Текст книги "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе"

На всем протяжении правления маньчжурской династии Пекин считался интеллектуальной и культурной столицей, городом настоящего «аутентичного» Китая – в отличие от «неаутентичного» космополитичного Шанхая – где иностранные художники и писатели обитали в домах, покрытых зелеными и голубыми черепичными крышами и окруженных дворами и прудами с лилиями. Но с наступлением так называемой эры милитаристов, когда власть в Пекине захватили военные правители, университетские профессора, писатели и издатели переехали в Шанхай, прихватив с собой обширные научные библиотеки. Вскоре за ними последовали и кинематографисты, и к началу 1930-х годов китайская киноиндустрия начала процветать, они снимали многочисленные фильмы, как на основе древних легенд и сказаний, так и о жизни современных гангстеров и детективов. С появлением турбинных двигателей и строительством больших по размеру, более быстрых и комфортабельных судов, Шанхай стал популярным портом для международных круизов. У причалов Набережной Вайтань регулярно швартовались корабли из Соединенных Штатов, на которых голливудские звезды приезжали для продвижения американской кинопродукции. В числе первых были Дуглас Фэрбенкс и Мэри Пикфорд, за ними последовали Андре Мальро, Чарли Чаплин, Юджин О’Нил и Глория Свенсон.

На этих же круизных кораблях сюда в большом количестве прибывали дамы, желавшие купить в Шанхае китайский шелк, бархат, льняные изделия с вышивкой, резную мебель и нефрит. Почти неизменно они попадали и в построенный еще в 1917 году грандиозный развлекательный центр Great World, шесть этажей которого были заполнены клетками с птицами, игровыми автоматами, акробатами, жонглерами, мороженщицами, канатоходцами и брачными бюро, а на пятом этаже красовалось огромное чучело кита. Обратно на этих лайнерах в США отправлялись контрабандные морфий и героин. Осведомленная обо всех заезжих знаменитостях и подстегиваемая постоянными телеграммами отца о необходимости продвигать идею итальянского фашизма, Эдда рассылала приглашения, устраивала приемы и начала наносить визиты другим дипломатическим женам. «Никогда не забывай, – инструктировала ее одна из телеграмм, – подпитывать силу воли, прерогативу Муссолини». Несмотря на молодость Эдда, как восторженно писал один журналист, была «самой щедрой и великодушной хозяйкой». Высокая и стройная, она была идеальной моделью для одержимого модой Шанхая, в многочисленных газетах которого появились специальные страницы для женщин. Ее приезд совпал с началом показа осенних коллекций: отороченные чернобурой лисицей длинные накидки из черного бархата, мягчайший каракуль, вновь вошедшие в моду беличьи шубы, юбки «колокол» с расклешенным подолом, муфты, бисер, белый или розовый шифон. «Стиль, – писала North China Herald, – превыше всего. И стиль будет изящным». А в стиле Эдда знала толк.

Но в то же время ее не очень интересовали женские клубы или ассоциации, она там не числилась. Эдда предпочитала проводить время за бриджем с другими дипломатическими женами. Затем она открыла для себя маджонг и покер, ставки в игре были высоки, несмотря на требования шанхайских властей запретить азартные игры. Привлекал ее не столько риск, сколько желание смотреть, как с полным самообладанием проигрывают другие. Она хотела быть, как и они, непроницаемой. Чиано алкоголь не употреблял, но Эдда постепенно пристрастилась к джину.

Несмотря на тщательное и скрупулезное изучение методов игры своих партнеров по покеру, она часто и много проигрывала, из-за чего забывала об изысканных манерах, в ней пробуждались грубость и резкость миланских задворок. Она изо всех сил старалась скрыть свои растущие карточные долги от мужа, который не переставал называть азартные игры занятием вредным, безрассудным и глупым. После очередного крупного проигрыша Эдда давала обещание больше не играть, но неизменно вновь возвращалась за карточный стол. И она не смогла скрыть от Чиано один особенно крупный проигрыш, когда за вечер проиграла в покер четыре тысячи мексиканских долларов, а денег у нее не было. Сообщив мужу о затруднительном положении, в которое она попала, Эдда заявила с характерной для нее наигранной иронией: «Я в отчаянии. Я покончу с собой». Чиано дал ей деньги и заметил сухо: «Дети с собой не кончают». Его склонность к придирчивому указанию на ее слабости бесила Эдду.

Муссолини был постоянно на связи, и она научилась справляться с нетерпеливым диктатом отца, выжидая несколько дней, прежде чем открыть его телеграммы. Подписывался он теперь не «папа», а «Муссолини», и имел в запасе набор фраз, которые постоянно вставлял в текст. Одна из них гласила: «Мне, как обычно, в одиночку приходится тащить свой груз»; другая любимая: «Италия продолжает оставаться оазисом спокойствия в охваченном хаосом мире» и еще: per tutto il resto, то есть «все спокойно». Отец сообщал Эдде новости о Ракеле, о том, чем занимаются ее братья и сестра, результаты футбольных матчей и с гордостью поведал, что сел за руль мотоцикла.

Но голова у него была занята другим. Вскоре после отъезда Эдды в Китай в возрасте двадцати лет от лейкемии умер старший сын Арнальдо, которого все называли Сандрино. Арнальдо был невероятно привязан к сыну, и смерть радикально на него подействовала. Он стал мрачным и рассеянным, настаивал на том, чтобы Сандрино оставляли место за столом и приносили тарелки с едой. «Арнальдо со мной, – писал Муссолини Эдде, – но мысли его далеко».

С каждым днем Арнальдо выглядел все более печальным и все более безнадежным, настроение его омрачалось слухами о финансовых нарушениях. Конец наступил скорее, чем все ожидали, и в возрасте сорока шести лет он умер. «Это одно из самых печальных, если не самое печальное Рождество в моей жизни», – писал Муссолини Эдде. Арнальдо был не только горячо любимым братом, но и соратником – он помогал ему в заключении Ватиканских соглашений – и единственным человеком, которому Муссолини полностью доверял и которого считал своим другом. Он сразу же начал писать воспоминания «Жизнь Арнальдо», сентиментальный рассказом об их общем детстве.

Гроб с телом Арнальдо установили в Милане в редакции Il Popolo d’Italia. Отдать дань уважения и почтить его память пришли тысячи человек. Муссолини просидел рядом с телом всю ночь. По дороге на отпевание в церкви Сан-Марко улицы были украшены приспущенными флагами и знаменами, звенели колокола, из окон похоронную процессию осыпали цветами.

Вскоре после приезда в Шанхай Эдда обнаружила, что беременна.

Услышав новость, Муссолини написал, что «переполнен счастьем и волнением. Теперь я буду думать о тебе еще больше». Сама Эдда была не очень довольна, и, пока Чиано ходил в танцевальные клубы, она оставалась дома и писала дневник. Она поклялась себе не ревновать, но Шанхай был полон привлекательных и доступных женщин, она знала о романах мужа, знала, что одну красивую китаянку, когда она ему надоедает, он меняет на другую. В дипломатическом мире вовсю сплетничали о его шалостях за цветочными горшками с той или иной красивой гостьей на приемах. Поговаривали даже о его романе с бежавшей в Китай от неудачного брака и увлекшейся, как и Эдда, азартными играми Уоллис Симпсон[31]31
  Уоллис Симпсон – американка, у которой вскоре после описываемых событий, в 1934 году, начался роман с Принцем Уэльским, наследником британского престола и будущим королем Эдуардом VIII. По правилам геральдического брака жениться на разведенной женщине он не имел права, и, взойдя на трон в январе 1936 года после смерти своего отца Георга VI и проведя на престоле всего десять месяцев и так и не будучи коронован, он отрекся, предпочтя королевской власти жизнь с любимой женщиной.


[Закрыть]. Но эти слухи оказались ложными.

Начавшиеся 1 сентября 1931 года, в двадцать первый день рождения Эдды, родовые схватки быстро стихли. Муссолини в наполненной теплом и любовью телеграмме вспоминал ее рождение как festa e grandissima gioia, праздник и день величайшего счастья. Все консульство замерло в нервном ожидании. Из Рима от Муссолини практически каждый день приходили кипы тревожных телеграмм. Пожелав, как положено, «от всего сердца самого лучшего», он писал: «Как и в годы твоего детства и юности, когда мы переживали непростые времена, так и сегодня для меня нет более дорогого человека, чем ты. Обнимаю тебя со всей любовью, которую, как ты знаешь, я питаю к тебе, и которая останется с тобой навсегда». Через месяц, 1 октября, после долгих и тяжелых родов родился мальчик. Увидев новорожденного, Эдда в ужасе закричала: «Mamma mia! Quanto è brutto» (Боже, как он отвратителен!). Дожидавшийся в соседней комнате Чиано ринулся в палату, думая, что перед ним окажется чудовище. Мальчик был здоров и весил чуть больше трех килограммов. Муссолини в ответ на новость немедленно телеграфировал, что, по его мнению, ребенку нужно дать «простое, сильное имя», вроде Джорджио или Гвидо. Но Эдда, желая утвердить свою вновь обретенную независимость, решила назвать ребенка Фабрицио, отказавшись даже от просьбы отца записать имя с двумя «б» в память о том, что его отец был fabbro, то есть «кузнец». Из своей извечной любви к прозвищам Эдда тут же прозвала сына Чиччино. Крестным отцом стал друг Чан Кайши Чан Сулинь, приславший в подарок нефритовую статуэтку Будды.

Незадолго до этого инженер и изобретатель Гульельмо Маркони проложил беспроводную телефонную связь между Генуей и Сиднеем и, по настоянию Муссолини, сумел также связать Рим с Шанхаем. Вскоре после рождения ребенка Муссолини и Ракеле говорили с Эддой. Король и королева отправили свои поздравления, а папа римский справлялся о новостях. Муссолини был невероятно счастлив рождению внука и поспешил отправить ему членский билет молодежной фашистской организации «Баллила», и сделал крупное пожертвование в фонд организации фашистских женщин. «Стареем. Мы с тобой теперь дедушка с бабушкой», – сказал он Ракеле. Но в газеты и в новостные агентства было отправлено пожелание, что ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах его не следует называть poppo, то есть «дед, дедушка». Ребенок рос подозрительно тихим и вялым, пока не выяснили, что нанятая кормилица вместе со своим молоком давала ему опиум.

Однажды, вскоре после рождения Фабрицио, Эдда, лежа в постели, вдруг осознала, насколько глубока ее ревность в связи с любовными похождениями Чиано. Она чувствовала себя несчастной. Оставшуюся часть ночи Эдда провела на террасе, вспоминая бесконечные сцены ревности, которые ее мать устраивала Муссолини, и раздумывая о том, что же ей делать. Ей казалось, что лучшим выходом для нее будет заболеть воспалением легких и умереть. Заболеть она не заболела, но решение приняла. Что бы ни случилось, даже если она обнаружит его в постели со своей лучшей подругой, она никогда, усилием воли, не позволит себе больше поддаваться сексуальной ревности; а для Эдды воля была главным и всеподавляющим чувством. Она перестанет считать себя влюбленной в него и будет относиться к нему просто как к другу, с «братской любовью». Чиано, удивленный и заинтригованный ее внезапным охлаждением, пытался, во всяком случае, поначалу, вернуть ее расположение к себе, но она оставалась тверда, что было проявлением как ее силы воли, так и способности контролировать свои чувства. В Эдде было что-то кошачье, гибкая нервная энергия и, почувствовав себя благодаря изменам Чиано свободной от брачных обязательств, она стала более или менее открыто флиртовать с казавшимися ей привлекательными мужчинами. Во всяком случае мужскую компанию она теперь предпочитала женской.

В сентябре 1931 года, незадолго до рождения Фабрицио, японцы, воспользовавшись как предлогом ими же самими учиненным нападением на их железную дорогу, захватили и аннексировали Маньчжурию. Их политико-экономические интересы в этом регионе росли еще со времен Русско-японской войны 1904–1905 годов. Чан Кайши оставил Маньчжурию и отступил на запад. Лига Наций, призвав Японию отвести войска, создала под председательством британского политика лорда Литтона специальную комиссию, задачей которой было выяснить, не действовала ли Япония в рамках допустимой самообороны. Дипломаты надеялись, что если территориальные приобретения Японии будут хотя бы частично признаны, то на этом она остановится. Но 18 января 1932 года в Шанхае толпа китайцев, распаленная студенческими демонстрациями против оккупации Маньчжурии, атаковала пятерых японских монахов, принадлежавших к буддистской секте Нитирэн, воинственному ордену, преследующему цель японского господства в Азии. Один священник был убит. В ответ японцы подожгли китайскую фабрику, а консульство Японии потребовало наказания для убийц монахов. По улицам Шанхая на ревущих мотоциклах носились вооруженные автоматами и пулеметами японские морские пехотинцы. Городские власти ввели военное положение, возвели на улицах баррикады из колючей проволоки и объявили набор в народное ополчение. Западные державы отправили к Шанхаю боевые корабли, и международный сетлемент тоже перешел на военное положение. 19-я армия китайских вооруженных сил, большая часть солдат которой состояла из юношей в выцветшей хлопчатобумажной форме, готовилась при поддержке студентов защищать город.

Японцы тем временем начали обстреливать город. От разрывающихся снарядов загорались церкви, школы, рушились густонаселенные многоэтажные жилые дома. «Ситуация становится критической, – экстренно телеграфировал в Рим Чиано, – китайцы поставили под ружье 30 тысяч человек». Городские власти советовали иностранцам покинуть город, но пока большинство из них предпочли забраться на крышу 16-этажного центра «Бродвей» на набережной Вайтань и наблюдать за битвой с его террасы. Когда же бои подошли вплотную к международному сетлементу, и в его ворота стали отчаянно колотить пытающиеся найти там укрытие китайские семьи, дипломаты начали готовиться к отъезду. Эдда, однако, уезжать отказалась. Ее новый поклонник Вудхед, услышав, что покидать консульство она не намерена, написал об этом в англоязычные газеты, и статья вышла под огромным заголовком «Первая леди Шанхая отказывается уезжать». Как рассказывала потом с некоторым самодовольством сама Эдда, она хотела показать, из чего сделаны фашисты. Но в то же время ее раздирало любопытство, и она выскользнула из консульства, чтобы воочию понаблюдать за событиями.

Победить китайцы никак не могли, несмотря на многочисленные жертвы, понесенные защитниками города. Армия их была плохо экипирована и плохо вооружена и стреляла по японским самолетам из ружей. К началу марта подошедшие японские подкрепления вытеснили из города 19-ю армию и 8 марта водрузили над Северным вокзалом свой флаг. По улицам сновали стаи брошенных хозяевами собак, японцы закалывали бедных животных штыками. В общей сложности погибло восемь тысяч китайцев, еще 10 400 считались пропавшими без вести. Даже в международном сетлементе были убиты сто человек. Были разрушены 19 из 39 кинотеатров Шанхая.

Правительства Франции и Великобритании поручили своим консулам создать миротворческую комиссию под эгидой британского министра сэра Майлса Лэмпсона. Чиано, почуяв возможность отличиться, телеграфировал в Рим с просьбой об указаниях; затем, не дождавшись ответа, присоединился к мирным переговорам. Полученный ответ инструктировал его участвовать в мирном процессе, но так, чтобы ни в коем случае не нарушить хорошие отношения Италии с обеими сторонами. Лэмпсон впоследствии жаловался, что Чиано сильно его раздражал, но тем не менее итальянца назначили председателем комиссии. Вынужденный лавировать в тонкой, запутанной ситуации, в которой даже многие эксперты по Китаю были не в состоянии разобраться, он оказался все же более информированным и более действенным, чем большинство других членов комиссии. Мирное соглашение было заключено и подписано, но китайцы более не могли размещать свои войска в Шанхае и его окрестностях; договор они восприняли как очередное унижение, навязанное им западными державами. Японцы, наоборот, чувствовали себя победителями, переименовали Маньчжурию в Маньчжоу-Го и превратили ее в марионеточное государство во главе с последним китайским императором Пу И. Лига Наций подтвердила свою слабость: «Куда же, – пусть и запутанно по словам, но ясно по смыслу вопрошал на ее заседании испанский делегат, – движется мир во всем мире?»

Шанхай же буквально через несколько дней вернулся к разгульной жизни. Семьи дипломатов, уехавшие было от войны вверх по Янцзы, вернулись к маджонгу, скачкам, коктейльным приемам и воскресному гольфу. В только что открытом им новом роскошном отеле Cathay[32]32
  Сегодня Fairmount Peace Hotel.


[Закрыть] сэр Вистор Сассун проводил костюмированный бал, гости которого должны были нарядиться как жертвы кораблекрушения. Одна заявилась во фланелевой ночной сорочке с бигудями в волосах, еще двое закутались в занавески от душа. Именно здесь, на балу в Cathay, Эдда почувствовала, что способна пройти через весь зал, не краснея. В день десятой годовщины фашистского Марша на Рим в октябре 1932 года супруги Чиано устроили в консульстве грандиозный прием.

Самому же Чиано прошедшие события принесли значительное укрепление роли и репутации в дипломатическом мире Шанхая. Ему присвоили звания Полномочного министра и Чрезвычайного полномочного посланника. «Вы повысили престиж Италии в мире», – писал ему в поздравительной телеграмме Муссолини. Теперь Чиано занялся дальнейшим расширением экономических и культурных связей между Италией и Китаем, приглашал в Шанхай итальянских ученых и исследователей. В Пекине была основана Итало-китайская лига, и разрабатывались планы по созданию Итальянского института изучения Среднего и Дальнего Востока. Официальная китайская делегация отправилась в Рим изучать опыт деятельности фашистского правительства. В университете города Сучжоу был создан курс по изучению фашистского права. Много времени Чиано проводил, разбираясь с многочисленными ограничениями и налогами, накладываемыми на иностранный бизнес, равно как и в заботе об охране девятнадцати итальянских католических миссий. Они подвергались постоянным нападениям бандитов, миссионеров похищали и за их освобождение требовали огромный выкуп. Все это, как заметил один фашистский дипломат, напоминало Италию и было не чем иным, как поиском путей сквозь частокол конфликтующих друг с другом интересов.

Вооруженное противостояние выявило очевидную слабость китайской армии и в особенности ее авиации. Китай все еще выплачивал репарации за Боксерское восстание[33]33
  Антиимпериалистическое и антихристианское восстание в Китае между 1899 и 1901 годами, ближе к концу правления династии Цин, организованное Обществом праведных и гармоничных кулаков (Ихэцюань). В английском языке повстанцы были известны как «боксеры», потому что многие из их членов практиковали китайские боевые искусства, которые в то время назывались «китайский бокс». Было разгромлено иностранным «Альянсом восьми наций», состоящим из восьми держав.


[Закрыть], его внутреннее налогообложение было хаотичным, а правительству Чан Кайши по-прежнему угрожали сильные и самостоятельные военачальники. Однако были предприняты шаги по смягчению оставшихся выплат, и Чиано начал успешные переговоры о сокращении причитающейся Италии суммы с тем, чтобы оставшуюся ее часть потратить на закупку итальянских товаров, строительство гидроэлектростанций и заводов. Были получены заказы на военные самолеты для компаний Fiat и Savoia-Marchetti, открыты два курса по подготовке пилотов: в Китае и в Италии. Чтобы отметить это новое сближение и подтвердить свои амбиции по сохранению за Италией привилегированного положения на Востоке, Муссолини послал Чан Кайши в подарок самолет, а также подписал контракт на строительство на щедрые итальянские субсидии завода и аэродрома в провинции Цзянси, что было расценено как триумф Чиано над германскими и американскими конкурентами. Проповедуемый им «панфашизм» нашел среди японцев и китайцев благодарных слушателей.

В середине мая Эдда и Галеаццо закатили бал. Чиано отходил от первого приступа астмы, которая преследовала его до конца жизни. Обрадованное возвращением к «добрым старым временам» иностранное сообщество заявилось в полном составе, включая нескольких офицеров итальянского ВМФ. Шампанское лилось рекой, и даже в четыре часа утра Чиано уговаривал гостей не расходиться. На следующий день газета North China Herald писала: «Умения хозяина и хозяйки принимать и развлекать гостей широко известны и в новых доказательствах не нуждаются». Эдду особо выделили как «в высшей степени щедрую и приятную хозяйку», а супругов Чиано назвали особенно «преданной друг другу парой», комплимент, который Эдда в свойственной ей язвительной манере решительно отвергла, заявив, что Чиано многие считают малокультурным показушником, а ее – женщиной, интересующейся только светскими колонками сплетен в американских журналах: «Да уж, идеальная пара, он балбес, а я пошлая дура». К началу июня мир в Шанхае сочли установившимся настолько, что провели в городе ежегодную цветочную выставку, главной медали на которой был удостоен душистый горошек.

Эдда тоже не осталась в стороне от задачи продвижения коммерческих интересов Италии. Во время переговоров комиссии Литтона она сопровождала Чиано в его поездке в Пекин. На одном из вечерних приемов она оказалась рядом с необычайно высоким, стройным молодым китайцем с чувственным ртом и большими глазами. Он прекрасно говорил по-английски, и ей его отрекомендовали как первого китайца, который стал носить твидовые пиджаки. Это был Чжан Сюэлян, «Молодой маршал», получивший образование у частных гувернеров и мечтавший стать врачом, но по настоянию отца, «Старого маршала» Чжан Цзолиня, лидера так называемой Фэнтяньской клики в Маньчжурии, вынужден был возглавить его личную охрану. В 15 лет Чжан Сюэляна по договоренности женили на дочери друга отца, крупного землевладельца. Молодая пара быстро родила трех сыновей и дочь.

В 1928 году Старый маршал был убит бомбой, подложенной в его поезд противниками, желавшими видеть на его посту человека более сговорчивого с японцами. Чжан Сюэлян вернулся во дворец отца в Мукдене[34]34
  Ныне Шэньян.


[Закрыть] и стал лидером военно-политической клики Маньчжурии, пытаясь во многочисленных конфликтах сохранять нейтралитет. Он жил в пышной роскоши в огороженном стеной старом городе Мукдена в своем дворце, главный зал которого украшали чучела двух маньчжурских тигров.

К моменту знакомства с Эддой Мукден уже захватили японцы, и Молодой маршал вынужден был покинуть город. Ему было чуть за тридцать, у него были две жены и наложница. Все четверо – опиумные наркоманы. Чжан Сюэлян – по словам некоего злобного журналиста, «бледный призрак в одежде денди», – пытался побороть свою зависимость игрой в гольф и ежедневными инъекциями морфия. В отправленном в Рим донесении он характеризовался как «любитель наркотиков и женщин», с внешним видом «скорее извращенца, чем военного». Также было приписано, что он обладает определенной «нервной энергией» и «простыми, учтивыми и импульсивными манерами», что делает его привлекательным. Эдда мгновенно произвела на него впечатление как яркая и интересная женщина, и в первый же вечер знакомства он передал ей приглашение посетить с экскурсией его летний дворец. При следующей встрече Чжан Сюэлян вручил ей подарки. Несколько раз он в сопровождении своих женщин встречался с Эддой и Галеаццо. В ходе этих встреч Чиано, выполняя наказ Министерства иностранных дел в Риме, сумел продать ему значительное количество военного оборудования, убедив его в преимуществах новых итальянских технологий. Услышав о желании Чжан Сюэляна купить самолеты, Эдда вовсю стала нахваливать машины Fiat и Marchetti и убеждала его в полезности связей с фашистской Италией и ее отцом. Он купил три самолета и сказал, что думает приобрести еще.

На этом дружба Эдды с Молодым маршалом не закончилась. В деревне Бэйдайхэ на берегу Бохайского залива в девяти часах езды от Пекина некогда жили миссионеры, теперь же здесь располагался фешенебельный летний курорт для дипломатов и иностранцев. Пока Чиано работал в Шанхае, Эдда взяла Фабрицио и отправилась туда вместе с двумя подругами: женой крупного правительственного чиновника Хуэй Иэнку и жившей уже некоторое время в Китае уроженкой Чикаго Лорой Чьери. Они сняли домик на горном склоне на краю деревни. Место было диким и невероятно красивым, туда был запрещен въезд автомобилей и экипажей. Несмотря на присутствие обслуживающего персонала и охраны, три женщины нашли укромное местечко, где они прыгали в воду со скалы обнаженными. Потеряв после родов много волос, Эдда теперь носила короткую стрижку и потрясла своих подруг стройностью и элегантностью. Хуэй Иэнку в воспоминаниях писала, что Лора была «веселая, как сверчок», а Эдда «острая, как бритва».

При всей очаровательной нерешительности и неуверенности, которые могли бы сделать ее настороженно снобистской, Эдда, судя по воспоминаниям подруг, была, наоборот, предельно дружелюбной. Вечерами на террасе женщины танцевали под граммофон и играли в маджонг и покер. Молодой маршал, когда был свободен, присоединялся к ним. Он был явно влюблен в Эдду, она же иронично называла его по-французски mon béguin, мой возлюбленный.

Потом они встретились в Пекине, где Чжан Сюэлян прокатил Эдду на своем новом самолете. Они часто прогуливались вдоль городской стены – Эдда в запряженном рикшами паланкине, а Молодой маршал рядом с нею пешком, к явному неудовольствию китайцев, считавших, что такая угодливость много ниже его достоинства. Эдда опасалась гнева Чиано, если тот узнает об этих ежедневных встречах. Журналисты и фотографы преследовали их постоянно, и даже Муссолини был в состоянии отслеживать жизнь дочери по сообщениям иностранных газет. От заместителя Чиано Анфузо в Рим отправилась депеша, полная весьма прозрачных намеков. В ней говорилось, что Молодой маршал уделяет Эдде «чрезвычайное внимание», и что до сих пор такого внимания с его стороны никогда не удостаивался ни один иностранец.

Настал момент, когда Эдда решила, что ей следует устроить официальный прием для дипломатического корпуса в Пекине. Готовилась она к нему тщательно и организовала роскошный стол. В назначенный вечер ни одна из дипломатических жен не явилась. Сочтя это за выражение недовольства ее близостью с Чжан Сюэляном, Эдда только рассмеялась, но ее заверили, что причиной бойкота было то, что она нарушила дипломатический этикет и не доставила приглашения на прием каждой из жен лично. На самом же деле 21-летняя Эдда, сумев организовать в Китае продажу итальянских самолетов, добилась внушительного дипломатического успеха, и ни жены дипломатов, ни их мужья не могли с симпатией и доверием относиться к растущей угрозе со стороны этой гламурной молодой женщины.

Несколько месяцев Эдда держала данное самой себе слово и отвергала все притязания Чиано, но в какой-то момент в январе 1932 года она уступила и, к своей немалой досаде, обнаружила, что вновь беременна. Муссолини намекал, что, по его мнению, ей надо бы отдохнуть, и начал говорить об отзыве Чиано в Рим. Она от этой идеи пришла в ужас и была категорически против. Хуэй Иэнку и Лора Чьери приехали в Шанхай, и три подруги, отужинав в одном из фешенебельных клубов, закончили вечер в Дель Монте, где сосиски подавали всю ночь.

И все же в апреле 1932 года супругам Чиано было велено покинуть Шанхай. Муссолини писал Эдде о том, как рад он был видеть, что спустя тридцать месяцев «температура твоего фашизма значительно выросла. Фашизм – единственное мощное и оригинальное течение нашего века». Он так и не отучился говорить со своими детьми иными словами, чем на политических митингах.

Чиано надеялся получить от Молодого маршала новые заказы на самолеты, и для него, его жены, наложницы и детей была организована поездка в Италию на новом роскошном итальянском турбоходе «Конте Россо», с ионическими колоннами и обивкой кают из дуба и кожи. Плавание заняло 23 дня, Молодой маршал путешествовал в сопровождении врача, медсестры, секретаря и многочисленных советников. Предполагалась встреча с Муссолини, прежде чем вся делегация переедет в Британию, где детей определили в частную школу в Брайтоне для последующего изучения политики и военного дела[35]35
  В 1936 году Молодой маршал, переметнувшись на сторону Гоминьдана, организовал похищение Чан Кайши, вызвав тем самым острое недовольство Чиано. Когда Чжан Сюэлян, наконец, согласился освободить Чан Кайши, его самого арестовали, и он провел много лет в тюрьме. – Примечание автора.


[Закрыть]. Эдда, беременная, разъяренная необходимостью покинуть Китай, пребывала в дурном расположении духа и практически всю дорогу дулась на окружающих.