуйста, – ответила она, протягивая ему десять центов.

– Спасибо, мисс, – сказал он, роясь в кармане в поисках мелочи.

– Оставь сдачу себе, Билли, – сказала она, засовывая газету под мышку.

– Спасибо, мисс! – крикнул он ей вслед, когда она поспешила прочь. Ее сердце колотилось в горле, его слова звенели у нее в голове. «Египетская мумия найдена в Центральном парке». Это была грандиозная история! Конечно, паренек исказил настоящие факты, но она должна признать, что это была хитрая уловка. Люди были без ума от всего египетского, и история о настоящей мумии интриговала больше, чем мертвая женщина, одетая как таковая.

Она вошла в пятиэтажное здание «Геральд», на секунду остановившись, чтобы насладиться великолепием мраморного вестибюля с отполированной винтовой лестницей и солнечными лучами, проникающими сквозь высокие окна первого этажа. Только оказавшись в безопасности внутри здания, она осмелилась взглянуть на первую полосу. Зайдя за колонну, она дрожащими руками развернула газету, чтобы прочитать заголовок в левой части первой страницы.

УЖАС В ЦЕНТРАЛЬНОМ ПАРКЕ

Дьявол-убийца охотится на беззащитную женщину!

Они использовали ее заголовок, но под основным, который, должна была признать она, бросался в глаза больше. Ее взгляд упал на строку авторов: Элизабет ван ден Брук и Кеннет Фергюсон. Она перевела дыхание и только тогда поняла, что задерживала его. От этих слов в ней разлилась бурная река эмоций, которые она не могла различить: страх, возбуждение, печаль, облегчение, гордость.

Фотография мертвой девушки, сделанная Фредди, смотрела на нее со страницы. Даже после смерти он смог уловить безмятежную невинность на ее лице в форме сердечка и необычную женственность, как будто она олицетворяла каждую простодушную молодую женщину, которая слишком рано покинула этот мир. Казалось, она мирно спит, лицо – чистый холст. Она могла бы быть чьей угодно дочерью. Под фотографией был другой заголовок: «Вы знаете эту женщину?»

За этим последовали инструкции, призывающие всех, кто мог бы опознать ее, связаться с газетой. Там также упоминалось о награде. Когда Элизабет посмотрела на лицо девушки, ее восторг от того, что она увидела свою новость в печати, сменился другой, более тревожащей эмоцией: стыдом. Женщина умерла – была убита, – и все же первая мысль Элизабет при виде заголовка была о ее карьере. Жар вспыхнул на ее лице, когда она задумалась об этом. Ее амбиции сами по себе не были злыми или неправильными, но они не шли ни в какое сравнение со смертью невинной молодой женщины. Утреннее солнце скрылось за облаками, оставив вестибюль в тени, и Элизабет поежилась. Хотела ли она привлечь убийцу к ответственности или бедная девушка была просто инструментом для продвижения по карьерной лестнице? И почему нужно было выбирать что-то между этим? Почему нельзя выбрать и то, и другое?

Ее кожу покалывало от предвкушения, когда она поднималась по лестнице на второй этаж. Ей было интересно, что сказал бы Кеннет Фергюсон. Завернув за угол и оказавшись в коридоре, ведущем в редакцию, она услышала шаги позади себя. Кто-то быстро приближался. Прежде чем она успела повернуться, чтобы посмотреть, кто это был, она почувствовала руку на своей шее, а другая схватила ее за предплечье.

Нападавший толкнул ее вперед, в маленькую кладовку, с такой скоростью и силой, что у нее не было времени среагировать. Ее прижали к металлической полке, на которой лежали стопки офисной бумаги, и когда она открыла рот, чтобы закричать, в него засунули тряпку. Нападавший заломил обе ее руки за спину, связав их чем-то гладким и мягким – на ощупь это было похоже на галстук, но она не была уверена. Что бы это ни было, ей пришла в голову мысль, что эта ткань, вероятно, не оставит следов.

Страх пронзил ее тело, заставив колени подогнуться. Она попыталась высвободиться, но он держал ее железной хваткой, одной рукой обхватив за шею, в то время как другой возился с ее одеждой. Поняв, чего он добивается, она инстинктивно крепко зажмурилась. Ее желудок скрутило, завтрак угрожал вырваться наружу, но она сдержалась, боясь, что подавится с тряпкой во рту.

Она почувствовала его дыхание, горячее и влажное, на своем затылке, когда он приподнял ее юбки. Когда он ослабил хватку на ее шее, она попыталась повернуться, чтобы увидеть его лицо, но он сильно прижался к ней всем телом, пригвоздив к месту. Холодный металл полки больно впился в щеку. Элизабет чувствовала, как напавший тяжело дышал и стонал позади нее.

Хоть она никогда никому не рассказывала, но Элизабет не была девственницей. Она точно знала, что происходит. Она чувствовала его настойчивое желание сквозь ткань своего нижнего белья, когда он доставлял себе удовольствие правой рукой, удерживая ее левой. Она боролась и извивалась, но безрезультатно. Он только сильнее прижал ее к металлическому шкафу. Его ворчание становилось громче, дыхание хриплым и неровным по мере того, как он увеличивал темп самоудовлетворения. Наконец он достиг кульминации, застонав и рвано задышав.

И тут произошло самое странное из всего: он рассмеялся. Тихий смешок, почти как у женщины, походил больше на чувство облегчения, чем радости. Его тело на мгновение обмякло, а затем он набрал в легкие воздуха и снова рассмеялся, на этот раз более зловеще, торжествующе. Развязав ткань на ее запястьях, он выдернул кляп у нее изо рта, открыл засов и выскользнул, захлопнув за собой дверь, не раскрывая своей личности.

Она повернулась и потянула за дверную ручку, но та была заперта с другой стороны. Она стучала и кричала, и через пару минут дверь открылась. На пороге появился рабочий, одетый в комбинезон и ботинки, с озадаченным выражением лица. В правой руке он держал гаечный ключ, а в левой – моток веревки.

– Что с вами случилось, мисс? – Он был крупным, молодым и румянолицым мужчиной, с гладкими пухлыми щечками. Его карие глаза были серьезными и добрыми, и она чуть не расплакалась при виде него.

Ее первым побуждением было рассказать ему все, но разум восторжествовал. Она ясно видела, к чему приведет такое признание, как это повлияет на карьеру, как будет выглядеть в глазах коллег и кого те обвинят. Она слышала голоса осуждения. Ей не следовало посвящать себя мужской профессии. Она заслужила то, что получила. Так ей и надо, сама поставила себя в такое положение. Ей следовало догадаться о последствиях. Когда дело доходило до работы, она была немногим лучше обычной шлюхи.

Сдерживая слезы, грозившие подступить к глазам, она шокировала саму себя, сделав то, что всего несколько минут назад сочла бы невозможным: она посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

– Это может показаться довольно глупо, но я случайно заперлась, – сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно.

Он склонил голову набок.

– Как вам это удалось?

– Когда я закрывала дверь, то услышала, как задвигается засов, – сказала она, остро осознавая, насколько абсурдно это звучит. – Это было глупо с моей стороны, – добавила она с фальшивым смешком, понимая, что актриса из нее никудышная.

Однако ее жалкая ложь, казалось, удовлетворила его – он снисходительно улыбнулся. Она подумала, что он собирается сказать что-то о женщинах на этой работе, но он только усмехнулся.

– Не берите в голову, мисс, однажды я заперся в собственном подвале. Пришлось пилить себе путь наружу. Так и испортил хорошую дверь.

– Спасибо вам за то, что спасли меня, – сказала она с искренней благодарностью.

– Не берите в голову. Этот замок нужно немного смазать, чтобы подобной ситуации больше не повторилось – я прослежу за этим.

– Большое вам спасибо. Вы очень добры.

– Я делаю свою работу, мисс, – сказал он, вежливо приподнимая кепку, прежде чем продолжить путь по коридору.

Наблюдая, как он удаляется, Элизабет порадовалась, что ничего не сказала. Она не будет заклеймена как «падшая женщина». Она прекрасно знала, как все устроено, чтобы понимать, что ее слово ничего не будет стоить против слова нападавшего, кем бы он ни был. Несколько минут она стояла в пустом коридоре, ей хотелось кричать, рыдать, выть, как раненому животному. Не было никакого способа доказать, кто сделал это с ней, но она подумала, что у нее появилась довольно хорошая идея.

Элизабет обладала необычной способностью – если это можно так назвать – откладывать тяжелые или ненужные чувства в сторону до тех пор, пока она не сможет с ними справиться. Стоя в коридоре здания газеты, она поняла, что сейчас эта способность нужна ей больше, чем когда-либо. Это был самый важный день в ее карьере – она одержала победу, ее имя появилось на первой полосе газеты. Ей нужно было войти маршем в офис Кеннета Фергюсона, заявить о своей победе и дать понять, что она намерена продолжать писать об этой истории, куда бы она ни привела.

И все же она не чувствовала себя победительницей. Она чувствовала себя маленькой, грязной и, к своему отвращению, пристыженной. Ее использовали и выбросили. Умом она понимала, что в случившемся нет ее вины, но не могла избавиться от чувства крайнего унижения. Она чувствовала себя использованной. Элизабет направилась по коридору, но внезапно ее ноги подкосились, они стали словно ватными, будто не были способны удержать ее вес. Ухватившись за ближайшую дверную ручку, чтобы не упасть, она заметила, что ее руки дрожат. Ее охватил не страх, а ярость и отвращение. Глубоко вздохнув, она шаткой походкой направилась по коридору к женскому туалету. Инстинкт подсказывал ей, что ей нужно умыться после того, что с ней произошло, прежде чем двигаться дальше.

Туалет был пуст. Поблагодарив за эту крупицу удачи, она прошла в заднюю кабинку, слыша эхо своих жестких кожаных каблуков, ступающих по керамической плитке. Ее разум был затуманен, рассуждения нарушены, но чувства были чрезвычайно обострены. Она была загипнотизирована бледно-желтым солнечным светом, проникающим сквозь стеклянные блоки в высоком окне. Каждый звук был усилен, от скрипа петель на деревянной двери кабинки до щелчка металлической задвижки, когда она запирала ее. Когда она закрыла тяжелую дверь кабинки, это прозвучало как выстрел.

После того как она закрылась, ее сильно вырвало. Закончив, она подошла к раковине и яростно прополоскала рот. Если она ожидала, что почувствует себя лучше, то была разочарована. В голове у нее прояснилось, но руки все еще дрожали. Она чувствовала себя опустошенной, как будто кто-то соскреб все внутри ее, оставив только пустую скорлупу, как у мертвых мечехвостов, которых они с Лорой обычно находили на пляжах Лонг-Айленда.

Она не знала девушку, смотрящую на нее в зеркале. Ее лицо выглядело старше, более уставшим и печальнее, чем то, которое она видела сегодня утром. Она задавалась вопросом, не сходит ли она с ума. Она представила себя одной из оборванных, выживших из ума женщин, бродящих по Бауэри, разговаривающих сами с собой и тащащих свои немногочисленные пожитки в рваном мешке, перевязанном обрывком потертой веревки.

Элизабет облокотилась на раковину, вцепившись в бортики так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Ты не победишь, – пробормотала она сквозь стиснутые зубы. – Я тебе не позволю.

Глядя на свое отражение, она осознала параллель между собой и девушкой, безжизненно лежащей в морге Белвью. Теперь она поняла это не как репортер, а как женщина и почувствовала тяжесть их общей участи. Их обеих заставили замолчать – насильно, порочно и от рук (как она предполагала) мужчины – просто потому, что они были женщинами. Слабее во всех отношениях: физически, социально, финансово. Во всех отношениях, которые имели значение в нынешнем обществе.

Жертва из Белвью замолчала навсегда, но Элизабет все еще обладала голосом. И если она не могла использовать его, чтобы говорить за себя, она использует его от имени молодой женщины с белокурыми волосами, которая лежала холодная и неподвижная в темноте городского морга.

Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, как учил ее отец, когда она была маленькой и склонной ко вспышкам гнева. Ее мир изменился навсегда, и она уже никогда не будет прежней. Каким-то образом она найдет способ обратить это мрачное знание себе на пользу. Потеря может искалечить человека на всю жизнь, но ее также можно использовать для создания прочной брони.

Она могла быть богатой, избалованной и принадлежать высшему обществу, но не могла игнорировать нерушимую связь между собой и девушкой, покоящейся на металлическом столе. Они не были репортерами и объектом насилия – они были сестрами. Она поклялась, что ради них обеих будет двигаться вперед, что бы там ее ни ждало. Поправив платье и пригладив волосы, вышла из уборной, дверь с глухим лязгом захлопнулась за ней.